Россия. Ленинград. Середина 70-х.

Потребность убивать охватывала всё чаще и чаще. Но. Появилось это «но» ещё тогда, в подмосковном городке, когда в её жизни появился он. Петя. Первая, трепетная, совсем нежданная любовь. Тот рыжий второгодник, неожиданно, своим человечным, бережным отношением к ней, абсолютно одинокой девушке, дарил столько тепла и доброжелательства, что обиды, горечь и грусть тут же, к огромному удивлению, проходили, испарялись бесследно. Каждый раз, чувствуя, как внутри поднимается нечто, – то самое, забытое и страшное, – она вспоминала его, Петю. С той самой минуты, – последней их встречи, научилась контролировать себя. И теперь, то, что поднималось, нет, скорее тихо выползало из глубокого, бездонного логова, что ослепляло и сводило с ума, вдруг, как ни странно, отступало.

Наконец, они в том городе, о котором так часто грустила и рассказывала мать. Огромный серый, он встретил их неприветливо, – холодным проливным дождём. Стояли последние летние дни, – всего лишь конец лета, а здесь было необычно холодно. Глядя в окно, мчавшегося по широким незнакомым улицам, такси, упорно пыталась рассмотреть необычайно красивые старинные дома. Огорчалась: толком не может увидеть прохожих. Все шли быстрым шагом, кутаясь в плащи, укрывали головы зонтиками. Кто как мог, спасался от дождя. На самом деле, девушке очень хотелось понять, постичь, – о чём же всю жизнь так ностальгировала мать.

Их маленькая семья расположилась в просторной трёхкомнатной квартире. Особенно ей нравился широкий балкон, на который можно было выйти из зала. Сверху, будучи незамеченной, наблюдать за всеми во дворе. Плохо было одно, так считала она, – двор кольцом окружали дома. Изредка, сидя там, внизу, на лавочке – совсем одна, в гордом одиночестве, – чудилось, – оказалась на дне глубокого колодца. А выход из него, совсем узкий, почти незамеченный в толстой стене, постоянно был закрыт чугунными ажурными воротами. Однажды, к удивлению, случайно увидела, – через него проезжал небольшой грузовик. А вообще, этот единственный вход почти незамеченный в толстой стене, был постоянно закрыт. Но в воротах – ажурная дверца, поменьше, – открыта настежь. Та самая ажурная дверца первое время немало доставляла ей хлопот и неприятностей. Девушка постоянно спотыкалась и больно ударялась о металлическую перекладину, что замыкала снизу всю конструкцию. Случайно услышала разговор во дворе. Дом, в котором они поселились, оказался кооперативным и даже, в каком-то смысле, престижным. Начался учебный год. Прошёл ещё месяц. Мать по вечерам бегала на занятия в институт, – поступила на вечернее отделение. Как говорила: с детства мечтала быть ближе к книгам, стать библиотекарем.

Однажды, совершенно неожиданно для себя, она призналась: совсем не хочет идти на занятия. Школа, которую выбрала мама, тоже, как назло, оказалась престижной. Внешний вид девушки, хорошая подготовка, не уступали. Но! Класс был поделен на два лагеря. Впервые в жизни она поняла, что значит быть безотцовщиной. И не только! Даже некоторые одноклассники из полных, вполне приличных семей в классе считались второсортными. Если твой папа не работал во внешторге, например, не высокопоставленный чиновник, в общем, – никто. К тому же, не может достать, устроить и тому подобное.

Ко всему прочему, она заметила разительную перемену между их материальным положением тогда, в том городишке и теперь, здесь, в этом холодном, большом городе. Чем так восхищалась мать в воспоминаниях? Девушка не разделяла её восторга, искренне не могла понять. Да и жить они стали беднее. А мать, как назло, всё устраивало! Всегда в приподнятом настроении радостно спрашивала: «Как дела? Чего грустим?».

Однажды дочь не выдержала и с горечью высказала обо всём, что накопилось в душе.

– Там было так просто, спокойно! – чуть не плача. – А какие люди…

– Глупенькая! – в ответ рассмеялась мать. – Сравнила Ленинград с какими-то Заговнянскими Выселками! Ты, главное, учись! Всё у нас будет! Нельзя, понимаешь, ну, нельзя кичиться сразу всем тем, что имеем! Люди могут заподозрить…

– Да в чём же нас можно заподозрить, ма?

– Вот подрастёшь ещё немного, объясню! Одно могу сказать, во-первых, у нас есть средства на жизнь, и немалые! Во-вторых, у нас с тобой теперь разные фамилии!

Девушка посмотрела на неё выпученными от изумления глазами.

– Твоя необузданность, и плохая память – продолжила мать строго, будто не замечая ответной реакции, – да-да! Забыла?! Всё забыла?! Так вот, не позволяет открыть тебе всего! Пока не позволяет! Вот окончишь школу, а поступишь в институт уже с моей фамилией, поняла? А пока…

– А «пока»? Ты «путаешь» следы! Я права?

– Хотя бы и так! Я делаю это для тебя! – уже не кричала, чуть слышно. – Это хорошо, что ты забыла, быстро забыла, почему мы уехали, о том… – снова выкрикнула: – Ты должна жить лучше! Тем паче, – это твой город, здесь твои корни!

– Конечно! Я должна жить лучше! После всего?! – Затем, подняв руки, словно на сцене: – «Какой здесь дух!», – последнюю фразу произнесла, передразнивая мать, услышав эти слова в самый первый день приезда. Присела на диван. – Не люблю здесь никого! Теперь я никому не нужна! Даже тебе! – Снова вскочила, выкрикнула в лицо матери: – Как захочу, так и буду жить!

– Ну, это мы ещё посмотрим! – напряжённо произнесла та. Обе замолчали. У девушки от досады и несправедливости, – так она считала, горели щёки. А мать вся обмякла, побледнела, глаза погасли. Словно на издыхании, но строго и твёрдо, глядя на дочь:

– Сегодня я была в школе! Опять прогулы! Отвечай мне! Где была во время уроков? Аттестат-то думаешь получать? Или – Презрительно, – как твой отец, по той же дорожке?

В ответ – молчание. Что она могла ответить? Рассказать о том, чем всё же, подкупил её, провинциальную, но очень красивую, умную девушку, этот большой, страшно интересный город? О поклонниках, её одноклассниках. Многие из них из семей уважаемых, составляющих партийное руководство и чиновничью элиту города, весьма благополучные. Вот там не знают слова – «дефицит».

Рассказать, как недавно, во время уроков, подвернулся случай побывать дома у одного из них. О том, что её поразило? О мебели, которую видела только в кино, о бое напольных, красного дерева, часов. О набитом деликатесами чужом холодильнике? Или о домработнице? Тихой, услужливой пожилой женщине? Почему же она не имеет ничего подобного? Почему её относят к низшему сословию? И ещё. Кстати, именно теперь, пригодился бы отец. Его присутствие в доме. Но она знала и чувствовала: лучше не упоминать о нём. Короткий намёк, вопрос мог вызвать такую бурю! Сердце мамы может не выдержать, а значит – не надо.

– Успокойся, мам! Я всё исправлю, вот увидишь! Давай, не будем ссориться! – предложила она и встретила её взгляд. Она всегда немного остерегалась смотреть в материнские, синие, казалось, бездонные, как сам пропасть, глаза. В ответ потупилась, пробормотав:

– Может, чаю попьём?

И вот, очередной раз она в гостях у Игоря, самого красивого мальчика их класса.

– Это катана! – заметил пристальный, прикованный к полке взгляд гостьи. – Меч самураев из Японии! Настоящий! – бережно снял. – Отцу подарили во время встречи с японскими то ли профсоюзами, то ли коммунистами. В Окинаве, кажется!

– О – о! Я что-то читала! А это, знаю, «кровосток»! – девушка показывает на углубление в середине.

– Нет! Заблуждение и ошибочное представление! Эта лунка, – провёл пальцем, – не для кровостекания. Это придаёт оружию, то есть клинку – твёрдость!

– Если настоящий, самурайский, – значит, рубит головы, как капроновую нить?

Игорь удивлённо посмотрел на неё, но промолчал. Затем, смеясь:

– Ну, ты и сказанула! – фыркнул. – «Рубит головы»… Рубит всё! – взмахнул в воздухе. Человека напополам! Не то, что головы! – По-прежнему, улыбаясь, глядя на неё: – Не ожидал, что девчонок это интересует! Особенно таких вот, красавиц! – положил меч на место.

– Красавицы разные бывают, – чуть скривила губы.

– Да уж, я понял!

Неслышно открыв дверь, заглянула домработница.

– Игорёк! Стол накрыт, садитесь обедать! – проговорила, будто прошелестела.

– Во-первых, тёть Света, я просил без стука не входить! Во-вторых, что там «накрыто»?

Девушке показалось, – тётя Света чуть съёжилась, услышав замечание. Она, вдруг, отчётливо вспомнила кое-что из детства: перед отцом и особенно матерью также сжимались и опускали глаза в пол те самые люди. Теперь она знала, все они, по-настоящему зависели от её родителей, – преступники, воры и бандиты.

А эта женщина? Нормальная, тихая, что такого плохого она сделала? Та, к удивлению гостьи, ответила покорно: – Всё то, что вы любите! Суп с фрикадельками, бульон прозрачный, – опять повторила, – как любите! Блинчики фаршированные…

– Ясно! Огурцы?! – неприязненно посмотрел на женщину. – Забыла?

– Если хотите чего-нибудь солёненького, есть икра. Я сделала вам бутерброды!

– Ты, что? Глухая? Я просил солёные огурцы! – Возмущённо. – Бутерброд! Солёные огурцы на жареном хлебе со сметаной!

Девушка широко открытыми глазами смотрела на одноклассника. В классе скромный, воспитанный, а дома… Ей стало неудобно перед женщиной. Внезапно, «то» чувство ожило, зашевелилось, словно живое существо. Сердце, показалось, стало нагреваться, стучать, затем отдалось в горле. Жар медленно поднимался к вискам. С ужасом представила себе, как рубит надвое Игоря, инстинктивно бросив взгляд на полку с мечом.

Не на шутку испугалась. Немыслимым, сверхчеловеческим усилием воли, погасила, наконец, знакомое желание. Неожиданно, даже для себя самой, громко произнесла: – Игорёк! А не рано ли барина из себя начал корчить? Без родителей, ведь, ты – никто! И голосок, смотрю, прорезался! Может, и меня в свою собственность успел записать?! Если так, – я человек свободный! Ничего подобного не потерплю!

Он, возмущённый, – прежде с ним никто не смел говорить в таком тоне, – взглянул ей в лицо. И. Замер. Синие глаза смотрели на него. Не моргая. Смотрели так, будто и не было его здесь. Нахмурился. Собрался возразить. Ярко-синие, – теперь чёрные, словно ночь, поглотили его. Стало страшно, казалось, летит в эту темную пропасть. Едва не потеряв сознание, неуклюже взмахнул руками, внезапно произнёс:

– Не злись! – совсем ни к месту, добавил – я пошутил! Я не виноват!

– То-то же! – благосклонно произнесла гостья. Повернув голову к домработнице, странно улыбаясь:

– Он больше не будет! Не верите?

Женщина испуганно смотрела усталыми, выцветшими глазами то на Игоря, то на его гостью.

– Ну, веди, барин! – Насмешливо продолжила одноклассница. – Отобедаем, как в лучших домах! – Игорь вздрогнул, жалко улыбнулся в ответ.

За столом она спросила, кто такая тётя Света и вообще, откуда она. Тот нехотя, вкратце рассказал. Женщина является какой-то, совсем далёкой родственницей матери. В огне пожара, который пришлось той пережить, сгорело всё имущество и документы.

– Вот теперь живёт у нас из милости! – закончил короткий рассказ. Девушка недружелюбно покосилась.

– Выходит, живёт и пашет на вас за «спасибо»?

– Знаешь, – недоумённо посмотрел, – я как-то не задумывался! Родители сами решили, как там и что!

– А ты у нас, значит, туда же, вроде барина: «Принеси! Подай!».

– Да не будь ты занудой! – поднялся из-за стола. – Тебе не идёт! Идём лучше, ко мне в комнату, музыку слушать!

Стремительно направляясь в свою комнату, не заметил, как тётя Света слегка поманила пальцем чуть отставшую девушку.

– Я сейчас, только схожу кое-куда! – крикнула вслед Игорю.

– Нехороший он, Игорёк-то наш! Негодяй, одним словом! А ты… Ты хорошая, вижу, девонька! Только не оставайся с ним наедине! – нервно теребя чистенький кружевной передничек, вещала дальняя родственница. – Ты думаешь, первая, кого он к себе приводит? – Вздохнула. – Приведёт, и часами торчат в его комнате! Родителей жалко! Сутками на работе, а этот вон что! Уроки прогуливает…, – вздохнув, кивнула в сторону комнаты. – Скажи всё, сама же виноватой останусь! Кричать станут: «Как допустила?».

– Ясно! – в ответ, на удивление женщины, спокойно и уверено отозвалась девушка. Она считала себя достаточно сообразительной, прекрасно понимая, что именно стоит за предостережениями тихой женщины. Но тогда и предположить не могла, как аукнется это её самоуверенное «ясно». Прошло несколько месяцев. Для тёти Светы знакомая Игоря стала желанным, постоянным гостем в доме. Ни одноклассники, ни родители по-прежнему не знали, не догадывались об их дружбе. Как, впрочем, и серьёзная женщина в конторке на первом этаже. Игорь умудрялся незаметно провести девушку и мимо её недремлющего ока. Как-то однажды, домработница, как сообщил Игорь, отправилась по своим делам на весь день. Девушка бродила по огромной квартире. Из чистого любопытства оказалась в спальне родителей приятеля. Примерив, роскошный пеньюар матери, присела у зеркала. Стала распахивать одну за другой шкатулки с драгоценностями. Золотые увесистые советские украшения, – гайки и погремушки, – так презрительно называла такие украшения её мать, – составляли большинство содержимого шкатулок. Ей самой мама с раннего детства объясняла и показывала, что, по-настоящему является драгоценностью, а что, – просто, – штамповкой. Наконец, бархатная тёмно-лиловая коробочка с усилием открыта. Пара серёг с крупными сапфирами легла на ладонь. Не медля, она надела их.

– Ах, вот ты где? – Игорь остановился в дверях спальни. Затем восторженно: – Ничего себе! Красиво! Тебе идёт! Где взяла?

– Здесь, в ящичке!

– Что-то я раньше… Мать никогда не надевала!

– О-очень дорогие! Бешеных денег стоят! Антиквариат! Смотри! Это сапфиры! Сколько же здесь карат? А по периметру – осколки бриллиантов! Нет, скорее всего, это не осколки! В антиквариате осколков не бывает!

– Тебе-то, откуда знать?

– С детства немного разбираюсь! – не отрывая взгляда, не замечая оскорбительного тона, пристально разглядывала серьги в ушах. – А ты думал, что я…, – любуясь своим отражением в зеркале, осталась довольной. Затем выпрямилась, слегка повертела головой.

– Вот у мамы моей, отец ей…, – осеклась, взглянула в лицо Игорю. Молодой человек ничего не слышал. Не отрывая восхищённых глаз от девушки, напрягся, что-то соображая.

– А хочешь, я тебя угощу виски?

– Виски? Слышать, слышала, а пить… Типа водки, или самогона?

– Типа, – передразнил, – спорим, не пила в жизни? Сантори-виски, настоящие, из Японии?

– Ну, так тащи! Угостимся! – Игорь с готовностью удалился.

Девушка внимательно осмотрела комнату. Она тоже росла в достатке, с детства у неё было всё, и даже больше того, чего не было, да и не могло быть у других детей. Но не подозревала, думать не могла, что есть другая сторона в этой, такой непростой, жизни, – положение в обществе. Звучит старомодно. Читала об этом у классиков. Современное равенство? Фигушки! Неправда! Она давно, ещё в детстве поняла, – по-прежнему в стране есть и бедные, и богатые! Только пути и средства достижения этого самого богатства разные. Например, взять её отца…

– А вот, прекрасная гейша, и Сантори-виски! – Игорь внёс небольшой фарфоровый поднос. На нём два хрустальных широких стакана, розеточки с красной и чёрной икрой. Поставил на туалетный столик. Галантно склонив голову, предложил стакан с тёмно-золотистой жидкостью.

– Мерси! – Сделал маленький глоток. Внезапно, всё закружилось, поплыло. – Что это?… – Свет погас.

Кто-то, очень грубо, нетерпеливо тряс за плечо.

– Барыня – я! Пора! Просыпайтесь!

Она пыталась вскочить. Резкая боль внизу живота заставила вскрикнуть, сесть. Растерянно, почти затравленно, огляделась. При виде своей наготы в зеркале напротив, – ойкнула, прикрылась руками. Почувствовав что-то густое и липкое, опустила глаза, – кровь. На ногах, на простыне широкой кровати.

Игорь стоял напротив. Вначале заржал. Затем, самодовольно, нагло улыбнулся. Не пытался утешить. Демонстративно, чуть склонив голову на плечо, с противной улыбочкой откровенно рассматривал её.

Впервые в жизни почувствовала себя несчастной, опозоренной, оскорблённой. Какая – то доля секунды, – она перестала, вдруг, что-либо ощущать. Он бросил вещи в лицо. Их прикосновение ввело в ещё больший ступор. В голове зашумело, уши, словно заложило ватой. Сердце пульсировало где-то в висках. Оделась быстро, ничего не соображая.

– Пришла в себя, низшее сословие? Одевайся и проваливай! Чего стоишь?! Оглохла?!

Сорвал простынь с широкой кровати родителей.

– Блин! Не знал, что ты девственница! И что делать?! Кто стирать будет?! – Повернул к ней искажённое от злобы лицо:

– Давай – ка, сиротка, шагай в ванную, подмойся! И это захвати! – бросил простынь в лицо, – Застирай эти пятна! – И снова ехидно заржал. – Сама виновата! Строила из себя…

Не успел договорить, – встретил её широко открытые, недоумевающие синие глаза. Ему казалось, – девушка смотрит сквозь него. Доля секунды, – она выбежала из комнаты, услышала ехидный смешок вслед. Дальше. Дальше не понял, что произошло. Последнее, что увидел, – синие застывшие глаза на белом-белом лице, чуть растянутые в улыбке губы. И меч. Тот самый. Из Японии. Катана. Она занесла над его головой… Отвернулась, не дожидаясь звука падающего тела, бросилась к дверям. На миг остановилась. Не могла поверить. Вернулась назад и тщательно вытерла рукоятку меча. Покосилась на «врага». Схватив себя за шею, тот завалился набок, а нога продолжала подрагивать в предсмертных судорогах. Ещё раз внимательно осмотрела комнату. Свернула простынь, дрожащими руками кое-как запихнула в школьную сумку.

«Бежать! Немедленно! – пронеслось в голове. – Но как?! Как быть?!». Игорю всегда удавалось незаметно провести её к себе домой. А теперь? Наверняка, дежурная в своей каптёрке на первом этаже зорко наблюдает за всеми. Постояв немного, подумала. И тут в голову пришла дерзкая идея. Вернулась в квартиру, взяв охапку газет в прихожей, поднесла спичку. Бумага вспыхнула. Открыв входную дверь, поднялась двумя этажами выше. Запах гари моментально наполнил коридор. Через некоторое время началась суета, крики. Наконец, приехали пожарные. В суматохе, в дыму, на девушку никто не обратил внимания.

Она пробежала мимо той самой каптёрки, дежурной не было. Перескочив сразу несколько ступенек, выбежала из подъезда. Что было силы, пустилась бежать. Примерно через квартал, остановилась. Сердце подкатывало к горлу, рвалось. Щёки горели. Немного отдышалась. Густые светлые волосы растрепались. И тут, поправляя их, почувствовала. Ощутила руками. Серьги с сапфирами. Те самые, – антиквариат, – остались в ушах! «Это что же! Выходит, я ещё и воровка? Господи! Как же быть? Вернуться?». Ответом на сомнения послужил вой милицейской сирены. Машина мчалась мимо неё по улице в направлении того самого дома. Она беспомощно оглянулась. Заметив в арке подворотни маленькую скамейку в проёме глухого двора, поплелась туда. Присев, обхватила голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону, молча, ничего не видя, смотрела перед собой. В доме напротив зажглись окна. Не заметила, не поняла, – потеряла счёт времени. Давно стемнело. Чувствуя себя грязной, осквернённой, посмотрела на носки своих туфель. Только сейчас ощутила, как неприятно, – коркой прилипли колготки к ногам. «Мама! Мамочка! Что же делать? Только она может спасти и придумать что-нибудь такое», – не заметила, как стала грызть ноготь большого пальца.

Она брела домой, держась самых тёмных уголков освещённых улиц. Внезапно захотелось горячего чаю, быстрее оказаться в уютных стенах родного дома. Ускорила шаг, неожиданно, поймала себя на мысли, что молится. Не зная ни одной молитвы, просит Господа об одном, – чтобы мама была дома. Одна. И не было милиции. Милиция? А, кстати! Причём здесь милиция? Им ничего не известно! Ни – че – го! Её никто не видел. Ни разу. Одна лишь тётя Света. Она одна знала и может…