Как ни спешил Степан выполнить приказ великого князя, а к сражению на Скорнищевом поле он со своей полусотней опоздал. Уже на полдороге к Переяславлю его встретила волна самых противоречивых слухов, но общий смысл был един: рязанцы потерпели страшное поражение.

Степан решил идти в обход привычных дорог, через восточные малолюдные волости. Он вёл полусотню осмотрительно, не гнал, коням давал роздых, вперёд выставлял сторожу, словно шёл по вражеской земле, а не по родной, рязанской, с детства знакомой.

По слухам, Пронские утвердились вокруг Рязани и в местах, сопредельных с Московским княжеством, а Олег Иванович ушёл с оставшимися ему верными боярами и полками на восток. Во всяком случае, так можно было судить по путаным и сбивчивым рассказам жителей притаившихся деревень.

Чем ближе к бассейну могучей Оки, тем чаще стали попадаться селения: можно было уже примерно представить, где искать воинство Олега Ивановича. Степан решил остановиться на последний перед решающим переходом ночлег в маленькой деревушке, но неожиданно из наползающей тьмы возникли конники.

— Кто такие? — гаркнул верховой, не приближаясь к околице.

   — А вы кто? — вразнобой ответили вопросом на вопрос несколько Степановых воинов.

   — Русские. — Верховой для убедительности добавил крепкое словцо.

   — Вестимо, не татарва, — хохотнули в ответ.

Сам Степан, пока воины перекрикивались, успел проскакать на противоположный конец единственной деревенской улицы и обнаружить верховых и здесь.

«Окружили, значит, — подумал удручённо. — А как же сторожа, что выделил, как делал всегда по привычке, выработанной на меже? Схватили? Если схватили, значит, знают, кто мы, и все эти переговоры для видимости, а сами готовят нападение...»

   — Эй, пронские! — крикнул он. — Надо ли русскую кровь проливать без толку? Мы с межи идём.

   — А раз с межи, то складывайте оружие, — закричал всадник, похоже, воевода в пронском войске.

   — Мы сложим, а вы нас порубите?

   — Так вы же русские, — ответил всадник.

Неведомо как рядом со Степаном появился Юшка с двумя заводными конями.

   — Сбить воев в кулак и прорваться мы уже не успеем, — сказал он деловито, — а вот вдвоём попробовать можно.

   — Ну, как это я их покину? — возмутился Степан.

   — Так что, земляк? — опять крикнул воевода. — Я гляжу, долго ты раздумываешь. У тебя полусотня, а у меня две сотни, считай да решай побыстрее.

Ещё некоторое время Степан и пронский воевода продолжали перекрикиваться столь же бессмысленно: и тому и другому было ясно, что стычка приведёт только к ненужным жертвам с обеих сторон. Степан продолжал нелепую перебранку лишь для того, чтобы хоть как-то придать событиям видимость сопротивления.

Наконец он отдал приказ. Его люди сложили оружие, все вместе — пронские и рязанские — разбрелись по нескольким избам, набившись в них, как огурцы в кадушки и приговаривая извечное русское: в тесноте, да не в обиде.

Воевода оказался по женской линии в родстве с боярином Корнеем. Они со Степаном разговорились, выпили — у воеводы в баклажке нашлось на две добрые чарки мёду. Прончанин мимоходом спросил, чего ради Степан с полусотней едет к князю Олегу. Для подкрепления вроде маловато людей, так зачем границу с Диким полем оголять?

И тут Степана осенило.

Он помялся, изображая сомнение, и сказал:

   — В конце концов, мы оба русские, и ты должен знать: стало мне известно, что Орда в низовье Дона сбивается.

   — И ты молчал! — воскликнул воевода. — Выкладывай всё, что знаешь!

Степан принялся рассказывать. Надо признать, что молодой воевода вопросы ставил толковые, — видно, успел потоптать землю на своей меже. Степану пришлось врать осторожно, с оглядом, прикидывая, как бы сказать не много, но в то же время достаточно, чтобы тот поверил. Чем больше вопросов задавал воевода, тем больше верил Степан, что, пожалуй, внезапная придумка его не столь уж нелепа.

Дальнейшие события это подтвердили. Воевода, чертыхаясь, написал донесение и поздно ночью отправил гонца в Переяславль к князю Владимиру Пронскому. На следующий день Степан узнал от Юшки, что обе сотни пронских уже шушукаются об ожидаемом приходе татар. Знают об этом и бабы в тех домах, где стоят войска. К полудню вернулся смертельно усталый гонец, привёз повеление князя Пронского везти Степана в столицу, а полусотню его держать под охраной и следить, чтобы не болтали зря языком.

Но слухи о татарах уже ползли от селения к селению, от городка к городку, и когда воевода доставил Степана в Переяславль, слух гулял уже и здесь. Степана привели к ближнему боярину князя Пронского, и он повторил ему всё, что говорил раньше. То же самое он рассказал самому Владимиру Пронскому, Князь выслушал, велел помалкивать и возвращаться к своей полусотне, сам же решил отправить в Дикую степь воинов из своей сторожевой сотни.

Степан понимал, что дело сделано: слухи, один другого тревожнее, уже разошлись по всей Рязанской земле, занятой войсками Пронского, попав на унавоженную почву — к этому времени многие из рязанских бояр, которые, прельстившись обещаниями нового князя, остались в городе и целовали крест ему на верность, успели разочароваться. Кое-кто уже подался тайно к Олегу, укрепившемуся в восточных пределах княжества и в болотистой Мещере. Пошли разговоры, что посаженный Москвой на престол Владимир Пронский стар, недалёк умом, и порода не та, и рязанский стол ему не по росту. К тому же князь совершал одну ошибку за другой: принялся жаловать своих бояр землями, принадлежавшими древним рязанским родам. Зреющее недовольство усугубилось слухами о татарах. Простой народ поругивал князя Олега Ивановича в дни его величия за крутость нрава, высокоумие, вечные свары то с Ордой, то с Москвой, то с Ольгердом, за тяготы, налагаемые для увеличения дружины и полков. Но, недовольный, как всегда, своим князем в дни его благополучия, увидев Олега в несчастье, с истинно русским безотчётным состраданием к потерпевшему, народ начал глухо протестовать против правления Пронского.