Моя постановочная порнуха была оценена в сотку. Тысяч рублей. Я впервые в жизни видела, как Казаков пытается сдержаться, чтобы не ржать, пока я стояла перед ним в его кабинете и угрюмо смотрела в его стол.

— Яна Алексеевна, — стараясь говорить ровно произнес Владислав Игоревич, доставая портмоне и отсчитывая купюры. — Выше поставить я вас не могу, вы и так уже управляющая. — Он сделал паузу, я мрачно вздохнула, все так же глядя в его стол. — Так что внеочередная премия. — Я взяла протянутые купюры и Казаков негромко добавил. — Завтра Эмин Амирович снова приедет, приблизительно в обед. Спасский и Завьялов будут. Все по стандарту.

Я сдерживала желание прикусить губу глядя в его спокойные глаза, в которых был вопрос. Тот же самый, который он задал мне через месяц после того, как я устроилась сюда халдейкой. В тот день тоже был закрытый банкет и тоже интерес от гостя. Правда, этот человек был ровно с противоположной стороны, чем этот Эмин Амирович, (с противоположной, это согласно официальной версии), но трогать его службе безопасности тоже было нельзя, а его окружение с ним почти не справлялось. Потому что он ширялся дрянью и бухал без меры.

Это было страшно, когда он вопил «я тут закон!», портил имущество и нервную систему. Потом, конечно, даже смешно, когда мы с персоналом на отходняках трепались за сигаретой в темном углу двора, а вот тогда это было очень страшно. Потому что трогать его было нельзя, никто не понимал что делать и Казаков почти уже отдал радикальный приказ, когда гость был готов уже не только воплями и сломанной мебелью доказывать, что он тут закон, но я умела обращаться с буйными в приходе. В детдоме иногда случались пиздецы. Там главное подобраться, чтобы подпустили, чтобы посчитали покорной и безопасной…

Казаков после того, как все закончилось, разговаривал со мной в этом же кабинете. Не то чтобы прямо вот классический диалог у нас был. Но разговор точно был, несмотря на его скупые вопросы и мои такие же скупые ответы. Нет, он тогда спрашивал не по ситуации. Он спрашивал совсем другое и очень внимательно смотрел мне в глаза, а у меня чувство такое было, что мне душу полосуют и очень придирчиво осматривают каждый лоскут. Я тогда все поняла, хотя он молчал минуты две, просто глядя мне в глаза. Медленно кивнула, осознавая, очень хорошо осознавая, на что я подписываюсь. Точнее, я так думала. Тем не менее, на следующий день меня начали обучать, что входит в мои новые обязанности.

Вот и сейчас он задал вопрос взглядом. И я снова молча кивнула. Я уже по самые гланды в этом всем. Он спрашивает скорее для проформы. Чтобы предупредить для себя момент риска и тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что происходит с теми, кто много видел и много знает, а потом впадает в истерику и отступает. Последнее не мой вариант в принципе.

До дома добралась в мрачном настроении. Зашла в магазин за сигаретами и угрюмо шла к нашему самому дальнему подъезду, скрытому в зимнем полумраке. Фонарь опять перегорел.

У нашего подъезда были четверо. Алинку, присасывающуюся к бутылке пива и выдыхающую сигаретный дым в лицо сбитого крепкого молодца Гаврилова я узнала сразу. Перед моей сестрой стоял моя сердечная боль и ебырь моей нервной системы Сережа Рижский беседующий с младшим братцем Гаврилова.

— Царь-нюня и придурки. Убойная лига, блять, — убито прошептала я и ускорила шаг по наледи тротуара, стремительно сокращая расстояние в метров двадцать до подъезда.

И тут случился просто пиздец. Линка что-то гневно и с матом выдала Гаврилову и плюнула ему в лицо, а он ее ударил.

Линка миниатюрная очень. Рост где-то сто шестьдесят в прыжке, при сильном ветре кирпичи в карманы кладет, чтобы не уволокло в степь, и эта гнида, в которой поместилось бы две с половиной Линки ударила ее по лицу. Ударила. По лицу. Мою сестру.

Алинку от силы удара впечатало в мерзлый асфальт она схватилась за лицо, глухо простонав, подалась вперед к коленям, одновременно пытаясь сесть.

У меня внутри все перевернулось. И вывернулось до отчетливой боли, напитавшей силой волну злости, захлестнувшую разум. Я встала как вкопанная, взгляд метнулся к скамейке перед собой. Со сломанной спинкой.

Пара мгновений, упор ногой в облупленное деревянное сидение, рывок за перекладину до заноз в пальцах и в руках у меня была хорошая такая полуметровая палка с облупленной краской.

Гавриловы стояли ко мне спиной, лопочущий Рижский кудахтал над Алинкой сидящей на асфальте.

— Эй! — хрипло позвала я, когда до Гаврилова оставалось меньше метра.

Он обернулся, я с ненавистью плюнула ему в лицо и с силой, с широкого замаха, ударила в область его нижней челюсти старательно целясь в свой плевок. Чтобы прямо вбить в его тело. Кривой незамеченный гвоздь впился в мою ладонь вспарывая кожу и омывая теплом крови неровное дерево. Но боли не было. В моем кипящем сознани не было осознания, что больно. Там был только злобный полный хаос.

Брат вскрикнувшего и упавшего рядом с Алинкой Гаврилова перевел испуганный взгляд с него на меня и я, уже не стараясь сделать замах, просто быстро и с силой ударила его переколадиной куда-то под нос. Отдача от удара вибрацией в ладонь, гвоздь вновь в руку и глубже и это снова мимо сознания, лихорадочно выведшего только одну мысль — держала не крепко. Значит и ударила не сильно, и я, крепче сжав перекладину, шагнула к пошатываясь отступающей твари держащейся за лицо и глядящей на меня испуганными глазами. Только начала замахиваться, но он поскользнулся и рухнул на асфальт. И в голове была только одна мысль — добить.

— Янка! Янка, блядь! — Голос сестры и это отрезвило.

Я резко обернулась и пошла к ней.

— Привет, Янка. — Слабо прогундосила сестра, сплевывая кровь и заживая окровавленными пальцами нос с мучением глядя на валяющегося рядом с ней Гаврилова, хрипло дышащего и держащегося за челюсть. — Хрена, ты вовремя как…

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍— На хуй пошел. — Тяжело дыша посоветовала я глядя в перепуганное и растерянное лицо Рижского, потерянно стоящего рядом, пока я помогала сестре подняться, удерживая дрожащей рукой ее за предплечье. — Ухажер херов.

— Ян… Ну их же двое… — растерянно пролепетал Рижский глядя на трясущуюся перекладину в моей руке.

«Их же двое». В голове взрыв. Я рванула к нему, замахиваясь палкой, но матюгнувшаяся Линка уперлась стопами в асфальт и рывком дернула меня назад, смазав мне замах и почти уже удар куда-то в район его виска. Если бы он не отшатнулся, а меня не удержала бы Линка, я бы попала.

Он с ужасом смотрел в мое злобное перекошенное лицо, я с трудом отвела взгляд от него и помогла встать Линке.

— Еще раз увижу — убью. — Честно предупредила я, презрительно посмотрев на него и одновременно трясущимися пальцами убирая пряди налипшие на бледное лицо сестры.

Алинка отпихнула мою руку, склонилась и подняла оброненную мной сумку, явно сдерживая стон. И побледнела, глядя за меня. Я резко обернулась, перехватывая двумя руками перекладину, но поднявшийся Гаврилов, сжимающий странно, как-то пугающе скошенную нижнюю челюсть отшатнулся назад, что-то неясно промычав и указывая на своего брата, так же соскребающегося с асфальта. Ушли они быстро, Рижский мучительно уходил глядя на меня до момента, пока я рыкнув не швырнула в него перекладину, едва не разбив чью-то машину.

Я оцепенело смотрела им вслед, не слыша скрежета своих сцепленных зубов из-за все еще воющей в голове злости, подстегиваемой бешенным набатом сердца. Линка потянула меня к подъезду, доставая из кармана куртки ключи.

— Слушай, поехали в больницу, Лин, нос по ходу сломан. — Пытаясь успокоить сердцебиение и выровнять дыхание, опираясь спиной о стенку лифта, сказала я, глядя на Линку, хмуро смотрящую на себя в зеркале лифта.

— Да нормально все. — Осторожно убирая окровавленную руку от лица ответила она, и, не глядя, впихивая мне мою сумку. — Уебки… С работы домой шла, смотрю, крокодайлэ у подъезда стоит. Ну, думаю, началось. И тут эти двое с претензией ко мне ковыляют. Рижский глазки потупил и молчит. А Сенька, это тот, которому ты челюсть сломала, на личности давай переходить. Про тебя сказал, что типа, место натрахала… Ну я и малек взбухла. А потом ты ему челюгу сломала. А Артему нос походу, — довольно гоготнула Линка, глядя на мое фыркнувшее и скривившееся лицо. — Пиздец, мужики пошли…

Я сбито выдохнула загоняя назад на дно, темное ревущее пламя, еще подергивающее кончики пальцев и мысли в сторону, что этого было не достаточно. Недостаточно сильно ударила. Надо было сильнее и по нескольку раз. Надо было еще несколько раз и сильнее, чтобы, сука, кости переломать, чтобы твари вопили. Чтобы вопили и не смогли дергаться. Чтобы больше никому… Сжала челюсть, на мгновение прикрывая глаза и колоссальным усилием возвращая себе самоконтроль. Неверными пальцами провернула ключами в замке.

Степаныч спал посреди коридора. Громко храпел и распространял убойное амбре перегара.

— Чуть-чуть не дошел, — невесело усмехнувшись, заключила я, разуваясь на пороге и пошла в свою спальню за подушкой.

— Ну, на этот раз хоть ближе к туалету, — хмыкнула Алинка, приподнимая голову Степаныча, чтобы я положила под нее подушку. — А то опять на мою раскривушку псыкнет. «Ой, Алинка, а чего ты в туалете спишь?» — гундосо передразнила она, порицательно постукивая пальцем по лбу храпящему отчиму, пока я расправляла на Степаныче плед.

Я посмотрела на ее побитое лицо с распухшим носом, все в мазках крови и с начинающимся справа отеком округляющим ее тонкие черты. Алинка ответила мне мрачным взглядом, предупреждая слова жалости.

— Переименую тебя в телефоне на Шрека, — гоготнула я.

Линка согласно фыркнула и пошла разогревать нам ужин, а я плюхнулась на задницу возле Степаныча, положила локти на разведенные колени и закрыла ладонями лицо, почти окончательно успокоившись под громкие храповые рулады бухого в щи Степаныча, не подозревающего, как и Линка, что у меня сегодня начался кошмар и я не знаю, что с ним делать. Вот даже отметелив Гавриловых за Линку легче мне не стало. Потому что та тварь из ресторана могла сделать со всеми нами гораздо худшее, если я ошибусь. Беда в том, что ошибаюсь я довольно часто, и я уже это сделала. Там, на столе в полутемном коридоре ресторана. Я запустила цепную реакцию и нужно будет ориентироваться нечеловечески быстро и умно, чтобы не привести к атомному взрыву.

* * *

Эмин Амирович с тремя своими людьми заявился почти одновременно со Спасским и Завьяловым. Я стояла под дверью в коридоре, пока Казаковские заносили в кабинет сумки и считала удары своего сердца. Меня не дергали. Пока.

Все начнется позже, это я точно знала.

Люди ублюдка унесли сумки через полчаса. Потом ушел Завьялов. Еще минут через сорок Спасский, сказавший мне зайти в кабинет.

Когда он скрылся за поворотом, я держала онемевшими пальцами дверную ручку. Сглотнула и повернула.

Он сидел в одном из кресел напротив входа. Взгляд немедленно вонзился в мое лицо, заставив сердце ошибиться. Улыбнулся уголком губ, расслабленно наблюдая, как я закрываю дверь и опираюсь о нее спиной, деланно спокойно глядя в его лицо. Прикусившее на секунду нижнюю губу, чтобы скрыть уже отчетливую насмешливую улыбку, от которой кровь в жилах стала течь гораздо медленнее.

— Что с руками? — его голос глубок, без намека на акцент.

Я сунула ладони в карманы черных капри, понимая, что нужно было снять пластыри и держать руки за спиной, когда он только входил в кабинет. Хотя, вроде бы, и вовсе на меня не смотрел. И когда я сюда зашла, он не смотрел на мои руки, потому что не отпускал взглядом мое лицо. Он не смотрел на мои руки. И пластыри были со стороны ладоней. Догадка нехорошо кольнула куда-то в район солнечного сплетения. Очень болезненно кольнула.

— Занозы посадила. — Глухо ответила я, чувствуя, как сосуды суживаются от адреналина.

— Когда ту шваль била? Тяжелая рука, однако. — Едва заметно усмехнулся, прикуривая сигарету и глубоко затягиваясь, оценивающе глядя на похолодевшую и сцепившую зубы меня. — У меня к тебе деловое предложение, Яна Алексеевна. Сядь. — Кивок в кресло по его левую сторону.

Я не хотела к нему приближаться. Вообще. Но я понимала, что если я этого не сделаю, все закончится полным пиздецом. И все закончится пиздецом, если я не приму его правила. Это сквозило в его движениях, шло от его нутра. И уже очень давно осело его в глазах, потому что чувствовалось что для него это как и способность дышать, нормальна и в порядке вещей. Это давно напитало весь его облик, темный и отталкивающий, предупреждающий и очень однозначный. Это делало очень естественным то, как он вчера поднял и сориентировал десять людей парой фраз. Таким само собой разумеющимся то, что ему известно о нашем вчерашнем романтическом свидании с Гавриловыми. Ему известно все, что ему интересно. А интересно ему все. Поэтому он диктует правила.

Я шла ровно, но с каждым шагом чувствовала, как сердце сбивается с ритма. Села в кресло по его левую руку, стараясь удержать непроницаемость на лице и негромко спросила:

— Какое предложение?

— Эксклюзивное. — Глядя мне в глаза тихо и абсолютно серьезно ответил он, стряхивая пепел в пепельницу расположенную на его колене. — Стать начальником моей службы безопасности. Такой творческий подход вчера у тебя ко мне был, сообразительность и исполнительность, я очарован. А какие тяжелые удары по швали. Мой человек был очень впечатлен, когда пересказывал твой подвиг. Мне кажется, с тобой я буду в абсолютной безопасности, так что стань моим начальником охраны, условиями и зарплатой не оскорблю. — Прикусил губу, подавляя улыбку оценивающе глядя в мое лицо, которое я с великим усилием заставляла оставаться невозмутимым.

— Эмин Амирович, — новое неимоверное усилие, чтобы не плюнуть ему в лицо и не сбежать. Из ресторана. Из города. — Не сочтите за грубость, однако я отклоняю ваше предложение.

— Интересная манера общения. С одиннадцатью классами образования такой себе школы и дерьмовенькой каблухой за плечами. Саморазвитие наше все, в этом мы с вами схожи, Яна Алексеевна. — Тихо рассмеялся, подаваясь вперед к столу и наливая себе бренди в бокал. — Ну, что ж, настаивать не буду. Отказала так отказала.

Я абсолютно растерялась. Абсолютно просто. Нет, разумеется, я ни на секунду не поверила в этот бред со службой безопасности. Ни на секунду. Он просто прощупывал, насколько ясно я вижу мир. Его мир и его правила. В его словах шло совсем другое предложение, зиждившееся на вот так просто поданном факте, что он отправил своего человека за мной, что ему за ночь стала известна моя биография и он рассмотрел вариант, который и кинул мне сейчас, оформив его под налет иронии. И принял мой отказ. Что, блядь?.. Нет, я как бы рада, только это не та порода, чтобы спокойно и благородно смириться со словом «нет».

И он это подтвердил.

— Яна Алексеевна, мне все же нужно отблагодарить вас за спасение. — Поднял на меня взгляд от пепельницы и меня вжало в кресло.

Физически вжало. Просто тело инстинктивно попыталось отодвинуться от него подальше и уперлось спиной в спинку кресла. Потому что вот в этом насыщенном почти до черноты карем мраке было столько открытого обещания неизбежного секса, что это просто не выразить словами. Это был тот же взгляд, что и вчера, которым он смотрел мне в глаза прежде чем сжать мне кисти, а потом поцеловать руку. Это был тот же взгляд, но страшнее всего то, что сейчас там еще витало явственное обозначение, что время пришло. Здесь и сейчас. Остались нюансы.

— Владислав Игоревич уже отблагод… — глухо начала я, не в силах пошевелиться под его ироничным взглядом.

— Да-да. — Тихо перебил он. Именно тихо и именно перебил. У меня было четкое ощущение, что мое напряжение и абсолютная серьезность происходящего, вчера витавшие в этой комнате вновь возникли и сложились в давящее кольцо. Которое медленно сжималось вокруг меня. — У Казакова есть эта забавная привычка финансово компенсировать… психологический дискомфорт. — Кинул на меня пронизывающий взгляд, взяв из пачки со стола сигарету и чиркнул зажигалкой. Затянулся и, не выдыхая, произнес. — Работает безотказно. Верно? — его голосу, низкому и глубокому абсолютно не шли вопросительные интонации. Да он и не спрашивал.

Воздух стал густым, напоенным смердящей вонью неотвратимости — он решал нюансы. Невидимое кольцо сжалось еще плотнее, потому что он предложил платить мне. Он сейчас предложил мне платить, чтобы я давала ему без выебонов. На Казакова же работаю, а это как бы многое значит в плане того, что периодически случается риск, а владелец ресторана всегда это сверху компенсирует, на него действительно много людей по такому принципу работает. И этот ублюдок сейчас сказал, мол, дорогая, я в курсе, что я тебе не нравлюсь, потому что ты понимаешь кто я, но ты нравишься мне, так что давай-ка я тебе просто накину, а ты мне время сэкономишь.

— Мне было двадцать два, с мозгами было туго, поэтому я согласилась работать здесь и… на таких условиях. Сейчас уже вариантов нет. Я не… — Подбирая слова, пока мысли неслись судорожным потоком, напряженно ответила я, пытаясь донести до него, что это не работа моей мечты и ухудшать свое к ней отношение трахом на платной основе… с ним… я же просто не вынесу… И внезапно до меня дошло, что можно сделать. Слова «я не шлюха» замерли, были просто задушены в глотке. — Да я и не ищу эти другие варианты, владелец платит хорошо, а жизнь сейчас тяжелая. Я могу периодически изображать творческие подходы решения проблем ради достойных компенсаций.

«Такой творческий подход вчера у тебя ко мне был, сообразительность и исполнительность, я очарован».

Значило: ты забавная игрушка, я буду иногда в тебя играть и накидывать за это деньжат, чтобы моей забавной игрушке было комфортнее, ведь она такая забавная.

Я буду платить, потому что ты такая.

«Да я и не ищу эти другие варианты, владелец платит хорошо, а жизнь сейчас тяжелая. Я могу периодически изображать творческие подходы решения проблем ради достойных компенсаций».

Значило: я забавная игрушка, потому что люблю деньги. Поэтому стараюсь быть забавной. Плати мне и я буду для тебя какой пожелаешь. Главное деньги и я тебе что хочешь изображу, но главное деньги.

Я такая, потому что ты будешь платить.

Это отчетливо витало в словах без слов и я с замершим сердцем ждала его решения.

Он внимательно смотрел в мои глаза. Фыркнул, затянулся и протяжно выдохнул дым в мою сторону, перевел взгляд в пепельницу, где тушил сигарету. Моя попытка метода от обратного стянула секундным напряжением линию его губ, подарив мне слабую надежду.

— Такой твой способ адаптироваться мне на разок подойдет. — Негромко произнес он, отставляя пепельницу на стол и снова внимательно на меня посмотрел. — Переведи, что я только что сказал.

— Ты… — Вдыхая медленно и глубоко, стараясь уберечь и так натянутые нервы от рокового щелчка. — Ты сейчас предложил мне секс за деньги.

— Не предложил. — Он повел уголком губ и у меня внутри все оборвалось. Он действительно не предлагал. Он просто обозначил дальнейшее. — Но это не имеет значения, потому что ты все равно не отказалась бы, ведь творческие подходы и достойные компенсации, сама сказала. — Полуприкрыл глаза, откинул голову на спинку дивана, не отпуская меня взглядом. — Сколько Влад тебе накинул?.. Сотню? Плачу сто пятьдесят. Минет. Хорошо отсосешь — округлю до двухсот. Приступай.

Это было ударом. Сильным. Ломающим. Дело было не в смысле слов, дело было в интонации, в подаче, в расслабленности его тела и равнодушии во взгляде на мое лицо. Он сидел с шлюхой. К которой потерял интерес. И это единственное, что сейчас меня удерживало на месте.

— На этом все закончится? — глотая унижение, ужас, ярость, в ожидании его подтверждения, ради которого к этому и вывела. — Ты сказал «на разок».

— К чему мне падшая на постоянку. — Скучающе приподнял бровь и перевел взгляд на наручные часы. — У тебя пятнадцать минут, а я выпил, так что еще раскачиваться придется. Приступай сказал.

Отодвинул стол в сторону и влево, положив локти на подлокотники и взглядом велев мне начинать.

Встала с секундной паузой, понимая, что это одна возможность на миллион. Что сейчас это нужно сделать и все будет кончено. Ему не нужна еще одна шлюха. Эти твари ценят людей, но не падаль. А он на каком-то особом уровне и в зону его интереса попадать это с головой не дружить совсем. И мне нельзя этого делать, не сейчас, когда я обрела то, на что и надеяться никогда не смела.

Медленно на корточки между его широко разведенных ног. Смотрела в его пах, чувствуя, как внутри все дрожит. Он был расслаблен и очень спокоен. В глазах надменность. Его тихий шелест выдоха дыма в сторону, натяжением для моих нервов до состояния струн.

Дышала глубоко и медленно, чувствуя, как судорогой скручивает пальцы на сведенных коленях.

Изнутри ревущий протест дробил сжавшееся нутро на горячую яростную пыль. В голове хаос, мрак, сопротивление, едва сдерживаемое под крик разума. Я скосила глаза на край стола. Столовый нож. Меньше метра расстояния, он лежал прямо с краю.

Он подался вперед и я окаменела, когда длинные крепкие пальцы взяли позолоченную рукоять. И поняла, что пиздец наступил, когда лезвие неторопливо нажало мне под подбородок, вынуждая поднять голову и посмотреть в темные глаза. Уже звериные. Там почти не было ничего, а то, что было, вот-вот готово было кануть в кипящие, непростительные воды мрака. Глаза почти абсолютно нечеловеческие. Там не было никаких запретов. Почти. И вот-вот он переступит грань этого «почти».

Лезвие надавило мне на кожу до того самого понимания, что еще немного и порежет. Ужас и агрессия потопили разум в темном осознании, что это все. Просто все. И мне нельзя сейчас вообще шевелиться. Это ярко горит в этих ублюдских карих глазах, которые почти уже отдались смраду непростительного, но он на мгновение прикрыл глаза и одно краткое, молниеносное движение его пальцев.

Чтобы лезвие оказалось в его ладони.

Медленно опустил руку с зажатым ножом ниже моего лица.

Он подавал его мне.

Мои пальцы мелко дрожали, сжимая прохладу рукояти. Мелко дрожали пальцы. Мелко дрожало тело и ненависть тоже дрожала. Грозила осыпаться искрами и сжечь остатки и так подыхающего самоконтроля. Он смотрел мне в глаза. Смотрел в напряженном ожидании, но он резал. Там в клубящейся тьме своих глаз он перерезал мне глотку. И это могло перейти в действие в любую секунду. В любой миг. В каждую его долю. Он молниеносно мог вырвать у меня нож и… всё. За то, что посмела его взять и сейчас смотреть на него не скрывая ненависти. Никогда в своей жизни я не испытывала столько ненависти. Никогда. И столько.

Скрип моих зубов сопровождающих оглушающее крушение самоконтроля стершего из памяти когда мои выкручиваемые судорогой пальцы с силой и яростью вгоняли лезвие в сидение между его раздвинутых ног. Вогнали и крепко сжали нагретую рукоять. Потому что не только у этой твари был предел. Который заступать нельзя.

Я не отрывала взгляда от его глаз, но я видела, я почувствовала, как напряглись его ноги. Как напряглось его тело, в котором клубилось абсолютное, неукротимое, бескомпромиссное зло, дающее яркое, жгучее насыщение хаосу в нечеловеческих глазах. Он прикрыл глаза и его тело расслабилось. В миллисекунду просто.

— Свободна. — Отзвук насмешки в голосе, — творческая личность.

Я едва не заскулила от ужаса, уже все понимая, когда на неверных ногах шла к двери. Понимая, что с самого начала все было бесполезно и он сейчас это доказал. Самое пугающее — моими же руками.