Пригода появилась в Пажиновке к вечеру. Первой увидела её Алёна, бросилась на шею, заплакала, потом засмеялась и повела в дом с криком:

   — Степа, Юшка! Смотрите, кто к нам пришёл!

Вышел Степан, приобнял Пригоду, расцеловал в чумазые щёки. Отстранив, стал с удивлением рассматривать — была она одета в какие-то тряпки, платок надвинут на самый лоб, щёки вымазаны то ли землёй, то ли сажей. Степан хотел спросить, что приключилось, почему в таком виде, но тут вошёл Юшка.

Пригода ойкнула. Юшка крепко обнял её, воскликнул:

   — Я знал, что ты найдёшь нас!

Вечером, отмывшись в бане, Пригода, чистая, в длинной льняной сорочице с алой прошвой, в льняном же платочке сидела за столом и, уписывая за обе щеки обильное деревенское угощение, рассказывала:

   — Почитай двадцать дён добиралась до Москвы. А уж в Москве язык помогал — расспрашивала, пока концов не нашла.

   — Что, так прямо на улицах и расспрашивала? — удивился Юшка.

   — Нешто я такая глупая? Имя-то проклятого сотника в памяти осталось, вот и подумала, авось кто-нибудь из его бывшей сотни попадётся на моём пути.

   — И что же?

   — А ништо. Как встречу воина, так и спрашиваю — не знает ли он, где живёт Пажин.

   — Значит, воин какой тебя направил?

   — Да не сразу. Поначалу все отмахивались, не до меня, вишь. Тогда я схитрить решила, стала говорить, что бросил меня сотник, а у меня дите от него скоро народится. Наврала с три короба да сама и поверила: как начну рассказывать, так плачу. Тут меня слушать стали, сочувствовать.

   — Русский человек горю открыт, — сказал Степан.

   — Вот, вот. Даже хлебушка давали. На живот поглядывали, пришлось подкладывать... — Она заливисто засмеялась. — А один так прямо и сказал: у Хари не ты первая, не ты последняя, ищи ветра в поле — он ныне в Рязани обретается. Ну, думаю, раз попался такой разговорчивый, надо его порасспрашивать. Стала вокруг него виться — дядечка да дядечка... Вызнала, что деревня его так и зовётся, Пажиновка, по какой дороге искать. Ну, дальше дело простое: иду и каждую встречную бабу спрашиваю, не знает ли она такую деревню — Пажиновку.

   — А чего такая грязная да ободранная? — спросил Юшка.

   — Глупый. Навстречь не только бабы попадались. Мужики чаще. У многих взгляд такой, что не только сажей лицо испачкаешь, в навозе вываляешься.

Юшка опять сгрёб Пригоду в объятия.

   — Давно из дому убежала? — спросила Алёна.

   — Когда твой батюшка вернулся. Ох и злой был! Таким я его никогда прежде не видывала. Всё бубнил боярыне, что опозорили его дочь да воспитание. Я как смекнула, что ты, Степан, Алёну из монастыря собрался похитить, так той же ночью и ушла. Жуковинье твоё, Алёна, из светёлки взяла, подумала, тебе понадобится.

   — Так тебя батюшка воровкой ославит! — охнула Алёна.

   — Он ославит, ты отбелишь. Правда, одно колечко продать пришлось, ты уж меня прости, — дорогая жизнь в Москве, ох дорогая. Прости...

   — Господи, лапушка, да хоть бы всё жуковинье продала!

Вечером, когда Алёна собиралась ко сну, Пригода по многолетней привычке сунулась помогать госпоже. Алёна смутилась и от помощи отказалась.

Пригода сразу обо всём догадалась:

   — Давно?

Алёна зарделась:

   — От монастыря галопом мчались, я от усталости чуть с седла не падала, Юшка всё приговаривал: терпи, через Оку переправимся, там, в Москве, отдохнём. К ночи переправились, в ближайшей деревушке стали ночлег искать. Никто не пускает. Один сердобольный позволил на сеновале переночевать. — Алёна лукаво улыбнулась. — Юшка сразу, как поснедали, пошёл коней глядеть...

   — Сено-то душистое было? — с улыбкой спросила Пригода.

   — Ох, душистое, второго укоса.

Девушки рассмеялись...

Утром Юшка и Пригода завтракали вдвоём. Степан и Алёна ещё спали.

Подавала молодая повариха, оставленная из пажинского «малинника» за умелые руки и вкусную стряпню. Она украдкой разглядывала Пригоду, та в свою очередь, не стесняясь, рассматривала девушку.

Когда стряпуха ушла, Пригода спросила:

   — И все у Пажина были такие?

   — Все. «Малинник»!

   — Вот я тебя!

   — Да я ни одной «малинки» не сорвал, вот те крест! — Юшка полез обниматься.

Пригода шутливо стукнула его по рукам:

   — Верю, верю... Как вы с Берендеихой-то расстались?

   — Не мы, а я. Меня Степан наутро после того, как они на сеновале переночевали, погнал в Пажиновку, сказал: делай что хочешь, но чтобы к нашему приезду духа её не было.

   — Плакала небось?

   — Вначале плакала, а потом сказала, что убьёт.

   — Аты?

   — А я пригрозил: ежели осмелится чего-нибудь сотворить, то сама о смерти, как об избавлении, мечтать будет.

Пригода взглянула на закаменевшее лицо Юшки и подумала, что, пожалуй, и вправду он способен отомстить самым жестоким образом. Но тут Юшка широко улыбнулся, лицо его осветилось добротой, и Пригода успокоилась.

   — Нынче бабье лето дивное стоит. Пойдём по грибы?

   — Как проснутся наши голубки, так и пойдём.

   — Воин, кто же по грибы в середине дня ходит! По утречку, по холодку, пока они под листьями прячутся — самая грибная охота!

Три дня бабьего лета остались в памяти молодых людей как непрерывный праздник, самый лучший в их жизни.

На четвёртый день Степан с утра о чём-то думал, потом, когда все вчетвером сидели за столом, сообщил, виновато улыбаясь:

   — Надобно нам с Юшкой в Москву ехать.

   — Так скоро? — опечалилась Алёна.

   — Сколько уже дней после битвы прошло... Небось Семён нас в убитых числит, — сразу же поддержал друга Юшка.

   — Ну ещё хоть денёчек! — умоляюще прошептала Алёна. На глаза её набежали слёзы.

   — Хорошо, лада моя, ещё денёк, — быстро согласился Степан.

День прошёл незаметно, однако прежнего радостного настроения уже не было, словно тень чего-то страшного опустилась на дом.

Степан и Юшка ускакали ранним утром. Вечером вернулись усталые и угрюмые. Оказалось, Семён Мелик пал на Куликовом поле. Друзья помянули его в кружале и прихватили домой добрую баклажку старого мёда.

Новый воевода из молодых знал их плохо, строго попенял, что так долго не являлись. Особенно досталось Юшке:

   — Ну, допустим, сотник раненный лежал, не мог явиться, а ты-то целым из боя вышел. Вполне мог прискакать, рассказать. Я тут с ног сбиваюсь — сотников и десятских не хватает, а у меня, оказывается, два каких воина есть!

По ворчливому, но в общем-то доброжелательному тону Степан понял, что новый воевода сторожевого полка слышал о них только хорошее.

Семёна Мелика поминали вдругорядь вечером, наперебой рассказывая притихшим девушкам, каким он был замечательным человеком и отважным воином.

   — Завтра надо будет к вдове его наведаться, доброе слово молвить, — сказал Степан. — Один раз видели, но сразу поняли: они счастливо жили...

Юшка согласно кивнул. Над столом повисло молчание. Нарушил его Степан, смущённо откашлявшись в кулак:

   — Не сыграть ли нам две свадьбы?

Девушки замерли.

   — Отчего же нет, — степенно ответил Юшка.

   — Вот завтра и договоримся с батюшкой.

   — Это на ком же ты собрался жениться? — спросила с ехидцей Пригода.

   — А ты не знаешь?

   — Нет.

   — До чего же ты у меня недогадливая. На тебе!

   — А ты меня спросил? — неожиданно вскинулась Пригода.

   — Чего спрашивать? Почитай, пять годков...

   — Что пять годков?

   — Ну, это...

Степан поглядел на растерянное лицо друга и фыркнул.

   — А ты чего смеёшься? А ты меня спросил? — поддержала подругу Алёна с таким серьёзным и строгим лицом, что Степан на какое-то мгновение растерялся. Но девушек надолго не хватило: вначале Пригода, за ней и Алёна с хохотом бросились на шею каждая своему суженому.

До первых петухов сидели за столом, обсуждали, спорили — коль скоро мужчинам предстояло служить в сторожевой сотне в Москве, то и жёнам следовало перебраться в столицу.

   — Купим большой дом и заживём вместе, — убеждал Степан девушек, которые никак не хотели переезжать в Москву, боясь, что окажутся там белыми воронами.

Уговорить удалось, лишь когда Юшка пригрозил: мол, на Москве весёлых жёнок много, а как соблазнят они соломенных вдовцов?

Потом стали спорить, где лучше венчаться. Женская половина стояла за скромную церковь. Степан с Юшкой хотели венчаться в самой Москве, найти церковь, чтобы поближе к кремлю, да служил бы не просто поп, а архиерей.

Сошлись на большом храме, что стоял в подмосковном селе на Ярославской дороге, рядом располагался большой мытный двор. Там же жили и сами мытники, или, по-московски, мытышники, знаменитые тем, что деньгу за товар умели взять у любого не мытьём, так катаньем. Потому и храм был в селе богатым, и звоны славные на всю округу, и хор, как говорили, митрополичьему не уступал.

Ещё долго шепталась каждая пара в своей светёлке, до самой тусклой осенней зари, перемежая разговоры ласками, пока наконец не сморил всех сладкий сон.

Юшка примчался на полузагнанном коне из Москвы ближе к вечеру. Спрыгнул во дворе, бросил повод на крюк у крыльца, вбежал в дом.

Навстречу вышла Пригода, румяная, весёлая, ясноглазая, в новом хитоне.

   — Вот хорошо, что приехали. А мы баню протопили.

   — Где Алёна?

   — А что?

   — Быстро приведи! — Пригода, почуяв неладное, не говоря ни слова, скрылась в дальних покоях.

Юшка торопливо поднял половицу в сенях, пошарил, извлёк закутанный в холстину пояс, в котором ещё во времена службы на меже прятал добычу, взвесил на руке. Затем метнулся в горницу, прогромыхав коваными сапогами по дубовым ступеням, рывком открыл дверь, схватил сундучок, стал перекладывать из него в пояс жуковинье, золотые иноземные монеты, гривны.

   — Юшка, что случилось? — донёсся снизу голос Алёны.

Он быстро скатился с лестницы, застёгивая под портами набитый пояс.

   — Степана схватили!

   — Кто схватил? — охнула Пригода.

Алёна, пошатнувшись, ухватилась за её плечо и зажала рукой рот, сдерживая готовый вырваться крик.

   — Митрополичьи стражники.

   — За что?

   — По навету рязанского епископа за оскорбление святости женского монастыря и похищение монахини.

   — Вот оно, наказание Господне! — прошептала Алёна.

   — Что же делать? — спросила Пригода.

   — Степан велел всё бросать и уезжать. За Алёной наверняка приедут. Я всю дорогу гнал. Надо успеть опередить. Не вздумай плакать! — прикрикнул он на Алёну. — Мы и в худших передрягах бывали, ничего. Надо вам в наше старое мужское платье переодеться, поскачем на конях. Косы придётся срезать...

Юшка распоряжался уверенно — всю дорогу из Москвы он обдумывал положение и теперь точно знал, что делать.

Ещё не началось смеркаться, когда из задних ворот выехали трое всадников: один воин и двое с виду подростков. За ними в связке три навьюченные лошади.

В ближайшем лесочке, недалеко от большой дороги, ведущей из Москвы в Ярославль, Юшка остановился, предусмотрительно выбрав густые заросли орешника.

   — Надо коню овса задать, с утра бедняга ничего не видел, а такие два конца проскакал, — сказал он, наполняя торбу припасённым овсом.

   — А сам-то ты ел? — спросила Алёна.

   — Теперь и о себе подумать можно.

Верховой конь похрустывал овсом, другие паслись. И Юшка снова и снова рассказывал, как увели Степана, не ожидавшего, что его схватят, и потому не успевшего даже потребовать присутствия воеводы.

Издалека донёсся конский топот, и вскоре по дороге, скрытой от беглецов зарослями орешника, промчались пятеро всадников.

   — По наши души, не иначе, — сказал Юшка. — Вовремя я успел...

   — Что же теперь с нами будет? — спросила испуганная Пригода.

   — Отвезу вас в Суздаль или в Ростов Великий. Определю на подворье в монастыре. Сам вернусь в Москву, попытаюсь узнать, что со Степаном. Может, и выручу... не впервой. Главное — вас определить. Ночью скакать не побоитесь?

   — С тобой — нет. — Пригода поднялась, чтобы собрать развязанный вьюк.

Вновь послышался отдалённый конский топот. Юшка прижал Пригоду к земле, сам осторожно выглянул из-за куста.

Обратно в Москву скакал одинокий всадник из той пятёрки, что промчалась недавно в направлении Пажиновки.

   — Глупцы, меня вздумали вчетвером ловить, — сказал Юшка, провожая всадника взглядом. — Я бы их перестрелял из лука как куропаток. Да только ни к чему множить московскую злобу на нас, рязанцев.

Алёна, за время пути не проронившая ни слова, а только покорно выполнявшая все указания Юшки, вдруг спросила:

   — А те четверо, что поскакали в Пажиновку, не найдя нас, озлятся?

   — Ну и черт с ними! — перебила Пригода.

   — Не в том дело. — Алёна бросила укоризненный взгляд на подругу. — Они ведь не станут там сиднем сидеть. Я вот всё думаю, куда они дальше денутся?

   — Верно, Алёна, незачем им там сидеть. Дальше поскачут.

   — Знать бы куда... — произнесла задумчиво Пригода.

   — Были б мы в Рязани, я бы вмиг смекнул — там каждую тропку, каждую деревню знаю. А здесь, в Московии, бог его знает...

Юшка помолчал.

Девушки терпеливо, с надеждой ждали его решения.

   — Степан мне говорил, что дорога эта ведёт в Ростов Великий, а затем в Суздаль. Вот и получается, что туда нам путь заказан.

   — Куда же подадимся? — с тревогой спросила Пригода.

   — Надобно нам в Тверь скакать, — после недолгого раздумья произнёс Юшка. — У Москвы нелюбье с Тверью, они туда не сунутся. Только вот незадача: не знаю я дороги в Тверь.

   — Эка беда, — ухмыльнулась Пригода. В сгустившемся сумраке Юшка увидел, как блеснули в улыбке её зубы. — Поедем через лес до первой деревни, а потом, как и меня давеча, язык до Твери доведёт.

Юшка кивнул. Где-то в глубине леса негромко, словно примериваясь, ухнул филин. Алёна прижалась к Пригоде.

   — Айда, девки. Берите коней в повод и за мной. Поглубже заберёмся в чащу, костерок разложим, переночуем, а с восходом и двинемся, — нарочито бодрым голосом сказал Юшка.