К пятнадцати годам Степан неожиданно стремительно вытянулся и догнал ростом боярина Корнея. Парень ходил вечно голодным, хотя и накладывали ему за столом изобильно. Он и сам не заметил, как вдруг стал обращать внимание на дворовых девок, на то, как волнующе и таинственно колыхались у них под холщовыми сорочицами налитые груди. Всё чаще, вместо того чтобы сидеть в библиотеке или махать мечом на бронном дворе, он убегал на сенокос метать стога или возить копёшки на волокушах, а потом с хохотом возился в душистом сене с девками. По вечерам он пел под Юшкину дудочку восхищенным девушкам песни, долгие былины и озорные припевки.

Прошёл год. Однажды в конце весны 1367 года боярин Корней сказал за обедом:

   — А Дмитрий Московский всё же решился.

Дело было во время обязательного воскресного застолья. За огромным столом сидели все старшие дружинники, стоял негромкий гул голосов. Степан, хотя и считался сыном боярина, сидел на самом дальнем конце стола, где и положено было сидеть младшему. После обеда он, улучив минуту, спросил у Корнея, что тот имел в виду, говоря о московском князе.

   — Дмитрий начал строительство каменного кремля. Доносили торговые гости: всю зиму возят в Москву белый камень из окрестных каменоломен. Владыка говорит, что затеял Дмитрий богоугодное дело — возведение великого собора. Олег Иванович же больше склоняется к мысли, что хочет Дмитрий построить детинец. Ежели построит он каменный кремль... — Корней задумался.

Степан хотел было сказать, что надо радоваться появлению в сердце Руси каменной крепости, способной выстоять против татар, но почему-то промолчал.

Ещё через несколько дней, когда поздно вечером Степан поднимался переходом из библиотеки к себе в светёлку, его перехватила дочь боярина — Алёнка.

   — Стёпушка! — позвала она, выходя со свечой из тёмного угла.

   — Ты что не спишь, коза, вот я боярыне пожалуюсь, — сказал в привычном шутейно-весёлом тоне Степан.

   — Стёпушка, — повторила она прерывистым тихим голосом, — тебя батюшка в княжескую дружину сговорил дружинником. Он сейчас матушке рассказывал, я случайно услыхала. Завтра объявит.

«Неужели свершилось?» — пронеслось в голове Степана.

Неужели сбылись его самые смелые юношеские мечты — попасть в дружину, принести князю Олегу клятву, отдать всю жизнь без остатка, сражаясь против поганых?

   — Ты будешь приходить к нам? — Алёнка сжала руки у горла, словно молилась.

   — Конечно, к кому мне ещё приходить, — ответил Степан, хотя мысли его были в этот момент совсем о другом — о боях, славе, мести.

   — Ты не забудешь меня?

   — Почему я должен забывать тебя, коза? — удивился Степан.

Алёнка привстала на цыпочки и робко поцеловала его.

Скрипнула дверь, раздались тяжёлые шаги. Алёнка отпрянула, скользнула вдоль бревенчатой стены и исчезла, растворяясь в темноте, а из-за угла вышел старик дворский. Степан молча поклонился ему и поспешил в свою светлицу.

Утром он, хотя и не спал полночи, мечтая о том, как станет дружинником и поедет бить татар, занимался на бронном дворе.

Тут появился холоп и передал: боярин ждёт его у себя. Корней принял Степана в гриднице. Он с удовольствием оглядел юношу, отметил про себя, что волосы у него влажные, значит, успел ополоснуться, сорочица чистая — значит, успел забежать к себе, сменить, на ногах не лапти, в которых обычно занимались молодые дружинники на бронном дворе, а сапоги — успел переобуться.

   — Садись, разговор долгим будет, — начал боярин. — Заглянул я вчера на бронный двор. Знатно бьёшься на мечах, знатно...

Степан встал и поклонился, благодаря за похвалу.

   — Сиди, сиди, — велел боярин. Было видно, что поведение юноши ему по сердцу. — Завтра отвезу тебя к князю Олегу Ивановичу. Я уже переговорил с ним, берёт он тебя в свою дружину.

Степан бухнулся боярину в ноги.

   — Встань, встань, парень, чего ты... Я ведь тебе что отец родной, — заворчал Корней. — Прямо скажу, жаль мне с тобой расставаться, да и боярыня моя против, ты ей как сын, но... не дело тебе, боярскому сыну, в боярской дружине быть.

Степан поклонился, стоя на коленях.

   — Сказал тебе, встань. Встань и садись. — Корней указал на лавку напротив себя. — В бою, конечно, моя дружина мало чем от княжеской отличается, разве что числом помене. Но к боярству путь ведёт только через княжескую дружину. Так что жить ты теперь будешь во дворце, на глазах князя. Помни, он всем нам вместо отца, и все милости от него идут.

Боярин долго ещё рассказывал Степану, кто при князе близко стоит, кто подале, кто силён при дворе, а кто пустышка и кого опасаться надобно, потому как у него, Корнея, не одни только други есть, встречаются и завистники.

   — И вот что я тебе ещё скажу. Ты тут на клиросе пел со всякими певчими. Я не возражал, хотя и не по нутру мне это. А при дворе забудь. Не ровен час, услышит князь, определит тебя в дружинные певцы, и тогда не видать тебе ни боярской шапки, ни воеводства, ни славы боевой.

   — Почему, батюшка?

   — Потому что певца в бою в задних рядах держат, оберегают, словно красну девицу.

Степан представил: в гуще боя стоит он в тылу войска и наблюдает, как сражаются другие. Он отчаянно замотал головой.

   — А то, что ты к чтению привержен, — продолжал Корней, — не скрывай. Наш князь ещё от своих черниговских предков любовь к чтению и книжной мудрости унаследовал. Это тебе в зачёт, — назидательно добавил он.

Сам боярин, как давно уже понял Степан, к книгам особой приверженности не выказывал, хотя и собрал, по примеру князя, у себя дома отменную библиотеку. Он более любил махать на поле боя мечом и шестопёром, уряживать полки, задумывать военные хитрости.

Степан очередной раз поклонился, благодаря за науку.

   — Дозволь идти, батюшка? Хочу скорее Юшке сказать, порадовать...

   — Чем порадовать? — не понял боярин.

   — Что идём в княжескую дружину.

   — Ты идёшь. Юшка у меня останется. Нет ему места в княжеской детской.

   — Как же так? — растерялся Степан.

   — Кто он? Смерда сын.

   — Не смерда, погибшего лучника.

   — А лучник из каких? Из смердов. Тебя в детскую дружину берут, понимаешь? В детскую, — повторил боярин раздельно.

   — А меченошей ко мне ему можно?

   — Нет!

   — Почему?

   — Из меченош прямой путь в дружинники. Меченошей тоже из боярских да дружинных детей набирают.

   — Ну хоть стремянным?

   — Нет, я сказал! — возвысил голос Корней.

Расстроенный, Степан пошёл искать друга. Но Юшка весть о его переходе в княжескую дружину воспринял спокойно, — во всяком случае, внешне это выглядело именно так, — только достал свою дудочку и заиграл что-то тоскливое и задумчивое.

   — Ты не сомневайся, я возьму тебя к себе, только заслужу перед князем. Вот те крест!

   — А я и не сомневаюсь, — ответил Юшка, оторвавшись на мгновение от дудочки...

Вечеряли рано. Корней позволил себе по случаю вступления воспитанника в княжескую дружину лишнего выпить, и боярыня, не дослушав его разглагольствования, увела мужа в опочивальню. Ещё раньше нянюшка увела Алёнку. Степан остался со старым дворским. Он был из дружинников отца нынешнего боярина, потому сидел на верхнем конце стола. Дворня боялась его куда как больше самого боярина, хотя хозяин мягким нравом не отличался: мог, вспылив, повелеть и запороть до полусмерти.

   — Посиди, послушай старика, — сказал дворский. — Я князя Олега Ивановича с пелёнок знаю. Труженик он, пахарь на поле нелёгкой княжеской жизни. Ежели по старому, по лествичному праву, то быть ему одним из первых Рюриковичей, если не самым первым. А он на шатком рязанском столе в пограничье сидит и почти каждый налёт из Дикого поля первым на себя принимает: первым страдает, отпор даёт, потери несёт. Впрочем, то судьба Рязани нашей, а не токмо князя. Потому Олег Иванович храбр, но не без оглядки, умён, но не без увёртки, хитёр, но не без честности, честен, но не без хитрости. Гневлив и отходчив. И ладить долгое время с ним могут лишь такие, как наш боярин, — кто в бою безогляден и смел, а в думе согласен и тих...

Засыпая, Степан подумал: вот странно — все словно сговорились, толкуют ему, как скорее преуспеть в княжеских милостях. А его думы совсем об ином — не о милостях, а как бы скорее схватиться в бою с погаными, отомстить за мать-отца, за поруганную землю, за всё, что творят из года в год на русских окраинах. Уже засыпая, он вспомнил волчицу, что провожала их с Юшкой ночью по тропинке. Волчица и та не тронула человеческих детёнышей, а нехристи поганые никого не жалеют...

Князь Олег Иванович Рязанский в отношениях с дружиной держался старины: никогда не забывал, что слово «дружина» восходит к слову «други» и от неё в бою зависит жизнь и благополучие князя.

Князь и дружина сидели за длинным столом в пиршественной палате. На нижнем конце стола, как и заведено, располагалась младшая, или детская, дружина — полтора десятка юношей не старше восемнадцати лет, ещё безбородых, румянощёких, плечистых, с живыми быстрыми глазами, смешливых и пытающихся казаться старше своих лет. Когда боярин Корней ввёл в палату Степана, взоры их оборотились на будущего товарища с доброжелательным любопытством.

В середине стола сидела собственно дружина: два десятка закалённых в боях могучих воинов. Каждый из них при случае мог служить воеводой, возглавить малый поход, сесть наместником в городе, выдержать осаду или встать в бою рядом с князем, прикрывая его щитом и собственным телом.

Они поглядели на Степана почти равнодушно, продолжая негромкую беседу друг с другом.

И наконец, на верхнем конце стола сидела старшая дружина: воеводы, окольничьи, конюшие, бояре и несколько удельных князей. Здесь, среди самых верхних, было место и боярина Корнея — рядом с удельным князем стариком Милославским и стариком Кореевым, отцом посла и дипломата Кореева-младшего. Во главе стола восседал сам Олег Иванович, князь рязанский. Было ему немногим больше тридцати, но на вид можно было дать все сорок — многотрудные княжеские заботы, сраженья, походы и, увы, частые поражения от степных соседей до времени состарили его и вплели в светло-русую холёную бороду раннюю седину.

Степан смотрел на князя во все глаза. Он не раз видел его прежде на торжественных выходах, в соборе, на охоте. Но сегодня, хотя и был одет князь без особой роскоши, показался он особенно грозным, могучим и мудрым.

Олег Иванович поднял руку, и шум голосов за столом стих.

   — Доброго витязя воспитал боярин Корней, — сказал он. — Думаю, порадовался бы верный наш слуга покойный Алекса Дебрянич, если бы мог увидеть своего сына.

Одобрительный гул голосов прошёл по палате. Старшие дружинники хорошо помнили Дебрянича, во многих битвах сражались плечом к плечу, много дорог прошли стремя к стремени.

   — Готов ли ты принести нам клятву верности? — спросил князь.

   — Да! — Степан встал на одно колено, как учил его Корней.

Князь поднялся из-за стола, спустился со ступеней, вынул свой блестящий, узкий, прославленный в боях меч.

И тут словно что-то нашло на Степана: он впал в восторженное состояние, слёзы выступили на глазах. Он ничего не соображал, отвечал князю как во сне, помнил только, что целовал крест и клялся на мече в верности. Так велико было его потрясение, что он даже не понял слов:

   — Встань, дружинник, и займи место за нашим пиршественным столом в кругу другов своих.

Корнею пришлось поднимать воспитанника и тихонько подсказывать, что надлежит делать. Только потом, с его слов узнал Степан, что отвечал он князю достойно и произвёл хорошее впечатление. Сам же пришёл в себя, лишь когда на младшем конце стола потянулись к нему кубки с пенным мёдом...

Первый год пролетел как один день. Занятия на бронном дворе, частые охоты, в них обязан был участвовать любой дружинник, если не нёс службу, долгие застолья, когда князь, по обычаю, советовался с дружиной и, приняв решение, пил братину. Были и тихие вечера, без пиров и службы, когда Степан заходил в княжескую библиотеку, наполненную редкими книгами, и читал, жадно поглощая страницу за страницей, либо писал своё, сокровенное.

За этим занятием и застал его однажды Олег Иванович. Князь вошёл неслышно в своих мягких козловых сапожках, незамеченным приблизился к склонившемуся над листом пергамена Степану и заглянул через плечо. Степан вздрогнул, почувствовал за спиной чужое присутствие, вскочил, роняя пергамен и чернильницу на пол, узнал князя, зарделся.

Олег Иванович по-доброму улыбнулся, велел поднять пергамен и прочесть написанное. Выслушал, кивнул, жестом усадил Степана и пошёл к двери:

   — Пергамен можешь брать у моих переписчиков, — и вышел.

Как следовало понимать эти слова? Как одобрение? Поощрение? Степан хотел было спросить Корнея, но, вспомнив предостережение, сделанное им в напутственной беседе, решил ни о чём не говорить.

Слова боярина Степан вспомнил ещё раз через неделю, когда Олег Иванович призвал его к себе в неурочный час, поздно вечером.

   — Ты, думаю, не только пишешь песни, но и поешь? — спросил князь без предисловий.

Застигнутый врасплох и не умеющий хитрить, Степан молча кивнул.

   — Получается? — без улыбки спросил Олег.

   — Так я вполголоса, для себя, вроде как прикидываю... — смутился Степан.

   — Я спрашиваю — получается?

   — Не мне судить, князь. — Степан почувствовал раздражение: князь настырно лез к нему в душу, туда, где пряталось самое заветное — песни. Прав был боярин Корней: напрасно он ходил в библиотеку.

   — Если я попрошу тебя спеть мне то, что ты себе вполголоса напевал?

   — Позволь, князь... — начал было отказываться юноша.

   — Тогда прикажу, — не дал договорить Олег Иванович.

Он знал, что не следует позволять человеку отказываться: потом ломать отказ куда сложнее, нежели просто сомнение.

Степан растерянно смотрел на князя, всё ещё подыскивая предлог, чтобы не петь.

   — Нет, не думай, певцом я тебя неволить не стану, — догадался князь. — Зачем терять доброго воина? Я тебя не во имя праздной забавы, а для дела прошу — спой.

Что делать? Отказать в просьбе князю? Но как, если за ней стоит приказ?

   — У меня нет ни гудов, ни гуслей...

   — Пой так.

Степан запел. У него только недавно закончилась ломка голоса и обнаружился густой, приятный баритон:

Постепенно успокаиваясь, Степан спел песню своего сочинения о девице, что ждёт на берегу разлившейся реки суженого, который ушёл на бой с погаными. Песня была немудрёная, но князю она, видимо, понравилась, потому как дослушал до конца.

   — Хорошо, — коротко бросил он, когда Степан закончил и стал, готовый бежать куда глаза глядят. — Иди.

Степан ушёл и всю ночь корил себя за то, что не внял совету Корнея. Спору нет, он куда как хорошо знал характер и повадки своего князя...

Прошло несколько дней. Однажды вечером за Степаном пришёл отрок: вызывали во дворец, в малую горницу, где принимал князь только самых близких доверенных людей. Побывать там было столь почётно, что верхние бояре говорили между собой — тот из числа допущенных, подразумевая в малую горницу.

Князь сидел за столом, потягивая мёд из высокого золочёного кубка. Рядом с ним вольно расположился молодой боярин Кореев.

   — Доводилось тебе слышать, Степан, что Москва каменный кремль строит? — спросил Олег Иванович, усадив дружинника за стол и налив ему собственноручно кубок мёда.

   — Да, князь.

   — А не одолевало ли любопытство — что за кремль, как да зачем? Во всех городах на Руси деревянные детинцы стоят, кроме Галича, Пскова и Полоцка.

   — На то причина есть — им от западных соседей обороняться приходится, — вставил боярин.

   — Конечно, интересно, что за чудо каменное строят москвичи, — сказал Степан.

   — Вот и мне любопытно. И боярину Корееву тоже. Послали мы лазутчиков — отборных молодцов из сторожевой сотни. Никто не вернулся. Москва вот уже полгода о кремлёвском строительстве гудит, а толком никто ничего не знает. Дмитрий Московский юнец, на два года старше тебя, а вон как всех взбаламутил своим строительством. Кремль каменный... — Олег Иванович тяжело вздохнул. Он великолепно понимал значение каменной крепости в сердце Залесской Руси. Кремль сразу же выдвигал Москву на главное место среди княжеских стольных городов, а значит, и Дмитрия среди князей, толкающихся за место на лествице, ведущей к великому княжению.

Князь задумался о своём. Юноша сидел, не решаясь пить мёд, и глядел на Олега Ивановича. Ни одной мысли не возникало в его голове, только пустота напряжённого ожидания чего-то важного, судьбоносного.

   — Надумали мы, — прервал молчание Олег Иванович, — послать тебя в Москву.

Степан вскочил на ноги и стал кланяться.

   — Ты сиди, — хмуро усмехнулся князь. — Пойдёшь в обличии слепца, с гуслями, с поводырём. Постарайся попасть в кремль. У нас, на Руси, любят пение, не может быть такого, чтобы нового молодого слепца не послушали. Может, в кремль и пройдёшь. Если удастся, осмотри всё, но главное, постарайся узнать, где у них тайный ход к Москве-реке проложен. Понимаешь?

   — Ибо не может никакая крепость осаду выдержать, если нет в достатке воды, — подал голос Кореев.

   — Мы... вы... Рязань собирается воевать с Москвой? — Степан не сумел скрыть своего недоумения.

   — Не собирается, но знать надобно.

   — Знание сие хоть и малое, но последствия от него великими стать могут, — заметил Кореев.

   — Подберём тебе поводыря, — продолжил князь, — парнишку лет двенадцати. Смышлёного.

   — У меня есть поводырь, — вдруг, не зная как, осмелился сказать Степан.

   — Кто же?

   — Сирота из нашей деревни, единственный, кто кроме меня тогда спасся. Юшка, — торопливо и путано объяснил Степан. — Верный человек.

   — Сколько вёсен ему?

   — Пятнадцать.

   — Многовато, — протянул боярин с сомнением в голосе.

   — Нет, он тощий, глазастый, малец на вид, — Степан почувствовал, что затея может получиться, и принялся перечислять достоинства друга: — Он у боярина Корнея со мной вместе всю дружинную науку прошёл. И на мечах, и на саблях, и на скаку из лука. И на дудочке играет, — вспомнил он вдруг, — дивно играет. Мы с ним, бывало...

   — На дудочке, говоришь? Тогда хорошо, — перебил князь. — Значит, поводыря мы сыскали. Но хочу сразу предупредить: можно в этом деле и головы лишиться, ежели попадётесь. Не страшно?

Даже если бы и было страшно, Степан ни за что не признался бы...

Он возвращался, не чуя под собою ног от возбуждения. Лазутчик в сердце Москвы! А там, глядишь, возьмёт Юшку меченошей, если выполнят они хорошо поручение князя. А сам-то князь... почти домашний, ну, не строже Корнея... отец родной. Боярин Кореев и то суровее.

Что может быть, если разоблачат московские лже-слепца, Степану сейчас даже в голову не приходило, так опьянён он был заданием.

Хотелось побежать, рассказать обо всём боярину Корнею, но Степан понимал: даже наставнику нельзя ни словечка, ни намёка. Юшку заберут у боярина по велению князя. Вот вернутся — он постарается выпросить верного друга в меченоши. Меченоша в княжеской дружине — великая честь для сына смерда. Из меченош, случалось, и в дружинники, и в сотники, и даже в наместники выходили смелые воины.

Степан долго не мог заснуть, всё думал, как пойдут они с Юшкой в Москву. Уже засыпая, решил: вот и начало его службы.