С утра весь дом ждал возвращения из очередного похода воеводы Дебрянича. Жена то ходила на поварню, то бежала в светёлку прихорашиваться, то взбиралась по скрипучей лестнице в самую высокую горницу выглядывать мужа. Стёпка волновался вместе со всеми. Его принарядили, причесали и, хотя исполнилось ему в ту весну уже шесть лет, посадили под присмотром дядьки на гульбище, что опоясывало весь просторный дом боярина, построенный недавно в деревне, жалованной ему князем рязанским Иваном Александровичем за верную службу. А с гульбища какой обзор? Только и видна опушка леса да разбитая пыльная дорога, ведущая в деревню соседа, боярина Корнея.

К середине дня Стёпке надоело смотреть на дорогу и он стал отвлекаться — на дворе всегда происходило что-нибудь интересное. Вот сцепились две собаки. Вот к ним подбежал пятилетний Юшка, сирота, сын погибшего в прошлом походе отцовского лучника, и бесстрашно принялся разнимать. Стёпка хотел было спуститься с гульбища, помочь — Юшка был его самым близким другом здесь, в деревне, — но дядька не позволил. Пока перепирались, Юшка с собаками куда-то исчез. А тем временем на опушке появился отряд с десяток воинов и отец впереди, сзади в поводу у коноводов несколько заводных коней, груженных вьюками, где конечно же есть подарки и для него, Стёпки.

С криком «Тятька, тятька едет!» мальчик бросился к матери. Та уже стояла на высоком крыльце, нарядная, молодая, красивая, в окружении холопок и дворовых, глядя счастливыми глазами на приближающегося мужа.

За обедом Стёпка никак не мог успокоиться: забрасывал отца вопросами, не давая взрослым друг другу и слова сказать. Боярин ласково и терпеливо отвечал сыну, а сам не сводил горящих глаз с красавицы-жёны. Когда дядька сразу после обеда повёл мальчика спать, Стёпка стал упираться, спорить, не обращая внимания на то, что мать, обычно всегда ему потакавшая, вдруг нахмурилась и даже слегка прикрикнула. Пришлось вмешаться отцу.

В своей светёлке Стёпка продолжал буянить, не желая ложиться, потом расплакался, повторяя, что никогда, никогда не спит днём, но вдруг, неожиданно сморившись, уснул.

Проснулся он от громких криков. Внезапно в светёлку вбежал дядька, грубо выхватил мальчика из постели, кинул, словно мешок, на плечо и выскочил в переход. Ничего не понимающий со сна Стёпка забарабанил кулачками в спину дядьки, крича:

   — Пусти меня, пусти!

Издалека донёсся громкий голос отца:

   — Все уходите в заречный бор! В заречный бор! Я их задержку!

И отчаянный крик матери:

   — Нет! Я с тобой!

Дядька побежал к лестнице, ведущей с гульбища на хозяйственный двор, рванул дверь, больно стукнув Стёпку о косяк, и кубарем скатился вниз. Только теперь Стёпка разобрал непонятные, леденящие душу крики: «Хуррр! Хуррр!» Он попытался вырваться, но не смог, а дядька уже бежал по двору, приближаясь к задней калитке. До ушей Стёпки опять донёсся голос отца:

   — Ко мне, други, бей поганых!

Стёпка снова забарабанил кулачками в широкую спину дядьки, пытаясь освободиться и спрыгнуть на землю, чтобы бежать туда, где сражался отец и осталась мать, как вдруг с ужасом увидел: рядом с его рукой в спину дядьки впилась татарская стрела. Дядька сделал ещё два шага и рухнул на землю, больно придавив Стёпку своим грузным телом. Это спасло мальчика: над самой его головой в плечо старика впилась ещё одна стрела.

   — Ползи в крапиву... беги... спрячься в заречном бору... — прохрипел дядька.

С каждым словом изо рта его толчками шла кровь. Из последних сил он приподнялся, чтобы освободить Стёпку. Мальчик ужом скользнул в заросли крапивы, стеной стоявшей вдоль забора. Перед тем как нырнуть головой в жгучую зелень, он оглянулся.

На крыльце стоял кривоногий, широкоплечий улыбающийся татарин. Неторопливо накладывая на тетиву короткую оперённую стрелу, он не спускал прищуренных глаз с мальчика, словно предлагая тому поиграть со смертью в прятки. Стёпка бросился в крапиву.

Стрела прошуршала в крапивных листьях над головой мальчика, он дёрнулся в сторону и пополз вдоль забора, обжигаясь, плача, боясь приподнять голову. Вдруг он вспомнил, что здесь, где-то рядом, должен быть собачий лаз, прополз вдоль забора ещё локтей пять и, юркнув в дыру, оказался за пределами двора. Немного отдышавшись, Стёпка осторожно раздвинул стебли крапивы и огляделся. Шагах в тридцати от него другой татарин догонял старого печника, тот бежал, втянув голову в плечи, когда же понял, что не уйдёт, то остановился и обернулся, желая встретить смерть яйцом к лицу, как и подобает мужчине-воину. Татарин взмахнул саблей, но старик увернулся и, вцепившись в руку врага, повис на ней всей тяжестью своего сухого тела. Татарин ударом свободной левой руки отбросил его от себя. Свистнула сабля — Стёпка с ужасом увидел, как седая голова покатилась в пыль. Мальчик зажмурился. Эта страшная картина преследовала потом его по ночам многие годы...

Стёпка лежал с закрытыми глазами, наверное, всего несколько мгновений, но ему они показались вечностью. Когда он, решившись, открыл наконец глаза, то первое, что увидел, был давешний татарин с луком в руках. Он выглядывал из калитки, пытаясь понять, куда спрятался мальчишка. Стёпка вжался в землю и замер, преодолевая страстное желание почесать те места, где наиболее яростно искусала его спасительная, но жгучая трава.

Наконец послышались гортанные крики ордынцев, ржание коней, топот удаляющихся копыт. Только теперь мальчик позволил себе выбраться из крапивы. Всё тело свирепо чесалось, каждый оголённый участок кожи побагровел и вспух, хотелось полить их скорее водой. Внезапно за деревьями взметнулось пламя. Стёпка побежал к дому и в ужасе замер: дом полыхал.

Огонь стремительно пожирал сухое смолистое дерево, словно привлечённый затейливой резьбой, украшавшей наличники, фигурные балясины, стрехи. На ступенях высокого крыльца с клинком в руке лежал отцов меченоша, из груди его торчала стрела. А чуть выше — на крыльце, Стёпка, едва глянув, тут же зажмурился, но что-то заставило его опять посмотреть туда, — лежал отец. Что-то неестественное было в повороте его головы: лежал ничком, а лицо обращено к небу. Стёпка в ужасе закричал тоненьким голосом — голова отца была отрублена. Мальчик на внезапно ослабевших ногах медленно пошёл к дому, но тут пламя взметнулось, охватив крыльцо и сени, и поднялось сплошной стеной. Огонь обдал Стёпку таким сильным жаром, что у него затрещали волосы на голове.

Мальчик попятился, выскочил со двора и опрометью бросился бежать. Кругом всё горело, лежали трупы мужиков, баб, стариков, детей. До самого вечера просидел Стёпка на берегу реки под раскидистой ветлой. Пожар медленно затихал, рушились бревенчатые стены домов, оставляя лишь сложенные из глины печи. Ещё вчера в них варили, парили, жарили в ожидании отцов, братьев, мужей, что возвращались из удачного похода.

Наконец мальчик встал и побрёл к мосту — десятку лесин, переброшенных с одного берега реки на другой. Деревья смывало в каждый паводок высокой водой, но мост упорно восстанавливали под надзором тиуна мужики из деревушки. Лесу хватало, а поставить мост на опорных срубах силёнок у деревни было маловато, да и зачем?

Стёпка остановился на середине моста и оглянулся. Крыша боярского терема давно рухнула, и теперь на том месте, где раньше стоял дом, торчали лишь высокие трубы поварни. Мальчик тяжело, по-взрослому вздохнул, шмыгнул носом, утёр рукавом сухие глаза — слёзы легко появлялись у него от любой домашней обиды, а сегодня словно высохли в испепеляющем дыхании пожара — и зашагал прочь.

Он уже вышел на дорогу, как вдруг сзади раздался отчаянный крик:

   — Стё-ё-ё-пка!

Мальчик, не поверя своим ушам — голос был знакомый, оглянулся.

Через мост торопливо ковылял Юшка. Грязный, весь закопчённый, с прожжёнными дырами в холщовой рубашке, всклокоченный, но живой!

   — Юшка! — ахнул Степан, и несказанная радость заполнила его сердце.

   — Стёпка! Стёпка! — снова и снова повторял Юшка.

Когда он наконец приблизился, слёзы, копившиеся весь день, ручьём хлынули из Стёпкиных глаз.

Измученные, голодные, дети медленно брели по разбитому просёлку, спотыкаясь и поддерживая друг друга. На тёмно-синем небосводе появилась луна, словно обгрызенной частью диска напоминающая ломоть хлеба, отчего ещё больше захотелось есть. В дубраве, почти вплотную подступавшей к просёлку, несколько раз ухнула сова. Мальчики сжались от страха. Хотелось забиться в кусты и лечь, но лес, наступающий тёмной громадой, пугал, и они продолжали ковылять на разбитых от непривычной ходьбы ногах по пересохшей глинистой дороге.

Внезапно словно что-то холодное коснулось спины Степана — он непроизвольно оглянулся и обмер. Сверкая зелёными глазами, по дороге трусцой бежала огромная волчица. Почему волчица, а не волк, Стёпка, наверно, объяснить бы не смог, но знал это наверняка. Он застыл, не в силах сделать ни шагу. Юшка оглянулся в недоумении и тоже увидел зверя. Шумно вздохнув, он застыл так же, как и Степан. Волчица остановилась, села как большая собака и склонила голову набок, разглядывая своими горящими, неправдоподобно большими глазами детей. Язык, длинный и влажный, свисал из узкой пасти с огромными зубами.

В оцепеневшем от ужаса мозгу Стёпки шевельнулась мысль: бежать нельзя, в два прыжка догонит. Что же делать?.. Решившись, он тронул Юшку за руку:

-— Идём.

Малыш покорно повернулся и затопал босыми ножками по дороге.

Стёпка, помедлив, с трудом заставил себя повернуться спиной к волчице и пойти. Он шёл, затылком ощущая её взгляд. Иногда ему казалось, что он чувствует ветерок от её дыхания, но мальчик не позволял себе оборачиваться, а шёл, шёл, время от времени прикасаясь к руке Юшки, чтобы ощутить живое человеческое тепло.

Луна скатилась за лес, когда наконец Юшка не выдержал и оглянулся.

   — Её нет, — сказал он тихо.

Теперь оглянулся и Стёпка — действительно, волчицы нигде не было видно.

И вдруг непонятно почему накатил ужас, идущий из тёмной, таинственной, дышащей сырым холодом громады леса.

   — Я дальше не пойду, — всхлипнул Юшка и сел на дорогу.

Стёпка сел, обнял друга за плечи, прижался покрепче. Сколько времени они так просидели, потом ни один вспомнить не мог. Встали, когда опять заухал филин в лесу, совсем близко, за придорожными кустами. Хотелось бежать, но сил не было, и мальчики побрели настолько уставшие, что уже не ощущалась боль в израненных ногах, благо, жёсткие комья глины кончились и началась мягкая пыльная дорога...

К деревне боярина Корнея вышли на рассвете, постучались в первую избу к околицы. Выглянула старуха, узнала в Стёпке соседского боярчонка, впустила, усадила за стол. Между охами успела сказать, что и в их селе побывали нехристи, половину домов зажгли, но подоспел боярский тиун с воинами, погнал татар.

Только тут Стёпка почувствовал, что в воздухе стоит запах пожарища. Хотел рассказать старухе о том, как шли они с Юшкой, но вместо этого положил голову на стол и уснул. Рядом давно похрапывал, постанывая, Юшка. Хозяйка тяжело вздохнула, глядя на сирот, кряхтя, перенесла их на печку, на ветхий тулуп, служивший и постелью, и застилкой, и одеялом.

К ночи вернулся с мужиками тиун. Татар они не догнали, но побывали у соседей в деревне: никого в живых нехристи не оставили, лишь обгорелые трупы валялись на пожарищах.

Поутру снарядил тиун к боярину Корнею смышлёного мужика с донесением. До главной вотчины — у боярина-то деревень несчитано — путь лежал дальний, целый день хорошей гонки на добром коне. Лошади все были уставшие после погони за ордынцами, так что узнал Корней о беде, постигшей его соратника и друга, только через несколько дней. Из своей главной вотчины, что располагалась под самым Переяславлем, поскакал к князю доложить о беде.

Олег принял весть близко к сердцу. Он вспомнил, как впервые выезжал на войну с воеводой, как спас тот Васяту от неминуемой гибели, как учил расставлять сотни. Казалось, только вчера весело и радостно возвращались с победой...

Князь велел похоронить воеводу и его жену с почестями в Переяславле, на городском погосте. А ехать за погибшими послал Корнея.

Велики были его удивление и радость, когда он узнал, приехав в деревню, что сын Дебрянича чудом спасся.

Стёпка и Юшка, не отходивший от друга ни на шаг и всё время глядевший на него огромными не по-детски серьёзными глазами, были усажены в телегу на ворох мягкого сена и привезены в вотчину боярина Корнея. Высланный вперёд верховой сообщил обо всём боярыне, и она встретила детей на крыльце. Обняла, прижала их головы к мягкой, пышной груди, запричитала, заплакала в голос. Тут Стёпка впервые за всё время тоже заплакал, судорожно вцепившись в тёплую, пахнущую почему-то тестом руку боярыни.

На похороны воеводы и его жены пришла вся дружина. Когда епископ закончил молитву, князь Олег Иванович положил руку на Стёпкину непокрытую русую голову, поглядел ему в глаза и со вздохом сказал, что вотчину оставляет за ним. Смысла княжеских слов Стёпка не понял, лишь заметил, что бояре согласно закивали. Потом его и Юшку позвали к поминальному столу...

Как-то само собой решилось, что Стёпка, а с ним и Юшка будут отныне жить и воспитываться у боярина Корнея, друга и соратника погибшего воеводы. Тем более что своих детей у боярина не было. Как ни молилась его молодая, пригожая жена, сколько ни ездила на богомолье по святым местам и не привечала ведуний со всей Рязанщины, год шёл за годом, а понести никак не удавалось. Казалось бы: муж силён и крепок, сама в соку, в меру дородна, без румян румяна, с утра до вечера на ногах по хозяйству, не то что иные боярыни — полдня в постели, полдня за пяльцами, — ан нет, не даёт детей Господь.

Потому и приняли Стёпку в доме Корнея как посланного Богом сына, и Юшку приветили, приголубили, не отлучили от боярчонка. Вместе мальцов в учение отдали, вместе на коней посадили, определив под надзор старого дружинника, который стал им дядькой.

И словно в награду за милосердие к сиротам на второй год жизни их у Корнея боярыня понесла и через положенное природой время родила дочь Алёнку.

Старый дружинник занимался с ребятами на бронном дворе просторной городской усадьбы Корнея. Мальчики с восторгом постигали тайны воинского умения, размахивая деревянными мечами, мечтали о том времени, когда смогут взять в руки настоящее боевое оружие. После бронного двора, освежившись у колодца холодной водой, шли к великомудрому священнику. Он обучал грамоте, числам, греческому языку и прочим наукам. Священник и открыл у Стёпки песенный дар: у мальчика был высокий чистый дискант и верный слух. Юшка, лишённый голоса, чтобы и здесь не отставать от друга, выучился играть на дудочке-жалейке.