Все поступки Олега Рязанского ставили Дмитрия Московского в тупик. Не сумели помочь советом ни премудрый Боброк-Волынский, ни двоюродный брат Владимир Серпуховской, ни Тимофей Вельяминов.
Олег сидел в Коломне, неторопливо назначал своих тиунов в сёла, осваиваясь и укрепляясь. Видно, решил ограничиться одной Коломенской волостью и, прикрываясь давними межевыми спорами, оттяпать её у Москвы. Уж больно богата была Коломна: все московские товары, идущие к волжским городам водным путём, перехватывала и брала обильное мытное...
Давно не чувствовал себя Дмитрий Иванович таким бессильным. Озабоченный, он не замечал даже, что любимая дочь, Софья, в последнее время, с начала неудачной войны с Рязанью, с лица спала.
А княжна Софья совсем извелась. Причину тому ведала лишь матушка, великая княгиня Евдокия, что когда-то, на празднике под Серпуховом, вместе с Ефросиньей Рязанской то ли в шутку, то ли всерьёз сватала Фёдора и Софью. А девочка приняла всё за чистую монету и после нескольких приездов княжича в Москву и Серпухов влюбилась в него без памяти. Ныне ходила как тень, прислушиваясь к малейшим слухам оттуда, из Коломны.
Счастье хоть, что не участвовал Фёдор в сражениях. Лазутчики доносили, что оставил его Олег Иванович на столе вместо себя. То было понятно — русские князья, уходя на войну, большую ли, малую, оставляли на столе наследника, дабы не вышло, в случае гибели, замятии вокруг власти.
На богомолье к преподобному отцу Сергию в Радонеж великая княгиня отпустила дочь даже с радостью — авось немного развеется Софьюшка. Что ей по терему мыкаться, слухи ловить, на взволнованные лица бояр и воевод глядеть.
Выехали на зорьке. Апрель выдался жарким. Дороги, раскисшие после мартовских снегопадов, подсохли, если повезёт, то к вечеру можно было приехать в Радонеж.
В возках неимоверно трясло, Софья и молодые боярыни с радостью пересели на коней. Когда проехали богатое Мытищное село, где жили мытники, поднялось солнце, настроение улучшилось, появилась вера, что отец Сергий поможет. Софья, отличная наездница, поскакала вперёд, забавляясь тем, как вдруг всполошились воины охраны.
Отец Сергий, знавший Софью с детства, принял её ласково, попенял, что не послала гонца уведомить. Теперь придётся келарю крутиться, дабы без обиды срочно высвободить гостевые кельи на разросшемся подворье, — идёт и идёт нескончаемо к монастырю народ молиться каждый о своём. А перед Богом все равны, и не может он, смиренный его слуга, даже ради любимого чада потеснить простого смерда, приехавшего из далёких земель молить о чуде.
Ночью Софья спала как убитая. На рассвете подняли, она отстояла со всеми монахами обители заутреню. Затем отец Сергий повёл её, размягчённую душой после молитв и торжественной службы, исповедаться.
А в чём безгрешной, доброй, чистой девушке признаваться на исповеди? Только в одном — в налетевшей сладкой грозой любви к сыну извечного врага Московского княжества Олега Рязанского и в тайных помыслах о нём. Исповедь кончилась бурными слезами...
Вместе с немного успокоившейся княжной в Москву приехал доверенный монах отца Сергия. Он передал великому князю пожелание настоятеля отслужить большой молебен о ниспослании мира на земли Московскую и Рязанскую.
В сентябре 1386 года, оставив Владимира Серпуховского на столе, Дмитрий Иванович всем двором выехал в Радонеж.
Но мудрый отец Сергий не ограничился одним молебном. Несколько дней служил он обедни о ниспослании мира и спокойствия на Русь. Наконец заговорил с Дмитрием Ивановичем о необходимости примирения с Олегом Рязанским.
— Он меня ныне и слушать не станет, его верх, его воля, — ответствовал Дмитрий задумчиво.
— А меня? — огорошил внезапным вопросом отец Сергий.
Получалось так, что Дмитрий согласен на замирение и всё дело в том, кто поведёт с Олегом переговоры.
— Кто же тебя на Руси осмелится не слушать, — попытался уйти от ответа великий князь.
К разговору о мире с Рязанью он не был готов и теперь мучительно прикидывал, во что может обойтись вмешательство святого старца — с потерей Коломны Дмитрий согласиться никак не мог.
— Вечный мир в границах от дедов, — сказал отец Сергий, словно прочитав его мысли.
«От дедов — получается, что Лопасня Олегу отойдёт», — сразу же сообразил Дмитрий.
— Ты не торгуйся, сын мой, — опять прочитал его мысли Сергий. — Верю я, что Москве и Рязани порознь не быть.
— Мне сотник Степан о том же твердил, — удивлённо вымолвил великий князь, сам не понимая, почему он это говорит.
— Старец Софоний? — показал знание происходящего в монашеской середе отец Сергий.
— Он самый, святой отец.
— Мученическую смерть за своё убеждение Софоний принял. — Отец Сергий как бы ставил точку в бесполезном споре о нужности или ненужности мира между двумя стоящими на меже с Ордой княжествами.
— Единение — то было бы лепо... — задумчиво произнёс Дмитрий. — Мы бы тогда...
— Вот и ладно, — ласково улыбаясь, перебил его отец Сергий. — Завтра же, отслужив заутреню, поеду в Рязань. — Он предпочёл по-своему истолковать изумлённо вскинутые брови Дмитрия Ивановича: — Стар я уже в такую даль пешком ходить...
Первой узнала о выезде отца Сергия в Рязань великая княгиня Ефросинья. Олег Иванович разоспался: вчера вернулся из Коломны поздно. Пока парился, пока сидел с Кореевым и ближними боярами за чаркой, пока спорил до хрипоты о будущем заокских земель, время подошло к полуночи. В голове зашумело — крепкий мёд, который неразумно чередовали с фряжскими винами, дал о себе знать.
В ложнице богоданная супруга лежала, разметавшись, чуть ли не поперёк ложа. Олег Иванович торопливо сбросил с себя камчатый халат, стал расталкивать княгиню — дали о себе знать «постные» коломенские ночи. Та не сразу сообразила, чего от неё хотят, — чай, борода в инее, а всё не угомонится. Но, поворчав, податливо притянула к себе, зашептала ласковые и смешные слова, давно придуманные, ещё в первые годы замужества...
Засыпая, князь с некоторым тщеславием подумал, что в свои сорок пять лет он мужик ещё вполне и, пожалуй, напрасно не берёт в собой в походы лапушку.
Спать бы ему после этих дел до полудня, но жена безжалостно растолкала его со вторыми петухами.
— Гонец прискакал! Говорит, отец Сергий из Радонежского монастыря выехал, в Рязань путь держит!
— Ну и что с того? — сонно спросил Олег Иванович. Но тут же сел на ложе: — Точно в Рязань?
— Точно, батюшка. К нам погостить святой отец надумал, слава тебе Господи... — Заметив, как побагровело лицо мужа, как яростно полыхнули непонятным гневом его глаза, испуганно зачастила: — Прикажешь привести гонца? Я его на поварню отправила. Голодный, чай. Вчера ещё вместе со святым отцом из Радонежа выходил, ночь и день без роздыху скакал.
— Веди! Сюда прямо! И быстро...
Вбежал гонец, торопливо дожёвывая кусок мяса.
— Говори!
Гонец принялся рассказывать, как приехали в монастырь чуть не все московские великие бояре с великим князем во главе, как стояли молебен, как запёрся Дмитрий Иванович в настоятельской келье со святым отцом, как ждали его выхода, перешёптываясь, бояре, как вышел из кельи первым отец Сергий, и по лицу его, просветлённому, поняли, что принял он решение вдругорядь послужить Руси...
— Руси, не Рязани! — вдруг перебил Олег Иванович и, злобно расшвыривая подушки, покрывала, меховую, белых песцов полость, сбившуюся перину, выбрался из постели в одной, до пят, льняной рубашке.
— Иди на поварню, доедай! — крикнул он оторопевшему гонцу. — Как посмел при князе... — Наткнулся взглядом на укоризненные глаза жены, замолчал на полуслове и, дождавшись, когда закроется дверь за гонцом, почти застонал:
— Обошёл меня Митька, обошёл, лукавый змий!
— Что ты, лапушка, Олег Иванович, не обошёл. Отец Сергий мир тебе везёт. Счастье-то какое.
Тут Олег Иванович заметил, что всегда умное лицо жены стало до смешного восторженно благостным. Сейчас оно ничем не отличалось от лиц простых баб во дни особо удачных проповедей архиепископа отца Вениамина, когда толпились те вокруг в надежде облобызать белую, мягкую, несущую благость и успокоение руку.
— Вот же дура! — В сердцах великий князь, кажется, впервые в жизни обозвал жену этим словом. — Что-то он мир не вёз, когда Боброк с Пронским нашу Рязань жгли. Не торопился с миром, когда после Мамая Дмитрий огнём по нашим волостям прошёлся... А стоило мне Дмитрию хвост прижать, вмиг о мире на Руси вспомнил святой отец...
Великий князь бросал злые слова, распаляя себя, но по лицу жены видел: в её глазах он богохульствует. Не примет ни она, ни кто иной на Рязани, может быть, кроме верного Епифана, обвинений преподобному Сергию Радонежскому. Вспомнил, как закрывал отец Сергий церкви в Нижнем Новгороде за непослушание тогдашнего тамошнего князя митрополиту, как стоял при этом, казалось бы, ужасном деянии на коленях весь народ и как покорно принял кару нижегородский князь. Олег Иванович, взяв себя в руки, пробормотал:
— Нежданный мир хуже татарина! — От того, что получилось складно, подобрел: — Я в мыльню. Когда выйду, чтобы Епишка всех в малой палате собрал. Он знает кого... — Уже в дверях добавил: — И Фёдора чтоб непременно!..
При первом взгляде на лица бояр Олег Иванович понял: все уже знают о выезде великого старца из Радонежа, и — глупцы, дальше своего носа не видящие! — счастливы тем, что удостоилась Рязань столь великой чести.
А о том, что именно сейчас могла бы Рязань навеки утвердить своё первенство по отношению к Москве, никто и не думает!
Посему Олег Иванович не стал произносить речь, сложившуюся у него в голове, пока ждал он сбора всех великих мужей княжества. Он просто спросил:
— Где будем принимать?
Грянули споры. Одни полагали, что в стольном граде Переяславле, ибо приход великого старца поднимет престиж города.
Другие, более дальновидные, настаивали на Коломне. Как сказал Кореев, сославшись на мудрую игру в шахматы: негоже терять позиционное преимущество.
Нашлись такие, кто от превеликого почтения предлагал встретить преподобного Сергия на полпути. Олег Иванович не удержался, спросил елейно: на каком полпути — от монастыря к Москве, от Москвы к Коломне или же от Коломны к Переяславлю?
Фёдор сиял, в споры не встревал, по лицу было видно: уже встречается он в мыслях с Софьей.
«Ну и Бог с ним, — подумал великий князь, — может, и правда выйдет что путное из затеи двух княгинь, зародившейся на высоком берегу Оки».
Вслух же сказал:
— Встречаем преподобного отца Сергия и его московских спутников в Коломне!
Никто, кроме Кореева, не обратил внимания на то, что всех москвичей Олег Иванович помянул гуртом. Кореев же сделал для себя вывод: спор будет трудный, долгий и надобно заранее приготовить все древние записи и харатейные листы...
Но ничего этого не понадобилось.
Отец Сергий оказался худощавым, немного сутулым, с глубоко запавшими, добрыми глазами и вовсе не величественным. Он с трудом выбрался из простого возка, до верху набитого соломой, и под неумолчный перезвон коломенских, по всей Руси славящихся колоколов, размашисто перекрестившись, благословил встречающий народ. Затем цепко ухватил за руки двух великих князей и спросил их с простоватой укоризной, не напрягая голоса, но так, что его услыхали даже в самых задних рядах:
— Что же вы, аки дети малые, никак не помиритесь?
Олегу Ивановичу стало ясно, что никаких споров не будет...
Мир заключили по воле отца Сергия, что на деле означало утрату всех огромной кровью и напряжением сил сделанных приобретений.
Зато, к вящей радости двух великих княгинь, Софью и окончательно поглупевшего от любви Фёдора сговорили тут же, в присутствии преподобного старца. Установили, что свадьбе быть на следующий год, когда вернётся из заложников в Сарае брат Софьи, Василий.
Волости, обещанные за Софьей, немного утишили гнев Олега Ивановича, но всё едино, бурлила и не давала спокойно спать обида — не на Сергия, тот вызывал восхищение и поклонение, — а на церковь, которую Дмитрий вовлёк в мирские дела. Хотелось бросить вызов небесам, смутить покой их, сделать что-то, пусть даже кощунственное. Но что?
Две земли, два княжества ликовали, славили отца Сергия и, по русскому обычаю, пили, пили...
Начали в Коломне, продолжили в Переяславле.
Проводили святого, усадив его с превеликими почестями всё в тот же простой возок, набитый пахучим сеном, положенным сверху на упругую солому. И опять ринулись в пиршественную палату, словно боялись куда-то опоздать...
Глубоко ночью после очередного пирования Олег Иванович поднял боярина Юшку, спавшего у порога великокняжеской опочивальни, словно простой гридь:
— Вели коней седлать.
— Гридей сколько брать? — не удивился приказу Юшка.
— Не нужны гриди. Вдвоём.
— Заводных коней брать? — Обстоятельный Юшка не унимался.
— Нет, — раздражённо буркнул Олег Иванович. — И, не удержавшись, пояснил: — К внучке едем...
Была глубокая ночь, когда двое всадников подскакали к знакомому дому за высоким, крепким забором. Залаяли собаки, помедлив, подал низкий, густой голос волкодав, главный защитник двора. На этот голос не всякий воин решался пойти.
Юшка легко, прямо с седла, перебрался через забор. Злобный собачий лай сменился радостным повизгиванием, бухнул в последний раз, как в бочку, волкодав: все собаки за несколько приездов успели не просто привыкнуть к Юшке, но и необъяснимым образом проникнуться к нему любовью.
Юшка отворил ворота, отступил и сел под деревом.
На крыльце появилась Марья, кутаясь в длинную цветную шаль.
Олег Иванович спрыгнул с коня, в два прыжка взлетел на высоко крыльцо, шагнул к Марье, на краткий миг замер, но решился, сделал ещё шаг и обнял её.
Небеса молчали, земная твердь не разверзлась. Великий князь жадно ласкал, не думая о Юшке, подавшееся к нему гибкое тело матери своей внучки и ничего, кроме бурно нарастающего желания, не ощущал. Только в самом далёком уголке сознания билось: вы святые, аз же грешен...
— Не ждала?
— Ждала, — только и ответила Марья, отступая в дом...
Зимой 1387 года всё изменилось к лучшему в жизни Олега Ивановича. Между двумя соседними великими княжествами не просто установился прочный мир и пришло согласие, удалось объединить сторожевые полки. Пять раз пытались налететь ордынцы на юго- восточные пределы союзников. Пять раз помолодевший Олег Иванович сам водил в бой сводные полки и прогонял нехристей, не подпуская к срединным волостям.
Свадьбу Фёдора и Софьи играли на полпути между двумя стольными градами — всё в той же Коломне, где зародилась когда-то любовь молодожёнов. И в который уже раз, дружески беседуя за пиршественным столом или в библиотеке с Дмитрием Ивановичем, Олег Иванович убеждался, сколь много у них общего — в мыслях, желаниях, замыслах, даже в повадках. Беспокоило одно: Дмитрий Иванович не по годам рано начал седеть — было ему всего каких-то тридцать восемь, — полнеть, страдать одышкой и потихоньку ограничивать себя в медах и фряжских винах.
На следующий год, успокоившись за свои границы с Ордой, Рязань и Москва обратили внимание на запад. Там после смерти смоленского князя Святослава Ивановича началась неприкрытая усобица между его сыновьями. Этим умело воспользовался Витовт Литовский. Легко разбив разрозненные смоленские полки, он подчинил себе древнейшее русское княжество, исстари прикрывавшее путь в Залесье и к северским землям, завязав тем самым узел кровавых русско-литовско-польских противоречий. Его распутают лишь в XVIII столетии.
Но это в будущем. А в конце восьмидесятых годов XIV столетия, даже объединившись, два свата, два великих князя, Олег Рязанский и Дмитрий Московский, не смогли вышибить Литву из древней Смоленской земли. Правда, после многих боев удалось преградить Витовту путь на восток и установить крепкую межу. Но стычки не прекращались. К удивлению бояр, Олег Иванович, в прошлом не проявлявший особого желания махать мечом, в последнее время при первых сведениях о нападении литвинов мчался с отборным отрядом младших дружинников к литовской границе и одерживал маленькие, но рождающие славу защитника русских земель победы.
Может быть, он делал это ещё и потому, что каждый раз, возвращаясь с литовской границы, тайком заезжал к Марье...