Примчавшись на работу, быстро обежала зал, проверила халдеев, поморщилась, когда меня порадовали внеочередным вечерним вип-банкетом владельца ресторана, быстро накидав меню с поварами и баром, умчалась в молл. До нового года пять дней, пора преподносить дары административным попрошайкам.

Разбивалась в поклонах примерно до обеда, умаслив даже СЭСовцев миролюбиво намекнувших о грядущей «внезапной» проверке. Заглянув в подарочные пакеты, которые я едва втащила в их логово, уточнили число и время своего прихода. С любовью попрощалась с гадами и едва сдержалась от того, чтобы не поплевать им на дверь, когда выбегала из здания.

В ресторане дел оказалось по горло, но на нервы давил грядущий банкет владельца. Нет, это было не редкостью, просто… это код красный, короче. Потому что служба безопасности сегодня будет усилена и это означает только одно.

Я, прикусив губу, сжала в кармане ключ и вышла на задний двор ресторана, чтобы никотином успокоить натягивающиеся нервы.

Когда я подкуривала, мне позвонила Алинка, обеспокоенно спрашивающая вернулся ли домой Степаныч, а то уже неделю ни слуху ни духу от нашего любимого философа-пропойцы. Я ее успокоила тем, что наш возлюбленный алкаш вернулся и спросила как движутся дела. Они двигались, судя по всему, весьма херовенько, но что мне нравилось в моей сестре так это то, что она никогда не светила проблемами. Говорила по факту совершившегося пиздеца, когда эмоционально выгорать уже не имело никакого смысла. Ну, совершилось и совершилось, ничего не исправить, надо решать с последствиями. Вот и сейчас почти равнодушно сообщила, что с местом мы снова обломились и с ног до головы обматерила нашего потенциального арендодателя.

Я прыснула, затягиваясь сигаретой в укромном уголке двора. Мне нравилось, как ругалась Линка. Смешно, емко и с уникальными сравнениями.

— Да ладно ты забей, — примирительно произнесла я, воровато выглядывая из-за угла и молясь, чтобы владелец ресторана приехал не сейчас. — Ну, не выгорело с этим местом, так у нас через дорогу «Променад» через месяц открывается. Я узнаю сегодня, что там по части аренды, откроем мы с тобой этот сраный киоск с сигами. Дымные королевы, блять.

Алинка хохотнула и значительно спокойнее ответила:

— Там почти все забито, я уже узнавала. Только еще плавает место на втором входе. Гавриловых знаешь из шестого дома? Прыщавые такие и страшные. Одноклассники мои, на днях встретились, они сказали, что то местечко под цветы себе метят. Представь, Ян, торговый молл и эти двое там на входе под цветы себе шесть квадратов забили. Вообще ебобо, что ли.

— Да хер им. — Сплюнула под ноги и опять выглянула из-за угла. — Сейчас Рижскому наберу, найду кто арендодатель и сегодня место на входе наше, Алинка. Пусть Гавриловы своими гвоздичками подотрутся.

— Рижский… Ой, Ян, он опять тебе нервы делать будет, ну его на фиг! — убито простонала Алинка. — Я сейчас лучше с работы сбегу и в этот «Променад» поеду. Чего ты нервы мотать будешь. Рижский вообще маньячина, да еще и на тебе повернутый. До сих пор дрожь пробирает от того, как он в подъезде нюни пускал тогда. Вот наконец забыл и слава богу. Не буди царь-нюню, хочу спать по ночам спокойно, а не в гадких ушных затычках.

— Да ладно, зато место будет наше, а не прыщавых Гавриловых. Хочешь, я съеду куда-нибудь, чтобы царь-нюня тебе спать не мешал, воя у входной двери?

— Нехер делать! Я его лучше с лестницы спущу. Не трать деньги, Ян, у тебя ж ипотека почти в кармане, вот еще из-за этого крокодайлэ страдать…

— Так, забей говорю, с крокодайлэ я решу. К обеду территория наша будет. — Я поежилась на зимнем ветру, взлетая по ступеням черного хода и ныряя в пафос ресторана. — Давай, Алинка, работай спокойно. И еще… я сегодня Степанычу душу раздербанила с утра, дура такая.

— Про мать спросила? — голос Алинки был совсем ровный, но я почувствовала укол осуждения.

— Лин, не знаю, накатило опять. — Выдохнув, признала я, замирая у косяка восьмого кабинета, и быстро скользя взглядом по столу, вокруг которого мельтешили официанты. — Думаю к психологу записаться.

— К психиатру, Янка. Нам всем надо к психиатру. Тебе, мне, Степанычу, Гавриловым и крокодайлэ. Потом наш психиатр будет искать себе психиатра. — Хохотнула она и серьезным тоном спросила, — нормально там у тебя все?

— Да. — Прикрыв дверь, пошла в комнату охраны. Стрельнула взглядом в камеру на потолке и тихо-тихо проворчала, — скоро владелец приедет опять с какими-то мутками, потом еще мутки вроде с погонами. Заебал уже. Стой, блять, по стойке смирно и молись, чтоб там все нормально было. И, Линка, опережая твою слезливую оду моему героизму со стандартной просьбой в конце — нет, я не уволюсь. Целую в засос, люблю фибрами, насилую нежно, до вечера, сис.

— До вечера, — убито выдохнула Алинка. — Ян, ну правда, может все-таки…

— Ух ты ж бля, сколько дел!.. — деланно возмущенно произнесла я и быстро добавила, — все, Линка, тут без меня все по пизде идет, все решу, целую, люблю, насилую и дальше по списку!

И торопливо отрубила звонок, кивая Гоше пристально вглядывающегося в камеры наблюдения. Гоша скучающе кивнул в ответ, сообщил что «все заебись» и отправил прибывших вне смены четверых охранников в гражданском пасти заезды на улицу с рестораном — мы все были предупреждены о серьезности грядущих встреч в «Империале».

Облокотившись о пустующую стойку хостес я набирала Рижскому с перекашивающимся лицом. Он долго и заунывно хрюкал в трубку о том, что ради своей любви (то бишь меня) сделает все в лучшем виде. Я попросила его доказать это побыстрее и через пару часов аренда была у меня в кармане. Я перевела на счет крокадайлэ сумму, что он потратил застолбив нам с Линкой место и посекундно отклоняла звонки безумно и бездумно влюбленного воздыхателя-недосдыхателя Сережи Рижского.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍— Приехали! — оповестил из комнаты службы безопасности Гоша и я вырубила телефон нахер, запоздало спросив у промчавшейся мимо Тани все ли готово. Таня, бегущая на второй этаж, ответила утвердительно и понеслась еще быстрее, относя нож для вина в излюбленный Казаковым кабинет.

Их было двенадцать. Свиту Владислава Игоревича я знала, остальные, видимо, новая его компания. В основном нерусские. Я отрапортовала о накрытом столе в кабинете, Казаков привычно не обращая на меня внимания (хвала богам, ибо начальник он вроде нормальный, в том смысле, что всегда и за все платит, но взгляд у него воистину ублюдский) прошествовал с гостями в холл к лестнице.

А вот дальше начались проблемы.

Меня дернули три раза и ничем хорошим, судя по всему, это не обещало мне аукнуться, хотя вина действительно была не моя. Дергал меня рослый и широкоплечий молодец явно южных горячих кровей с гораздо, гора-а-аздо, сука, худшим взглядом, чем у Казакова. Вот там было все. Если у Казакова в глазах читалось, что он в случае чего быстро отрубит голову и не почешется, то в этом карем мраке под сенью густых темных ресниц еще и ясно обозначалось, что подобное сделают с удовольствием. Страстью. И наслаждением.

Это читалось ясно. И напрягало очень сильно.

Я смотрела на него ровно, чувствуя как предупреждающая тяжесть, рождающаяся в его глазах перетекает свинцом в мои вены. Отвечала кратко и вежливо и организовывала немедленную замену алкоголя, стейки медиум прожарки на медиум рэр и удовлетворяла прочие его требования. Халдеи при таких приемах не допускались, поэтому я молча и оперативно гарцевала выполняя его волю. Только когда подчиняясь его словам открывала окно чтобы запустить сквозняк, разбавляющий сигаретный дым, ноты алкоголя и явно напряжения в воздухе приглушенно освященного кабинета, позволила себе оскалиться.

В царившей за столом атмосфере чувствовалась давящая серьезность происходящего, но эта сука со жгучими карими глазами, прямой линией носа, резкими скулами, легкой щетиной на лице и расслабленностью в глубоком, низком голосе явно диктовала правила. Если не выше, то наравне с Владиславом Игоревичем, равнодушно зевающим и взглядом убивающим сидящего рядом с ним грузина так и пытающегося заглянуть ему в карты, пока шла партия в покер. Эта сука не скрывала своего интереса, он позволял себе такое открытое действие, когда происходило что-то явно серьезное. Вывод один — нет, не наравне, скорее всего выше. Потому что Казаков никак не реагировал на начинающийся пиздец. Значит, не имел права. У меня похолодели руки.

Я чувствовала легкий мандраж, глядя в глаза этого человека, глядя в его лицо. В линию губ. Глядя на широкие плечи обтянутые кипельно белой рубашкой, на расслабленность его позы и собранность людей, что его окружали и понимала, понимала резко и ясно, что я попала. Что такой интерес, он пока пробный и когда они закончат свои дела, он поднажмет.

Единственный выход из этого — изображать дуру. Таких как он дуры не интересуют, разве что на пару раз, но там можно прикинуться фригидной девственницей с полным отсутствием либидо и до дела возможно даже не дойдет. Беда в том, что дуры у Казакова не работают и, судя по едва заметно приподнятому уголку губ ублюдка, со скепсисом глядящего в мои деланно оловянные глаза он прекрасно знал об этом. Бегло пробежался по моему телу оценивающим взглядом и снова посмотрел в мое лицо. А я ощутила, как отзвук его уже окончательно утвердившегося интереса, осевшего зачинающимся жаром в глазах, замораживает мне мысли и душу.

Есть такое ощущение, когда понимаешь, что вот перед тобой маячит катастрофа и у тебя один шанс на сотню и то призрачный. Вот как только мы встретились с ним взглядами, у меня возникло это чувство и с каждым мгновением все более укреплялось. А сейчас это самое чувство истерично дробило мысли и скрючивало судорогой мои пальцы, сцепленные в замок за спиной.

Вежливо улыбалась, когда заменяли алкоголь. И моя улыбка стала натянутой, когда судьба явно издевательски заржав обоззначила мне, что пиздец просто неотвратим — Иван Сергеевич, правая рука владельца ресторана, внес в кабинет сумки. Потом ненадолго ушел и занес еще. Я видела это множество раз. Более того, у меня у одной были дубликаты ключей от двери за скрытым ходом под кухней, где периодически хранились такие вот сумки. И это разряд кода красного.

Только очень высокий, предельно насыщенный разряд. Нет, не потому что служба безопасности сегодня так усилена, не потому что четверых лучших отправили пасти заезды на улицу, где располагался ресторан. Это исключительный случай. Не из-за перечисленного, мы ко всему привыкли, ко всему готовы и знаем, что нужно делать при любом форс-мажоре. Это исключительный разряд кода красного потому, что на меня очень по-особенному смотрели насыщенно карие глаза, когда у его кресла опускали сумки. У него была нулевая реакция, абсолютная расслабленность, а в воздухе повисло ожидание приказа от его окружения, старательно делающих вид, что увлечены покером, но все чаще поглядывающих на него.

А он смотрел на меня. Ни на секунду не отпускал взглядом мое лицо и мне почему-то казалось, что все он понял прекрасно. Мое молчание, мое поведение, мое непроницаемое лицо, когда у меня в голове стоял просто крик разума, что это единственный момент, чтобы выдать реакцию и тем самым сгубить его интерес (заодно и свою психику, потому что Казаков моего прикола явно не поймет и разговор у нас будет милейший). Вот у меня создалось отчетливое впечатление, что все это он считал без труда, и даже сделай я сейчас театральный взбрык, дескать, а шо це таке, а можно мне идти, он бы в это не поверил. Потому что Казаков своим равнодушием на мое присутствие в кабинете, куда внесли еще сумки с деньгами, прямо ему железобетонный гарант дал, что я в теме. А значит, вариант с дурочкой у меня казнен. А это значит пиздец. Вот у него это прямо в глазах высветилось.

Алинка ведь столько раз уговаривала уволиться… Может, все-таки, был какой-то вариант, я просто до него не додумалась?..

С трудом сглотнув, я впервые поняла, что жалею о том, что не искала этот самый утопический вариант.

Я уже шла на выход, прикидывая и отметая возможности того, как именно свернуть грядущие военные действия от твари прожигающей взглядом на моих ягодицах дырку, как входная дверь распахнулась и в проеме появился Миша, быстро сообщивший, что Григорьев свернул на проспект и минуты через четыре будет тормозить на парковке.

Похолодев, я резко обернулась к Владиславу Игоревичу, дающему сильный подзатыльник удивленно оборачивающемуся к нам Руслану.

— По одному через центральный вход. — Тихий, такой совсем негромкий, но крайне веский, крайне твердый приказ и взгляд того ублюдка, насилующего меня минуту назад обещанием в глазах, быстро скользит по ошарашенным лицам прибывших с ним людей. — Тихо и без скандала, ни на одну провокацию реакции не давать. Хули сидим? — Они суетливо начали подниматься, а он посмотрел на Казакова, — есть черный выход?

— Яна Алексеевна, четко и без суеты, — голос Казакова был как и всегда абсолютно спокойным, когда он повернул лицо в профиль отдавая мне приказ.

Я сцепила зубы, наблюдая как мужик поднимается и ногой выдвигает сумки за пределы стола и кивнувший Казаков дает знак Мише и Спасскому тут же понятливо направившихся к сумкам. Я сунула ключ в карман блейзера Ивану Сергеевичу быстро проходящему с деньгами за Мишей на выход.

Мы с криминальной дрянью последними покидали помещение. Я смотрела, как растекаются его люди по лестнице и как только последний сошел со ступеньки, кратко выдохнув, не оглядываясь, торопливо стала спускаться.

С лестницы через холл в малый зал, оттуда по коридору минуя кухню. Он шел следом, я чувствовала его. Чувствовала его взгляд, вдалбливающий мою душу в пятки.

Полутемный коридор с дверьми в подсобки, комнаты персонала и холодильную камеру. Коридор совсем не длинный, с тусклым освящением, облицованный в красивый темно-серый мрамор.

Я шла в шаге расстояния, чувствуя, как сердце учащенно бьет о грудную клетку и едва не зарычала, когда там, за поворотом, послышался хлопок двери черного хода и раздались голоса. Эти суки, которым не позволялось видеть того, кто шел за мной пошли через черный! Его нельзя видеть! Нельзя!

У меня сердце остановилось, адреналином сожгло вены, мысль родилась в секунду, за которую я поворачивалась к нему, уже рванувшему меня за плечо на себя.

Вжал, втиснул в себя с силой. Подались навстречу друг другу губами одновременно. Он сделал шаг назад, упираясь бедрами в узкий стол со всякой декоративной хренью. Секунда и подхватив меня под ягодицы, усадил на столешницу смахнув с нее почти все. Звон, треск, лязг о мрамор — все прошло мимо потому что я начала сходить с ума.

Под его горячими губами, под колкой щетиной, под сильным языком требовательно стукнувшим о мои сцепленные зубы и породившим странное, ни на что не похожее опьянение, едва не заставившее позабыть главное — обхватить его голову руками, чтобы закрыть его лицо. Его пальцы мне в волосы, сжал у корней и рывком дернул вниз поражая ювелирно выверенной гранью боли, хлестко подстегнувшей адреналин и заставивший его переродить накаленное до предела напряжение в мой яркий стон, размыкающий мне губы и позволяющий ему начать делать языком просто откровенное порно. Вызвавшее у меня бурление крови. И острый горячий удар вниз живота.

Он делал это опасно вкусно. Он искусно трахал меня языком, когда в коридор вступили те, что немного ошалели от моего рывка его рубашки, которая с щелчком клепок расстегнулась, а он резко и совсем однозначно подался вперед, заставляя инстинктивно обхватить его бедра ногами и сжать его голову руками уже как бы не столько из-за того, чтобы закрыть его лицо… Вот как бы совсем не из-за этого.

— Э-э-э… какой кошмар. — Выдал полковник Григорьев, сбившись с шага под довольный гогот двух молодых оперов, идущих чуть позади него.

Я отстранилась очень тяжело дыша и одновременно отвернула его голову в сторону и вниз, не убирая с нее рук и чуть подаваясь вперед, чтобы закрыть его лицо полностью. И сбилась, сорвалась и исчезла из этого мира, когда собиралась изобразить испуг из-за якобы застуканной порочной сцены. Собиралась, да. Но почувствовала его язык, прочертивший влажную дорожку на моей коже в месте где шея переходила в плечи.

Это был провал. Самый откровенный, самый жаркий, самый сексуальный и самый жуткий, потому что я почувствовала его стояк, прижимающийся к моему бескомпромиссно намокшему нижнему белью, его горячее дыхание сжигающее кожу там, где он провел по ней языком. И не только там. Я смотрела на сурового полковника и оперов, укрывая руками того, кого отчаянно захотела всем своим задрожавшим существом, никак не могущим справиться с тяжелой, обжигающей, отравленной кровью накинувшей горячую пелену на всякую способность мыслить.

Дикость ситуации выходила за пределы реальности полутемного коридора ресторана.

— Я… — судорожно пыталась сообразить, что сказать, бесполезно пытаясь унять волну упоительного и паралитически вяжущего дурмана, мчащегося по суженым сосудам.

— Кошмарно, просто ужас. — Осуждающе выдавил Григорьев, явно смущаясь от тарана эротики между нами. Ставшим почти физически ощутимым. Потому что тот, которого я закрывала, незаметно качнулся бедрами вперед и одновременно прикусил мне кожу шеи, сорвав мне дыхание. Сердце. Душу.

С лицом у меня явно тоже что-то случилось, потому что Григорьев едва не подпрыгнул от возмущения и торопливо пошагал вперед, велев шевелиться своим орликам, саркастично и пошло переглянувшимся и быстро последовавшим за ним.

Они скрылись за поворотом и я, мучительно искрив рот и отнимая онемевшие руки от его головы, прикрыла глаза, пытаясь взять себя под контроль.

Я чувствовала, как он медленно поднимает голову с моего плеча, как встает ровнее, как с нажимом, но плавно его пальцы, отпуская мои волосы, скользят от затылка вниз. Побуждая в теле одновременно и дрожь и онемение и ток. Его пальцы убийственно медленно по моей шее. Плечам. Лопаткам. По позвоночнику, соприкасаясь кончиками пальцев. По пояснице, расходясь на ней в стороны. Вниз. До ягодиц. И с силой сжали их, заставляя меня резко открыть глаза и остервенело уставиться в его лицо. Расслабленное, немного бледное. Его глаза насыщены терпкими искушающими тенями и демонами, пугающими своими помыслами. Удовлетворенная полуусмешка на его губах, когда он считал мой протест самой себе и ему еще до мгновения, когда я неверными руками попыталась отпихнуть его тело от себя.

Перехватил мои кисти и сжал их до откровенной боли, заставляя меня зло вскинуться, но он в то же мгновение прикрыв глаза, скрыв свое блядское искушающее сумасшествие, едва ощутимо поцеловал тыльную сторону моей правой ладони. Дерущий контраст оглушил и вверг в абсолютное непонимание происходящего.

Миллисекунда и отстранился. Отвернулся. И пошел на выход, на ходу с щелчками застегивая рубашку, пока я в полнейшей растерянности, в абсолютном замешательстве смотрела ему вслед.

И понимала, что лучше бы Григорьев явился позже, когда эта тварь уже бы меня дожала воплотив в явь свое обещание, данное мне еще когда специально дергал, чтобы оценить стоит ли тратить время.

Лучше бы Григорьев пришел позже, когда я все-таки попыталась бы изобразить откровенную дуру чтобы убедить его, что игра не стоит свеч и вообще я фригидная дворняга и можно не тратить время.

Лучше бы Григорьев пришел даже после того, когда бы эта тварь попыталась бы проверить мой спектакль опытным путем.

Лучше бы Григорьев пришел позже.

Потому что так у меня была бы вероятность легкого исхода, а теперь ее нет — мрачно думала я, потирая онемевшие от его хвата кисти и с трудом вставая со стола.

Сука ты, Григорьев.