Зорин определил Игоря в психушку — это все что я знала и вопросов не задавала. Ибо видно было, что говорить он об этом не желает вообще. С того дня, когда Сашу подкосило миновало две недели. Две упоительных недели, проскочивших как один день.

Зорин ежедневно появлялся в моей жизни, хотя работал как ишак и иногда просто смертельно уставал. В кино два раза уснул. Однако ночи мы неизменно проводили вместе. Пару дней назад поехали в парк развлечений взяв с собой Лану, и я снова испытала какое-то просто непередаваемое чувство, когда видела, как Лана его воспринимает, как смеется над его иногда откровенной чушью, как смотрит на него и совсем его не боится. А он к ней относился… не знаю, с нежностью такой, что сознание просто будоражило видение того, насколько он может быть… идеальным.

Я влюбилась. Окончательно, бесповоротно, до грани безумия. И мне это очень нравилось. Сегодня была пятница, утро, и он попросил заехать к нему в офис сказав, что нужно решить какой-то вопрос. Голос вроде бы ровный по телефону, но настороженность во мне все равно пробудил, которая держалась ровно до того момента, пока я не переступила порог его кабинета в сопровождении Арсения, и не увидела его в окружении нескольких человек, что-то громко и со страстью обсуждающих, пока он прищурившись и прикусив губу, быстро читал сразу несколько документов, разложенных стопками на своем столе.

— Да нихрена так не выйдет, Ирина Юрьевна, — метает взгляд на хмурящуюся красивую женщину, стоящую по правую руку от его кресла, которая вежливо ему возражает и обводит строчки в одном из документов которые он только что читал. — Нет, это я понял, за это я вас еще материально простимулирую, ибо ход действительно гениальный, но списать сейчас все равно не получится, потому что Артем… кстати, где эта тупорылая свинья? Где, блять, финдиректор? — Зорин поднимает злой взгляд на еще троих человек перед его столом, тревожно переглядывающихся и его взгляд натыкается на меня. — Упс. Господа, отложим наш милый междусобойчик. Я вас позову чуть позже. Найдите свинью пока, и скажите, что я его освежую перед совещанием а на совещание займусь его изнасилованием, пусть подготовится.

Заметно, что персонал едва сдерживает смех (скорее всего не добрый) и покидает кабинет вместе с Арсением.

— Пардон, Ольк, рабочие моменты. — Зорин аккуратно складывает стопки документов в одну на край стола и устало откидывается на кресле, прикрывая глаза и поманив меня пальцем к себе. — Подожди, пожалуйста, еще пару минут. Мне необходимо сделать несколько безотлагательных звонков.

Усмехаюсь и опускаюсь на его колени, покорно ожидая, пока он не закончит свои телефонные переговоры, и, не удержавшись, обвиваю его руками за шею, теснее прижимаясь и чувствуя пальцы, аккуратно забравшиеся под топ и оглаживающие поясницу.

Разговаривает Зорин довольно долго и крайне серьезным голосом, при этом весьма шкодно мне улыбаясь. Контраст его голоса и улыбки почему-то заводит меня нереально. Едва сдерживаюсь, чтобы не опустить руку с его шеи на пах. Там и без этого все однозначно говорит, что тело его думает в другом направлении, пока мозг ведет переговоры. Аж сидеть неудобно. Впрочем, сработавшее на моем телефоне оповещение о скидках и акциях в сети гипермаркетов, довольно быстро приводит меня в себя и заставляет торопливо прикинуть остаток алкоголя в кафе.

Зорин отключает телефон и заинтересованный моим задумчивым видом, пальцем наклоняет экран моего телефона так, чтобы ему было видно, над чем я там подвисла.

— Это чего?

— Винишко по акции. Как раз хотела купить… — довольно улыбаюсь я, прикидывая в уме удобный маршрут до молла, где располагался гипермаркет и откладывая телефон на его стол. Чтобы натолкнуться на внимательный такой взгляд Зорина. — Что?

— Винишко. По. Акции.

— А то все раскупят, да? Свои процентики не поимеешь на перепродаже. — Улыбается мне в губы, чуть касаясь языком и дразняще уводя голову когда я, не выдержав, подаюсь вперед, обвивая руками его голову. — Сейчас весь город слетится за твоим винишком по акции, а ты… м-м-м… протрахаешь момент. И бизнес прогорит.

— Ты хотел сказать проебешь момент, да? — глумливо поправляю его я, зная, что он всегда этим восторгается.

Зорин ржет и согласно кивает.

— Да, но это грубо. А я буду нежен. Но нежного аналога тому слову не подобрал. Скудный словарный запас у меня.

— Да не нужен тот аналог. — Усмехаюсь и скольжу пальцами по его шее, останавливаясь и сжимая его горло, перед тем как расстегнуть верхние пуговицы рубашки. — Я не против не озвученного варианта.

— Уверена? — в его глазах метаются горячие тени, вызывая свое подобие в моей голове.

Лукаво улыбаюсь глядя в такие затягивающие глаза.

— А ты? — низ живота начал ныть.

— Я давно хочу грубого секса. Особенно сильно, когда ты вот такая… искушающая…

Кончики пальцев похолодели. В горле пересохло.

— Приступай. Сейчас же.

Глаза прищурились, на губах довольная полуулыбка. Подталкивает меня, чтобы поднялась с его колен. Подчиняюсь. Зорин встает, придвигается ко мне вплотную, жестко целует, почти кусает. Сжимает грудь до боли. Коленом раздвигает мои ноги в которых оседает свинцовая тяжесть, льющаяся по горячим сосудам из низа живота. Обвиваю его шею руками, прильнув теснее и получив усмешку в рот.

Зорин резко поворачивает меня спиной к себе и вынуждает распластаться на столе. Задирает юбку. Сжимает ягодицу. Прижимается бедрами, чтобы я поняла, как не на шутку он заведен. Вцепляюсь онемевшими в край столешницы, прогнувшись в спине, и откидывая голову назад, подчиняясь его руке, требовательно тянущей за волосы. Прижимаюсь ягодицами к нему еще теснее, чувствуя, как все полыхает внутри и как стремительно намокает тонкое кружево нижнего белья.

Пальцами свободной от волос руки резко снимает белье, скатившееся до середины бедер. Натяжение в волосах ослабевает, он пробегается пальцами до шеи и сдавливает ее, обрывая мне дыхание.

— Сейчас… пожалуйста… — слетает с моих губ, но не моим голосом, потому что меня давно нет. Я безнадежно сгорела в пожаре, пожирающем тело.

Звякнула пряжка ремня.

— Повтори. — Тихий, пробирающий до дрожи приказ низким голосом.

— Пожалуйста… — выдыхаю я, чувствуя нажим его пальцев на самой чувствительной точке, отчего едва не подкашиваются ноги.

Секунда. Другая.

Резко, толчком. Я взвилась. Он грубо прижимает меня к столешнице, удерживая за шею одной рукой, другой сжимая ягодицу.

Цепляюсь пальцами в край стола так, что костяшки хрустнули. Я ебанутая. Ибо мне все это понравилось настолько, что в глазах потемнело. Зорин бил. Вбивал меня в стол. Колени подгибались, с губ срывались стоны один за другим, которые я старательно глушила прижатой к губам ладонью. От каждого движения у меня в голове происходит взрыв, горячий, множащий хаос взрыв. Тело горит адским пламенем. Я почти ничего не соображаю. Задыхаюсь. И хочу еще. Чтобы сдохнуть. Сейчас. Под ним.

— Еще… сильнее… — мой голос хриплый, чужой, с мольбой.

Зорин на миг замирает и так подается вперёд, что я, приглушенно взвизгнув, сдвигаюсь вместе со столом. И еще раз. И еще.

Еще. Сейчас. Сейчас… тяжелые нити быстро зарождающегося оргазма начали сковывать низ живота.

— Твою мать… — шепчу я, не чувствуя как по щекам сбегают слезы. А мне все мало. Еще. Немного и…

Я охнула и почувствовала, как сладкое паралитическое чувство наслаждения как огненное цунами пронеслось из паха по всему телу, заставляя мышцы сжаться, выжигая разум. Всхлипнула, не чувствуя тела. Зорина накрывает почти сразу за мной. Он отстраняется, одновременно упираясь головой мне в спину, и до моего гибнувшего в удовольствии тела доносится сбитый выдох сквозь скрип его зубов.

— Олька… чтоб тебя… — тяжело дыша, хрипло шепчет он, медленно отстраняясь и приподнимая меня за плечи, чтобы утянуть за собой в кресло.

В этот же момент ноги у меня подкашиваются и Зорин, покачнувшись, едва успевает меня подхватить. Усаживает на себя в кресле.

Я, сбивчиво дыша, уткнулась лицом ему в шею, слабо целую горячую кожу. Не сдержалась. Усилила поцелуй. Зорин запоздало сообразил, что я делаю.

Разочарованно стонет, потирая пальцами багровый след.

— Какая пошлость. — Прикрывая глаза, заключает он.

— А мне нравится. — Я отпихиваю его руку, любуясь мелкой россыпью точечных кровоизлияний на коже. — Чего там по вопросу, который решить надо?

— Вопрос, кстати, весьма серьезный. — Отводит взгляд и мягко подталкивает меня, намекая встать.

Подчиняюсь, оправляю одежду и сажусь в кресло у его рабочего стола, с растущим напряжением, наблюдая как он, не поднимая на меня взгляда и сделав лицо непроницаемым, оттирает, запачканную руку и заправляет одежду. Излишне долго. И напряжение, занимающее все внутри быстро сгоняет расслабленную негу, посеяв пока отдаленное беспокойство в сознании. Мне не нравится это. Очень не нравится. Инстинктивно скрещиваю на груди руки и внимательно слежу за его лицом. Сердце ошибается, когда он метает на меня быстрый, неопределенный какой-то взгляд и тут же отводит глаза.

— Зорин? — негромко зову его я, пытаясь сохранить спокойствие.

Он закуривает, выдыхает дым в сторону распахнутого окна, чуть прикусывает губу и тихо произносит:

— Прошу, просто выслушай меня до конца. Просто выслушай. — На миг прикрывает глаза, стряхивает пепел и негромко продолжает, все так же не глядя а меня. — У меня есть друг, у него сынишка-аутист. Они каждый год два-три месяца в Израиле проводят, в реабилитационном центре. Там спецы такие работают… что и не скажешь, что сын у друга аутист. — Я похолодела, когда он прерывается и переводит на меня напряженный взгляд. — Я созвонился с Реутом, это тот самый реабилитационный центр в Израиле, проконсультировался со специалистами. Они сказали, что у Ланы, судя по всему, психогенный мутизм и он лечится быстрее того же самого аутизма. Сказали, что сделают акцент на снузелен-терапии. Эта такая штука, которая характеризуется как мультисенсорная терапия, она идет хорошей реабилитация для детей с ДЦП, но и аутистам очень сильно помогает, а с психогенным мутизмом стопроцентно сработает. Там, значит, весь сок этого лечения в улучшении психоэмоционального фона путем воздействия на органы чувств. Но мягко. Вроде это переводилось как щадящие раздражители… я не уверен, что я правильно понял, я с английским вообще на «вы», а русскоговорящего консультанта у них на те моменты не было… но с Ланой будут заниматься русскоговорящие специалисты, это однозначно. Потом в интернете прочитал, что там у них мультисенсорная комната есть, в которой вся начинка в индивидуально подобранных раздражителей. Приятный запах, гирлянды, изображения, песок, мягкая шерсть, и занятия с ведущими психологами Европы в игровой форме… Результаты там и правда впечатляющие. Коррекция психофона с сильным побуждением к контакту с окружающим миром… Вот честно, Олька, я шерстил очень тщательно. Они мне записи прислали этих занятий, там детишки… ну вообще в тяжелой стадии, а так реагируют… Плюс я полный пансион и трансфер оплатил. Там небольшой коттеджик прямо на берегу моря, совсем рядом туристические центры, моллы, всякие музеи. Хороший район. Я проверял тщательно. Машина у них с водителем всегда под рукой будет. Там, правда, в основном трансфер до Реута и обратно после занятий, но если водителю позвонить, он без проблем увезет куда угодно, я на всякий пожарный еще и депозит на такие случаи оставил…. Ну и в общем вот. Олька, ты прими. Я честно все проверял, там могут оказать реальную помощь, да и пример перед глазами вон, у друга сын… Я бы никогда не подумал, что пацан аутист, живенький такой, не сказать, чтобы прямо очень общительный, но контактов не боится… там еще и море рядом, пусть Ланка ощутит все это… Оль, я… лишнее, да? Но Ланке это же не помешает. И море же. Прямо на берегу домик… Оль… Ну почему ты так смотришь на меня? Я от чистого сердца… Ты же знаешь… детство у меня не сахар, и я из-за этого не могу, когда детям плохо… В фонд один каждый год отчисляю, там люди честные, действительно детям помогают… Я правда от чистого сердца, клянусь тебе… У Ланы же, ну… — его голос едва заметно дрогнул, — мамы нет. Нет, я понимаю, что вы помогаете, замещаете все, просто… — голос снова едва заметно спотыкается, — просто у нее… нет мамы. А она ведь была. И Ланка она же ни в чем… ребенок еще совсем. Не могу объяснить, Оль. Но честно просто от сердца. Клянусь в этом… Олька?

Я не знаю, что с нами случится. Жизнь непредсказуема. Но то, что я всегда буду уважать этого человека, в этом я уверена абсолютно точно.

— Ну… Оль. — Встает из-за стола, обходит его и приседает на корточки перед моим креслом, просительно касаясь кончиками пальцев моих коленей. — Я знаю, это все… нет, не знаю. Нихера я не знаю, как объяснить. Дохуя ведь пиздеть могу и в любых формах, с любым человеком на доступном ему языке, а здесь у меня просто слов не находится. Я честно… просто от души. Ланка, она такая, не знаю, как сказать… я видел этот твой взгляд… видел, как ей не просто со мной на контакт идти, как она прижималась к тебе, как смотрела на тебя, когда ты не видела… она так старалась. Себя перебороть. А девчушке всего восемь лет… У нее что-то вроде предохранителя срабатывает, а она все равно старается и свой предел переходит… Чтобы тебя не расстраивать… Мы вдвоем с ней тогда, в кафешке, когда первый раз ее увидел, знали, что ты переживаешь, но эмоций не покажешь, что улыбнешься… Она согласилась со мной сидеть, чтобы ты там одна с поставщиками решала, а глазенки у нее напуганные такие были. Вроде и понимает, что нужно так, что так правильно, а страх у нее вообще непередаваемый. Но она же кивнула, Олька… Она делает для вас чуть ли не больше, чем вы для нее… ей тяжело, она ребенок совсем, но этот ее взгляд, что сейчас ей будет очень страшно остаться одной с незнакомым мужиком и что с тобой нельзя… Я тогда понял, что в лепешку разобьюсь, но она расслабится со мной… а потом… когда у тебя лицо перекосилось, когда Ланка все-таки смогла… Я ушел от тебя и другу позвонил сразу по поводу Реута узнать…Думал, да похуй, как у нас там сложится, пусть и не сложится совсем… У нее взгляд такой, Оль… Мне же восемь было, когда ад начался, ей тоже восемь и у нее тоже ад, только свой, особенный, потому что внутри все… это намного тяжелее чем когда с внешним миром борешься… намного тяжелее. Мне тридцать. А я сейчас в таком же внутреннем аду. Она ребенок… я могу ей помочь, пожалуйста, не отказывай мне в этом. Пожалуйста, Оль. Я прошу.

Внутри дрожь. Прикрываю глаза ладонью и как-то сорвано выдыхаю. Не могу сдержаться. Слышу собственный всхлип и моя ладонь с прикрывает мои глаза. Но он ничего не делает. Он просто рядом. Дает возможность прийти в себя.

— Саш… Не знаю, правда не знаю, что случится, как все повернется… но ты просто знай, что если однажды… я всегда сделаю все чтобы ты не попросил. Я тебе клянусь.

— Обожди с клятвами, Олька. — В голосе тихий смех, его пальцы стискивают мои колени до боли. — Поговори с домашними. Если согласятся — вылет послезавтра. Бизнес-классом, Ланке место у окна.

— Саш…

— Тсс… — тянет меня за руку, вынуждая встать, и осторожно прижимает к себе, оглаживая по волосам мою прижимающуюся к его плечу голову. — Олька, тебе там за дешевым бухлом ехать надо было же… Ты не подумай, что выгоняю… Просто у меня тоже через двадцать минут совещание, а мне еще надо найти и оскопить своего финдиректора.

Усмехаюсь, втягивая его аромат и быстро вытирая слезы. Отстраняюсь, смотрю в глубокие глаза и мягко касаюсь губ.

Разумеется, мама с Ланой, после моих долгих и путанных объяснений, дали согласие. И захотели Зорина поблагодарить перед вылетом. Неожиданно, но Зорин попытался отнекиваться, и необычайно смущался, когда я изъявила ему желание своих родственников. Выглядел при этом Саша весьма забавно. И я, лежа на его груди, в его спальне, не выдержала и заржала. Он виду не подал, но явно обиделся, чем развеселил меня еще больше.

В день вылета, по согласованию с Зориным, перенесшим ради встречи с моей мамой и Ланой совещание и пару каких-то встреч, я привезла их к «Соколу». Чтобы столкнуться с Евой.

То, что эта миниатюрная брюнетка, на повышенных тонах разговаривающая с Арсением, не пропускающим ее дальше холла, была Евой, я поняла сразу. Еще до того, как Арсений, с трудом сохраняя непроницаемое лицо, явно не в первый раз ей повторил «Ева Владимировна, Александра Михайловича здесь нет», а она звонко, каким-то излишне дребезжащим голосом на весь холл возвещала, что машина Зорина на стоянке, а значит, он точно здесь и ей срочно нужно к нему попасть.

Пропуская вперед себя маму и Лану, я заинтересованно скольжу взглядом по тонкому, подтянутому телу Евы, облаченному в симпатичный светло-серый брючный костюм.

— Здравствуйте, Ольга Дмитриевна. — Поздоровался Арсений, завидев за плечом Евы меня и кивнув в сторону лестницы. — Вас ждут.

Ева оборачивается и вперивает в меня взгляд насыщенно-карих глаз. Нехороший такой взгляд, совсем неоднозначный. Хотя лицо, в принципе, красивое. Не ухоженное даже, а скорее холеное, с тонкими чертами лица. У Зорина определенно есть вкус — мелькает в мыслях и я едва сдерживаю усмешку. Киваю Арсению и мягко подталкиваю маму с Ланой к лестнице.

— Ольга Дмитриевна. — Голос Евы звучит неожиданно раздражающе. — Можно вас на секундочку?

Останавливаюсь, чувствуя ее внимательный изучающий взгляд промеж лопаток, киваю маме, тревожно на меня оглянувшейся.

— Арсений, будьте так добры. — Вежливо улыбаюсь разом напрягшемуся мужчине, взглядом указывая на своих.

Он медлит всего мгновение, потратив его на краткий приказ по рации, чтобы из комнаты охраны появились два широкоплечих молодца и хмуро так посмотрели на Еву, пока Арсений ведет маму с Ланой к лифтам. Как только они оказываются вне зоны слышимости, я, прикрыв на мгновение глаза, медленно поворачиваюсь.

Ева стоит у стойки администратора, облокотившись о нее локтем. И смотрит на меня глубоким, изучающим и анализирующим взглядом. Таким смотрят женщины другу на друга, когда знают, что спали с одним и тем же мужчиной.

— Ольга Дмитриевна, — по красиво очерченным губам идет змеиная улыбка. — Мое имя Ева. Жена Саши.

Не надо ля-ля, я видела свидетельство о разводе. Зорин заржал еще и поцеловал его, заставив меня расхохотаться, ибо столько счастья в этом поцелуе было. Поэтому эта ее проверка границ моего интеллекта и выдержки не впечатляет. Посредственно как-то, неинтересно — она ждет, чтобы я исправила ее на «бывшая жена». Миролюбиво улыбаюсь и молчу, вопросительно приподняв бровь. Не этого она ожидала. Тень промелькнула в глазах и отразилась недовольством в поджатых уголках губ.

— И? — мой голос звучит бархатно и ровно.

Ее подхлестывает, задевает, но она неплохо скрывает свои эмоции. Однако для человека, жившего год с ребенком, страдающим психогенным мутизмом, считать ее реакции не составляет труда.

— Он у себя?

Хочется добавить яда во фразу «ну вы же его жена, почем мне знать?». Но Ева не говорит, она провоцирует, а в ее игры я не собираюсь играть.

— Арсений сказал, что нет. — Очень вежливо повторяю ей я. — Если вам угодно, можете передать необходимую информацию через меня. Сообщу ему сразу, как только увижу. Извините, но я спешу.

Разворачиваюсь и иду к лифтам, когда до меня доносится ее насмешливое «пф, взял первую попавшуюся да еще и с прицепом». Внутри пиздец. Просто тотальный пиздец. Взметается огненный столп ярости. Хочу развернуться, плюнуть ей в лицо, а затем еще и двинуть это самое лицо о свое колено. Но знаю, твердо знаю, что это провокация, однако на горящие нервы это действует слабым таким успокоением.

Снова поворачиваюсь к ней, скольжу изучающим взглядом с ее ног до глаз, чуть склонив голову. Она улыбается, ровно и спокойно, побуждая меня и мое бьющее об грудину неприязненногг напряжения зарядить ей в глаз просто немедленно. Мой голос звучит низко и ровно:

— Странно то, что после отношений с вами, Ева Владимировна, он вообще остался в рядах натуралов. Очевидно, сильный мужчина, раз даже… подобное вам его сломить не смогло и он сохранил интерес к женщинам.

Ударяет по ней. Ударяет еще сильнее, когда охранники, стоявшие рядом с ней прыснули и довольно переглянулись. Очевидно, это не первая их встреча.

Но надо отдать ей должное — лицо она сохранила. Сука. С трудом, правда, но улыбнулась, вызвав этим у меня неуместный, но крайне ехидный смешок, отчего охранники еще раз прыснули.

— Значит, разговора у нас не выйдет? — недовольно ведет бровью, нервно стукнув ноготками по мрамору стойки.

— Не выйдет, — соглашаюсь я и доброжелательно улыбаюсь. — Вы любите путешествовать? Оплачу вам пеший эротический тур, пришлю его с курьером. Желаю приятного отдыха.

Она краснеет от злости и стискивает челюсть, сжигая меня взглядом. Выжидательно приподнимаю бровь, приглашающе улыбаясь, и готовая сама первая вцепиться в ее холеное лицо. Но она все же сдерживает порыв кинуться на меня. Отчасти из-за сделавших к ней шаг разом посуровивших охранников. Благосклонно киваю на прощание, отворачиваюсь и снова иду к лифтам, не обращая внимания на тихое оскорбление вслед с виртуозным применением мата. Портовый грузчик бы обзавидовался. Фи, бескультурщина.

Влетаю в кабинет Зорина, уже задумчиво пристраивающего нарисованную Ланой картинку среди благодарственных писем, наград, грамот и прочего на стене за его рабочим столом. Мама пьет кофе на диванчике у окна и мягко улыбается, следя за Зориным и Ланой.

— Нет? Думаешь, выше? Я тоже так думаю… Так, это убираем. — На его рабочий стол кладется позолоченная рамочка с каким-то дипломом, — вот сюда, да? Прямо в середину. Чтобы я всегда помнил, о нашем с тобой уговоре… Так. Этот красный дом мы с тобой спроектируем после окончания института, да? — метает на меня быстрый настороженный взгляд, я спокойно улыбаюсь в ответ, садясь рядом с мамой. — Ты уверена, что в нем будет… так, восемь, шестнадцать… двадцать четыре этажа? Давай на пятьдесят замутим? — Подмигивает улыбающейся Лане, стоящей около его стола. — На верхнем этаже пентхаусы сделаем, там будет… Знаешь, что это такое?.. Вот, отлично, там будет шикарный вид. Замутим с тобой на последнем этаже пентхаусы, Лана. Так, раз проект твой, то тебе решать, кому ты эти пентхаусы отдашь. Ты подумай, а потом мне скажешь, хорошо?

— Оле и бабушке.

Меня пробирает до дрожи эмоциональная окраска робкого детского голоса.

— Ну, Оле и бабушке, значит им. — Серьезно кивает Зорин, вытаскивая из рамки диплом и ставя вместо него рисунок Ланы, чтобы повесить ровно в центре своей импровизированной почетной доски. — Тебе мы свой дом построим. Спроектируем вместе, но ты пообещай, что будешь хорошо учиться, ладно? Чтобы у меня был самый лучший архитектор с которым мы построим самый лучшим дом с пентхаусами для Оли и бабушки, да?

Лана счастливо улыбается и кивает. Мама едва ощутимо касается моей ноги, привлекая мое внимание.

— Он не подмазывается. — Шепчет одними губами. — Хороший человек.

«Знаю» — отвечаю ей долгим взглядом. Зорин передвинул все свои дела, чтобы отвезти маму с Ланой в аэропорт. И получить искренние и несколько объятия от мамы, когда отдавал ей чемодан перед выходом на таможенный контроль. Ланка, смущенно улыбнулась и помахала ему рукой, после того, как ее ручки разжались на моих плечах. Он ответил ей широкой улыбкой, и незаметно коснулся моих пальцев, вызывая чувство благоговейной дрожи.

Мы шли из аэропорта на парковку, когда он переплел наши пальцы и, не глядя на меня, роясь в телефоне на ходу, негромко произнес:

— Не обращай внимания на все то, что сказала тебе Ева. Она не контролирует себя, когда злится. А сейчас она злится постоянно.

— Осведомлен о нашей встрече, значит? — фыркаю, скашивая на него взгляд и теснее сжимая его пальцы.

— Арсений сказал, что она перехватила тебя на входе. Я кинулся было вниз, но тут зашли твоя мама с Ланой. — Зорин убирает телефон в карман брюк, и останавливается, вынуждая меня встать лицом к лицу. Стягивает авиаторы и серьезно продолжает, — я нервничал пиздец как.

— Не стоило. — Усмехаюсь, позволяя себя привлечь к его груди и отгибая воротник кипельно-белой рубашки с упоением скольжу пальцами по багровому следу на его шее. Моему следу. Моей метке собственности. — Ева себя контролировала. Отдаю ей должное, с трудом, правда, но контролировала.

— Что она сказала? — голос ровный, нажим его рук на моей пояснице жестче.

— Ей не понравилось то, что ты не страдаешь, а уже… кхм, нашел себе бабу. С прицепом. — Фыркаю и едва давлю желание прикоснуться губами к своему следу, чтобы усилить его, дать больше яркости. И значимости. Моё. Только моё и ничье больше.

— А ты? — вскидывает бровь, внимательно глядя на меня, все так же неотрывно следящую за своим пальцем, оглаживающим мою метку на его теле. Хочу, чтобы их было больше. Еще больше. На его правой лопатке след от моего ногтя, на ключице небольшой кровоподтек — я вчера увлеклась, но у него был оргазм и он не заметил. А я заметила. И с удовольствием касалась ее языком, пока с него сходила дрожь…

— Сказала, что после отношений с ней, вообще удивительно то, что ты остался в рядах натуралов.

— Я иногда просто диву даюсь, как ты отвечаешь хамам, Зорина.

— Зорина? — недоуменно перевожу на него взгляд, чувствуя, как ошиблось сердце.

— М-м-м, да. — Полуулыбка, склоняется моим губам, пытаясь провести по ним горячим языком, но я отвожу голову назад. — Тебе не нравится?

— Ты сначала с одной Зориной разберись, ловелас, а потом другую окучивай. — Мой тихий смех осекается, при виде того, как его улыбка становится несколько натянутой, а его тело заметно напрягается, — Саш? Ты чего?

— Она не стала менять мою фамилию обратно на свою. Так-то мне на всю ситуацию похер, кроме вот этого. — Оскорбленно бормочет он, прижимая меня к себе теснее и положив подбородок мне на макушку. — Коз… злодейка такая.

— Ну, хочешь, я побью ее? — сдерживаю смех, пробегаясь кончиками пальцев по его позвоночнику вверх до лопаток и сжимаю его плечи, утыкаясь носом в ворот и втягивая в себя его неповторимый запах. — Ты майора избил, я твою бывшую, чудная пара, не находишь?

Зорин расхохотался, сильнее сжимая меня в объятиях.

Время снова стремилось вперед. Я растворялась в Зорине. Я в нем терялась. Но сладко, головокружительно и очень охотно. Мне вообще нравились эти наши разговоры на грани фола при чужих людях. Такое впечатление, что это не он меня жестко трахал или занимался сексом несколько минут назад, перед тем, как мы встречались с его друзьями. С моими. На его или моей работе. Полупошлые разговоры, многозначительные взгляды и яркий постоянный голод. Ему было меня мало. Мне его не хватало еще больше, но требовать еще я не могла — он работал. Работал жестко, сильно, на износ. Я понимала, откуда эти бешенные деньги. Он был открыт двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю, хотя неоднократно говорил, что сейчас у него период более легкий, чем несколько месяцев назад, когда так сказать, он был на волне успеха. Мне трудно было это представить, особенно когда он вваливался домой и едва полз до кровати, где фактически терял сознание, но тут же просыпался на телефонные звонки. Правда исключительно на свои и только на них.

«Вваливался домой». Домом являлась то его квартира, то мамина, то моя. Зависело от того, где я обитаю в момент его звонка. Но мне нравилось. Дико, просто до безумия.

Лана… Снузелен-терапия делала огромные успехи. Лана разговаривала. С эмоциями. Показывала мне их «коттеджик», снимала себя на фоне моря и рассказывала, как проходили ее дни и что она видела. Рассказывала ярко, и меня щемило, щемило до боли, потому что у нее проявлялась мимика. Катькина мимика. Зорин замечал. Он ничего не говорил, он вообще не лез, когда я после звонков Ланы шла курить. Не останавливал меня, не отнимал сигареты, ничего не говорил. Когда я вернулась с пожарного балкона после очередного звонка Ланы, он повалил меня на кровать, обнял и едва слышно шепнул на ухо «как будешь готова, родная. Я рядом». К горлу подкатило. Я вжалась в него и едва подавила накатившие темные, нехорошие эмоции.

Миновало еще две недели. Я, получившая очередное оповещение о скидках едва не пританцовывая от радости, утянула Зорина за собой в гипермаркет, чтобы закупиться для кофейни, открытие которой должно было состояться через две недели. Весьма выгодное открытие предстоит — акции были именно на то, что было мне необходимо. Зорин снисходительно на меня косился и предлагал оплатить «нормальные продукты», раз он мой партнер. Я фыркала и отнекивалась. Весьма уязвленно, ибо меня все еще гложет мой долг в три миллиона ему. А он ни в какую не хотел брать с меня деньги и равнодушно кивал на то, что первую отдачу от кофейни он получит по самым скромным прикидкам только через четыре месяца. Еще взял и брякнул, что не через четыре, а через восемь, мол, он сам все уже рассчитал, да и опыт в ресторанном бизнесе у него есть. Козел. Потом ему опять пришлось подлизываться. Хотя, ему это нравилось. А мне-то уж тем более.

В субботний день торговый центр был переполнен людьми, мы пересекали широкие галереи и Зорин безостановочно матерился по телефону на уже известную мне «тупорылую свинью». Так он только своего финдиректора называл, подложившего ему когда-то там, где-то там… нехилых таких размеров свинью. Как-то поинтересовалась, почему он его не уволит раз так бесится (у него даже в телефоне Артем был записан как «тупорылая свинья»), на что Зорин, недовольно закатив глаза, ответил, что пока Артем не перекроет долг, из-за которого они едва не влетели куда-то там, он его не уволит.

Вот и сейчас идет, матерится так, что на нас оглядываются, а я лишь теснее придвигаюсь к нему, удовлетворенно слушая замысловатые ругательства и неповторимые сравнения с вплетением мата и профессионального сленга. Обожаю, когда он такой. Вроде и деловой, а херачит на могучем русском как заправский сапожник и при этом все всем понятно еще. Прямо возбуждает. Я уже прикидываю расстояние до Кайена на парковке, когда мне звонит мама. С привычным, казалось бы, отчетом о проведенном дне. Казалось бы, привычном. Внутри стягивает органы напряжение и ноги врастают в пол, когда я улавливаю в ее голосе эхо тревоги.

— Мам, что случилось? — спокойно спрашиваю я — срабатывает привычка, гребанная привычка моментально говорить таким тоном, когда я чувствую, что… что-то не так.

Зорин останавливается, оглядывается на меня, уставившуюся в плитку пола и мгновенно прерывает свой звонок.

— Мам? — повторяю, силясь сдержать рвущий жилы страх.

Она сначала пытается соврать, что все хорошо, но я уже почуяла. Обрываю ее резко и почти грубо:

— Что случилось. Что. Случилось. Мама.

Она сбивается на полуслове, что все хорошо, и я понимаю… что меня подкашивает. Зорин мгновенно рядом. Мгновенно. Напряженно смотрит в мои глаза, поддерживая за локоть.

— Мама, блять… — с тихим свистом сквозь стиснутые зубы.

Ее прорывает. Она рассказывает, что они с Ланой переходили дорогу по пешеходному когда на них едва не наехала машина.

— Лана? Что с Ланой, мам?! — прорывается истеричным вскриком сквозь казалось бы ровный тон, когда в голове долбится одно кошмарное осознание «Катя погибла в аварии. Катя погибла в аварии. Катя погибла в аварии. И Лана об этом знает… Господи… Неужели?»

— С ней все хорошо… она почти не испугалась… — испуганно лепечет мама.

Не испугалась? Почти не испугалась? Она на трамваях ездит, потому что машин боится! Хотя и говорит, что просто любит трамваи! Но я вижу! Я знаю! Как ее сжимает всегда, когда она в машину садится!

— Успокойся. — Тихий приказ, окатывающий прохлады оголенные нервы. — Не пугай их. Спокойнее, Олька. Мы с тобой вывезем. Не пугай.

— Мам… Что… что с ней? — сглатываю с трудом, подчиняясь и охотно прижимаясь к Зорину когда он с силой прижимает меня к себе. — Мама?

— Оля, все хорошо. Я не испугалась. — Голос Ланки, заставившей мои зубы скрипнуть.

— Ты… с тобой все хорошо? Лан? — голос ровный. Рефлекторно ровный. А слезы по щекам и такая дрожь в руках, что я едва не выронила телефон, помогли пальцы Зорина, стиснувшие трубку у моего уха.

— Да, Оля. Все хорошо. Просто… немного страшно было. Громко тормозила. Но дядя вышел, извинился, сказал нас из-за кустов на обочине не видно было. — Ланкин голос совсем не монотонный, немного грустный, но совсем не испуганный. — Он не говорил по-русски. У него фрукты были, он нам персиков дал, бабуля с ним разговаривала, сказала, что он сказал, что нас до дома довести может. Но мы в парк шли с базара. Все хорошо, Оля.

Ей восемь, а она успокаивает меня, идиотку, неслышно плачущую в плечо напряженного Зорина, удерживающего у моего уха телефон и второй рукой тесно прижимающего моего долбанутое дрожащее тело к своей груди.

— А что там в парке было? — в моем голосе сквозит улыбка, совсем не отражающая того, что долбит в голове бесконечный кошмарный цикл — «Катя — авария. Мама и Лана — авария». Лана щебечет. Правда щебечет, восторженно рассказывает о озере, на котором они катались, о зверушках, которых можно кормить, о том что они с бабушкой устроили пикник под деревом на берегу и к ним подплыли птицы и подходил павлин с большим красивым хвостом. А меня трясло еще больше. В мозге постоянно генерировалась ассоциация с аварией. С катиной аварией, отнявшей ее у нас. С аварией, едва не случившейся в Израиле, которая могла бы отнять у меня весь мой мир.

— Продержись до конца. — Едва-едва слышный шепот Саши мне на ухо. — Продержись, Олька. Не напугай ее. Давай, малыш, продержись.

Продержалась, пару раз даже удачно пошутила, вызвав смех у Ланы, звонкий и чистый, от которого едва не подкосились ноги. Я могла бы этого вовсе никогда не услышать. Она отдала трубку маме и с ней я удержала ровный спектакль. В который она даже поверила. Я отключила телефон и меня затрясло уже крупно. Я могла их потерять сегодня. Я. Могла. Их. Потерять.

С трудом беру себя в руки. Тремор в пальцах, сорванное дыхание, невидящий взгляд. Но беру.

— Оль? — его пальцы цепляют мой подбородок, поднимая голову вверх и заставляя смотреть в свои напряженные глаза.

— Сейчас… — тихо шепчут мои губы, и я закрываю глаза, загоняя внутрь ужас, почти прорывающийся в голосе. — Пару секунд…

— Никаких пару секунд! — неожиданно зло и страшно рычит, с силой толкнув меня к стене и до боли вцепляясь в мой подбородок, снова заставляя вскинуть голову и смотреть в его злые сузившиеся глаза. — Никаких, блять, пару секунд!.. Смотри на меня! Смотри, блядь!.. — я прикусываю губу до боли и подчиняюсь, его лицо искажается до неузнаваемости, — Хватит, немедленно прекрати давить себя, поняла?! Я с тобой! Слышишь?! Я с тобой!

— Люди смотрят, — голос дрожит и срывается.

— Да похуй на них! — фактически кричит, зажимая меня собой и прижимаясь лбом к моему лбу, до боли стискивая мои плечи. — Пошли они на хуй все, поняла?! — Обнимает, просто стискивает до боли мои плечи, и тут же отстраняется, мрачнеет и схватив мой локоть ведет меня на выход. — Ну-ка идем.

Кайен, курим оба, молчим. Меня мелко потряхивает, упрямо смотрю в колени, чувствуя на себе его тяжелый взгляд. Выезжает с парковки, закуривая вторую.

— На Тимофевском? — его голос пускает мое сердце в галоп.

— Что? — со страхом смотрю на него.

— Твоя сестра похоронена на Тимофеевском? — не поворачивая ко мне головы, нашаривает руку и стискивает мои пальцы.

— Что?.. Саша, нет! Нет, не надо! — испуганно пытаюсь вырвать ладонь, вжимаюсь в сидение, отодвигаясь от него и того страшного, к чему он хочет меня привести.

— Тсс… Все хорошо. — Пальцы стискивают мою руку сильнее, ведут к лицу и губы нежно целуют мою ладонь. — Я буду рядом.

— Нет… — отчаянно возражаю, прикрывая ладонью глаза и чувствую, что не справляюсь. Ни с чем. Ни с собой. Ни с жизнью. Ни с ним. Ни с чем.

Слезы бегут по щекам всю дорогу. Мне страшно. Очень страшно. Но он не слушает мои возражения, просьбы, мольбы. Твердо ведет машину и даже не смотрит на меня.

Тормозит на парковке у кладбища и только тут поворачивает ко мне голову. Стискиваю зубы, утирая рукой слезы, не заботясь о косметике и отодвигаясь от него максимально далеко. Он вздрагивает, словно от пощечины, губы кривятся, в глазах… боль. Он не отпускает меня взглядом. Стискивает мою руку еще сильнее. И говорит тихо, твердо, уверенно:

— Олечка, надо… Я знаю, тебе страшно. Все важное делать всегда страшно. Но нужно. Сильные поступки и сложные решения, Оль… это баланс. Когда страшно… это правильно, родная. Значит ты еще не сдох.

— Я не могу, Саш… — слезы отчаяния и ужаса стекают по щекам. — Я не могу… не готова. Пожалуйста! Ну, пожалуйста!

— К этому нельзя быть готовым, малыш. К этому нельзя подготовиться, ты же сама мне говорила, помнишь? Вдохни и выдохни. И пойдем. Тебе это нужно. Пора… — его голос дрогнул и сорвался, на мгновение прикрывает глаза и вновь смотрит на меня, вновь тихо, вновь, уверенно, — я рядом. Ты не ошибешься. Пора отпускать. И жить. Я рядом, поняла меня? Я с тобой рядом до самого конца. Время пришло не только принимать, но и пережить. Ты больше не одна.

Не могу ничего сказать, в горле спазм. Внутри бьется страх, бьется до боли в ребрах. Отрицательно мотаю головой, с мольбой глядя на него.

— Нужно, моя хорошая. Тебе это нужно. И уже очень давно. Пойдем. Я с тобой. Я буду держать тебя за руку. Помнишь, как ты мне обещала? Что когда я подойду к грани, к которой не буду готов, ты будешь рядом со мной. А сейчас я рядом с тобой. И буду держать тебя за руку. Пойдем, родная… нам нужно идти.

Закрываю глаза, опускаю голову и судорожно выдыхаю. Только хуже. От этого только хуже. Вскидываю голову и, стараясь смотреть на него ровно, негромко произношу:

— Я пойду одна. — Вижу, как он хочет возразить и повторяю тверже. — Я пойду одна. Ты как никто должен меня понять.

Молчит, сглатывает, прикрывает глаза и отстраняет пальцы.

— Я буду здесь на входе стоять, хорошо? Ты поняла меня? Если станет совсем херово, просто позови.

Молча киваю и выхожу из машины.

Это нереальность. Это какой-то ночной кошмар и я никак не могу проснуться. Мрак накатывает, заполняет тело, травит душу при взгляде на ее могилу.

— Кать…

Не могу стоять. Хочу присесть. Но колени с болью врезаются в землю. Упираюсь рукой в ограждение ее могилы и мрамор холодит кожу. Это странно ощущать, когда сгораешь изнутри. Когда с мясом, с кровью вырывают внутренности.

— Катька…

«И условия обалденные, Кать! — игриво прикусываю плечо Ланки, сидящей на моих коленях и она заливисто смеется. — Съезжу, посмотрю! Завтра и поеду. Суббота же….»

— Катюш…

«Да куда ты поедешь, Лёлька! Так как ты ездишь, твое возвращение со вторым пришествием совпадет! — Катька щедро плещет вина в мой бокал и фыркает. — Я сама съезжу».

— Прости меня… — хриплым, задавленным шепотом в котором было так много ужаса. — Прости меня пожалуйста… Пожалуйста, прости меня… Пожалуйста… Пожалуйста! Пожалуйста, Кать! Прости меня за Ланку! Прости что не увидишь ее… выпускной… институт… свадьбу… ее детей… господи, пожалуйста, прости меня, пожалуйста прости… пожалуйста… прошу тебя…

Тело кренится вперед подыхая под гнетом со зловонием прорвавшегося внутри страха так долго гниющего внутри. Тело кренится вперед, к ее могиле, а я захлебываюсь, тону в том, стремительно разлагает меня изнутри. Дрожащие пальцы упираются в холодную землю могилы. Которой могло бы не быть если бы… не я.

Горло душит крик. Он буквально душит, не дает вздохнуть, но и не собирается вырваться. Конденсируется в кошмаре бурлящем внутри и не собирается вырываться, давя, накрывая сознание, перекрывая кислород, пуская помрачнение в глаза.

Хриплый выдох, похожий на сдавленный то ли смех, то ли вой. Уши режет. Даже сквозь удары в голове. И каждый жестокий, беспощадный удар опечатан одним и тем же — «Я нашла. Я должна была ехать. Не она. Не Катька».

Тихий скулеж сквозь стиснутые зубы. Не могу… Катька… прости, пожалуйста…

Тело безвольно немеет и падает. Почти падает. Его подхватывают и вздергивают на ватные ноги. Утыкаюсь лицом в плечо Зорина и безудержно дрожу, чувствуя, как бушующие внутри тошнотворные волны будто бы слабеют.

— Все хорошо. Я рядом. — Горячим, хриплым шепотом на ухо. — Все хорошо… Прости меня, Олька… Ну не могу я там стоять, пока ты здесь… пока тебе так плохо… Прости меня…

Я вроде бы слышу все это через набат сердца в ушах а смысл никак не доходит. Теряю момент, когда мои пальцы стискивают кожу его куртки с такой силой, что она скрипит и трещит под судорожными пальцами. Не трезвит. Накатывает еще сильнее, захлестывает разум, ударяет еще больнее. И еще больнее.

— Кричи. Сейчас. Отпусти ее. Я с тобой. Я с тобой до конца. — Тихим шелестом и последним выстрелом.

Вырвалось не криком, а каким-то животным воплем сотрясающим тело, сжигающим душу. В нем сокрушалось и билось все то, что так долго и так ненасытно пожирало изнутри, а потом гнило и травило. Тело задрожало, забилось, не желая дать выход потоку ужаса и я почти замолчала, но Зорин укусил мое плечо. Укусил до отчетливой боли, кнутом хлестнувшей тянущие меня обратно в омут оковы вины и страха. Скрежет от натянутых цепей, их стон и последние звенья у опоры покрытой пеленой ужаса… с кровью и стоном вырываются. Исторгаются. Унося за собой ужас в животном вое, гаснувшем в кронах деревьев.

Кажется, ноги подкосились. Но он удержал. Он меня удержал. Прижался горячими губами к моему лбу, сильнее стискивая в объятиях.

Голова будто чугунная, мышцы ослабевают. Одновременно мир вокруг вдруг становится видимым. Осязаемым. Наполняется цветом, запахом, звуками. Будто очнулась ото сна. Впервые за долгое время.

Внутри сосущее чувство пустоты и, парадоксально, покоя. Будто отсекли гниющую плоть. Ее не хватает, больно, все ноет, но… легче. Ведь боль другая. От этой самой отсеченной части, а не от того, что так гнило в отгороженном участке все равно отравляя все существо.

Осознание медленно приходит в разум. Осознание его губ на моем лбу, силу пальцев, сжимающих плечи, прижимающих меня к нему к его груди. Тепло его тела, его запах на моей коже, его учащенное дыхание в мои волосы. Ускоренное биение его сердца, стучащего с такой силой, что это ощущается даже сквозь преграду из ткани между нашими телами. Он рядом. Обнимает и ждет меня.

Мои руки медленно, неуверенно и так боязливо обнимают его плечи. Слышу рваный выдох. Сжимает меня сильнее. Он дождался.

— Поехали домой. — Этот мой голос, будто и не мой. Звучный такой. Чистый и ясный, несмотря на саднящее чувство в горле, в теле. В нем.

Снова рваный выдох. Облегчения. Губы снова целуют меня в лоб.

Оборачиваюсь, смотрю на вытесненное в мраморе изображение. И… просто больно. Без ужаса. Просто боль. Наконец-то. «Я вернусь» — неслышно выдали мои губы, и я иду вслед за своей рукой, зажатой в ладони Зорина.

* * *

Есть такое чувство, когда в твоей жизни не произошло ничего вроде бы физически значимого, а дышать становится легче. Ты вроде и до этого дышал свободно, ничто этому не препятствовало, а мир будто насыщается новыми оттенками палитры, которые прежде не замечал, но они оказались такими красивыми, влекущими, что ты открываешь новое для себя, не постигнутые до глубины чувства — очарование, вдохновение, легкость. Свобода. Прежде всего от себя.

Ты вроде все это знаешь, знаешь привкус каждого чувства на языке, но когда внутри что-то очень довлеющее рассыпалось в прах, ощущаешь все совсем по другому. Ярче и насыщеннее.

Прошло три дня, как я начала воспринимать все ярче. Вкуснее. Без привкуса пепла, изредка запорашивающего мир вокруг. Раньше это вообще довольно часто было. До его появления. До Зорина. Знаю, что это не правильно, когда мир смыкается на одном человеке, но на Саше он бы и не сомкнулся никогда — у меня есть мама и Лана. Но то, что он мой центр притяжения, это однозначно.

Зорин вообще не настаивал на душещипательных беседах после того… дня. Не настаивал ни на чем. Он был спокоен, иногда язвителен и привычно насмешлив, но очень осторожен. Относился ко мне как… не знаю, к чему-то хрупкому. Пока разговор не касался моей машины. «Твоя гребанная тарантайка от ветра плющится, Олька! Боже мой, как тебе вообще не страшно в эту хрень садиться!» — театрально трагично прижатая ладонь ко лбу и закатывание глаз. И этот человек заколачивает миллионы, да.

Я сижу в кафе и пытаюсь вывести итоги сезона, когда Зорин снова словно бы телепортируется, внезапно и неоткуда.

— Расчетный счет указан неверно был в договоре купли-продажи территории хряка. А то раз я наличкой двести рублей я у тебя в тот раз не взял, еще надумаешь деньги мне втихушку на счет кинуть и неизвестно кому они уйдут.

Я недоуменно смотрю на опущенные на стол передо мной документы и поднимаю глаза на Зорина, плюхающегося на стул напротив меня. Улыбается и стягивает авиаторы, одновременно просит Свету принести кофе.

Фыркаю, подписываю и откладываю документы на край стола, собираясь дальше заниматься кассовыми отчетами — через неделю завершение сезона, а у меня еще конь не валялся. Точнее, валялся. И это все, что он сделал.

— Угум, все. Ты подписала. Да, Олька? Ты подписала и отступать тебе некуда. — Я настораживаюсь замечая лукавый блеск его глаз. — Так что вот тебе твоя копия, эту мне отдай, а то порвешь нахер. — Он быстро вытянул листы и кинул копию. — А теперь переверни и прочитай, что ты только что подписала.

— Договор дарения? — у меня отвисает челюсть и я потрясенно смотрю на Зорина, довольно лыбящегося во все тридцать два. — Зорин, ты… совсем что ли?

— Угум. Вообще совсем. — По злодейски ржет он, и глумливо добавляет, — а теперь прочитай про имущество даримое тебе «Соколом». Про движимое. Про недвижимое, бывшую территорию хряка, не так интересно.

Да он… у него совсем мозги набекрень.

— Порше… Панамера… Зорин у тебя что с головой? — с подозрением спрашиваю я, чувствуя, как у меня начинает дергаться глаз.

— Нормально все с ней. Просто так ты бы машину от меня не приняла. Мы ж все такие самодостаточные. — Издевательски хихикает, но тут же становится серьезным, когда к столу подходит Света и ставит перед ним кофе, а когда она уходит переводит взгляд на меня с дергающимся глазом, и усмехаясь, поясняет, — я всякий раз переживаю когда ты на своей говновозке едешь куда-то. У нее ж металл на бочине от ветра гнется. А разбитая задница? Это ты мне врешь, что в тебя Игорь въехал. По любому об кустик задела бампер и отвалился. — Фыркает, и уже серьезно и спокойно поясняет. — Ну не спокойно мне на душе, что ты на такой рухляди ездишь.

— Ей два года! — дар речи возвращается одновременно с тем, как смятение внутри разрушает возмущение.

— А такое впечатление, что два столетия назад ее где-нибудь в конюшне три пьяных таджика собирали.

— Зорин!..

— Это переходит уже все границы, да?

— Нет, ты просто охуел!

— Согласен. Но подпись-то твоя стоит, Ольга Дмитриевна. — Он демонстративно помахал перед моим носом бумагами, а когда я попыталась их цапнуть, расхохотался и отстранился. — Так что вот. Будем впихивать в тебя атрибуты бизнес-вумен. Это я про безопасную машину. Мы, типа, партнеры же. Я не хочу чтобы моего партнера однажды от порыва ветра его тарантайка зажала.

— Сколько она стоит? — исподлобья смотрю на него я, сжав губы и кивнув на договор в его руке.

— Дар-ствен-ная. Не договор купли-продажи, договор да-ре-ни-я. Так что цену тебе знать ни к чему. А, если ты за налоговую беспокоишься, то не переживай, процент ты уже отчислила. Круто, когда у тебя есть чужие реквизиты, скажи же? — Зорин глумливо улыбается, глядя на меня. — Завтра поедем на учет тачку поставим, с территорией свои заморочки, но там мои юристы займутся и…

— Я не возьму.

— Угум, конечно пошли, конечно покажу, чего ты так меня упрашиваешь. — Встает и протягивает мне руку, улыбка на его губах становится мягче, взгляд серьезным. — Оль, пожалуйста.

Сдаюсь и принимаю его руку. Челюсть при виде черного зверя на стоянке стремится к полу. Замираю, смотрю на глянцевый бок и не верю. Зорину очень нравится эти реакции моего застывшего от изумления тела.

— Зорин, нет… — слабо возражаю я, когда он сжимает в руке иммобилайзер и машина открывается.

— Да ладно брось. — Широко улыбается и фактически буксирует меня к ней. — Просто посмотри. Она очень хорошо стоит на дороге, о-о-очень твердо. Она спокойная и плавная. Комфортная и красивая. Пятьсот пятьдесят лошадей под капотом, разгон до сотни три и шесть, топ-оптимал крутящего момента… пока не дашь газу, не заподозришь, что характер у этого спокойного шика просто огненный на самом деле. Она ведет себя как бизнес-класс, но по сути… только надави на газ. В плане сборки, нюансов и акцентов, надежности — самая качественная тачка в мире. Все идеально, все выверено. Ну и цвет… цвет роскоши. — Зорин распахивает водительскую дверь и жестом приглашает меня сесть. — Это я тут тебе расписываю, чтоб заманчиво для женского сердца звучало. Секла бы ты в машинах, ты бы поняла, что в ней привлекает мужчину.

— Говоришь не о машине? — с трудом сглатываю, и перевожу взгляд с бежевого салона на него.

— Автомобиль должен соответствовать владельцу. — Усмехается и кивает в салон. — Примерь ее, Олька. Вы идеально сочетаетесь.

— Это… машина Игоря? — все еще стою в нерешительности в шаге расстояния.

— Она под заказ, Оль. С салона тридцать минут назад забрал, ждал ее полторы недели. Она для тебя и сделана под тебя. Так, как я тебя чувствую. Садись уже, — закатывает глаза и рванув меня за локоть фактически запихивает на переднее водительское.

Быстро обходит машину и плюхается на пассажирское. Тянется и тыкает в кнопку запуска.

— Так, краткий экскурс. На заднем сидении книжонки всякие полезные, потом прочитаешь, я тебе самое необходимое расскажу. Вот, смотри, — тыкает в панель приборов. — Посередине тахометр. Левее, вот здесь, спидометр, рядом окно информации по дороге. Здесь чаще знаки, которые считывают матричные фары, типа предупреждение об ограничениях и тому подобном… Приучишь себя взгляд туда бросать — пригодится. Лично мне по боку, я больше на антирадар ориентируюсь и по старинке глазками собственными знаки расшифровываю. Здесь вспомогательные системы меняются, это вот сюда нажимать. Ты куда смотришь? На дисплей смотри. Вот это кнопка — херачешь по функциям, ну, абс и прочему, если изменить хочешь… Так, здесь, функции фиксированы и очевидны. Что по части руля — тоже очевидно. Вот эти крутилки только в мультимедиа фигачат, а если вот так зажать, то с руля можно систему управления настраивать. Но тогда вот сюда нажать потом надо…. Так, чего тут по расходу? Одиннадцать литров вообще хуйня, у меня до двадцати шести доходит. У тебя топливо — бензин, запомни это. Зальешь дизель и машинке за упокой свечку ставь. Про мультимедиа говорить не буду, там и тупой разберется. Так, все панели сенсорные, иногда для включения функций надо удерживать доступ. Вот как, например, с настроем направления потока воздуха. Здесь вообще смех и только. Вот, посмотри, какой местный прикол здесь есть. Сука, из года в год эту херотень тянут…. Жмешь вот сюда, выбираешь это и пиздец нахуй как весело всем в салоне становится! Тыкай в любую точку на сенсоре, она систему обдува туда будет настраивать. Вернее, она так думает, что туда направляет, а ты наивно ей веришь и вместе вы нихуя друг друга не понимаете, но со стороны это выглядит очень забавно. По крайне мере со мной. Ибо я злиться просто жутко начинаю. Ты ей, допустим, вот сюда показываешь, а если она неправильно тебя понимает, а по первому времени так и будет — Порше проверяют всех своих хозяев именно так, так что не расстраивайся… так вот, если система тебя неправильно понимает, то вообще ахтунг начинается…Тут, короче, смотри, в чем вся херня — на оси салон делишь, и вот так по очереди смещаешь, но вот за эту линию не заступай, иначе вы друг друга снова не поймете…Я первые полдня дня вообще с открытыми окнами ездил, пока не понял, как мне с этими компьютерными мозгами бороться. В смысле, взаимопонимание находить… Это минус. Единственный. А, не-е-е-ет. Еще есть подогрев и вентиляция, там тоже безудержное веселье, пока не разберешься. Жмешь вот сюда и палец не отпускаешь, летом ладно, зимой следи, чтоб палец сухой был. Это проблематично, если, допустим, на ручках дверей снег, в Панамере бесконтактный доступ по этой хуйне пока не предусмотрен. В Мерине предусмотрен, а здесь нет. Но зато здесь есть другие плюхи, которых в однохерственном мерине нет. Плюх здесь больше. Так, а это у нас что?.. Это что, блять, такое? Почему у меня такого нет?.. Ну-ка, дай нажму… Ох, нихуя, не буду больше нажимать. И ты не жми. Чего это за хуйня такая, диковинная? Нажми на газ, полюбас в содружестве работать должно. Ну, а я чего говорил!

Зорин удовлетворенно улыбнулся и перевел на меня взгляд:

— Что? — и такое искреннее недоумение в голосе.

Прикусила губу, сдерживая внутреннюю дрожь, так и пытающуюся застелить слезами глаза. Не знаю я, как такое описать. Непередаваемое чувство.

— Олька, ты чего? — уже беспокойство в голосе, подцепляет подбородок пальцами и тревожно смотрит в глаза. — Ты чего ревешь-то, дурочка? Как будто я не дарю, а отнимаю. Ну-ка прекращай.

Притягивает мое плачущее лицо и ласково оглаживает по спине. А я все никак не могу собраться. С ним всегда слабая. Постоянно. И ничего поделать с этим не могу.

И не могла. Не могла я ездить на Панамере. Это вообще страшно, когда машина умнее своего хозяина. Поэтому проехавшись с Зориным от кафе до дома, я наотрез отказалась кататься, пока не прочитаю руководство. Зорин поржал и сказал, что сломал мою машину, и что хер я найду, что именно он в ней сломал и ездить мне придется на Панамере.

Все-таки есть у него это уникальное свойство вроде и любишь его и восхищаешься им, а иногда нестерпимо просто хочется огреть его чем-нибудь тяжелым и посильнее.

Вечером собирались посидеть в баре с Денисом и Наташкой и ещё какой-то парой, но Игорь кардинально поменял наши планы и мое мнение о нем.

Позвонил Зорину и сообщил, что немного косячнул с дозой, попросил привезти к нему Валентину Сергеевну. Саша, разозлившись, заорал на него, что его только утром выписали и ради приличия можно было бы хотя бы день продержаться. Игорь что-то ответил, Зорин побледнел и я, успокаивающе коснувшись его локтя, отрицательно повела головой. Он прикрыл глаза и отключился.

Когда мы с наркологом приехали к Игорю, тот уже был в бессознанке. Зорин мрачно цедил виски и курил на кухне, пока я сидела рядом откинувшись на его плечо, сжимала его пальцы, а Валентина Сергеевна колдовала над Игорем в его спальне. Где-то с час. Потом Зорин ей заплатил и она отбыла восвояси. Игорь уже пришел в себя, лежал под капельницей и бессмысленно смотрел в потолок. Саша замахнулся на него ополовиненной бутылкой, но я успела его перехватить и усадить в кресло. Игорь смотрел на нас равнодушно, бесконечно усталым взглядом. Меня немного потряхивало и я ушла на кухню попить воды.

На краю стола замечаю пачку Сашиных сигарет. Первая не успокоила, но вторая более-менее. Зло глядя на ополовиненный стакан в своей руке, который я сжимала с такой силой, что он обещал вот-вот треснуть, глубоко вдохнув и выдохнув, пошла назад. Моя рука уже тянулась толкнуть дверь, но я остановилась:

— У Ларисы годовщина в этом году. Ты поедешь к ней? — ровный голос Игоря, с такой какой-то странной интонацией, заставляющей меня окончательно замереть у двери в его спальню.

— Наверное. — Спустя паузу неохотно отзывается Зорин.

— Возьмешь меня с собой?

Что-то звонко стукнуло, мгновением позже понимаю — бутылка. Зорин выронил бутылку.

— Очередной маневр, Игореш? Поплачешь у ее могилки, растрогаешь меня до слез, а потом опять деньги клянчить будешь? Или на уши будешь приседать, пока ехать будем?

— Да нет. — Отвечает ровно и негромко. — Скорее всего я вкинусь и проваляюсь всю дорогу на заднем сидении в полубессознательности. Да и плакать мне что-то не хочется. Особенно у ее могилки.

— Тогда зачем?

— Н… не знаю. — С краткой запинкой отвечает Игорь. — Мне хочется у нее кое-что спросить. Глупо, я в курсе — не ответит и прочее. Просто хочу, чтобы мой вопрос прозвучал.

— Какой вопрос?

— Я хочу задать его ей. Ее скелетику под двумя метрами земли.

— И все же?

— Сань. По мне так вопрос очевидный — «за что?»… Тебе уже психиатр сказал?

— Про эпилепсию? Сказал.

Краткая пауза, фырканье Зорина, тут же прервавшееся под тихим неровным уточнением Игоря:

— Про биполярку.

Тяжелая, давящая тишина. У Игоря биполярное расстройство. У Катькиного однокурсника такое было. Жутко видеть, как человек живет циклами — то период поднятого настроения и любвиобильности вплоть до… абсурда, то тяжелейшая, глубочайшая депрессия…

— Я… да, сегодня утром он сказал. — Голос Саши едва заметно дрогнул. — И что стартанула крыша у тебя в подростковом возрасте, поэтому ты такой неуправляемый. С башкой с рождения беда была, а активизировалось в подростковом возрасте при сильном стрессе. — Жуткий смешок. — И он прав — мама же тогда забеременела. И крыша у тебя поехала.

— У матер… у Ларисы тоже биполярка была, да? Ее в психушку не только из-за белочки забирали…

— Пару раз… обострение было.

— В какой… в какой стадии? Маниакальной или депрессивной? — Голос Игоря снова дрогнул.

— Сам-то как думаешь?

Тяжелый вздох. Напряжение царящее в комнате чувствовалось даже через дверь.

— Ты поэтому на героин пересел? — негромко и ровно уточняет Саша.

— Так… мысли о самоубийстве как будто отодвигаются. На кокаине меня периодически жестко плющит. Я только сейчас понимаю, почему я херачил его тоннами в одно время и почти не употреблял в другое. У меня депрессивная фаза начиналась, поэтому я в кокаиновый запой уходил… потом, как проходило, у меня в голове будто щелкало, что пиздец, надо жить же как-то, я к тебе за реабилитацией. А после нее опять. Не от того лечили, сука… — Жуткий смех Игоря, краткая пауза и задумчиво продолжает. — Или тоже бывало, что я кокса или мета закину, а у меня как будто обратный эффект — вообще апатия дикая. Просто хоть ногу мне отпиливай наживую, я не пошевелюсь даже. Как будто трясина одна. Везде причем, и внутри и снаружи. Как-то раз очнулся, а стою на краю крыши… Василич сказал, что это типа перекреста, когда я на маниакальной стадии допинговался стимуляторами то мозг просто отключался. Там в мозге какая-то хуйня вырабатывается при маниакальной стадии… ну, эта, от которой все так заебись, нихуя не спишь и трахаться беспрерывно хочется, а если я еще в этот же момент мозг стимульнул дурью, там этой хуйни вырабатывается настолько много, что мозг просто коротит и он как будто отключается… Я и правда мало что помню, когда у меня такие периоды были, вот этого, типа, перекреста… Снег стимулятор же, стимуляторами депрессию лечат и если я на фазу депрессии с ним попадал — заебись, все ровно идет. Если на маниакальную — пиздец наступал… Потом научился чувствовать, что и когда принимать… Не понимал почему я так, то одно, то другое… просто как отторжение, что сегодня мне трава нужна, а не эфедрин, например… А герыч… Не знаю, как объяснить, Сань. Он же типа депрессант и Василич констатировал сейчас у меня начало депрессии. Но мне с хмурым легче почему-то. Мира просто нет, и как будто и не было никогда. И меня тоже нет. Вообще ничего нет. Просто хорошо и все. И не хочется больше думать, как себя убить…

У меня мурашки пробежали по рукам. В комнате повисла тишина. Щелчок зажигалки, протяжный выдох Зорина. Игорь кашлянул и совсем негромко спросил:

— Саш… Лариса… она при тебе? Суициднуться пыталась?..

Пауза затягивается. Слышится медленное, ритмичное постукивание зажигалки о стекло. Снова протяжный выдох и ровный ответ:

— Один раз порезала вены. Кровь везде была, а ты рядом сидел, весь в ее крови… Я тебя подхватил, к тете Любе сразу… Помнишь ее?

— У нее пирожки вкусные были. С капустой. Даже мама так не готовила. — Тихий и такой горький смех. — Плохо помню. Почти нет. Только пирожки помню. Что вкусные очень были.

— С голодухи всегда все вкуснее кажется.

Чувствую как саднящее чувство тоски и ужаса скребет где-то за грудиной, в районе солнечного сплетения. Чувствую мурашки, бегущие по спине. И как слезы прочеркивают влажные дорожки на щеках. Закрываю рот, подавляя всхлип и очень тихо приседаю на корточки, потому что в ногах слабость. А они продолжают. Продолжают отравлять мой мир кошмарами детства, обеспеченного им женщиной, которую Игорь, унаследовавший от нее биполярное расстройство, называл Ларисой. А мне хотелось назвать тварью.

— Сань, возьми меня с собой. Просто потерпи тот момент пока меня шторить будет, я реально на голяк к ней не смогу… Все равно ширнусь. Не возьмешь, сам поеду. Просто… не хочу никого в это… это дерьмо посвящать.

— Откуда ты знаешь, что я к ней езжу?

— Не только ты искал ее. Я нашел через год, когда она уже сдохла. Мы с тобой как-то раз чуть не встретились. Шесть лет назад. Я обкурился вхламину. По-другому не хватало меня, чтобы приехать на кладбище. Приехал. На стоянке твоя тачка. Я встал рядом. Вкинул снега, чтобы мозги прояснились, но пойти не смог. На трезвяк, так сказать, не смог, да и еще ты там… Думаю, хуй с ним, пережду где-нибудь, пока ты не съебешься. Отъехал, переждал. Но так и не смог. Тварь она ебучая… Я знаю, что ты мне все равно сейчас не поверишь, знаю. И все равно скажу. Я ее искал тогда, чтобы в глаза посмотреть. Чтобы спросить, мол, ладно Сашка, но меня нахуя рожать было? Она же бухая была, когда рожала меня. Да и всю беременность, скорее всего, не просыхала. Я карту свою видел. У меня абстиненция была до четвертого дня с момента рождения. Врачи мне ватку со спиртом к носу прикладывали, да?.. Чтобы меня так сильно не ломало от похмелья… Сука… Ну зачем?.. — голос Игоря надломился и рассыпался в хриплый, пугающий смех.

Мелко трясет, сжимаю рот руками, сдерживая сдавленный возглас отчаяния от кошмара творящегося в спальне Игоря.

— Нас было трое. — Тихим шелестом Зорина, тяжестью осевшей в жилах.

— Что? — немного растерянный голос Игоря.

— У нас сестра была. Младшая.

— Саш… — голос Игоря задрожал. Задрожал от ужаса и понимания. — Саш, пожалуйста… Я думал, это мне просто снилось… Саш, пожалуйста, не говори… про сарай. Саш, пожалуйста, не говори… Ну, пожалуйста, ну не говори, что это правда было… Пожалуйста, Саш… — в горячем полушепоте столько неистовой мольбы, казненной ровным, полностью отрешенным голосом Зорина:

— Мне было семь. Тебе три. Алисе год. — Он хохотнул как-то жутко, совсем не по-человечески. — Лариска забыла ее в сарае, куда бегала покурить. На дворе шестнадцатое декабря было, я пришел из школы… Ты пытался ее согреть, к себе прижимал сидя у батареи, в одеяла кутал. Сказал мне, что она уснула и никак не проснется… Поэтому всех баб, о которых ты более-менее заботишься зовут Алисами, Игорь. У тебя тоже там замкнуло, на подсознательном уровне. Как и у меня. Поэтому я тебя, козла, любого принимаю… в одеяла кутаю… — Судорожный выдох, щелчок зажигалки. — Ты не помнишь, наверное, был у Лариски мужик такой, довольно долго был. Дядя Ваня. Похоронил Алису под кленом на углу Линейной и Первой. Я перезахоронил ее на Солнцевском. Если хочешь, заедем.

Тихий, мучительный, какой-то страдальческий смех Игоря. С прорывающимся, задушенным вскриком раненного животного. Господи… Господи, ну за что?..

— Сань… вот… вот, блядь, за что? Ну, правда, ну за что, блядь?.. Сейчас бы я еще понял, но тогда… Мы же детьми совсем были… Мы же совсем ничего плохого никому не сделали …

— Сам задашь ей этот вопрос. Я заеду в шесть утра. Будь трезвым к этому моменту. Лучше в машине вкинешься, потому что если… если ширнешься до, я тебя из квартиры вытаскивать не пойду.

В комнате воцаряется тишина. С трудом встаю на ноги. Придаю лицу спокойное выражение и толкаю дверь. Взгляд Игоря падает на меня, остановившуюся позади кресла Зорина. И он все понимает, что я слышала, и что… мне жаль. Чуть дергает уголком губ, выказывая досаду.

— Ну… извини меня, что ли. — Усталая ухмылка, прикрытые глаза, полуповорот на постели так, чтобы оставить руку с капельницей недвижимой.

— Да подавись. — Слабо усмехаюсь в ответ, осторожно положив ладонь ему на плечо, которую фыркнувший Саша спустя мгновение накрывает пальцами.

Игорь хохотнул, приподнимая голову и метая на брата прищуренный взгляд.

— Она лучше Евы, Сань. Заплатила мне, чтобы тебя не подставить, Ева обратное сделала. Ты задумайся там. Я на вашу свадьбу даже чистый приду. В знак уважения, так сказать.

— Да кто тебя позовет еще, недомерка. — Усмехается Зорин, чуть сильнее стискивая мои пальцы. — Капельницу сам снимешь? Или еще посидеть, потому что ты отрубишься?

— Нет, не усну. Меня еще с час штормить будет, потом только… Так что да, сам сниму. — Негромко бормочет Игорь, с силой проводя ладонью по лицу.

— Завтра в шесть утра заеду. Условия помнишь. — Зорин встает с кресла, не расцепляя руки и переплетая наши пальцы.

Тянет меня на выход. И едва заметно вздрагивает от тихого и такого неуверенного «спасибо», выдавленного Игорем. Вздрагивает, но продолжает идти прочь, ведя меня за собой и не зная, что я быстро и незаметно утираю злые слезы от боли, которую причинило одно простое слово одного загнанного с момента рождения человека. Которому биологическая мать не оставила выбора, назначив палачом и истязателем для своего старшего сына. И для самого себя.

До дома едем молча. Припарковав машину, он откидывается на спинку кресла и прикурив прикрывает ладонью глаза. Тяну сигарету из его пачки и негромко произношу:

— Я слышала про Ларису. Зайти не смогла. — Закуриваю и пробегаюсь кончиками пальцев по его предплечью. — Саш…

— Я уж думал, ты на водопой ушла, что ли. — Натянутая, фальшивая улыбка, затяжка и выдох в сторону, отнимает руку от лица и задумчиво смотрит на сигарету в пальцах, сжимающих руль. — Я нашел ее семь лет назад. Нашу биологическую мать… Дом тот, покосившейся. Он казался мне в детстве таким большим, а на деле… халупа просто. И она в нем. Такая же, только… хуже. Тоже покосившаяся и совсем не такая большая и сильная, как мне казалось тогда, в восемь лет… Она узнала меня. Назвала «сынок». Голос такой… режущий что ли. Не знаю, как описать…. Я сказал ей, что Игорь жив и у него все хорошо, а она спросила, кто такой Игорь… Я оставил ей денег. Телефон…

— Но она не позвонила. — Сжимаю пальцами левой руки его локоть, а левой стряхиваю пепел в приоткрытое окно, убито наблюдая за его полетом.

— Нет. Ни разу. Абонент был выключен четыре дня и поехал к ней. А там, в халупе этой… Оль, ты замечала, что мертвые почему-то всегда кажутся такими маленькими… Такими… сжатыми или ссохшимися, я не могу слова подобрать. Такими… меньше. — Невеселая усмешка и голос становится ниже. — Она лежала там, прямо посередине комнаты, которая раньше была наша с Игорем. На халявные деньги позвала событыльников, они праздновали, сами не знали что. Наверное, что деньги появились и им было не важно как. А на опохмел ей не хватило. Ты знала, что от похмелья можно умереть?..

— Ты… ее похоронил?

— Когда в агентстве спросили про гравировку на граните, хотел, чтобы выбили этот наш с ней диалог «-С Игорем все хорошо. — А кто такой Игорь?». Не знаю, почему я этого хотел, но они выбили что-то банальное, типа любим, помним и прочее…

— Ты приезжаешь к ней?

— Не знаю, зачем. Правда не знаю. — Словно бы оправдываясь. — Двадцать шестое сентября. Букет астр. Я не помню точно, но мне почему-то кажется, что дома часто пахло астрами. Да и в огороде только они росли, не знаю уж, как выживали… — последняя фраза бьет меня наотмашь, сцепляю зубы и делаю глубокую затяжку до предела возможностей. — Ненавижу этот запах. Олька, я не хочу… чтобы ты со мной ехала. — Считывает это мое предложение в моих глазах, когда я старательно держа себя в руках, поворачиваю к нему лицо. — Мы съездим с ним вдвоем. Наверное, в последний раз. Я в обед вернусь.

— Ты уверен?

— Да, родная, я уверен. — Прикрывает глаза, закуривает вторую и как-то жутко усмехается. — Как будто что-то должно там завершится. У нас троих. У Игоря, меня и ма… Ларисы. Больше я к ней не поеду.

Он и правда к ней больше не поехал. Ночью, когда я устроилась на его плече, обняв и почти провалившись в сон, раздался телефонный звонок.

— Да…да, это я. — Тревожно поднимаю голову и вижу, как он помертвел, что окончательно скидывает с меня остатки сна, — да, я вас слышу. Скажите адрес, приеду в течение тридцати минут.

— Саш?.. — обеспокоенно зову при виде того, как он резко садится на постели, сжимая пальцами виски и сцепив челюсть..

— Оль… — рваный выдох сквозь стиснутые челюсти и напряженное до состояния натянутой струны тело, обреченно опустившее голову. — Игорь… — сердце спотыкается. — Передоз. Не откачали.