Утром следующего дня позвонила Линке. Степаныч пришел в себя, прогнозы положительные, готовят к операции. И меня, всегда держащуюся, все-таки сжало на постели, когда я услышала глухой, неверный, слабый, но такой знакомый голос Степаныча в трубке «Я-я-н…а… Ян-на…». Сжало и скрутило до боли под хлопковой простыней и швырнуло на сторону кровати Эмина, который тихо, чтобы не разбудить, захлопнул за собой входную дверь пятнадцать минут назад.

Сжалась на его половине постели, подавляя всхлипы и слушая преувеличенно бодрый дрожащий Линкин голос, вещающий, что все хорошо, Степаныч ее узнает, все понимает, говорит плохо пока, но это же пока…

— Да не реви ты, дура! — в сердцах бросила она и расплакалась.

— Сама дура, — сквозь слезы рассмеялась я. Нужно взять в руки. Нельзя. Не сейчас. — Чего, Шрек, синяки у тебя сошли? Не шугаешь медперсонал мордой лица?

— Ой, я их настолько задолбала, что по ходу у меня новые синяки скоро появятся! — Рассмеялась сестра. Облегченно. Тоже сквозь слезы. — Ян… спасибо… просто… я саму ему скажу потом, но сейчас… спасибо…

Я вжалась лицом в подушку Эмина, стискивая зубы и трубку у уха, задерживая дыхание и беря над собой контроль. А внутри на разрыв. Еще кошмарней, чем вчера, когда я приняла решение поехать к Марине. Чтобы он понял. А сейчас я говорю с сестрой, со Степанычем… с семьей. И он тоже моя семья. И внутри новый слом…

* * *

Поземка по шоссе, в салоне сигаретный дым, Эмин за рулем, тихо играют мои треки с телефона подсоединённого к мультемедиа. Как по заказу те, от которых ногтями себе в лицо хочется. Задают настроение, но рука не тянется переключить. Пальцы скрючивает от одной только мысли, потому что так… легче погружаться в ад. Вторая по счету сигарета. Он не любит, когда курю так часто, но сейчас молчит. Просто ведет машину, с непроницаемым лицом глядя вдаль.

— Эмин, — выдохнула дым, откидывая голову на сидении и прикрывая глаза. — Хотела на пару дней к сестре и отчиму…

— Пока нет. — Мягко и негромко перебил.

Он умеет это. Перебивать вот так. Мягко и негромко. Я прикрыла глаза и сжала челюсть, выкидывая сигарету, слыша тихое жужжание его опускаемого стекла. Щелчок его зажигалки, затяжка.

Прикусила губу до боли, отворачиваюсь к окну, невидяще глядя на подлесок недалеко от трассы. Утерла влажные дорожки на щеках, которые холодил зимний сквозняк из приоткрытого окна. Прикусила губу сильнее, до солоноватого привкуса крови в вязкой слюне. Боль отрезвила, слегка и не сразу, но отрезвила. Впереди еще один ад, и мне нужно пройти. Ради него.

До кладбища в молчании, до Маринкиной могилы тоже.

— Ну, привет, подруга, — слабо улыбнулась я, вытирая снег с Маринкиного надгробия и задерживая холодные не от снега пальцы на дате ее смерти.

Год назад поставила мраморный памятник с высеченной в камне ее фотографией, а он как-то… выцвел, что ли. Заменить надо на нормальный.

Красные розы у ее надгробия. Она любила эти цветы, любила все красивое. Да нет, не так. Она любила все, что было вокруг нее. Человек абсолютно чистый, без намека на внутреннюю агрессию. Почему-то именно таких жизнь любит бить особенно жестоко. Ей восемнадцать было, когда ее похоронили.

Бросила взгляд на угол ограды, там, где стоял Эмин. Я тоже там стояла, когда ее хоронили. Мне было шестнадцать и я тогда поняла правила игры и стратификацию общества. Когда приехала на похороны Маринки все поняла, до этого еще нетвердо уверена была, а когда ее гроб опустили в яму очень ясно все поняла.

Порыв холодного ветра швырнул на меня пригорошню снега.

— Запахнись. — Его ровный, негромкий голос в тишине кладбища. — Пожалуйста.

Руки сами застегнули куртку, когда я смотрела на ее лицо. Внутри… херово. Всегда херово. Почти десять лет прошло. Да хоть двадцать, чувство будет одно и то же.

Молча обратно к машине. Курим в салоне, я тону в трясине, он молчит. Он знает. Он уже понял что это неспроста и знает, что касаться сейчас нельзя. Воздух травится тем, что занова засывает изнутри. Усмехнулась, страхивая пепел в окно и он начал выезжать с парковки.

Пасмурно на улице, начинает идти снег, шоссе почти пустое. Третья сигарета. У обоих.

— Ты же знаешь, что я из детдома? — я сказала это без подготовки, иначе оттягивать так и буду, пока до дома не доедем. А потом и вовсе не скажу.

— Да. — Он не отрывал взгляда от дороги, лицо непроницаемо.

— Наш был не самым худшим. — Выкинула сигарету и закрыла окно, задумчиво наблюдая за пролетающей вдали от дороги лесополосой. — Точнее в период лихих и двухтысячных он мало чем отличался от остальных, потом руководство сменилось… Мне вообще несмотря на периодически лютый пиздец странно везет на хороших людей. Может компенсация такая от жизни, хер знает… В общем, директор, Инна Ильинична, была в самом положительном смысле слова больна детдомом и нами. Мы учились в общеобразовательной школе вместе с домашними детишками, которым в голову вбивалось, что учиться с детдомовскими это нормально и сторониться и обижать нас нельзя. Снова здесь стоит отвесить поклон Инне Ильиничне и большей части руководства, которые без преувеличения клали себя на жертвенный алтарь в угоду труднодостижимой мечте — сделать из нас, рудиментов общества, людей. Не достойных и великих, хотя бы просто людей, по минимуму морально ущербных. Второй, третий класс, четвертый перепрыгнули, оказавшись в пятом, жизнь потихоньку стабилизировалась в обществе и общими усилиями и в детдоме улучшалась. Были, разумеется, неприятные эпизоды с теми, кто попадал туда уже подростковом возрасте и вносили смуту. Легкие и тяжелые наркотики, секс… но это пресекалось, не успев переродится в пандемию. Не всегда, конечно, вовремя получалось… Самое худшее, когда малых в это втягивали. Иногда даже не заботясь о том, чтобы на уши навешать. Против их воли. Насильно. Это было самое худшее… Ты знал, что есть конченные дети и подростки из которых потом вырастают конченные люди, делающие… еще более страшные вещи?.. Этих уебков пресекали воспитатели, психологи, врачи. При их провале в воспитательный процесс вступали старшаки… — Мрачно усмехнулась, чувствуя, как начали немного неметь ладони, все еще помнящие, как именно надо затягивать полотенце на шеях тварей под тобой, — а при их бессилии, конченных переводили туда, где их порывы либо органично вписывались в общую тенденцию мрачной динамики, то бишь зоны малолеток, либо ими начинали заниматься быстро формировавшиеся органы опеки… — Я перевела дыхание, прикрыв глаза. — Эмин, я курить хочу, у меня кончились.

Он молча протянул мне пачку сигарет. Я и он молчали. Эмин спокойно вел машину, я травила кровь никотином, чувствуя как натягиваются нервы, но раз начала, то поздно отступать, нужно заканчивать. Нужно, наконец, сказать это вслух. Он поймет. Он должен понять. Я не смогу по другому это до него донести.

Сигарета была скурена почти до половины, тишина в салоне не давила совсем, наоборот, словно бы незримо окутывала спокойствием.

— Двадцать шестого марта в детдоме появилась моя Маринка Лебедева. — Я слабо усмехнулась, выкидывая сигарету и прикрывая окно, но не до конца. Откинулась на сидении и прикрыла глаза, пытаясь воспроизвести в памяти вечно улыбающееся Маринкино лицо. — Пресловутый лучик света, знаешь. Ей было пятнадцать и ее история была как сотни других — родители пили и их лишили родительских прав. Маринка ворвалась вихрем, смехом и вообще бесконечным позитивом. У нее все всегда было хорошо. Искренне хорошо и все вокруг нее как будто пропитывалась теплом. Маринка была прекрасна. Нет, она была далеко не красавицей, вот прямо совсем, но это как-то терялось, что ли… Знаешь, вот есть такие люди… Правда, вроде совсем не красивы внешне, а про это сразу забываешь, потому что они такие… м-м, не могу слова подобрать… Лебедева была старше меня и в том возрасте разница в два года, как правило, всегда играла роль, но мы были близки. Я ее понимала. Она смеялась часто, но я знала, когда это скорее… для отвода глаз. Там внутри у нее что-то ломается, она виду не подает, шутит и улыбается. У меня так же. Только я не улыбаюсь, а бить начинаю, что бы не трогали, не подходили. Дашь в морду разок и все заебись, ломайся внутри дальше себе спокойно. Ну или там ножик в диван всадишь, тоже эффективно… — Я фыркнула, а он негромко кратко рассмеялся. Сглотнула, прикусывая губу. — На том и сошлись с ней, что внутри ломалось часто, пусть и реакции на это у нас разные… Просто… Просто чувствовали когда плохо. Это ценно очень, когда тебя понимают без слов, несмотря на твои маски. — Я замолчала на мгновение, сильнее прикусывая губу. — Я единственная, кто узнал истинную причину того, почему Маринка попала в детский дом. Я единственная, кто видела ее слезы и узнал почему… из-за чего она была вегетерианкой. — Мой голос дрогнул и сорвался, как и сердце. Я задержала дыхание и просительно потянулась его карману за сигаретами. Эмин на мгновение прикусил нижнюю губу, но промолчал. Он уже понял. Мои пальцы заледенели.

Зажигалка никак не хотела работать. Он протянул мне другую, подкурил мне сам, задержавшись взглядом на моем лице и начал сбрасывать скорость, перестраиваясь в крайнюю правую. Я отрицательно мотнула головой глядя ему в глаза и повернула лицо к окну. Эмин вернул автомобиль на среднюю полосу.

— Вот так я узнала значение слова каннибализм. — Сорвано выдохнула дым, стараясь держать себя, сосредоточенно глядя на проплывающую за окном лесопосадку. — Ее родители… они больные люди. И детей кормили. Правда не настолько больные, потому что дети не знали… Их даже выпустили после принудлечения… — Я затянулась почти до кашлевого рефлекса и снова прикрыла глаза. — Три года до Маринкиного выпуска мы были рядом. Мы обе знали, что после выпуска ей некуда будет идти — прописка у нее есть, а значит, квартира от государства ей не светит. Можно, конечно, было бы вступить в судебные тяжбы с государством, но, во-первых это деньги, которые тогда неоткуда было взять, во-вторых это время, а еще нужно будет где-то жить. Инна Ильинична, сотни раз уже проходившая через это, когда выпускники детдома не желали возвращаться домой, отметала любой наш вариант. Ну, не из вредности или еще что… просто она знала систему и опыт у нее был… Там вообще херня полная случилась. В институт Маринка поступила, вроде место в общаге обещали, у нее приоритет как у детдомовской, потом какая-то херня с баллами, типа ошибочно насчитали и отказ в поступлении, видно кому-то сильно на бюджет надо было, а волна вступительных уже прошла и… И Маринка смирилась. Приняла факт, что единственное место, куда она сможет вернуться это ее дом. Клятвенно обещала мне, что найдет работу, начнет откладывать деньги и к моему выпуску у нее будет жилплощадь, пусть и съемная, но отдельная от этих… Говорила какие-то глупости, что я смогу у нее пожить, пока себе квартиру буду выбивать… Перед ее выпуском я пробовала с ней поговорить, а она отмахивалась… Блядь, ну куда вот она собиралась… ну куда, сука… — Я прикрыла ладонью глаза, стискивая зубы и подавляя истерику. Он уже протянул ко мне руку, но я снова отрицательно помотала головой, почти полностью взяв себя под контроль. — А спустя два месяца ее нашли повешенной на кухне дома родителей. Тогда мне казалось, что это самое страшное, но потом я случайно подслушала разговор психолога и директора, где они говорили, что как ни старайся, а девяносто процентов детдомовцев не имеют нормальной жизни. Либо обрекают себя и своих детей на повтор, либо так же как Маринка… Я тогда… я умоляла Инну Ильиничну взять меня туда, на похороны… Блядь, Эмин, не столько потому что проводить, сколь потому что… я хотела ее тело увидеть… что целое…

— Целое? — едва слышно шепнул он, напряженно глядя на дорогу.

— Она три дня в петле… начала разлагаться… думаю, только поэтому целое, — я рассмеялась и сбито заскулила сжимаясь на сидении.

Эмин резко свернул в сторону обочины, едва не спровоцировав аварию. Остановил машину и рванул меня на себя, вдавливая мое лицо себе в плечо и крепко обнимая за плечи. Я чувствовала, как у него так же учащенно бьется сердце и старалась унять дрожь в теле. Не знаю, сколько мы так просидели.

Ткань его свитера на плече намокла от моих дурацких бессмысленных слез. Осталось самое важное. Самые нужное. Ради чего я и начала рассказывать.

— Эмин… — сипло, глухо, совсем не своим голосом начала я, сжав ледяными пальцами ткань на его груди. — Это… их не задушили…. Это паноптикум. И у тебя такой же. Только под тоннами бабла и пафоса. А уроды те же. И я не смогу, если теб… бля-я-ядь… — не сдержала сломленный всхлип, не смогла окончить, потому что разум утонул в смердящих водах ужаса.

— С моей могильной плиты ты снег вытирать не будешь, — очень тихо, но твердо, безапелляционно мне в висок, словно снайперская пуля. И шепотом сказал как отрезал, — я клянусь тебе в этом. — Переводит дыхание и ровнее добавляет, — скорее ты вот как-нибудь доведешь меня и это я с твоего надгробия снег смахивать буду.

Я истерично хихикнула и несильно прикусила его плечо. Он на мгновение сильнее сжал меня в объятиях и расслабил руки, позволяя отстранится. Но не далеко. Перехватила его плечо, прикусывая губу и не отстраняясь окончательно, чтобы сесть на своем сидении. Он непонимающее смотрел в мои глаза. И я едва слышно прошептала:

— Я тебя люблю. Слышишь? Люблю.

Эмин прикусил губу задерживая дыхание и глядя на меня с мучением. Будто я сказала что-то, чего он не знал, что-то страшное. Прикрыл на мгновение глаза, подавляя себя и посмотрел на меня уже почти ровно.

— Я сказал тебе, что к семье пока не поедешь. — Эмин сделал недлинную паузу, глубоко вдохнул и продолжил, твердо глядя мне в глаза. — Давид в Берлине, вернется в Москву через неделю, только тогда поедешь. Город большой, утырков много, он о тебе позаботится от и до, у меня на душе спокойно будет. Потерпи неделю. Давид сейчас решает нюансы с переводом твоего отчима в Берлинскую клинику на следующую операцию. С утра я разговаривал с лечащим врачом, они должны стабилизировать его состояние до допустимого, чтобы беспрепятственно транспортировать его и доставить в больницу уже готовым к операции. Паспорт сестре послезавтра сделают. Тебе тоже.

Смотрела в его глаза, загоняя назад то, что рвалось со дна. Слабость. Бессилие. Желание зареветь и сжаться.

Он усмехнулся, невесело. И негромко продолжил:

— Это не благородство.

Тихо рассеялась, переплетая наши пальцы. Он посмотрел на них.

— Я хотел сказать тебе это в середине весны, когда с делами бы разгрузился. — Перевел взгляд мне в глаза и улыбнулся уголками губ. Свободной рукой потянулся и заправил прядь волос за ухо, огладив пальцем скулу и задержав палец на ней. — Но скажу сейчас. Выходи за меня, Ян.

Душа, нутро, сознание в срыв, внутри все сжалось до боли, отчетливой, тяжелой, страшной. Высвободила руку и дрожащими холодными пальцами огладила его щеку, чувствуя как упоительно кожу кольнула щетина.

— Я за тебя душу продам, Асаев. — Выдохнула совсем негромко, тверже прижав ладонь к его лицу, подсказывая, что это не слова. Это решение.

Он смотрел в мои глаза. Ответ был очевиден. И на дне карих глаз не было ни радости, ни успокоившейся тревоги. Там было эхо боли. Он притянул меня к себе, срывая мне всхлип, сжимая в объятиях, положил подбородок на макушку и тихо выдохнул:

— Я последний кто этого стоит.

И я взвыла. По животному. Отчаянно и сдавленно, протестующе вжимаясь в него и впервые в жизни ни в силах подавить себя. Потому что он единственный кто этого стоит. И единственный, кто этого никогда не примет. Потому и стоит.

* * *

— … и нанять сомелье, высшая школа, международный сертификат, идеальные рекомендации, внушительный опыт работы, включая заморские рестораны, один даже с мишленовской регалией. Да и так парень адекватный очень, сознательный, гарантирую, что проблем с ним не возникнет по части отношения к работе. Он предложил пробную дегустацию, сегодня после закрытия потестим и… вот. Можно я его найму? — спросила я у Эмина Амировича в десять утра в кабинете в его банке.

— Надо — найми, чего спрашиваешь. — Не отрывая взгляд от экрана ноута перед собой сказал он.

— В смысле, чего я спрашиваю? — Я рассматривала гельлак на ногтях, думая, что не мешало бы на коррекцию записаться. Надо посмотреть в планере, когда у меня там свободный вечер. Хотя… Подняла взгляд на Асаева и с грустью заключила, что вот теперь мой планер, надо у него уточнить, когда у меня свободный вечер. — Чего спрашиваю… Ресторан-то твой.

— Я похож на ресторатора? — Эмин скептично приподнял бровь, не отводя взгляда от ноута.

— Если что, ты и на банкира не очень-то похож. — Честно сказала я, задумчиво разглядывая сосредоточенную кавказскую морду, быстро что-то чиркающую в бесчисленных бумагах перед собой, сверяясь с экраном. — Но тут и мышь без твоего разрешения не пукнет. Поэтому я и спрашиваю. Можно пукнуть?

Асаев едва заметно улыбнулся уголком губ, но тут же снова принял вид невьебенно важный и деловой, бросив перед этим на меня одобрительный взгляд.

— Ян, для чего мне «Инконтро» ты знаешь. Вы там хоть оргии устраивайте, но мои встречи чтобы на уровне были, остальное не ебет. Ты в оргиях не участвуешь, если что.

— Да, Эмин Амирович. — Кивнула я, поднимаясь с кресла перед его столом и подхватывая пальто со спинки. — Разрешите идти?

— Минет сделаешь и иди. — Эмин хлопнул крышкой ноутбука и откинулся на спинку кресла, кинув взгляд на часы и переводя взгляд на фыркнувшую меня.

В карих глазах искушение, на губах полуулыбка, он развернул кресло к проходу, расслабленно разваливаясь на сидении, и чуть склонил голову, прикусывая губу, и подогревая мою кровь взглядом.

— Ну, на сомелье я еще не насасывала, но чего только не сделаешь ради бизнеса, причем твоего. — Посмотрев на свои наручные часы и отметив, что в принципе, минут двадцать у меня есть, бросила сумку с пальто на кресло и направилась к нему. — Ладно уж, заголяйся.

— А, нэ, астанавис, жэнщина. — Бесящий меня жест поднятой ладони, и его взгляд на сработавшее напоминание на его мобильном, лежащем у ноутбука. — Чуть не забыл, мне уже в другом месте быть надо. Ладно, просто так сомелье нанимай, я сегодня добрый. — Эмин пробежался взглядом по бумагам на столе и быстро начал их раскладывать на стопки. — Это мне… это дебилам… это другим дебилам… это идиотам… это тормозам… так, это мое. Это Гужиеву. Это Соломину. Это тупым. Это Казакову. Это… кому?.. Ахметову. — Расфасовал в мгновение ока бумаги на стопки и бросил на меня взгляд, — чего стоишь? Сказал же, можешь не отсасывать, иди с миром.

— Вот спасибо, вот уважили Эмин Амирович. Дай вам боже здоровьица! — Не скрывая разочарования, выдохнула я, разглядывая его молниеносно вошедшего в свой рабочий ритм. И ставшего еще более сексуальным. Присела на край его стола и с грустью вздохнула.

— Я атеист. — Эмин не сильно, но с оттяжкой шлепнул мне по ягодице, заставляя встать, чтобы он взял пару листов, на которые я не заметив села.

Задержал взгляд на моей заднице и шлепнул еще раз, но уже с другим подтекстом. Я фыркнула и склонившись быстро и с наслаждением облизала его улыбающиеся губы.

— Тебе уже надо ехать? Прямо вот сейчас да? — выдохнула, обнимая за шею, падая ему на колени и елозя ягодицами по паху, щекоча дыханием его губы. — Вот прямо десяти минут нет совсем? Я уложусь, честно. Асаев? Чего ты подвис?

— Нэ могу, жэнщина, прасти. — На мгновение прикусил мне нижнюю губу и провел по ней языком. Мягко подталкивая, заставляя встать. — Ночью спать не дам, так что сильно на дегустацию не налягай.

Я разочарованно простонала, послушно направляясь за своими вещами. Он нагнал меня на выходе из банка, кивнул ожидающему меня у машины Аслану, перехватил меня за локоть, дернул на себя и хорошенько так трахнув языком направился к танку в отдалении, оставив меня угрюмо смотреть ему вслед.

Время до вечера в ресте тянулось долго, наконец, пролебезив перед последними гостями и едва сдерживаясь от того, чтобы не дать им пинка для скорости, мы закрыли ресторан и начали дегустацию. Как и полагается, сомелье хреначил нам бокалы с разнообразным алкоголем и рекомендации, что бухается с каким блюдом. Повара и халдеи быстро все записали, задали для виду пару десятков вопросов и официоз был окончен, дело плавно перетекало в ожидаемую с утра попойку.

Только ненадолго. Позвонил Эмин Амирович и сказал накрыть ему поляну на две морды. Без особых изысков, так, легкий закусон и алкашку нормальную.

Быстро коллективно исполнили наказ Асаева и я отпустила остальных, не жаждущих того, чтобы криминальный владелец узрел персонал подбуханным, и пошла с поварами клюкаться на кухню. В смысле дегустировать и ждать, вдруг Эмин Амирович изволит требовать всяких явств. Ангелина отправилась пастись у кабинета. Сука.

Эмин Амирович прибыл через полчаса. Его гостя я узнала. Линар, кажется. Тот, что левое бабло нашел.

Они засели в кабинете. Мы с поварами мирно трепались на кухне, делились ресторанными байками и с видом ценителей накидывались элитным бухлишком, когда аки востроногая лань прискакала Ангелина и попросила еще капрезе, а то там все сожрали и требовали добавки.

Леша пошел кулинарить, мы с Витей на столе раздачи дегустировали дальше.

Я смотрела на Ангелину, образцово застывшую у дверей, аки статуя без причинного места, и она меня выбешивала.

— Там все нормально идет? — спокойно спросила я с непроницаемым лицом, внимательно отслеживая ее реакции.

— Да, Яна Алексеева. — Отозвалась она.

Голос, поведение, мимика все ровное. Вежливая, все осознает, все понимает. Ты гля, прямо приебаться вообще не к чему, и это бесит еще больше. Я чокнулась бокалом с Витей и опрокинула в себя. Вот сучка, а.

Нет, я и не сомневаюсь, что все и так все знали. Сменился владелец, притащил свою управляющую, в новый год трахнул вот тут прямо, где мы сейчас с Витей бухаем. Владелец взглядом объясняет лицам с первичными мужскими половыми признаками, что смотреть на управляющую можно только мельком и без всяких посягательств, частенько забирает с работы — перфекто, тут даже додумывать ничего не надо. Вот теперь криминальные пирушки обслуживает не управляющая, но с работы он ее забирает, наверняка у них уже все серьезно. Но персонал «Инконтро» был тренированный и выдрессированный, и если они и шептались (а они точно это делали), то абсолютно незаметно для меня. Именно это и послужило основой того, что я особо не зверствовала, когда бывали моменты профессиональных проебов. Опоздания (только незначительные), путания в позициях меню (торопливо исправляющиеся), легкий налет пыли за большим аквариумом в малом зале (Валера торопливо побежал за тряпкой, как только я перевела на него взгляд). Все всё знали. Но я не была тираном, требуя свыше их обязанностей, поэтому они мыли мне кости уважительно за глаза, не устраивая дерьмовых интриг, даже когда появился повод в виде смены положений и я была только управляющей, а порхала над Асаевской сворой теперь Ангелиночка. Может персонал и ждал классической мыльной оперы что я ее грызть буду, но дурой я никогда не была, и хоть меня выворачивало от ревности, себя я контролировала… Определенно наш роман с Асаевым считали скучным и неперспективным в плане сплетен. Потому что Ангелина не дура, я не стерва, а имя Асаева вообще старались всуе не поминать. И меня это устраивало. Вот смотрю на Ангелину, забирающую капрезе, сдерживаю себя от того, чтобы лицо у меня не перекосилось и напоминаю себе, что меня все устраивает, рядом тусуются два повара, и нельзя давать реакций для базиса сплетен и жарких додумываний. Мужики вообще иногда хуже баб. Поэтому никаких реакций, нас все устраивает, Яна, все устраивает. Хоть бы она на лестнице ебнулась…

Они закончили через двадцать минут. На выходе мы с Эмином чуть задержались, он подозвал Ангелину, ему позвонили, он отклонил звонок и сказал ей чтобы она завтра вечером тоже на работе была. А потом уже мне смилостивились сообщить, что Эмину Амировичу нужно на завтра стол накрыть на четыре персоны.

Внутри взрыв злости, но я позволила себе лишь приподнять бровь, однако криминальная свинья уже отвернулся и пошел на выход из ресторана и мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

В салоне автомобиля тихо играла музыка, молчаливый Аслан выезжал с парковки. Я сидела на заднем сидении рядом с Эмином, поставив локоть на дверь и подпирая пальцами висок разглядывала профиль Асаева. Раздражающий меня с каждой секундой все больше.

Алкоголь играл в крови, играл моим настроением, бросая сразу в две крайности.

Одна из них — он безусловно сексуален. Он всегда сексуален когда… вот так. Тело расслабленно, голос негромкий, но очень серьезный. Нет междометий, нет пауз на поиск слов — он инструктирует сейчас. Глаза чуть-чуть, едва заметно прищурены, сосредоточенный взгляд в водительский подголовник перед собой, пальцы правой руки на сидении между нами, расслаблены, и указательный едва заметно постукивает по коже сидения. Видела много раз. Обычно ноготь по грани бокала. Я вдруг поняла, что это не привычка, это… точка. Подбор варианта, просчет всех последствий, и отметание этого варианта как непригодного, неподходящего, невыгодного. Точка. Следующий вариант. Седьмой. Точка. Восьмой, девятый… при этом не прерывается ни на секунду, голос так же ровный, так же четкий, будто читает по тексту, а в глазах отражается, что его мысли это безудержный бурлящий поток — десятый вариант, одиннадцатый, двенадцатый… Палец замер. Он прищурился и на секунду замолчал. Вариант найден. И уже идеально просчитан. Интонация чуть изменена — серьезнее, слова четче. Это уже приказ. Как и что сделать. А у меня в ассоциациях немедленно возникло то утро, когда он координировал меня в банке. А перед этим остальных. Сейчас тон тот же. Ровный, безукоризненный, слова без пауз. Это заводит нереально.

Но эстет во мне сегодня подбухнул и готов был сердобольно уступить место бабским загонам. А именно — я скользила взглядом по нему, так же расслабленно сидящему рядом, в распахнутом черном пальто, темно-синей рубашке, отглаженных брюках и начищенных туфлях до блеска, что прямо-таки заставляло моего эстета восторженно повизгивать. И понимать, что вот не одной мне это может нравиться. Он вообще не может не нравится, пока прессовать на начинает. В нем чувствуется горячая кровь, бесспорный патриархат, абсолютный авторитаризм, основанный на безукоризненной логике, неукротимой силе и физической и моральной, и готовности всегда и во всем взять на себя только ведущую роль и абсолютно все последствия за нее. В нем есть безопасность, надежность и живая, такая истинно мужская терпкая и твердая энергетика. Это чувствуется. За скупой мимикой, за глубоким, низким, всегда ровным и негромким голосом, чувствуется в ровном карем пламени глаз, который может как и отогреть так и сжечь к чертям, в зависимости от того, что ты из себя представляешь, когда смотришь ему в глаза.

В нем чувствуется сила и авторитарность. Не потому что он так себя ставит. Потому что он координирует, потому что истинно просчитывает все и сразу, мыслит воистину масштабно и всеохватывающе. Потому что он очень умен. Он читает по лицу, по мимике, по каждому движению, по мысли, которая только зародиться должна. Это не интуиция, это дохуя знаний, это безукоризненная логика. О жизни и о людях. Это глубина. Он сразу в омут с головой и любые поверхностные течения, по которым идет большинство для него давно прозрачны и так предсказуемы, потому что его кайф это только хард.

Я смотрю на него и понимаю, что это идеально. Что он не может, сука, не может не нравится, если ты находишься в зоне его интереса и ты женского пола. Вот не может. Поплывешь, как бы не сопротивлялась. Я вот поплыла, хотя стойко это сопротивлялась потому что все видела и все понимала. Капитально поплыла. А еще есть Ангелиночка. И она тоже вот не дура. Сообразительная, безукоризненно работающая сучка, и она постоянно крутится там. А ему нравятся умные и исполнительные. А еще она достаточно симпатичная. Блять, ну пиздец просто. Но прежде чем я успела себя накрутить, Эмин закончил звонок и кинул на меня взгляд:

— Что? — голос негромкий, немного раздраженный. Вызывающий то же самое.

Я только хотела ответить, как ему снова позвонили и опять разговор на басурманском.

— Ну, конечно, ради Ангелиночки вот можно отклонить, а я могу и подождать, — недовольно фыркнула, доставая из кармана сигареты и чувствуя его убийственный взгляд.

Вот понимала, что меня заносит, что вообще это глупо. Но алкоголь в крови слегка ослабил тормоза и хорошо так напитывал патологическую ревность. А если брать вообще, то что, собственно, не так я сказала? Правда же. Еще и ей сначала сообщил о своей встрече, а потом только мне. Сначала ей. Разумеется, а то без Ангелиночки же все развалится, бизнес под откос пойдет! Криминальная война начнется, если она шебуршать салфетками вокруг него завтра не будет!

Раздраженно повернулась к Асаеву. Он, даже не глядя на меня, упреждающе поднял ладонь руки. Прищурено смотрела на крепкие длинные пальцы. Жест какой-то… как для псов своих. Совсем что ли не соображает?.. Я только собиралась укусить его за руку, но в мой расслабленный алкоголем творческий порыв ударила ассоциация. Будет безмолвный взрыв. Осколки. Снова. Я больше не хочу. После того, что он рассказал, после того, что я рассказала, я этого не хочу… Тем более из-за какой-то Ангелины. Вот всралась она мне вообще!

Смотрела на ровный профиль Эмина и понимала, что вот из-за нее не хочу его доводить. По крайней мере сейчас. Вон мужик дела решает во третьем часу ночи, ему сейчас не до разборок. И тут за потоком слов на басурманском я услышала милое сердцу жесткое и безапелляционное «арбайтен». Все, прощай крыша.

Я выкинула сигарету, а он начал опускать ладонь, но я перехватила его кисть. Эмин перевел на меня взгляд аккурат в тот момент, когда я, улыбаясь и глядя ему в глаза, медленно провела языком от основания ладони выше, с нажимом по среднему пальцу и мягко накрыла его губами. Он аж сбился на полуслове, не отпуская взглядом мои губы, медленно скользящие по его среднему пальцу. Почти до основания, которое я слегка прикусила, чувствуя как разгорается внутри жар напитывающийся томлением зарождающимся в его глазах.

Языком с нажимом на тыльную сторону пальца и вакуум во рту, а кончиками пальцев свободной от его кисти руки пробежалась по его паху. Одновременно совсем однозначно делая движение вперед и надавливая языком на его палец. На его губах едва заметная полуулыбка, палец проводит мне по языку, ногтем по кончику.

И это подожгло. И подожгло сильнее, когда он перевел взгляд в затылок Аслана за рулем, отвел телефон от уха и негромко быстро что-то приказал.

Мобильный снова прижат к его левому уху, мягко высвобождает правую, с несильным нажимом скользнув мне ногтем по языку. Но теряюсь я не от этого, а от того, что поняла, что именно Эмин сказал Аслану — тот отвернул зеркало заднего вида так, что при всем желании не мог видеть заднее сидение. И свернул на объездную, так до дома втрое дальше.

И меня уже без всяких вариантов вернуться к рациональности добил краткий жест Эмина, требующий придвинуться ближе и положить голову ему на плечо. Чтобы слышал дыхание.

Придвинулась. Левой рукой он так же держал телефон у уха, правой сжал мое колено и повел так, чтобы перекинула через его ногу. В горле пересохло, когда его ладонь медленно пошла по моей ноге от колена в вверх, по бедру, сдвигая ткань платья, уходя на внутреннюю сторону бедра, и отстранив от капрона чулок пальцы уперся во вторую ногу, подсказывая развести шире.

И выдохнула ему в шею, когда почувствовала нажим подушечками его пальцев на кружево моего нижнего белья. Пробный, аккуратный нажим, чуть усилившийся, пославший в мой выдох краткую заминку, когда ткань безнадежно намокла, а из низа живота начала разливаться горячеющая тяжесть по суженным сосудам.

А он все так же по телефону, голос негромкий, серьезный, на губах полуулыбка, глаза полуприкрыты. И пальцы сдвигают ткань, касаясь жестче, причиняя дискомфорт. Вздрогнула, рефлекторно задержала на миллисекунду вдох, и он тут же ослабил нажим, и уже касался легко, почти поверхностно, разжигая пламя в крови без следа стершее даже эхо дискомфорта.

Коснулась языком кожи его шеи. Обоняние уловило слабый аромат нероли с легкой горечью и свежестью его парфюма. Опьянило.

Он закончил звонок, чуть подался вперед, убирая телефон в карман и снова негромкий приказ Аслану, прибавившему музыку в салоне до максимума.

Эмин повернул ко мне лицо. В глазах неизбежность, губы полуулыбаются, нажим пальцев жестче и палец внутрь, сорвавший во мне тормоза, горячей волной безусловного удовольствия пронесшегося под кожей, сорвавшего с моих губ стон. И он прильнул поцелуем. Язык скользнул по зубам, надавил на мой и… второй палец. Тело выгнуло на сидении от потока истомы огненной тяжестью пронесшейся по каждой клеточке. В поисках хоть чего-то земного, хоть чего-то, за что можно было зацепиться, когда мышцы немели от силы горячего безумия в душе и теле становящегося громче от каждого движения его пальцев, обняла за шею. Укусила несильно, сорвано выдыхая, и вжимаясь в него насколько позволяло положение. А он внезапно убрал руку, заставив мгновенно терять силу наслаждение в венах и я возмущенно вскинула голову. Рассмеялся мне в губы и, перехватив за плечо, дернул на себя, заставляя сесть сверху, прижаться к его паху.

— Эмин, нет… — прикусила губу, прижавшись лбом к его лбу и смешивая наше горячее дыхание. Обхватила руками его голову и невольно вздрогнула когда его пальцы с силой стиснули ягодицы.

— Да, Яна. — Он подался вперед проводя горячим языком по моим пересохшим губам и одновременно снимая с моих плеч куртку.

Но я еще была здесь. В машине, которую вел Аслан. И даже упоительные биты, вплетающиеся в полумрак черного салона не стирали грань на которой я балансировала. Не стирали с трудом. Потому что Эмин, отбросив куртку на сидение рядом, снова откинулся на спинку и сел ниже, одновременно запуская руки под мягкий креп платья, ногтями по животу и выше, чтобы сжать грудь. И слегка двинуть бедрами вверх, заявляя, что компромисса не будет. Здесь и сейчас. Прямо сейчас. Сорвав меня с грани прищуренным взглядом в котором было уже не искушение, в котором было откровенное желание вызывающее во мне жадный отклик.

Губы в губы, дыхание сорванное, огонь по венам. Сжимает грудь сильнее, обрывая сердце, разум, душу. Дикий, тяжелый, неукротимый импульс под кожей в разум сметающим ударом, стирая все грани мира. Обняла его за голову, вжимаясь сильнее в его тело, с упоение, с алчностью пила жесткие поцелуи. Теснее вжимаясь в его пах, подаваясь вперед по эрекции, заставляя его прикусить мне губу, потому что он тоже уже за гранью. И возвращаться не хочет. И не нужно.

Отстранил на мгновение, левая рука стискивает мой подбородок, заставляя вглядеться в горячий бушующий мрак в карих глазах, пальцы правой растягивают ремень. Несколько секунд, томительных и убивающих тратиться чтобы сдвинуть раздражающую кожу ткань одежды, его и моей. Подскасзка приподняться над его бедрами, касается, и стискивает мой подбородок почти до боли, когда я медленно опускаюсь на него сверху. В его глазах поволока, губы спаяны, чтобы не выдать. Что?.. Стона? Слова? Собственного слома?.. Секундная мысль потонула в хаосе, воцарившемся в моем сознании, требующем начать двигаться на нем. Но я замерла, убиваемая пламенем внизу живота и убиваемая гораздо вернее наслаждением насыщающим его глаза.

Пальцы левой руки отпустили подбородок и надавили мне на бедро, вынуждая сесть на нем еще ниже. Еще глубже. До предела. И не удержать стона от яркого, до искр перед глазами, распирающего до онемения чувства, пославшего свинцовую тяжесть в ноги и дрожь в тело.

Подалась вперед, обхватывая неверными руками подголовник за ним. Слегка прикусил грудь сквозь ткань платья и надавил пальцами на мои бедра, когда слегка приподнялась на нем. Не так. Надо по другому. Вжаться теснее, наплевать, что жарко и воздуха не хватает, двигаться не вверх, а вперед, чтобы меня просто крыло изнутри. И крыло. Почти не отрываясь от его тела, ритмично быстро вперед, сгорая от каждого движения, от тесноты, от жара, отдающего эхом внутри. Неудобно, мышцы ног и рук напряжены до предела Неудобно, но остановитьсясейчас выше человеческих возможностей. Опустив голову, выдыхаю ему куда-то в висок, сходя с ума не только от того, как быстро полнятся вены горячим свинцом от каждого движения, но и от того, насколько горячо его учащенное дыхание, прожигающее ткань платья на груди.

Подсказывает быстрее и я чувствую, как впереди маячит два предела. Один тот, достигнув которого я, скорее всего сдохну, потому что уже каждый миг на нем схож с оргазмом, а другой предел — грань выносливости напряженного донельзя тела, и лучше действительно сдохнуть, чем его достигнуть раньше первого.

Эмин снова укусил, напитывая огнем стягивающее в преддверии срыва эхо волны в теле, отпустил мои бедра, медленно подался вперед, чтобы перехватить щиколотки и положить на свои широко разведенные колени. Ритм почти срывается, и я чувствую проступающее сквозь горячий хаос разума отчаяние, потому что тело подводит, оно на грани. И внутри все тоже почти уже на грани, почти стянуто, почти на пороге… И он резко, ударом снизу подался вверх одновременно с силой нажав руками мне на бедра, заставляя просесть на нем максимально возможно.

Это молниеносно швырнуло к первой грани. Вышвырнуло за нее почти болью, почти безумием. Да нет, не почти. Безумием до боли. От мощи взрыва, разметавшего во мне меня до структурных единиц, стало почти физически больно. Мышцы сковало, по телу дрожь от невыносимого ада, разрывающего вены паралитическим огнем наслаждения, разум горячей тьмой. Уткнулась лицом в его шею, чувствуя как мышцы выворачивает сход взрывной волны, стершей из разума три его остаточных движения. Эмин задержал дыхание и надавил мне на живот. Подалась назад с трудом, еще скованная сходом оргазма и почти в него вернувшаяся, когда увидела как он, вздрогнув, с силой стискивает челюсть, закрывая глаза, и как ведет головой вправо и вниз, рвано выдыхая сквозь зубы. А на пальцах его правой руки белесые, мерцающие в полумраке потеки. Эмин откинул голову на подголовник, глядя на меня сквозь ресницы. Дыхание восстанавливается медленно, мир возвращается тоже. Тяжело сидеть так, неудобно, а я не могу отвести взгляда от его отставленной на сидении руки.

Неверными пальцами потянулась, перехватила его кисть и повела ладонь к своему лицу. С трудом перевела взгляд в его глаза и коснулась языком чуть солоноватой кожи. Слизывая. И едва сдерживая себя от порыва вывести его на второй раунд, когда он, задержав дыхание, завороженно смотрел за движением моего языка по его пальцам, за онемевшими губами, сцеловывающими остатки. Перевел взгляд мне в глаза, с трудом сглотнул, и в его взгляде было все. Просто все. Сжал свободной рукой вырез платья и рывком дернул на себя, чтобы поцеловать губы, которые я медленно и с наслаждением облизывала.

Обняла за шею, тая под его легкими, острожными поцелуями, млея от поверхностного прикосновения языком, вбирающим свой собственный вкус. Отстранился, обнял одной рукой, второй прижимая за затылок к своему плечу, чуть повернул голову и хрипло, низко выдохнул на самое ухо:

— Только ради тебя сюда стоило ехать несмотря ни на что… — Легкое прикосновение горячих губ к моему виску, и у меня мурашки по рукам. Неохотно слезла с него, оправляя одежду и глядя на него застегивающего ремень и усмехнувшегося, — Казакову еще один фонд замучу в качестве благодарности…

— Все равно он козел. — Фыркнула я, позволяя перекинуть уже обе свои ноги через его колено и наслаждаясь легкими поглаживаниями его пальцев.

— Тебя отдавать он не хотел. — Взгляд лукав, поддается вперед, доставая из кармана сигареты с зажигалкой.

— Отдал же. — Пожала плечом, поддаваясь, когда притянул ближе и прижимаясь к руке, лежащей на моих коленях.

— А у него прямо выбор был. — Приоткрыл окно. Щелчок пальцами по дну пачки, сигарета в зубы, переброс пачки и она зажата между мизинцем и безымянным, а указательный щелкает зажигалкой зажатой в ладони. Полторы секунды действие, и я вдруг вспомнила тот день когда он держал меня на ноже. Молниеносное движение пальцев, чтобы перехватить за лезвие и подать мне оружие против себя. Следом в голове факт того, что он любитель покера. Лютый катала наверняка, с пальцами обращаться умеет. Причем во всех смыслах. Внизу живота стало тяжелеть, я усмехнулась, несильно прикусывая его за плечо. Эмин, улыбаясь, затянулся и медленно откинул голову на подлокотник, прикрывая глаза и протяжно выдыхая дым. — Выбора не было у него. У меня их деньги. И от меня зависит смогут ли они ими пользоваться беспрепятственно и оставлять себе солидные куски, которые должны были отстегивать полмиру, чтобы не трогали. Но когда я сказал, что мне нужна его управляющая чукча прямо весь на гавно изошел, правда, виду почти не подал. Это натолкнуло на определенные мысли…

— У нас ничего не было. — Твердо произнесла я, глядя в его ровный профиль.

— Я знаю. — Он фыркнул, приоткрывая глаза и скашивая на меня ироничный взгляд. — Понял еще до того, как спросил. Если бы было, Казаков бы не отдал, жадный он по части людей, которых своими считает… Дурной, блядь, ничему жизнь не учит. Вот вроде башка у него варит и двигаться он умеет хорошо, но очень много опасных моментов в характере. Доверие людям, стоит за них до последнего, прощает… Самые опасные вещи. Сгубившие не одну жизнь, но и целые империи. Хотя, тут стоит отдать должное, выбирать приближенных он умеет хорошо. Да, Яна Алексеевна? Ответственная ты моя… В коридоре меня чуть не изнасиловала, как чухнула что полкан там тащится навстречу. Хотя, по сути, ничего бы и не было, он тогда меня в лицо еще не знал. — Я угрюмо на него смотрела, Асаев хохотнул и затянулся. — Но видеть меня ему, разумеется, было все нежелательно. Особенно с учетом того, что я пришел к Казакову чтобы проинструктировать как его шакалов наебывать, в чистых деньгах купаться, сказал сколько это все будет стоить окончательно и принимал аванс, ну и расписывал как теперь людей будем кормить поразнообразнее и поинтереснее и… много чего еще. Нежелательно, чтобы царек видел как я шагаю по ресторану Казакова, а то, не дай боже, один к одному сложит, свору натравит и Влад Игорич снова отдыхать уедет, а я хороших откатов лишусь. Не критично, конечно, но все же… Так что ты молодец, Алексевна, бывшего рабовладельца спасла, мне хорошую перспективу прибыли сохранила. И Григорьев молодец, вовремя причапал, силушку твою богатырскую проявиться заставил. — Я убито покачала головой, жестом попросив сигарету и глубоко затянувшись медленно выдохнула, скептично глядя на усмехнувшегося Эмина. — Так что не гони на Казакова, он почти заплакал, когда я объявил, что вы вынуждены расстаться. Нормальный он. — Эмин затянулся в последний раз и выдохнув дым, закрыл окно. Положил руку на спинку сидения, вынуждая меня теснее придвинуться к нему и положить голову на плечо. — Потому и дальше не двигается, хотя предлагали не раз. И я предложил, когда рокировку вел… понимает, что ебануть нехуево может, когда у тебя определенные качества есть. Чем дальше, тем меньше людского, по другому никак.

— Ты же… дальше… — прикусила губу, глядя на его профиль.

— У меня ограничитель. — Задумчиво на меня посмотрел. — Всегда был. И раньше, и, слава богу, сейчас. Иногда проскакивает мысль, что отца застрелили не только из-за того, что он не скатился, шагнув выше… но и для того чтобы снять с нас… ограничитель. Молодые, борзые, краев не видели. Когда понимаешь, что можешь, всегда хочется еще большего. Отец бывал достаточно жестким, сейчас осознаю почему… Думаю, подарочек мне на день рождения организовали с двойным посылом. Много швали всегда было заинтересовано в том, что я умею и что еще смогу, если тоже швалью стану. Сейчас они заинтересованы в Давиде.

— Ты… к чему ведешь?.. — похолодев, я в ужасе смотрела в его лицо, а в голове стучало «мне нельзя, я его тормозить перестану». «Тормозить перестану». «Снять ограничитель». «Заинтересованы в Давиде». — Эмин, блядь…

— Я же велел не смотреть НТВ, жэнщина. — Недовольно приподнял бровь глядя мне в глаза. Я исподлобья смотрела на него и он, сжав челюсть, сквозь зубы едва слышно выдал, — я тебе поклялся. Не был бы уверен, никогда бы этого не сделал. — На мгновение прикрыл глаза и посмотрел на похолодевшую меня уже гораздо спокойнее. — От меня зависит бабло не только Казакова. Есть существа повыше и поопаснее, и они очень заинтересованы в том, чтобы я был жив и здоров. Очень заинтересованы. Тоже у них выбора другого нет. И уже никогда не будет.

Заезд в подземную парковку, Аслан припарковал машину и только тут я поняла, что помимо масштабных дум, есть еще дела насущные. И вот как мне теперь с делами насущными ездить в одной машине?

Надо попросить Эмина заменить мне водителя.

— Нет. — По садистки улыбнулся этот гад, как только я перевела на него взгляд от Аслана. — Вытряхивайся. У тебя опять стресс, сейчас домой зайдем будем снимать.

Я прикрыла глаза рукой и тихо взвыла.

* * *

— Я тебя уволил. — С такими словами мне за завтраком была протянута стопка бумаг.

Я поперхнулась кофе и возмущенно посмотрела на Эмина, скучающе глядещего в плазму. Не дождавшись того, что я взяла лист положил их мне на кружку и потянулся за булкой.

Подавляя желание плюнуть ему в ухо, стало просматривать бумаги едва не взвыла. Право собственности. На его квартиру. И еще на две. Одна в строящемся элитном жилом комплексе, который сдавался через месяц, вторая вторичная на сто пятьдесят квадратов в центре. И глухо простонала, когда увидела третий комплект документов, заверяющий что я теперь владелица ресторанного комплекса на набережной.

— Там жуткий сарай, а не ресторан. Забахай там что-нибудь приличное. Ремонт, организация, персонал чтобы все на высшем уровне было. Три месяца у тебя. По баблу неограничена, главное качество мне дай.

Я отложила бумаги и внимательно вгляделась в скучающую кавказскую морду, жующую булку с маком. Эмин все-таки не сдержался и довольно гоготнул, все так же глядя в плазму, но тут же снова принял скучающее выражение лица.

— Я вообще-то с Линкой в торговом комплексе место себе забила под продажу сигарет, мы уже закупились и мне вот этого не надо, спасибо.

У него аж кусок булки изо рта вывалился и он бесконечно удивленно на меня посмотрел. А потом заржал.

— Ну вперед, я же не против. — Давясь смехом и старательно не глядя на угрюмую меня поднялся со стула и отпив мой кофе, чмокнул в лоб потрепав волосы. — Ага, давай, торгуй сигаретками, а в свободное время рули элитным рестом. Все, я поехал. Вернусь под утро, не жди.

Он пошел к выходу, накинул пальто, присел на корточки, чистя туфли и обуваясь.

— Эми-и-ин? — скрестив на груди руки, привалилась плечом о стену в паре метров от него.

— М?

— А кто у тебя будет управляющей?

— Только не начинай. — Дочистив вторую туфлю поморщился он, не поднимая на меня взгляда.

— Ангелина, да?

— Яна, блядь. — Предупреждающе посмотрел на меня он.

— Это Ангелина твоя блядь. — Рыкнула я, исподлобья глядя на него. — А я полюбила и дала. Она тоже может.

— А мое мнение не учитывается в этом вопросе? — Распрямился, недовольно глядя на отражение в зеркале и потянувшись за флаконом парфюма на полке. — Типа если она решит, у меня без вариантов, что ли? Хватит хуйней страдать. Ноутбук принеси, я обулся уже. — Я стояла у двери, зло глядя на него и не шевелясь. Асаев закатил глаза и рявкнул, — а кого мне брать? Ту тупорылую у входа, у которой периодически и то ненадолго мозг включает, в остальное время слюнями на стойку капает?

— Валеру. — Сквозь зубы бросила я, глядя в его раздраженные глаза.

— Валера твой ссытся как в кабинет заходит. Причем даже если я один. Ноутбук, блядь, принеси. — В негромком голосе сквозило эхо грядущего безмолвного взрыва. Да только у меня вот тоже внутри не бабочки про любовь хрипели. Я только открыла рот, как он жестко оборвал, — всё. — Еще раз открыла, еще грубее рявкнул, — всё, я тебе сказал. — Сжала зубы до скрежета, едва сдерживаясь, чтобы не дать с вертухи по этой мрачной, наглой кавказской морде. — Ты чего меня не понимаешь, что ли? Ноут, блять, быстро принесла.

— Своей управляющей будешь так командовать, Эмин Амирович. — Фактически выплюнула и развернувшись на пятках ушла в кухню. — Гостиная знаешь где, сам вали.

Вот если бы у него было больше времени, он определенно бы снова окно разбил, и я не уверена, что на это раз не мной. Но Асаев же весь такой важный и деловой, паноптикумом рулит, деньжата их держит, цирком уродов руководит, ему некогда же, а то они без него ебанутся окончательно. Поэтому он злобно протопал обутый по коридору до гостиной и обратно, а потом хлопнул за собой дверью с такой силой, что кольцо с ручки двери отлетело, стены задрожали, а песики, притихшие на лежанке, спрятали морды под лапы. Буйный, блять! Собак ни в чем не повинных перепугал. Идиотина психованная! Ангелине своей пусть фортеля такие выкидывает, сволочь неадекватная!

* * *

День в ресте прошел пиздецово. Я скурила пачку сигарет, потому что мне нужно было обучать Ангелину и удержаться от того, чтобы не избить ее. Избить хотелось. Потому что она схватывала на лету, все уточняла, все понимала. Она сможет работа-а-ать…

Вечером Аслан вез меня домой, я угрюмо курила в окно на заднем сидении, когда началось. Аслану позвонили и он занервничал. Я даже не подозревала, что вечно молчаливый и невозмутимый Аслан на это способен. Звонок за звонком. Он говорит негромко, быстро, напряженно.

Похолодевшими пальцами набрала Эмина. Абонент недоступен. Он никогда не выключает телефон. Второй звонок, третий. По прежнему отключен, а Аслан по прежнему напряжен. И он гонит машину. Обычно ездит очень спокойно. Сейчас проскочил на два красных, обогнал по встречке. Меня начало мелко потряхивать.

Но ехал он к дому Эмина. На заезде в парковку, выбрав паузу между его звонками, я, стараясь говорить очень ровно и спокойно произнесла:

— Аслан. У него отключен телефон, ты на кипеже, я женского пола. Из этого следует, что я накручу себя до инфаркта если ты сейчас ничего не скажешь. Спасай.

Аслан промедлил секунду, бросил взгляд на меня в зеркало заднего вида и негромко ответил:

— Эмин Амирович слетел с трассы, перевернулся в поле. Сам цел машина в хлам. Телефон разбился поэтому недоступен. Сам точно цел. Точно.

В груди все стянулось до отчетливой боли. Но голос ровный, не отражающий степень ужаса пожирающей душу:

— С тобой нель…

— Нет. — Он припарковал машину и твердо посмотрел мне в глаза через зеркало. — С Эмином Амировичем все в порядке.

— Ага. Ладно. — Не с первого раза, взялась за ручку двери, и только открыла рот, чтобы попросить, но Аслан опередил:

— Я доеду, он перезвонит.

Я смотрела вслед быстро стартовавшему с парковки автомобилю и мне хотелось заорать. И расхохотаться. Заорать, потому что снова в бессилии. Расхохотаться от отчаяния.

«Ты тоже в ней… она не позволит».

«Для твоей моралистичной душеньки — скорее всего мне откажут».

Ему отказали. Нечаев жив.

«Анархия» — ложь, чтобы остудить пыл уже все понимающей швали, работающей на обе стороны четырнадцать лет.

Эмин и есть система. Упорядоченная и мощная. Только он пришел в паноптикум где сами себя сожрать готовы. Их не задушили вовремя. Я сама забрала у Нечаева пистолет. Чтобы спустя пару лет…

— Началось.

Вроде бы сорвалось с моих губ. Но голос незнаком. Мрачный. Отчаянный.