Васята сидел во дворе на весеннем, быстро набирающем силу солнышке и наблюдал за Дарьей, пытаясь делать это незаметно.

Страшная зима осталась позади. Поэтому ли, а может, ещё по какой причине, Дарья вдруг расцвела, помолодела, словно и не было ей тридцати лет. А ведь в тяжёлые годы беспрерывных войн бабий век был короток: в таком возрасте многие уже становились старухами. Хоть и суетилась она с утра до вечера, поднимая разрушенное хозяйство, но на лице появился румянец, глаза светились, она часто без видимой причины смеялась. Машенька, глядя на мать, тоже веселела.

Другой на месте Васяты давно бы задумался, почему вдруг с необъяснимой силой потянуло его к Дарье, когда-то в незабвенные юношеские годы ставшей его первой женщиной. Да только не в его характере было мучить себя раздумьями и сомнениями, он просто глядел на Дарью и радовался. Культя уже почти перестала болеть, силы постепенно возвращались, и близость красивой, статной, здоровой женщины начинала по-мужски волновать.

Недавно соседки, ходившие в Переяславль, принесли радостную весть: жив Дарьин сын и, более того, взяли его полноправным воином в княжескую дружину. Передавал он, что скоро выкроит время, прискачет проведать мать с сестрой.

Васята грелся на солнышке, смотрел, как носится-летает по хозяйству Дарья, и блаженная улыбка сияла на его лице.

Неожиданно в проломе ограды разрушенного дома показалась лысина. За ней появилась всклокоченная борода, а потом и сухонький, тощий старикашка в домотканых обносках, без шапки. Светлые, выцветшие глаза, провалившиеся в полукружья тёмных глазниц, быстро обежали двор и остановились на Васяте. Старик улыбнулся беззубым ртом и сказал неожиданно густым и громким для такого тщедушного тела басом:

   — День добрый!

   — Здравствуй, дедушка Антон, — певуче ответила Дарья и оборотилась к Васяте: — Вот, Василий Михайлович, кузнеца сыскала. Его кузня, что в роще за околицей, почти целой осталась, не обнаружили её осенью вороги и не разорили. Только кузнецов всех увели с собой.

   — Не кузнецов, а молотобойцев. А кузнеца я сам к Олегу Ивановичу в Мещеру отпустил. Он? — Старик указал на Васяту.

   — Он.

   — Показывай.

Васята с недоумением взглянул на Дарью.

   — Руку покажи. Дед Антон хоть и старый, но лучший у нас кузнец. Обещал посмотреть и, если получится, крюк приделать, чтоб был ты у нас настоящим... — Дарья вдруг покраснела и смолкла.

   — Настоящим человеком? — с горечью закончил Васята и без лишних слов принялся разматывать холстины.

   — Садись, дедушка, что же ты после такой дороги стоишь? — засуетилась смущённо Дарья.

Васята развернул руку. Дед долго рассматривал культю, потом принялся мять её сильными пальцами. Хмыкал, кивал в такт своим мыслям.

Наконец старик перестал мучить Васяту, словно нехотя выпустил его руку из цепких пальцев и спросил Дарью:

   — Смолой-то заливала?

   — Заливала.

   — Кто надоумил?

   — У боярина Михаила Васильевича костоправ при дружине знатный был, на весь Переяславль известный, а я глазастая. Он всегда смолу прикладывал, а если культя, то заливал, пока увечный в бесчувствии...

   — Запомнила, значит?

Было непонятно, одобряет он или осуждает.

   — Запомнила.

   — Хорошая культя, — изрёк наконец кузнец. — Сделаю я тебе, парень, железный крюк. Или, если пожелаешь, голицу. И будет тебе рука. Правда, крюк удобнее. Им что и поддеть при нужде можно. А голица-то так, одна видимость.

   — Голицу делай! — сказала решительно Дарья.

   — Крюк! — одновременно с ней произнёс Васята.

   — Дело хозяйское, — твёрдо сказал старый кузнец. — Кому носить, тому и решать.

   — А то и другое можно? — нерешительно спросила Дарья.

Дед подумал.

   — Можно, — сказал он. — Пусть будет и крюк, и голица. Крюк для работы, голица для лепоты. Я её на деревяшку насажу, а деревяшку сделаю, чтобы на крюк накручивалась. Правда, — старик покачал головой задумчиво, — немного в сторону будет смотреть голица. — Он показал, как.

   — Это ничего. Даже вроде как живая, — обрадовался Васята.

Дарья повела кузнеца к столу покормить. Стол она сколотила самолично сразу же, как сошёл снег. Когда потеплело, ели здесь, во дворе — уж больно надоело за зиму ютиться в тесном хлеву, превращённом в жильё.

Поев, старик неторопливо подчистил миску, чинно поблагодарил и сказал:

   — Я слыхал, коза у тебя сохранилась. Так что платить мне будешь козьим молоком. Кружку в день. Не объем вас, ежели так положим?

   — Что ты, дедушка! Да мы от себя оторвём...

   — От себя не надо. Я спросил: кружку в день — не объем?

   — Нет, дедушка.

   — Он тебе кто? — громко спросил кузнец, указывая на Васяту, словно тот не мог слышать вопроса.

Дарья зарделась:

   — Увечный... Я его нашла на Скорищевом поле после боя. Ночью пробралась мужа искать. Мужа убили. Его вот, еле живого, углядела. Дышал ещё, хотя крови вытекло...

   — Получается, мужа потеряла, его нашла, — усмехнулся кузнец. — То дело божеское. — Потом задумчиво поскрёб в чахлой бородёнке и добавил: — Молотобойцев у меня нет. Так что, найдёныш, будешь эти дни за молотобойца. Молот тебе подберу такой, чтобы одной рукой смог управляться.

Старик собрался уходить.

   — Подожди, дед, — остановила его Дарья. — Ещё одно дело у меня к тебе. Я старый котёл, что в бане стоял, отыскала. Он давно прохудился, прогорел. Покойный муж заменил его, новый поставил, а этот спрятал в сарае на всякий случай. Новый-то грабители выломали и унесли. Погляди, может, сумеешь залатать?

Кузнец осматривал старый медный котёл так же долго и тщательно, как и Васятину культю.

Заключение было коротким:

   — Сделаю. Только за труд мне — первую баньку!

Котёл кузнец залатал за один день. Сам же с помощью Васяты и вмазал его в печь, занимающую добрую половину баньки. Протопили после полудня, и дед долго, с кряхтеньем, слышным даже во дворе, мылся и хлестал себя веником из еловых лап. Вышел румяный, ясноглазый, вроде даже помолодевший, потом долго лежал, попивая взвар из сушёных, с осени запасённых Дарьей лесных ягод.

Вечером, протопив баню ещё раз, пошёл мыться Васята.

Две лучины у самой двери слабо освещали заполненное свежим паром помещение. Васята сел, разделся, управляясь ловко одной рукой, и уже собрался было лезть на первый полок, — было их в этой баньке аж целых три! — как услыхал за спиной какой-то стук.

Он обернулся, и в тусклом свете лучин увидел в дверях Дарью в длинной до пят сорочице. Сердце бешено заколотилось. Дарья сделала шаг вперёд и сказала вдруг осипшим голосом:

   — Как же ты собирался одной рукой спину себе тереть?

Вся её фигура в парном мареве, казалось, колышется, то приближаясь, то удаляясь. Волосы — то потаённое, что никому, кроме мужа, не должна показывать русская женщина, были распущены по плечам и падали привольной волной. Васята почувствовал, как его мужское естество вдруг ожило. Он в растерянности прикрылся еловым веником. Тогда Дарья дёрнула завязку у горла, сорочица распахнулась, скользнула с покатых, с ямочками плеч и упала к её ногам...

Крюк с голицей и деревянной болванкой были готовы, как пообещал кузнец, через десять дней. Но изнывающий от нетерпения Васята не мог надеть «руку» — не было шорника, чтобы сшить хитрые, придуманные кузнецом ремни и лямки, которые должны были крепиться к обрубку.

Дарья понимала, как переживает Васята. Пришлось ей освоить шорное дело и самой сшить ремни.

Наконец всё было готово. С помощью кузнеца «руку» с крюком надели на культю, застегнули на все специально выкованные пряжки, затянули ремни. Рука сгибалась в локте, крюком можно было прихватить и держать не очень тяжёлые вещи. А когда накрутили голицу, то рука стала совсем как настоящая.

Васята осмелел и даже стукнул ею по столешнице. Поморщился, но ничего, терпеть можно.

Он обернулся к Дарье, не спускавшей с него глаз, и сказал то, что давно решил сказать, ещё после той бани:

   — Замуж пойдёшь за меня?

Дарья охнула и села.

Кузнец растерянно подёргал себя за бороду.

Подбежала Машенька, обняла мать, не спуская глаз с Васяты.

   — Пойдёшь? — повторил тот.

Дарья замотала головой:

   — Василий Михайлович, Васенька, лада мой... Опомнись! Кто ты и кто я... Боярин, близкий князю человек, а я бывшая дворовая. Тебе к князю возвращаться, в думе сидеть... Как на тебе иные бояре поглядят, если у тебя такая жена? — И как последний довод: — Что Олег Иванович скажет?

   — Ничего не скажет. А его сын моим сыном станет.

Он схватил Дарью в объятия и закружил по двору.

   — Ты молодой мужик, а я уже старая баба, — прошептала та, но Васята закрыл ей рот поцелуем. Неожиданно раздался голос Маши:

   — Она пойдёт, дядя Вася!

Как и думал Васята, князь Олег Иванович ничего не имел против брака, даже вроде был рад.

Свадьбу решили не торопить, играть по осени. А до того Васята собрался съездить за матерью в Мещеру. Она, по сведениям, приходившим в Переяславль, была совсем слаба, так что надлежало везти её домой со всем бережением. По дороге он надеялся убедить матушку, что Дарья для него — самая лучшая жена, хоть и не боярская дочь.

И всё было бы ладно, если бы вдруг не возникла непонятная холодность к Дарье со стороны княгини Ефросиньи. Именно у неё надеялся найти Васята поддержку, а вышло наоборот: княгиня, разговаривая пару раз с Дарьей, едва разжимала губы.

«Неужто чувствует? — думал Васята над странным поведением княгини. — Или донёс кто? Чего ей нужно, — ведь любит её князь, так, как мало кто из князей на Руси богоданных своих княгинюшек любит! Бабья всё дурь, не иначе...»

Но, уезжая за матерью в Мещеру, всё же наказал Дарье сидеть дома тихо, княгине на глаза особенно не попадаться, — кто её знает...

Вопреки опасениям, боярыня Арина, матушка Васяты, будущую невестку приняла сразу. Трудно сказать почему. Может, потому, что знала её ещё девчонкой, шустрой и сметливой, взятой в горницу за проворство и услужливость? Или потому, что помнила боярыня, как неистово любились её сын и Дашутка, когда пришла ему пора познать плотские утехи? А может, потому, что, вернувшись из Мещеры, сразу же, умудрённая жизненным опытом, разглядела то, чего ещё не распознали другие: носит Дарья под сердцем дитё, по всем срокам внука. А что до того, что будущая сноха из дворовых, так ведь и дед Васяты не сразу дружинником стал. Начинал меченошей, но храбростью и смекалкой вышел в бояре. Правда, сама Арина вела свой род от древних черниговских бояр, что были известны ещё со времён Владимира Святого и перебрались в Рязань вместе с предками Олега Ивановича, но надобно ли тем кичиться? Зато сноха будет в полной покорности — сама себя так поставила. И Васеньку бедного, увечного без памяти любит, это сразу видно материнскому глазу. Да и внуков понянчить давно уж мечтала. И последнее: правда, сердилась боярыня на себя за глупое тщеславие: ведь через Дарью и её сына Вася станет свойственником великого князя!

Как и задумали, свадьбу сыграли по осени. Странная это была свадьба. Нет, не потому, что хихикали в платочки боярыни, перешёптывались и переглядывались. И не потому, что пир давали не в доме жениха, который не успели отстроить на месте сожжённого москвитянами, а в большой пиршественной палате княжеского терема. Да и та из-за великого стечения народа — приехали все удельные князья со своими княжатами и боярами — оказалась мала, и столы вынесли из терема во двор и даже за пределы детинца.

Странность была в другом, для знающих, конечно.

К алтарю невеста пришла с заметным животом, а рядом с нею стояли по левую руку сын, юный дружинник великокняжеской дружины, напоминающий старикам обликом и повадками князя Олега Ивановича в юности, и востроглазая девчушка, Машутка, успевшая стать за лето любимицей и боярыни Арины, и дворни, и даже самого великого князя. Подружкой же невесты по настоянию Олега Ивановича стала великая княгиня Ефросинья, непривычно сумрачная и неулыбчивая. Второй подружкой была сестра боярыни Арины, гордая Милославиха, жена старшего сына удельного князя. Сам старик на пиру отсутствовал, ибо пребывал в опале за поспешный переход на сторону Пронских после поражения на Скорнищевом поле. По правую руку жениха стояли дружки: сам великий князь и боярин, молодой Кореев.

Вот такая была свадьба. Было о чём посудачить переяславцам и гостям из других городов и земель.