Пригода появилась в Пажиновке к вечеру. Первой увидела её Алёна, бросилась на шею, заплакала, потом засмеялась и повела в дом с криком:
— Степа, Юшка! Смотрите, кто к нам пришёл!
Вышел Степан, приобнял Пригоду, расцеловал в чумазые щёки. Отстранив, стал с удивлением рассматривать — была она одета в какие-то тряпки, платок надвинут на самый лоб, щёки вымазаны то ли землёй, то ли сажей. Степан хотел спросить, что приключилось, почему в таком виде, но тут вошёл Юшка.
Пригода ойкнула. Юшка крепко обнял её, воскликнул:
— Я знал, что ты найдёшь нас!
Вечером, отмывшись в бане, Пригода, чистая, в длинной льняной сорочице с алой прошвой, в льняном же платочке сидела за столом и, уписывая за обе щеки обильное деревенское угощение, рассказывала:
— Почитай двадцать дён добиралась до Москвы. А уж в Москве язык помогал — расспрашивала, пока концов не нашла.
— Что, так прямо на улицах и расспрашивала? — удивился Юшка.
— Нешто я такая глупая? Имя-то проклятого сотника в памяти осталось, вот и подумала, авось кто-нибудь из его бывшей сотни попадётся на моём пути.
— И что же?
— А ништо. Как встречу воина, так и спрашиваю — не знает ли он, где живёт Пажин.
— Значит, воин какой тебя направил?
— Да не сразу. Поначалу все отмахивались, не до меня, вишь. Тогда я схитрить решила, стала говорить, что бросил меня сотник, а у меня дите от него скоро народится. Наврала с три короба да сама и поверила: как начну рассказывать, так плачу. Тут меня слушать стали, сочувствовать.
— Русский человек горю открыт, — сказал Степан.
— Вот, вот. Даже хлебушка давали. На живот поглядывали, пришлось подкладывать... — Она заливисто засмеялась. — А один так прямо и сказал: у Хари не ты первая, не ты последняя, ищи ветра в поле — он ныне в Рязани обретается. Ну, думаю, раз попался такой разговорчивый, надо его порасспрашивать. Стала вокруг него виться — дядечка да дядечка... Вызнала, что деревня его так и зовётся, Пажиновка, по какой дороге искать. Ну, дальше дело простое: иду и каждую встречную бабу спрашиваю, не знает ли она такую деревню — Пажиновку.
— А чего такая грязная да ободранная? — спросил Юшка.
— Глупый. Навстречь не только бабы попадались. Мужики чаще. У многих взгляд такой, что не только сажей лицо испачкаешь, в навозе вываляешься.
Юшка опять сгрёб Пригоду в объятия.
— Давно из дому убежала? — спросила Алёна.
— Когда твой батюшка вернулся. Ох и злой был! Таким я его никогда прежде не видывала. Всё бубнил боярыне, что опозорили его дочь да воспитание. Я как смекнула, что ты, Степан, Алёну из монастыря собрался похитить, так той же ночью и ушла. Жуковинье твоё, Алёна, из светёлки взяла, подумала, тебе понадобится.
— Так тебя батюшка воровкой ославит! — охнула Алёна.
— Он ославит, ты отбелишь. Правда, одно колечко продать пришлось, ты уж меня прости, — дорогая жизнь в Москве, ох дорогая. Прости...
— Господи, лапушка, да хоть бы всё жуковинье продала!
Вечером, когда Алёна собиралась ко сну, Пригода по многолетней привычке сунулась помогать госпоже. Алёна смутилась и от помощи отказалась.
Пригода сразу обо всём догадалась:
— Давно?
Алёна зарделась:
— От монастыря галопом мчались, я от усталости чуть с седла не падала, Юшка всё приговаривал: терпи, через Оку переправимся, там, в Москве, отдохнём. К ночи переправились, в ближайшей деревушке стали ночлег искать. Никто не пускает. Один сердобольный позволил на сеновале переночевать. — Алёна лукаво улыбнулась. — Юшка сразу, как поснедали, пошёл коней глядеть...
— Сено-то душистое было? — с улыбкой спросила Пригода.
— Ох, душистое, второго укоса.
Девушки рассмеялись...
Утром Юшка и Пригода завтракали вдвоём. Степан и Алёна ещё спали.
Подавала молодая повариха, оставленная из пажинского «малинника» за умелые руки и вкусную стряпню. Она украдкой разглядывала Пригоду, та в свою очередь, не стесняясь, рассматривала девушку.
Когда стряпуха ушла, Пригода спросила:
— И все у Пажина были такие?
— Все. «Малинник»!
— Вот я тебя!
— Да я ни одной «малинки» не сорвал, вот те крест! — Юшка полез обниматься.
Пригода шутливо стукнула его по рукам:
— Верю, верю... Как вы с Берендеихой-то расстались?
— Не мы, а я. Меня Степан наутро после того, как они на сеновале переночевали, погнал в Пажиновку, сказал: делай что хочешь, но чтобы к нашему приезду духа её не было.
— Плакала небось?
— Вначале плакала, а потом сказала, что убьёт.
— Аты?
— А я пригрозил: ежели осмелится чего-нибудь сотворить, то сама о смерти, как об избавлении, мечтать будет.
Пригода взглянула на закаменевшее лицо Юшки и подумала, что, пожалуй, и вправду он способен отомстить самым жестоким образом. Но тут Юшка широко улыбнулся, лицо его осветилось добротой, и Пригода успокоилась.
— Нынче бабье лето дивное стоит. Пойдём по грибы?
— Как проснутся наши голубки, так и пойдём.
— Воин, кто же по грибы в середине дня ходит! По утречку, по холодку, пока они под листьями прячутся — самая грибная охота!
Три дня бабьего лета остались в памяти молодых людей как непрерывный праздник, самый лучший в их жизни.
На четвёртый день Степан с утра о чём-то думал, потом, когда все вчетвером сидели за столом, сообщил, виновато улыбаясь:
— Надобно нам с Юшкой в Москву ехать.
— Так скоро? — опечалилась Алёна.
— Сколько уже дней после битвы прошло... Небось Семён нас в убитых числит, — сразу же поддержал друга Юшка.
— Ну ещё хоть денёчек! — умоляюще прошептала Алёна. На глаза её набежали слёзы.
— Хорошо, лада моя, ещё денёк, — быстро согласился Степан.
День прошёл незаметно, однако прежнего радостного настроения уже не было, словно тень чего-то страшного опустилась на дом.
Степан и Юшка ускакали ранним утром. Вечером вернулись усталые и угрюмые. Оказалось, Семён Мелик пал на Куликовом поле. Друзья помянули его в кружале и прихватили домой добрую баклажку старого мёда.
Новый воевода из молодых знал их плохо, строго попенял, что так долго не являлись. Особенно досталось Юшке:
— Ну, допустим, сотник раненный лежал, не мог явиться, а ты-то целым из боя вышел. Вполне мог прискакать, рассказать. Я тут с ног сбиваюсь — сотников и десятских не хватает, а у меня, оказывается, два каких воина есть!
По ворчливому, но в общем-то доброжелательному тону Степан понял, что новый воевода сторожевого полка слышал о них только хорошее.
Семёна Мелика поминали вдругорядь вечером, наперебой рассказывая притихшим девушкам, каким он был замечательным человеком и отважным воином.
— Завтра надо будет к вдове его наведаться, доброе слово молвить, — сказал Степан. — Один раз видели, но сразу поняли: они счастливо жили...
Юшка согласно кивнул. Над столом повисло молчание. Нарушил его Степан, смущённо откашлявшись в кулак:
— Не сыграть ли нам две свадьбы?
Девушки замерли.
— Отчего же нет, — степенно ответил Юшка.
— Вот завтра и договоримся с батюшкой.
— Это на ком же ты собрался жениться? — спросила с ехидцей Пригода.
— А ты не знаешь?
— Нет.
— До чего же ты у меня недогадливая. На тебе!
— А ты меня спросил? — неожиданно вскинулась Пригода.
— Чего спрашивать? Почитай, пять годков...
— Что пять годков?
— Ну, это...
Степан поглядел на растерянное лицо друга и фыркнул.
— А ты чего смеёшься? А ты меня спросил? — поддержала подругу Алёна с таким серьёзным и строгим лицом, что Степан на какое-то мгновение растерялся. Но девушек надолго не хватило: вначале Пригода, за ней и Алёна с хохотом бросились на шею каждая своему суженому.
До первых петухов сидели за столом, обсуждали, спорили — коль скоро мужчинам предстояло служить в сторожевой сотне в Москве, то и жёнам следовало перебраться в столицу.
— Купим большой дом и заживём вместе, — убеждал Степан девушек, которые никак не хотели переезжать в Москву, боясь, что окажутся там белыми воронами.
Уговорить удалось, лишь когда Юшка пригрозил: мол, на Москве весёлых жёнок много, а как соблазнят они соломенных вдовцов?
Потом стали спорить, где лучше венчаться. Женская половина стояла за скромную церковь. Степан с Юшкой хотели венчаться в самой Москве, найти церковь, чтобы поближе к кремлю, да служил бы не просто поп, а архиерей.
Сошлись на большом храме, что стоял в подмосковном селе на Ярославской дороге, рядом располагался большой мытный двор. Там же жили и сами мытники, или, по-московски, мытышники, знаменитые тем, что деньгу за товар умели взять у любого не мытьём, так катаньем. Потому и храм был в селе богатым, и звоны славные на всю округу, и хор, как говорили, митрополичьему не уступал.
Ещё долго шепталась каждая пара в своей светёлке, до самой тусклой осенней зари, перемежая разговоры ласками, пока наконец не сморил всех сладкий сон.
Юшка примчался на полузагнанном коне из Москвы ближе к вечеру. Спрыгнул во дворе, бросил повод на крюк у крыльца, вбежал в дом.
Навстречу вышла Пригода, румяная, весёлая, ясноглазая, в новом хитоне.
— Вот хорошо, что приехали. А мы баню протопили.
— Где Алёна?
— А что?
— Быстро приведи! — Пригода, почуяв неладное, не говоря ни слова, скрылась в дальних покоях.
Юшка торопливо поднял половицу в сенях, пошарил, извлёк закутанный в холстину пояс, в котором ещё во времена службы на меже прятал добычу, взвесил на руке. Затем метнулся в горницу, прогромыхав коваными сапогами по дубовым ступеням, рывком открыл дверь, схватил сундучок, стал перекладывать из него в пояс жуковинье, золотые иноземные монеты, гривны.
— Юшка, что случилось? — донёсся снизу голос Алёны.
Он быстро скатился с лестницы, застёгивая под портами набитый пояс.
— Степана схватили!
— Кто схватил? — охнула Пригода.
Алёна, пошатнувшись, ухватилась за её плечо и зажала рукой рот, сдерживая готовый вырваться крик.
— Митрополичьи стражники.
— За что?
— По навету рязанского епископа за оскорбление святости женского монастыря и похищение монахини.
— Вот оно, наказание Господне! — прошептала Алёна.
— Что же делать? — спросила Пригода.
— Степан велел всё бросать и уезжать. За Алёной наверняка приедут. Я всю дорогу гнал. Надо успеть опередить. Не вздумай плакать! — прикрикнул он на Алёну. — Мы и в худших передрягах бывали, ничего. Надо вам в наше старое мужское платье переодеться, поскачем на конях. Косы придётся срезать...
Юшка распоряжался уверенно — всю дорогу из Москвы он обдумывал положение и теперь точно знал, что делать.
Ещё не началось смеркаться, когда из задних ворот выехали трое всадников: один воин и двое с виду подростков. За ними в связке три навьюченные лошади.
В ближайшем лесочке, недалеко от большой дороги, ведущей из Москвы в Ярославль, Юшка остановился, предусмотрительно выбрав густые заросли орешника.
— Надо коню овса задать, с утра бедняга ничего не видел, а такие два конца проскакал, — сказал он, наполняя торбу припасённым овсом.
— А сам-то ты ел? — спросила Алёна.
— Теперь и о себе подумать можно.
Верховой конь похрустывал овсом, другие паслись. И Юшка снова и снова рассказывал, как увели Степана, не ожидавшего, что его схватят, и потому не успевшего даже потребовать присутствия воеводы.
Издалека донёсся конский топот, и вскоре по дороге, скрытой от беглецов зарослями орешника, промчались пятеро всадников.
— По наши души, не иначе, — сказал Юшка. — Вовремя я успел...
— Что же теперь с нами будет? — спросила испуганная Пригода.
— Отвезу вас в Суздаль или в Ростов Великий. Определю на подворье в монастыре. Сам вернусь в Москву, попытаюсь узнать, что со Степаном. Может, и выручу... не впервой. Главное — вас определить. Ночью скакать не побоитесь?
— С тобой — нет. — Пригода поднялась, чтобы собрать развязанный вьюк.
Вновь послышался отдалённый конский топот. Юшка прижал Пригоду к земле, сам осторожно выглянул из-за куста.
Обратно в Москву скакал одинокий всадник из той пятёрки, что промчалась недавно в направлении Пажиновки.
— Глупцы, меня вздумали вчетвером ловить, — сказал Юшка, провожая всадника взглядом. — Я бы их перестрелял из лука как куропаток. Да только ни к чему множить московскую злобу на нас, рязанцев.
Алёна, за время пути не проронившая ни слова, а только покорно выполнявшая все указания Юшки, вдруг спросила:
— А те четверо, что поскакали в Пажиновку, не найдя нас, озлятся?
— Ну и черт с ними! — перебила Пригода.
— Не в том дело. — Алёна бросила укоризненный взгляд на подругу. — Они ведь не станут там сиднем сидеть. Я вот всё думаю, куда они дальше денутся?
— Верно, Алёна, незачем им там сидеть. Дальше поскачут.
— Знать бы куда... — произнесла задумчиво Пригода.
— Были б мы в Рязани, я бы вмиг смекнул — там каждую тропку, каждую деревню знаю. А здесь, в Московии, бог его знает...
Юшка помолчал.
Девушки терпеливо, с надеждой ждали его решения.
— Степан мне говорил, что дорога эта ведёт в Ростов Великий, а затем в Суздаль. Вот и получается, что туда нам путь заказан.
— Куда же подадимся? — с тревогой спросила Пригода.
— Надобно нам в Тверь скакать, — после недолгого раздумья произнёс Юшка. — У Москвы нелюбье с Тверью, они туда не сунутся. Только вот незадача: не знаю я дороги в Тверь.
— Эка беда, — ухмыльнулась Пригода. В сгустившемся сумраке Юшка увидел, как блеснули в улыбке её зубы. — Поедем через лес до первой деревни, а потом, как и меня давеча, язык до Твери доведёт.
Юшка кивнул. Где-то в глубине леса негромко, словно примериваясь, ухнул филин. Алёна прижалась к Пригоде.
— Айда, девки. Берите коней в повод и за мной. Поглубже заберёмся в чащу, костерок разложим, переночуем, а с восходом и двинемся, — нарочито бодрым голосом сказал Юшка.