Россия. Санкт-Петербург. Наши дни.

Шасси самолёта уверенно коснулись посадочной полосы.

– Обожаю Питер! Дух его обожаю! – воскликнул как мальчишка Валерий, вытянув шею, заглядывая в иллюминатор, смотрел вниз, будто искал что-то. А у Валерии внезапно беспокойно забилось сердце. Ведь это она столько времени уговаривала своего Валери показать ей эту самую загадочную страну, откуда родом прабабушка, бабушка, и этот, лучший по её словам, на земле город. Ленинград. Теперь его называют иначе. Первоначально, правильно, по имени, задуманным ещё русским царём – Петром Великим. Петербург! Санкт-Петербург!

Конечно, можно было ей и турпутёвку взять. Отстоять, прослушав, в границах вежливого интереса, скучный монолог экскурсовода у какой-нибудь исторической достопримечательности. Или взять личную, обзорную экскурсию и получить, опять же возможность увидеть некий обязательный набор основных достопримечательностей. Всё опять же, зависело от гида, его квалификации, а тут…

– Слушай, Валери! Почему ты говоришь «Питер»? А не, как там у вас, по – старинке, Ленинград? Или. Санкт – Петербург?

Во время перелёта женщина безмятежно спала. Он изо всех сил старался не потревожить, не нарушить её сон. Розовые щёки, синие глаза окончательно не сбросившие сон наивные в эту секунду, а также жёсткий ёжик волос, смешно торчащий во все стороны, и это, почти картавое «по-старинке». Сердце Валерия зашлось нежностью. Она напомнила ему малыша. Маленькую своенравную девочку, которая нуждается в заботе и защите. Его защите.

– Лерка! – Потянулся обнять, – стриж мой, милый! – Смешно подмигнул, чмокнул в щёку. – Почему «Питер»? Вот приедем – узнаешь! Покажу тебе, Лерка, свой, вернее сказать, мой Питер!

– «Свой», «мой»! – Повторила. Затем задумчиво, ещё раз. Будто заново привыкая к новому смыслу совсем обычного слова. Непредсказуемая как всегда, Лера, неожиданно гибко развернулась и порывисто прижалась своим изящным, почти невесомым телом к Валерию.

Затем, устроившись в гостинице, и, немного передохнув, Валерий, не долго думая, сразу заявил:

– Покажу тебе, детка, для начала, Питер с реки. Неплохо разбираясь в истории, тебе, Лерка, наверняка известно, что Питер называют во всём мире «Северной Венецией»? Или нет?

– Нет! – потянулась к нему лицом.

– Понятно! – проговорил насмешливо Валерий, – скрываем дремучее невежество под занавесом легкомыслия!

– Ну-ну! – игриво погрозила пальчиком. Немного подурачившись, вскоре они оказались на набережной.

– На каком кораблике поплывём?

– Поплывём на катере! Небольшом!

– На катере? Это почему же? – разочарованно.

– Потому, – напоминаю, – хочу показать тебе свой Питер! Выйдет, правда, дороже, зато останавливаться будем там, где пожелаем! К тому же, у маленького катера есть уникальная возможность проплыть под мостом! Понял? Стриж? – прижал женщину к себе.

– Сколько вас? – вежливо поздоровался, затем поинтересовался мужчина лет пятидесяти в тельняшке и белой морской фуражке.

– Двое! – Валерий протянул деньги. Не глядя, «капитан» почти небрежно сунул в карман брюк, затем, улыбаясь: – Двое, так двое! Располагайтесь! – кивнул на сиденья.

– А можно, я буду стоять? – спросила она. Мужчина согласно кивнул.

Свежий речной ветер, умиротворяющий плеск воды за бортом, – глаза Валерии заблестели:

– Боже мой! Сколько же здесь мостов?

– Пятьсот десять! – гордо сообщил «капитан» судна. – По своему количеству мостов Питер опережает Амстердам, уступая лишь Венеции!

– Смотри, Валери! Птичка!

– Это Чижик-Пыжик! – пояснил Валерий. Крохотная бронзовая птичка примостилась у кромки. Самый маленький и любимый памятник для горожан.

Они остановились. – Достань монетку, – попросил Валерий. Лера порылась в кармане. – Загадала желание? А теперь туда! – кивнул головой на миниатюрный постамент.

Бронзовые лапки птички удержали брошенную монетку. Он чмокнул Леру в висок.

– Умница! Вот теперь желание обязательно сбудется!

Женщина чувствовала себя первооткрывателем, Валерий продолжал знакомить её не только с достопримечательностями города, но и с малоизвестными уголками, о существовании которых не подозревали и некоторые гиды. Сквозь жемчужную дымку мимо проплывали дворцы и соборы, исторические кварталы. Мосты сверкали, перенося её в сказку.

– Много лет, – начал рассказывать Валерий, – Санкт – Петербург был задуман как город – на – воде. Кстати, строительство мостов, Пётр вообще не поощрял. Мореплаватель, он предписывал «не совсем бедному постояльцу» иметь перевозное судно и, буквальным образом, сменить поездки на лошадях и колясках перемещениям на воде.

Река медленно несла тёмные воды меж гранитных берегов. Валерию поразила гармония и архитектурные ансамбли. Она молча, потрясённая, не проронив ни слова, смотрела. Ей трудно было представить, – ещё несколько часов назад, прежде, объехав весь мир, и думать, не могла, как далека, недоступна была ей эта красота.

– Лерка! Ты сейчас смотришь на город глазами Петра! Представляешь?

Фонтанка, Мойка, Канал Грибоедова, Нева… Новые слова, названия, вонзались в память, распаляли воображение.

«Капитан» в очередной раз, подмигнув Валерию, крутанув руль, резко свернул. В нос, неизвестно откуда, – ударил горьковатый, йодистый запах моря. Неожиданно лёгкий туман накрыл всех троих. Казалось, тонкая дымка вырвалась из бурного воображения, – материализовалась, – несмело касаясь чугунных кружев оград, проплывающих над головой, мостов, упала вниз, легко касаясь поверхности блестящей воды. Женщина смотрела вперёд. Панорама изменилась. Сместилось восприятие реальности, её самой. Физическая часть осталось здесь, в маленьком катере, – другая – начала шествие по воде. Проводник между духовной и физической частью того мира, который можно увидеть и ощутить всеми чувствами, помог ей оставить своё тело, наделил её, отправив в очередное путешествие, птичьим тельцем обтекаемой формы, снабдив длинными тонкими ногами. Опираясь на веер необычно длинных, тонких паучьих лапок, она шла по воде, усеянной листьями белых лилий.

Сверху послышался голос: – Якана!

Пробежав немного, хлопая жёлтыми крыльями, остановилась. Водная гладь была спокойна, как зеркало. Панорама сместилась, приняла другие очертания. Она в ином образе. Плавно отрываясь, сильные крылья несут высоко в летнее небо. Парит и низко проносится над крышами домов. Узнала. Знакомые названия. Это угол Невского и Садовой улицы. Всматривается в фасад дома, украшенного множественными колоннами. В лоджиях между ними – статуи. Много статуй. У стен здания три девичьи фигурки. Одна из них, рослая, стройная, смущённо улыбаясь, что-то объясняет подругам. Большие синие глаза, белый бант в густой косе. Она узнала девушку. Юная, совсем девочка, – её прабабушка…

Лера открыла глаза, смотрит в одну точку. Валерий, мельком взглянув на спутницу, осторожно взял за руку.

… Юная прабабушка. С той фотографии. Из старого тёмно-красного бархатного альбома. Валерий, глядя на неё, остро чувствует: она далеко. Недосягаемо далеко. Пусть даже узкая ладонь трепещет в его пальцах. Когда-то она пыталась объяснить ему вроде: вход тонкого тела, назад, – в физическое, происходит автоматически. Но, возвращаясь в кокон – собственную оболочку, смещённое сознание человека всё же, не так быстро, вновь воспринимает реальный мир вокруг. Он пытался понять, вникнуть в то, что она объясняла… И не придавал всему этому особого значения. В начале знакомства, несколько лет назад, искренне считал: причина непонимания и небольших разногласий одна. Её молодость. А увлечение, – занятия в этой самой Французской магической школе – не такое уж серьёзное дело. Так, ерунда, хобби, легкомысленное времяпровождение, возможно даже, укрощение гордыни. Когда Лера стала нужна ему, необходима просто позарез, как воздух, без которого не выжить, – понял и другое: это её, как он называл «хобби» не простое времяпровождение, а дар. Уникальный, особый дар. То, чего ни объяснить, ни передать другому невозможно. До встречи с ней о всей серьёзности существования таких вещей он, немолодой и очень неглупый, чьё имя было известно во многих странах мира, – даже не подозревал, не имел ни малейшего представления. А она искренне верила: он усвоит, поймёт.

Наконец, синий взгляд скользит по лицу. Споткнулся, задержался, словно обжёгся о напряжённое, вопросительное выражение его глаз.

– Ведь ты была «там»? – В ответ Лера согласно кивнула. Синий всполох глаз сменил тёпло-синий, – чуть успокоился. И всё же, его немного тревожили эти внезапные экскурсии, – полёты «туда», в другой мир, или, как она это называла, – выход в тонкий слой информационного поля. Изо всех сил старался не показать своё огорчение, видя её такой отстранённой. Улыбнулся через силу. Она пристально взглянула.

– Понимаю, тебе не нравится! Глаза выдают! – погладила по щеке. Снова заглянула в глаза. – Не сердись! Пожалуйста! Ничего не могу поделать!

И тут он вспомнил. Только сейчас.

– Лерка! Непременно сведу тебя с одним человеком! Моим другом! Сал…, – не договорил. На очередном крутом повороте катер резко тряхнуло, затем подбросило с такой силой, что Лера отлетела, – её рука вырвалась из широкой ладони Валерия. Она не испугалась, хохотнула, приземлившись на сиденья. Порывисто поднялась, подошла к нему.

– Господи, Лерка! – обнял. Затем возмущённо: – Эй, капитан! Внимательнее можно? Аккуратнее, давай! Не дрова везёшь!

Лера прыснула со смеху.

– Простите, Христа ради! Сами же велели, – недовольным голосом отозвался тот, также удручённый ситуацией, – «давай в самые неизвестные, дальние уголки», вот я и…

– Знаешь, Валери! – Снова присела на сиденье. Поджав одну ногу и, вытянув другую, сунула кончики длинных пальцев в карманы джинсов. Не глядя на него, произнесла:

– В начале девяностых неожиданно нам стали приходить письма. Из России. Помню, как радовалась моя бабушка, а прабабушка… Я не рассказывала о ней. Она прожила долго, – девяносто с лишним. И всё ждала. Ждала вестей из России. Очень переживала. И вот, однажды, мы получаем первое письмо. От дочери её младшей сестры. Как это у вас называется?

– Племянница! – подсказал Валерий.

– Племянницы! Да! Она написала о своей судьбе. Упомянула, – жизненные обстоятельства сложились, таким образом, что вынуждена была изменить имя, фамилию. В общем, расспрашивала в письме, стоит ли ей перебираться в Штаты, просила, чтобы мы не беспокоились – она не из бедных, ну и так далее. Прабабушка перечитывала его целый день, сидя в любимом кресле. А вечером того же дня умерла с ним в руках!

Валерия порылась в мягкой вместительной сумке.

– Вот адрес! – протянула конверт. – Здесь в Ленинграде жила вся её семья, до того, как… А вот другой, уже московский адрес её племянницы! – Взяв оба конверта, Валерий пробежал глазами текст. – Потому ты так рвалась в Россию? Не терпится навестить? – слегка тряхнул конверт, – я знаю, где это. Не вопрос! Только сегодня вряд ли попадём, поздновато!

– Да ладно! Конечно, можно и завтра, или, когда там… – снова отвернулась – Всё равно никто из моих там больше не живёт! Вся надежда на встречу в Москве!

– А приедем в Москву, навестим не только твою родственницу, познакомлю с моими друзьями…

– Валери! – внезапно. – Что такое – политические репрессии?

Валерий обнял её, прижав к себе спиной, поцеловал в затылок. Катер пронёс их по Неве ещё сотню метров. – О! Взгляни туда! – Валерий указал пальцем. – Через леса и болота в 1713 году на левом берегу Невы проложили «Большую прешпективную дорогу» к зданию Адмиралтейства. Сейчас её называют – Невский проспект. Эта самая дорога пересекала Фонтанку, потом построили деревянный мост. Здесь находилась застава, и потому строили мост солдаты, которыми командовал подполковник Аничков. Несмотря на бесчисленные перестройки, его по-прежнему называют Аничковым.

Валерий что-то шепнул «капитану».

– Зимняя канавка! – продолжал Валерий. – Она соединяет Неву с Мойкой. Слушай, Лерка, на мой взгляд, это самый очаровательный уголок старого Питера! Да, а позже у канавки был построен более просторный, второй Зимний дворец.

Дальше Валерий поведал о младшем брате Зелёного и Красного моста, – Синем. С удивлением узнала, что прежние, деревянные, были окрашены в соответствующие цвета.

– Четвёртый чугунный мост на Мойке – Поцелуев…

– Поцелуев! – повторила. – Боже! Как романтично! Валери! Хочу на мост поцелуев!

– Обязательно! А для начала. – Прищурился, посмотрев вдаль. – Так вот, мадам Восторг! Мост Поцелуев расположен на продолжении нынешней улицы Глинки, неподалёку от места пересечении Мойки с Крюковым каналом, – поймав выражение её лица, – впрочем, неважно! Легенда рассказывает, название возникло оттого, что рядом были казармы Морского экипажа и моряки прощались на этом мосту со своими возлюбленными…

– Ой, – заверещала Лера, повторив, – как романтично! – Весёлые её глаза заставили Валерия замолчать и не упоминать о другой, более прозаической версии названия.

– Сейчас мы плывём по течению от Второго Садового моста в то место, где из Мойки вытекает канал Грибоедова. Здесь, Лерка, находится самый оригинальный мост по композиции. Три его части. Что? Не интересно? А-а! – протянул, глядя на грустные глаза, – Устала!

– Немного голова кружится!

– Укачало барышню! – хмыкнул «капитан».

– Дальше, в наших планах – мост, который держат львы! – огорчённо, – интересует?

– Ты неисправим, Валери!

– Ну, так что, господа? – воскликнул «капитан», – причаливаем? – Валерий взглянул на спутницу. Её милое лицо было задумчиво, как показалось, озабочено, ко всему прочему, казалось усталым.

– Пожалуй! А жаль! – Подал ей руку.

– Позвольте! Извините, ради бога! – подал снова голос «морской волк». – Целый день туда – сюда, по рекам, каналам! Добавить бы надо! – затем узнаваемый жест, – потёр пальцы. – Напарник не поверит! – Валерий достал купюры.

– Надеюсь, достаточно на двоих? – «капитан» почтительно снял фуражку.

– Да уж, более чем! Благодарствуем! Сдачу возьмите!

Вскоре они оказались неподалёку от Театральной площади, на красивом изгибе канала Грибоедова.

– Этот мост так и называется, – Львиный.

Откинув головы на мускулистых шеях, дружно опираясь лапами, львы держат в своих пастях тонкие железные цепи.

– Никогда не видела ничего подобного! – воскликнула Лера. – Красотища! Настоящая гармония! Инженерной мысли и творчества. Скульптор был гением! Жаль! Сейчас так не строят!

– Есть хочешь? – прервал тираду Валерий. В ответ она хитро взглянула.

– Как этот лев! Р – р – р! – сжав пальцы, словно коготки, шутя, набросилась.

– Ой – ё – ёй! Сдаюсь! Задавите, мадам, старого, больного человека!

Какое-то время дурачились, затем Валерий заявил:

– Слушай, а голод, и в самом деле – не тётка!

Лера в ответ громко рассмеялась. Он привык к резкой перемене её настроения и потому нисколько не удивился, когда очень усталый голос жалобно попросил:

– Валери, милый, давай в гостиницу! Там и поедим!

– На завтрак давно опоздали, пропустили обед! Остаётся ужин! Тебе не надоела французская кухня? Забыла? Вечерами-то, ресторан нашей гостиницы превращается в ресторан высокой, как там, в рекламном проспекте, французской кухни! Во как! Но я, мать, не князь Облонский! Не гурман, как этот, со вкусами эпикурейца!

– Лев Толстой! Анна Каренина!

– Совершенно верно! Умница ты, Лерка! Даром, что за кордоном родилась! А своя, в доску! Помнишь, да? Как любовно описал его наш барин, граф по имени Лев Николаевич Толстой. – Затем, – эх, жаль, – вздохнул, – говорят, в декабре в этом ресторане устраивают невероятно роскошные буфеты с русскими национальными закусками! Да-а! – похлопал вдруг себя по животу, – вот и борща, и мяса… Водки ледяной хочу!

Валерия звонко рассмеялась: – Золотой ты, мой, русский мужик! – Бесшабашно махнула рукой, – веди! Куда захочешь, туда и пойдём!

Рано утром они поехали по адресу русской прабабушки Валерии. С одной из красивейших улиц нырнули, что называется в подворотню. Чугунное кружево ворот, состоящих из двух половинок – распахнуто. Сердце чуть не вылетало из её груди. Валерия сделала несколько шагов внутрь двора. Слева, выстроившись в ряд, стояли мусорные баки. В них рылись два человека. Спитые красные лица, мешковатая грязная одежда, – мужчина и женщина неопределённого возраста. Валерию не пришлось что-либо объяснять. Все города мира наводнены многочисленной армией подобных людей. И в Америке таких, – Валерия, ни к месту, вдруг, вспомнила русскую грубую поговорку, – как собак нерезаных. Мельком взглянув на пару хорошо одетых людей, бомжи продолжили свою работу.

– Вот он, этот дом! – Валерий показал куда-то за деревья.

Пятиэтажное здание с двумя фасадами, эркерами, увенчанными башенками, а также украшенные лепниной, воспроизводили мотивы деревянной русской деревянной резьбы и вышивки. Дом живописно выделялся из всех окружающих застроек.

– Надо же, как хорошо сохранился! И здесь живут? – удивилась Лера.

– Дом, сразу видно, после ремонта!

Подойдя ближе, услышали:

– Небось, тоже из этих! Элиты этой самой, творческой! Ха-Ха! Хотя, не похоже. Не здешние! Заморские гости, кажись!

Затем тот же хриплый женский голос спросил:

– Господа! Кого-то ищите? Помогти?

– Спасибо, мамаша! – услышав русскую речь, обиженно поджала губы. – – Какая мамаша я тебе?! – фыркнула женщина. – Сам ты, блин, козёл!

Не обращая внимания на маргиналов, агрессивно глядящих в их сторону, Валерий спросил:

– Хочешь войти? Я договорюсь с консьержкой!

Лера, скрестив руки на груди, молча стояла, рассматривала стены, окна. Отрицательно мотнула головой:

– Не стоит, думаю! Уйдём отсюда!

Не глядя на Валерия, поспешила к воротам. Он всё понял. Идол, благодаря ярким, трогательным рассказам прабабушки о своём детстве, о русской аристократией, на протяжении всей её жизни, созданный в подсознании, – свергнут с пьедестала, разрушен нелепой ситуацией. Она надеялась испытать нечто удивительное, что заденет, заставит трепетать. А тут – мусорные баки, бомжи. И новые люди. Теперь, – в их, старом доме. Чужие, вероятно, очень состоятельные, потому как живут в самом центре Петербурга, в этом, прекрасном доме. «Что ж, – как там, в Библии? – всё проходит! Пройдёт и это!», – решительно прошла, опередив его на расстоянии нескольких шагов.

Опомнилась, остановилась. У ограды Екатерининского сада на участке вдоль Невского проспекта, цепко ухватив Валерия за рукав, буквально поволокла вдоль работ художников, которые выставлялись здесь. Он купил ей портрет забавной маленькой девочки, играющей с собакой, рост которой гораздо превосходил ребёнка. Девочка, изображённая маслом на небольшом полотне, имела невероятную схожесть с Лерой. Конечно, маленькой.

Наконец, заметил, – настроение Леры заметно улучшилось. Определил сразу. По ямочкам на щеках, по искрящему тёплому синему пламени в глазах.

Лера с удивлением узнала, как именуют объекты на площади Островского, все питерцы. Библиотеку – «Публичка», театр – «Александринка», квадригу Аполлона на театре – «Кучер с Александринки». Сколько прозвищ памятнику Екатерине второй и говорить нечего! Самое приличное – «Печатка».

– Смотри, мать, – обратился Валерий, – видишь бронзовых фаворитов вокруг пьедестала?

– Вижу, конечно! Ну и что?

– А то! Питерские острословы рассказывают: эти самые фавориты жестами демонстрируют, якобы, размеры своих достоинств. А вот Державин виновато разводит руками!

Лера заливисто расхохоталась.

– Ну и, слава богу, я рад, что ты окончательно пришла в себя! Кстати! Одна из легенд гласит, – под памятником зарыты несметные богатства! Ещё давно, при закладке памятника одна из дам, сорвала с себя перстень и бросила в котлован. И её примеру, представляешь, последовали другие дамы.

Они обошли памятник.

– Самый несчастный монумент! У него, к тому же, часто пропадают скульптурные детали: бронзовые цепи, ордена, шпаги. Однажды Екатерина была замечена, – продолжал Валерий с улыбкой, – в тельняшке и с бутылкой в руках! Подвыпившие моряки так пошутили!

– Это не есть культурно! – неожиданно воскликнула в ответ, коверкая русскую речь, Лера. Возмутилась: – Дикость! Ни в одной стране этого бы не произошло!

– Да, вот ещё! Как раз то, что сейчас бы объединило все народы и культуры! – Она посмотрела на него. Шутит? – «Катькин садик» – место встречи геев ещё с царских времён!

Она подняла бровь.

– Удивлена?

– Признаться, да!

– Это почему?

– Россия, Валери, всё же суровая страна. Весь мир об этом знает! История страны, нравы! Как могло такое появиться здесь?

– А что нравы? Что удивительного?

– И нравы – тоже. И жизнь. – Вздохнула. – Она здесь настоящая, понимаешь? Без всякого искусственного налёта, внешней шелухи! Без фальши! Здесь даже за большими деньгами не спрячешься! Всё на виду! – потёрла лоб. – Не то, что в Европе или у нас, Штатах! У вас, если людям хорошо, весело, – они смеются! Нет, – молча печалятся.

Лера подняла голову, взглянула на небо, вздохнула: – И всегда грустят! Эта вселенская русская грусть! – Вспомнила слова мэтра Доминика Биноша. – Грустят о том, чего нет, и не было никогда!

Валерий с новым интересом взглянул на неё.