Голова раскалывалась. Сильфарин открыл глаза, и дрожащие огоньки факелов поплыли перед его мутным взором. Но он быстро пришел в себя, почувствовал, как саднит ушибленное колено, как запястья и щиколотки зудят под натирающими путами, а по шее из глубокого пореза, оставленного ножом Лоугара, обжигающей струйкой сбегает кровь.
Лежа на холодном и твердом полу, он попытался повернуть голову, однако череп при этом вспыхнул такой болью, словно кто-то раскаленными щипцами выуживал из него размягченный мозг. Стиснув зубы, чтобы не закричать, мальчик сдавленно застонал и оставил попытки осмотреться.
Он просто лежал…
В памяти понемногу всплывали смутные, еще неясные картины нескольких прошедших дней, в течение которых воины Файлиса тащили его до своей столицы, название которой Сильфарин теперь не мог припомнить. Шесть долгих кошмарных ночей они истязали его кнутами и кулаками и говорили, злобно скалясь, что мстят за тех своих собратьев, что пали от рук людей.
Шесть ночей… Сперва предполагалось, что их будет только три, но, видя, что люди оказались выносливей крихтайнов, палачи продолжили безжалостные экзекуции. Тех, первых, им показалось недостаточно.
Что было потом… вспомнить оказалось сложнее. От усталости, боли, голода и жажды Сильфарин почти ничего не понимал тогда. Лишь одно четкое воспоминание ярким пламенем горело на фоне общего серого фона: день прибытия в столицу. Мальчик помнил, как открывались перед князем Файлисом мрачные деревянные ворота, принимая возвратившихся путников в глубину темного, угрюмого города. Город этот, казалось, будто проглатывал падающие на него лучи солнца… но не впитывал – душил и уничтожал в себе.
Помнил несчастный пленник и узкую улицу, и клубы пыли, поднимающейся из-под сапог, и покосившиеся дома с темными окнами…
Но яснее всего видел Сильфарин глаза крихтайнов, которые вышли в тот день поприветствовать своих родных и друзей, своих героев, а увидели… уродливое чудовище в облике ребенка. Существо без родинки. Что может быть ужаснее и отвратительнее? Вот они и смотрели – с негодованием, страхом, даже ужасом. Сначала. А потом…
- Благородный князь Файлис везет вождю плененного варвара из адского племени! – крикнул Лоугар на всю улицу, указывая на него, на Сильфарина. – Вот он, этот дьявол! Перед вашими взорами человек!
Этот голос и сейчас резал слух мальчика, а под сомкнутыми веками мелькали огоньки сотен холодных глаз – и ненависть, ненависть, жгучая, ледяная, ядовитая ненависть в них…
Многие рвались вперед, норовя схватить Сильфарина руками и растерзать на месте. Другие в беспамятстве кричали: «Варвар! Пусть умрет!»
Пусть умрет…
Однако Файлис и Лоугар не позволили разгневанной, обезумевшей толпе убить своего пленника: преданный вассал вез исчадие ада своему господину, а уж тот должен был решить, как поступить с тем, что попало к нему в руки.
Сжечь? Отрубить голову? Отдать на съедение тиграм? Или, может, пусть его заклюют разъяренные ястребы? Вариантов было много. Только выбирай, вождь Хакрис!
Да, Сильфарин знал обо всем этом многообразии: грозный Лоугар еще в первый день плена снизошел до того, чтобы посвятить мальчишку во все детали.
Рассказывал и криво ухмылялся.
Пошевелив затекшими стопами, юный человек вздохнул: обещанного ему суда все не было, и это начинало его томить. Ожидание давило похуже низкого потолка, заставляло отчаиваться, бояться, слишком много думать о ненужном… Зачем они так тянут? Хотят вынудить поддаться убивающему разум страху? Нет, Сильфарин не позволит им сломать его! Малодушие – грех – так говорила Тайша.
Тайша!
Неужели мальчик больше никогда не увидит свою названную мать? Неужели еще несколько изнурительных дней и ночей без сна – и он умрет?
Сердце на мгновение сжалось и как будто готово было остановиться… Но лишь на мгновение. Переступив порог отчаяния одним широким шагом и с закрытыми глазами, он обеими руками схватился за невозмутимую опору спокойствия и равнодушия, как тонущий в болоте хватается за последний, самый тоненький стебелек. Он крепко держался. И страх смерти отступил, и холодная готовность к любому исходу почему-то грела душу.
Но Тайша… Жаль. Просто жаль.
И еще жаль, что не получилось у него найти Свет…
Но… кто знает, может быть, так и должно быть? А вдруг Свет Рунна горит именно там, на обратной стороне жизни, вдруг он спрятан где-то во мраке преисподней? Возможно, смерть – лишь следующий шаг по его пути… Ведь никому не ведомы все замыслы Создателя.
Смерть. Да, теперь он готов встретить ее с радостью. Ведь она приведет Сильфарина прямо к Нему…
- Я буду умирать улыбаясь, - пообещал сам себе мальчик. – Я… я не стану просить. Ни о чем. Не стану. Я не боюсь. Смерти. Я буду умирать улыбаясь…
Слова прозвучали тихо и хрипло, словно вырванные из горла тяжелобольного. Но было ли это важно? Сильфарин произнес это для самого себя и для того, кто вел его, а уж Он-то все услышит…
- Научи меня тоже.
Прозвучавший из-за спины голос был глухим и низким, но определенно, принадлежал не взрослому мужчине.
Сильфарин, не удержавшись, резко вздрогнул и повернулся на другой бок. Стало так больно, что он невольно охнул и зажмурился, и из-под слипшихся ресниц потекли жгучие слезы. Лишь оправившись от этого дикого приступа, пленник задышал ровно – и открыл глаза.
Перед ним сидел закованный в железные кандалы мальчишка. Примерно его возраста, такой же худой и измотанный, только смуглый, еще более чумазый и покрытый синяками. Волосы его, судя по всему, еще недавно были начисто сбриты и лишь после нескольких дней в плену у крихтайнов немного отросли. На руках и ногах мальчика вздулись страшные покрасневшие волдыри. Из мелких ран сочилась прозрачная сукровица. Сильфарин поспешно отвел взгляд… и тут наткнулся на глаза своего соседа по тесной темнице...
Трудно было описать эти глаза. Черные-черные и какие-то… как будто не зрачки в них – дыры. И в этих дырах не было абсолютно ничего, кроме Пустоты, которая манила и звала, тянула за собой, затягивала, засасывала. Как трясина. Только много хуже.
Сильфарин содрогнулся, но оторвать глаз так и не смог. До тех пор, пока странный мальчишка сам не отвел взгляда, будто сжалившись. Сильфарин облегченно вздохнул.
- Чему тебя научить? – спросил он.
- Улыбаться перед смертью. Я тоже хочу. Только вот… я не умею улыбаться. Вообще не умею.
Ребенок без улыбки… Тайша говорила, что все дети должны радоваться жизни и смеяться. Каждый божий день. А этот… Он помимо воли перевел взгляд на губы своего странного собеседника, которые и в самом деле были неподвижны, будто мертвы, и тут…
Только тут он увидел это.
Точнее, он не увидел того, что ожидал увидеть, что должен был увидеть, должен был…
Подбородок мальчика был гладким и чистым… В смысле, совсем чистым. У него не было родинки.
Жуткое это было ощущение. Как будто Сильфарин вдруг покинул свое тело и увидел самого себя чужими глазами. «Так вот, оказывается, как это выглядит со стороны…»
- Ты кто? – почти шепотом спросил Сильфарин у мальчугана.
- Рагхан.
- Ясно, но я имею в виду… Ты ведь не…
- Меня здесь называют человеком.
Несколько минут оба молчали.
- Но ведь… почему же ты так не похож на других людей? – выдавил Сильфарин и, освободившись от вопроса, едва заметно ухмыльнулся: еще совсем недавно рельм Ругдур его самого спросил примерно о том же.
- Может быть, по той же причине, что и ты? – отозвался Рагхан. – А на самом деле… Я не знаю. Всю свою жизнь я слушал, как ОН твердил мне о том, что я не такой, как все мои соплеменники.
- Кто – он?
- Это моя тайна, - нахмурившись, отрезал Рагхан.
- Хорошо, не лезу, - быстро отступился Сильфарин. – Ты видел других людей?
Рагхан был, казалось, удивлен.
- Конечно, я ведь одиннадцать лет рос среди них. Они ужасны и жестоки, но меня они почему-то боятся.
- Боятся? – Сильфарин чуть не поперхнулся собственным языком. – Ты сказал, боятся?
Он не мог понять: как такое могло быть?
- Да, - как ни в чем не бывало сказал Рагхан. – Боятся. Мне кажется, это связано с моим господином, а не со мной, но в любом случае, они не трогают меня. Каждый раз, когда я появлялся среди них, они ластились ко мне, как кошки, хватали меня за ноги и гладили мою кожу. – Мальчик поморщился и передернул плечами. – Это было отвратительно! Эти их руки… Длинные, холодные… и все время в крови. Все время…
Сильфарин сострадательно улыбнулся своему новому знакомому, представив описанную Рагханом неприятную картину. Потом задумался, рассматривая собеседника, который выглядел все более и более подавленным.
Впервые в жизни рожденный по воле Рунна встретил подобного себе. И это случилось в сырой тюрьме, в плену у крихтайнов, когда жить, скорее всего, осталось каких-то несколько дней… А ведь они могли быть друзьями, даже братьями.
И снова – жаль. Просто жаль.
- Мы похожи, Рагхан. Меня зовут Сильфарин.
Потупившийся было мальчик шмыгнул носом и поглядел на Сильфарина исподлобья. Сперва пристально, будто оценивая, но потом почему-то напугано. Дрожь пробежала по исхудавшему телу, сквозь загар и слой грязи на лице проступила мертвенная бледность, а из пустых глаз… побежали слезы.
- Нет, - наконец прошептал Рагхан. – Ты другой. В тебе нет Пустоты…
- А ты… А в тебе?
- А ты разве не видел? – … с вызовом и яростью вскинул голову, нашел глазами глаза Сильфарина, крепко, цепко схватил пустым и чарующим взором, будто за руку держал… – Теперь видишь? Видишь?! Ну, говори!
Ответа не последовало.
- Чего молчишь? Ну? Говори же! Боишься? Меня боишься? А мне плевать! И правильно: все меня боятся! Все меня ненавидят! Все…
Слезы оставляли светлые следы на лице несчастного, он зажмурился и обмяк в своих кандалах.
- Лучше б я был таким, как все люди… Но я другой. И ты другой. Ты спасен…
Прошло немало времени, прежде чем Рагхан с горечью добавил:
- А вот я проклят