Почти пять лет со времени Московско-Пронского нашествия прошли без особых потрясений.
Правда, налетали разбойные отряды ордынцев, но им давали отпор. В1373 году один такой налёт отразили не сразу, татарам удалось подойти к самому Переяславлю и сжечь посады. Но обошлось.
Олег Иванович замечал, как за относительно спокойные годы разительно изменилась придворная жизнь.
Откуда-то при дворе появилось множество новых людей, всё больше молодых, нахрапистых, языкатых, не шибко образованных, зато опытных в придворном деле.
Непонятно кто — или пострадавший и выпустивший из рук бразды правления дворский, или столь же старый тысяцкий, нуждающийся в помощниках, — наделил их и громкими должностями, и ощутимой толикой власти. Возможно, сам Олег Иванович, не вдумываясь, соглашался. Появились у него стольники и чашники, конюшие и сокольничие и целый сонм отроков, юных, пригожих, красиво одетых, готовых со всех ног броситься выполнять желание князя.
Васята по своему характеру и не думал толкаться в этой толпе искательных, льстивых, жадных до милостей придворных. Его вполне устраивала спокойная жизнь в кругу обретённой семьи. Прежде он и представить себе не мог, сколько радости принесёт ему отцовство: кроме Машеньки, которую он полюбил как родную, подрастал сын, родной сын, его и Дарьин!
Но Даша, вернее, Дарья Ильинична, как теперь величали боярыню, жену Василия Михайловича, смотрела на всё иначе.
Что-то особенное было в этой женщине. Она словно на лету хватала всё, не случайно в далёкие годы, будучи любовницей князя, сумела быстро обучиться мудреной игре в шахматы. Теперь она столь же стремительно стала познавать тайны соколиной охоты, любимого занятия и Олега Ивановича, и княгини Ефросиньи, и Васяты, и Кореева. Несколько раз Олег Иванович ловил себя на том, что поглядывает на статную боярыню, ловко сидящую в седле с соколом на левой руке.
И думал: вот же напасть какая, рядом молодая, на десять лет моложе боярыни жена, красавица, умница, мать его детей, а он глядит на жену друга!
Олег Иванович перед собой оправдывался: внимание к жене друга от того, что она мать его сына, выросшего умным, красивым, замечательным, успешным во всех воинских потехах. Мать сына, пусть и незаконнорождённого, имеет право на внимание. Что в том плохого?
Васята, простая душа, особому вниманию великого князя к Дарье радовался, способствовал по мере сил вовлечению её в круг придворных забав.
Как-то раз Олег Иванович на охоте оказался рядом с Дарьей. Черт, видно, попутал: князь стал осторожно подводить весёлый, лёгкий разговор к прошлому, а помнит ли она далёкие времени их юности. Говорил, нащупывая тропинки в её памяти, а сам себя мысленно упрекал — ведь жена ближайшего друга!
И вдруг, как ушат холодной воды, на него обрушился такой страстный рассказ о проснувшейся великой любви к Васяте, что, поражённый, он даже не обиделся на её непонимание, а может, и нежелание уловить то, что скрывалось за воспоминаниями.
Ну и к лучшему, уговаривал он себя, скрывая ревность к Васяте, сумевшему пробудить такую любовь.
Обиженный, удивлённый, виноватый, он не уловил, когда рассказ Дарьи о любви к мужу незаметно перешёл в упрёк, а затем и в просьбу:
— Совсем отодвинул ты, великий князь, Василия Михайловича от себя. Только и осталось меж вами что любовь к охоте. Молодые бояре уже кто сокольничий, кто конюший, кто воевода, а мой Вася всё остаётся милым Васятой, другом детства.
— Ты что-то просишь для него? — понял наконец великий князь, о чём толкует боярыня.
— Ни о чём не прошу, удивляюсь.
— Впифан тоже не дворский, не тысяцкий, не воевода большого полка.
— Епифан, как все знают, второй человек в княжестве.
— А Васята — третий! — шутливо сказал князь.
— Епифан, ежели по-франкски называть, канцелор.
— Бог мой, откуда это ты вызнала?
— Епифан пояснил, — с лукавым простодушием ответила Дарья.
— И что же ты для Васяты хочешь?
— Сделай его воеводой сторожевого полка! — выпалила Дарья, и пунцовый румянец залил её щёки.
— Это он тебя просил? — начал Олег Иванович.
Но Дарья с яростью возразила:
— Плохо же ты знаешь своих друзей, великий князь! Он умрёт скорее, нежели попросит. Жизнь отдать — да. Просить — нет!
Олег Иванович задумался. Мысль сделать Васяту воеводой сторожевого полка была не такой уж нелепой. Можно даже сказать, разумной. Вон, по слухам, у Дмитрия Московского воеводой сторожевого полка стоит Семён Мелик, человек такой же безумной отваги, как Васята, азартный, рисковый, удачливый витязь, горячо любимый воями. Однако при всём том Мелик был воеводой не просто опытным, но и осмотрительным. Так ведь и Васята умудрился опытом за эти годы. Сколько воды утекло с тех пор, как бросился он, нарушив приказ воеводы Дебрянича, впереди всех на татар в первом настоящем бою...
Олег Иванович взглянул на Дарью.
Та смотрела на него с напряжением и надеждой. Румянец постепенно сходил со щёк, отчего проявлялись едва заметные веснушки у переносицы, молодящие боярыню.
«А ведь мы все ровесники, — мелькнула несвоевременная мысль у князя. — Тридцать пять, половина отпущенного жизненного срока...»
Он опять задумался. Испокон веку, с далёких киевских времён, русское войско строилось по единому принципу.
Сторожевой полк, куда входили все сторожевые, межевые, разведывательные сотни, и главная часть — ядро, состоявшее из нескольких сотен удальцов на быстрых конях, владеющих всеми видами конного боя, способных встретить врага, задержать его, навязать свою волю и, если нужно, отвести от главных сил.
Главные силы: большой полк, обычно занимающий центральное место на поле боя; полки правой и левой руки — подвижные соединения, которые можно и выдвинуть, и отвести в сторону, к ним можно добавить ополчение или по необходимости конницу.
Наконец, засадный полк. Туда собирали пожилых, мудрых воинов, способных выжидать и нанести быстрый, страшный удар в необходимый момент.
Такое построение войска диктовало стратегию. Она не менялась практически вот уже почти четыре века, со времён Владимира Святого. Приносила эта стратегия и успехи, и поражения, но от неё, даже несмотря на страшный разгром во времена Батыя, не отказывались, ибо только единым, сбитым в могучий кулак войском можно было достойно встретить стремительный удар степной конницы.
Если же вражеская конница обходила, огибала кулак, то привычная стратегия не помогала, не подсказывала достойного ответа. Вернее, ответ был: противопоставить неприятельской коннице равную по силе конницу. Но не было у россиян такого количества коней, чтобы всех воев посадить в седло. Не было таких просторных степей, чтобы пасти бесчисленные табуны. Не было такого количества пашен, чтобы сеять для них овёс. Дай бог тягловую силу прокормить.
Словом, не могла Русь землепашцев противостоять конной силе кочевников. Если бы объединиться...
Дарья, по-своему поняв молчание великого князя, опустила голову и тронула коня.
— Постой, боярыня. Поздравь сегодня вечером мужа воеводой сторожевого полка! А завтра на думе я его сам поздравлю!
— Олег Иванович, родненький! — Дарья соскочила с седла, прильнула к его сапогу, подняла полные слёз радости глаза и благодарно улыбнулась...
Ни князь, ни боярыня в тот миг и подумать не могли, что отмерили срок жизни Васяте куда меньший, чем мог бы он прожить при его здоровье и силе.
Но на то — воля Божья, всё в его промысле...
За пять относительно мирных лет Олег Иванович прошёл долгий путь от яростной злости на Пронских до полного замирения с новым удельным князем Данилой Пронским, своим племянником. От неприязни к Дмитрию Московскому до союзнических и даже, больше того, дружеских с ним отношений: вместе выступали против Ольгерда Литовского, вместе усмиряли Михаила Тверского, родственника и союзника Ольгерда. Правда, в 1373 году Дмитрий повёл себя не совсем так, как вправе был надеяться Олег Иванович: встал с большим войском на своём берегу Оки, не пустил ордынцев в московские пределы, а Олегу полками не помог. Но уже то, что нависали над ордынскими отрядами грозные московские войска, утихомирило врага, так что Рязань отделалась сравнительно легко. Точил Олега Ивановича червячок обиды, но понимал он, что Дмитрий — прежде всего московский князь, а потом уже радетель за общерусское дело. Он и сам, наверное, поступил бы точно так, но в ту пору не было у него достаточно полков. Словцо, найденное им, мальчишкой, — обезмужела Рязань — частенько вспоминалось. Ох как медленно подрастали мужики, как медленно привыкали их натруженные вилами, серпом, косой руки к сабле, оружию хитрому, требующему и сноровки, и ловкости, и навыка. Ныне мечом, по старинке, по-дедовски, уже не помашешь. Княжеские и дружинные мечи, что по традиции носили все приближённые Олега и он сам, давно не походили на те тяжёлые, широкие, кои можно было ещё встретить в домах у старых бояр или дружинников, оружие дедов и прадедов. Современный клинок стал легче, уже, стремительней и мог противостоять гибкой, изворотливой и коварной сабле ордынца. Многие русичи перешли на оружие степняков, познав его превосходство.
Труднее всего давалась наука владения им землепашцам, основной силе ополчения...
Да, страшно медленно подрастали мужики на Рязанской земле, а Орда налетала и налетала — то на соседа, Нижегородское княжество, то на мордву, уж на что племена, казалось бы, давно приведённые к принудительному союзу с Ордой, а и то грабили, жгли, уводили в полон...
Вот и решай каждый раз, как быть: уходить ли в леса и болота или сноситься с Москвой, объединять силы, чтобы дать бой Орде?
Обычно в налёт на Русь шёл один тумен. Это не мало, но и не так чтобы много. У Олега Ивановича своей конницы в три раза меньше. Но если с Москвой сговориться, то отбить татар можно. Вопрос в том, рискнуть ли довериться до конца Москве? А вдруг опять, как в семьдесят третьем году, встанет она на своих рубежах мощным заслоном и будет смотреть из-под голицы на то, что творится в Рязанской земле? Вроде и в помогу вышли, и силу сберегли. А когда останется Рязань после кровавой битвы — победной ли, разгромной ли, можно и войти, как вошёл в своё время с предателем Володькой Пронским многоумный Боброк...
И всё же сколько можно прятаться по лесным норам?
Эти вопросы постоянно преследовали Олега Ивановича, мучили, не давали спать. Он прислушивался к советам ближних бояр, хотя обычно признавал в качестве главного лишь Кореева.
В конце 1374 года лазутчики и живущие в Орде русичи стали сообщать, что среди татар пошли разговоры о скором походе на Русь мурзы Араб-шаха, или, как называли его русские, Арапши. Был он, по сообщениям, удачлив, жесток, честолюбив и пользовался доверием Мамая.
Давно живший в Орде епископ Василий — русские священники держали там приход для всех православных ещё по ярлыку Чингисхана — сообщил даже, что скорее всего Арапша пойдёт на Русь в разведывательный поход, ибо мечтает Мамай повторить путь Батыя и вымостить огромными данями себе дорогу к трону великого хана, пока ещё ему, не чингисиду, недоступному.
Перед лицом этой страшной опасности Олег Иванович уступил сторонникам союза с Дмитрием Ивановичем.
Дважды ездил в Москву Епифан Кореев. Вёл долгие и, на взгляд Олега Ивановича, не очень плодотворные переговоры с московскими вельможами: большим воеводой Боброк-Волынским и двоюродным братом Дмитрия князем Владимиром Серпуховским.
С Дмитрием Ивановичем Корееву встретиться не удалось — носился, как сказали бояре, великий князь по волостям и уделам, отражая наскоки Литвы и уряжая землю, раздираемую сварами между наместниками и удельными князьями.
«А может быть, поосторожничал», — думал Олег Иванович. Это подозрение встревожило его: действительно, если бы Дмитрий хотел заключить союз, нашёл бы время. Не мог он не знать, что Кореев давно уже в Рязани второй после великого князя человек и слово его всё равно что слово самого Олега Ивановича.
Сомнения, подозрения, опасения терзали всё сильнее, но тут в Переяславль приехал с грамотой от Дмитрия Ивановича великий боярин Микула Вельяминов, брат недавно умершего московского тысяцкого, воевода полка правой руки, по сути третий человек в московском войске, если считать Дмитрия верховным воеводой.
Дмитрий самолично приписал к грамоте, что Вельяминову доверяет заключить союз и обговорить — как, когда и куда в случае необходимости собирать полки.
Но, несмотря на грамоту, переговоры шли трудно. К счастью, боярин Корней нашёл ключик к сердцу Микулы Вельяминова. Было что-то общее в этих воинах старшего поколения, по-медвежьи могучих, неторопливых, одинаково уважающих и воинскую потеху, и долгий пир. Оказалось, оба они более всего на свете любили посидеть с удилищем на берегу реки, глядя на безмятежный поплавок, мысленно призывая его дёрнуться и нырнуть. Занятие неутомительное и неторопливое.
Словом, уехал боярин Вельяминов с союзным договором о совместных действиях, если нападёт на одну из сторон кто-либо. Оговаривали — кто-либо, подразумевали — Арапша.