Наши отношения с Адрианом изменились после того инцидента в ресторане. Хотя, это сильно сказано, ведь по сути их, этих отношений, и не было. Он не брал меня с собой, в номере появлялся редко, обычно только чтобы поспать четыре-пять часов. Мы почти не разговаривали. Только по необходимости. Безлико. Видеть Адриана вообще не хотелось. Я прямо ждала, когда он по съебам даст, после заселения.

Снова тур по городам. По три дня задержки в каждом. Утомляли перелеты. В один день случилось сразу два. Я только приступила к разбору схемы, после того как все вывесили, как мне объявили что вылет через четыре часа.

У Ад-Адриана было шесть кругов. Шесть городов.

Что происходит и для чего концертное турне я поняла, когда он, как и обещал, кое-что мне подкинул — Олега.

Олег тоже числился у него финансистом, был правой рукой Кострова и являлся кем-то вроде меня у Артема, с той лишь разницей, что создавал базис для схем специально для своего босса в мире и гармонии. И согласовании. Теперь ему не повезло, потому что новым боссом у него стала я, которую его помощница очень раздражала. Потому Олежа выгребал по полной. Хотя, по сути, моделируя схему выполнял мою работу, к которой отношения не имел; в его обязанности входило просто изучение местного рынка и создание наиболее перспективного шаблона, дальше разработкой занимался Костров. С админами и доярками. Но поскольку мне надо было найти восемьсот лямов, это моя приоритетная задача, мне даже срок вывели, а у Олежи отсутствовала творческая составляющая, я начала жутко переживать и злиться на него. По ночам спала хуево.

То, что сейчас происходило — это проверка после утери Артемом денег. Адриан начал шерстить свою империю, выявляя возможные провисы и ведя рокировку для того, чтобы предупредить новые эксцессы, изменить систему управления и поставить новую. Основу которой создаем мы с Олегом, а Адриан своими гостевыми визитами с ревизией вычисляет очередность своих кругов ада, куда мы привнесем изменения.

Первым был избран, разумеется, тот, где он нашел провис и после которого я была повышена из холопа аж до царского казначея. Авансом, правда, потому что задача у меня была прежняя — найти проеб Артема. Мой город был в стадии заморозки, туда мы явно не вернемся, пока я не вычислю, как бабло провалилось. Скорее всего, вернемся на пепелище. Так мало зная Адриана, я была уверена, что там систему отстроят на пепелище…

Олег, изучивший основы провиснувшего круга, где двое смертников увели у Адриана четыре миллиона, поэтапно притаскивал мне вариант возможной схемы. Мыслил он хорошо, но слишком прямо, поэтому я, отвлекаясь от своей основной работы, накидывала в шаблон пуха, говорила сколько и кого добавить и кого с кем аффелировать, разбавляя его схему путанностью и сложностью, но значит надежностью.

Исправленный вариант мы относили на подтверждение царь-батюшке, который всегда, абсолютно всегда, даже когда я очень старалась, порой отдавая этому больший приоритет, находил к чему приебаться, вызывая у меня зубовный скрежет.

Олег, исправляя недочеты, получив похуистическое царское одобрение, через Гену отправлял местным админам, чтобы начали подготовку в изменении цепи системы. Через две недели мы должны были ехать туда, к ним, и проверять, что и как админы выполнили. Я поняла, что мой испытательный срок в этом и заключался. Адриан не просто так притаскивался и виснул у косяка, когда я схему разбирала, он вычислял темп, чтобы прикинуть, когда я закончу и смогу поэтапно обновлять его империю. Первый город с провисом — создай систему, введи ее в эксплуатацию, справишься — остаешься, не справишься… А вот что будет, если не сработает, я себе представить не могла.

«Уволен, и вылетаешь из системы с прямыми для этого последствиями».

Я уже нанята на работу, уже видела процесс изнутри, если вылечу, у меня тоже будут прямые последствия. Адриан знает, как подбирать людей, каких людей и как правильно их мотивировать. Сначала, когда из тумана стали проступать его горизонты, я боялась, я не знала, какие провисы могу допустить, чтобы вылететь, но без «прямых последствий». Он создал ситуацию, где мне не отступить. Не только потому, что я боялась это сделать, но и потому… что мне нравилось. У всех свои строгие обязанности, координация всех со всеми, но строго по лестнице рангов, от меньшего к большему. И основное, что меня соблазняло — отсутствие предела финансовой планки в реализации своих идей — в схеме Артема участвовало более восьмидесяти человек, это только официально. Еще есть теневые группы — коррупция, чтобы схема работала как надо, крышевание в известной когорте, чтобы работала кому надо, админы справлялись с этим безупречно, подтверждение этому я видела, когда убили Артема. Адриан сказал меня не трогать и никто не тронул, меня будто и не существовало вовсе, хотя в такой ситуации меня бы все замучали начиная от полиции, заканчивая налоговой. При легализации своих средств Адриан безусловно тратил много, но имел, разумеется, больше, и не только касательно денег. И это только мой город. У меня кружилась голова, когда я понимала, что их шесть и весь этот масштаб пьянил просто, потому что столько всего можно сделать…

Пребывала на границе ужаса и восхищения, определиться до конца не могла, потому что перелеты утомляли, утомляло все. Куда мы прилетели в очередной раз я даже не узнавала, просто опять город, а в вечерних сумерках они все одинаковые. Неожиданно, но после того как приехали в хороший пентхаус в элитной новостройке, с обустроенной терассой, выходящей на крышу, с которой было видно весь город, и ритуала Адриана помыть-царь-батюшкины-телеса-пожрать-съебаться не произошло я прямо удивилась. Вяло.

Олежа тусовался в моей комнате, осмысливая подкинутые мной варианты. Остановился на страховом замуте. Я отмела идею. Он попытался убедить и вышло у него неплохо, потому что предложенные варианты были логичны и перспективны. Я сидела рядом с ним и прикидывала как бы наиболее половчее сделать связку с небольшой строительной компанией и большим предприятием занимающимся изготовлением кровельных и фасадных материалов. Олежа терпеливо ждал. Я подняла задумчивый взгляд на его заостренное, очкастое и очень умное лицо. И поняла, что вообще занимаюсь не тем. Недобро прищурилась, вглядываясь в серые глаза и зло прошипела:

— А-а-а, ну, я доперла. Конечно! Да-да-да! Иди ты в жопу, понял? — гневно глядя на опешившего Олега. — Всем вам от меня только одно надо, и ладно бы просто потрахаться! Но нет! Стоит на мгновение мозги включить, как сразу начинается! Ой, а ты не подскажешь; ой, а не посмотришь; ой, а подумай: ой, а может ты и сделаешь?! Иди ты на хер, ясно, Олежа? Еще раз на меня свою работу спихнешь, я тебе локтем из уха серу выбью! И вообще, где Гена? Хули он халтурит? Гена, меня эксплуатируют! Пиздуй сюда немедленно и выполняй свои прямые обязан… — договаривая, я оглянулась на дверной проем и осеклась, заметив Адриана.

Смотрел на меня. В темных глазах блеснула тень одобрения и он ушел. Оставив похолодевшую меня и Олежу с посиневшими губами.

Моя секретутка возникла на пороге, треская бананы, угостила меня, одновременно давая моральных пиздюлей моей стушевавшейся помощнице и оба притихли на диванчике у стола в углу моей опочивальни, занятые поиском вариантов и разбирающими очередность нововведений для сдачи на проверку мне, а потом и на утверждение царь-батюшке, пока я, сидя по-турецки на полу рядом со стеной, оглядывала плакаты, проверяя вчерашние плоды работы, потому что делала я их уже в полубессознанке глубокой ночью сразу после перелета и была не совсем сосредоточена, могла ошибиться. Ошибаться нельзя.

И внезапно:

— Выходной до двадцать третьего. — Безразлично позади меня.

Оглянулась. Адриан, оперевшись плечом о дверь, завершал звонок и, тыкая сразу в два телефона у себя в руках, продолжил:

— У вас тоже. — Поднял взгляд на Гену с Олегом и снова взгляд на мобильные, — едете к Зыкову и контролируете старт по тех этапов, что я одобрил. — Поднял на меня взгляд, — завтра утром съездишь со мной на пару встреч, потом тоже выходные и до двадцать третьего занимаешься исключительно схемой, затем едешь к ним, — кивок на Гену и Олега, торопливо собирающих документы со стола, — принимаешь работу. Три дня. Твой испытательный срок. Я приеду на исходе третьих суток и проверю.

Ага, выходной! Какое счастье! А он вообще в курсе значения этого слова? Адриан потеснился, пропуская Гену с Олегом, все так же глядя в телефон. Потом, проходя мимо меня к окну протянул новенький мобильный. Я немало удивилась и на автомате его взяла.

— Контролируешь Никитина и Плотникова. — Встал у окна, засунув руки в карманы брюк, облокачиваясь бедром о подоконник и похуистически оглядывал стены. — Все вопросы будут решать с тобой. Подключены карты и банк, на счету пять мультов на текущие и непредвиденные расходы, включая твои собственные. Телефон на строгом контроле, кроме вбитых номеров с него никуда не позвонишь и тебе лишние не позвонят. Двадцать третьего подберу тебе охрану, водителей и подходящую команду, стартуешь к Никитину и Плотникову вместе с ними.

Охуенно. Обеспечили связью, пусть и ограниченной и дали денег — иду на повышение! Надо почаще бояр на его глазах ебать, это по ходу грозного царь-батюшку невъебенно вставляет, вон уже разговаривать со мной начал и почти не через губу.

Безразлично отложила телефон и продолжила есть банан, прищурено оглядывала стены с плакатами не спеша начинать.

Посмотрела на него — полное мертвое равнодушие. Перевела взгляд на стену и невесело усмехнулась. Вот даже привычной реакции оторопи и замедления мыслительной деятельности нет. Я устала.

Медленно пережевывая безвкусный фрукт, скользила взглядом по выведенным движам по счетам, сверяясь с выписками и списком операций. Вроде, пока все правильно. Конечно, правильно, я эту транзакцию уже раз третий проверяю, так бывает, когда читаешь текст, мысли вообще о другом и ты не сразу понимаешь, что абзац уже несколько раз прочитал, он просто не отложился в голове. А у меня еще сорок восемь этих транзакций…

— Стой. — Резко произнес он.

Я удивленно повернула к нему лицо и действительно застыла под серьезным и очень тяжелым взглядом Адриана. Тьма напитывала глаза, морозила мне нутро, заставляя напрочь забыть о том, что я устала. Потому что сознание пропитывал страх.

— Спокойно. — Негромко и крайне напряженно произнес он, не моргая глядя на абсолютно растерявшуюся меня. — Все хорошо. Верно?

Абсолютно ошалев, неуверенно кивнула. Его губы на мгновение твердо сжались, глаза полыхнули тьмой отравили тяжестью того что клубилось на дне. Мурашки по рукам.

— Все нормально. Да? — Не отпуская меня донельзя напряженным взглядом серьезно спросил он, и, дождавшись моего нового неуверенного кивка оцепеневшего тела, твердо приказал, — тогда медленно опусти оружие на пол.

Я даже не поняла, как положила банан перед собой. До меня просто не сразу дошло. А когда дошло, я в полном смятении уставилась на него.

— Что? — приподнял бровь он и бесстрастно добавил, — ты зависла, мне стало скучно.

Внутри взрыв. Снова просто непередаваемая смесь эмоций, зашкаливающих по степени выраженности, подбросивших меня на месте. Глядя в равнодушные глаза, только подпитывающие дичайший разнос внутри, я скривилась, издала какой-то непонятный стонающий звук, потому что в подкорку вбито, что грубить ему нельзя, резко развернулась и вылетела из комнаты.

— Пушку забыла. — С тенью иронии донеслось мне в спину.

Я металась по гостиной безуспешно пытаясь взять себя под контроль. Абсолютно безуспешно. Вот что это вообще было?! Вот это как вообще?!

Адриану позвонили и он равнодушно мимо меня на выход, бросив через плечо, что через несколько минут приедет Рыжков. Дождавшись, когда за ним закроется дверь, взвыла и метнула в нее диванную подушку.

Дима приехал, когда я почти уже успокоилась, завалился в гостиной на диван, втыкая в плазму. Предложил заказать пожрать. Меня задрала уже ресторанная еда, хотелось чего-нибудь уютного, домашнего и вредного. Поэтому я торжественно объявила вечер домашней стряпни, запретила ему заказывать доставку и, передав список требуемых продуктов, я уже через сорок минут принимала пакет со всем необходимым. Нажарила картошки с грибами и мясом, протерла заляпанный в ходе готовки пол и позвала его.

— Ядом не забыла посыпать? — настороженно оглядывая сковородку, осведомился он.

— Добавь по вкусу. — С охотой отозвалась я, наваливая себе в тарелку и усаживаясь на тумбу гарнитура, недалеко от оккупированного им небольшого овального стеклянного стола.

Дима с сомнением поглядел в сковородку, но жрать ему хотелось. И он все же рискнул, правда, только после того, как я начала есть.

Не зря говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, Дима быстро подобрел, и даже похвалил, что вкусно. Потянулся за солонкой, но неудачно привстал, и пришлось сесть назад, соль получилось добыть только со второй попытки.

— Что тяжело жирам с гравитацией справляться, да? — решив, что пора, выстрелила я.

— Это мышцы, — мрачно посмотрев на меня, возразил он.

— Ага. Особенно на пузике накачены. Ты не стесняйся подкрепляйся, а то вдруг усохнут.

Не ответил. Бросила еще пару ехидных реплик, но снова ноу сигнал. Успокаивай меня, гавно бесполезное!

Аппетит я ему испортила и он, взяв со стола сковородку, благо остывшую, направился ко мне чтобы впихнуть мне ее в руки. Я была разочарована.

Мимо меня к холодильнику. Не удержавшись, ткнула его ручкой в задницу.

— Ой, я тебе кажется только что присунула. Куда ты пошел? Анальные утехи только начинаются! Халк, крушить! Халк, ну вернись! Эта битва должна длиться три дня и три ночи, о ней будут слагать легенды наши правнуки! Дима, ну поругайся со мной, пожалуйста! Я тебе заплачу-у-у!

В отчаянии глядя в след Диме, злобно топающему в гостиную, я спрыгнула со столешницы на мокрый пол. Ошибка, потому что кто в Вике проснулся? Правильно! Эквилибрист-неудачник, напомнив Вике, что она не дружит не только с головой, но и с ногами.

Разъебала я стол эпично. Храбро, героически! Поскользнувшись на непросохшем полу, попыталась выполнить пируэт, чтобы остаться в вертикальном положении, но проиграла законам гравитации и с размаху уебала по стеклянной поверхности сковородой. Под овации осколков неслась на страстное свидание моего прекрасного лика с плиткой, по пути упрямо пытаясь взять равновесие и остаться на четвереньках, но масло помешало, и негашенная инерция изящно пришибла меня на бок. В правой руке что-то нехорошо хрустнуло, левая ладонь с размаху в острую грани осколка. Грустно. И пиздец как больно.

— Грация кошки, ловкость картошки. Это у вас проклятие имени, что ли? — недовольно вопросил царь-батюшкин гарный глас из проема кухни. Узрел-таки, мой сольный балет. Всегда вовремя приходит, глядите-ка, в него вмонтирована сигнализация, вопящая аларм, когда холоп находит себе приключения?

Дальше больница, диагностирован ушиб правой руки, ладонь левой сшивать не нужно, тугая повязка, обезболивающие и домой. Адриан молчал, только вот заметно было, что царь-батюшка хлопцами недоволен, благо не настолько, чтобы на кол сажать.

* * *

Проблем и не было, в принципе. Кроме той, что помимо заляпанных в масле прядей, у меня голова уже без того, грязновата. Хотела помыть вечером. Время второй час ночи, салоны давно закрыты, а он сказал, что утром пара встреч… Матерь божья, что делать-то?

Я бросила взгляд в зеркало. Нет, это ужас. Я не на вокзал пойду семечками торговать, а с криминальными чинами встречаться. Да даже если и на вокзал, у опрятного продавца охотнее берут, а тут…

Надежда теплилась еще, потому, собравшись с духом, я поскреблась в дверь к синекуре.

— Заходи.

Толкнула дверь и узрела царь-батюшку, полулежащего на пуховой перине. Одна нога спущена на пол вторая согнута в колене. На бедре ноутбук. Левая рука закинута за голову, пальцы правой по тачпаду, взгляд неотрывно в экран.

— А во сколько встреча? — неуверенно спросила, глядя в сторону.

— Встаешь в шесть. На сборы тридцать пять минут.

Я прикусила губу, не зная то ли смеяться, то ли плакать. Собравшись с духом шагнула в царскую опочивальню, чтобы остановиться справа от него и, глядя в сторону, неуверенно буркнуть, протягивая левую руку:

— Помоги снять.

Вопросительно приподнял бровь, не отрывая взгляда от экрана. Вдохнув и выдохнув, с печалью сообщила о своем проебе. Царь-батюшка, похуистически глядя в ноут, молчал. Я уже готова была развернуться и уйти, заключив, что при желании, могу снять повязку и сама ножом, ножниц нет, я уже искала. Будет забавно, если вскроюсь — правая рука отекла и ныла, плохо слушалась, как я голову мыть-то буду?.. Ладно, хер с ним. Сейчас еще парочку обезболивающих закину и срежу, деваться все равно некуда. Левой помою. Клеем залью порез и помою. Но он отложил ноутбук, встал с кровати и пошел на выход, на ходу бросив:

— Полотенце возьми. — Бесстрастно, скрываясь в темном проеме коридора.

Вот опять какой-то комедийный артхаус — вообще непонятно, что происходит, но смешно. А смеяться нельзя. Да и, если уж откровенно, все это казалось настолько несовместимым с реальностью, что у меня даже сарказм охуел и замолчал.

Подхватив полотенце, направилась к ванной. Несмело зашла внутрь. Он, присев на бортик ванны, в ожидании меня, отрегулировал воду и задумчиво смотрел, как вода уходит в сток.

— Садись. — Кивнул на пол у своих ног, не глядя на меня.

Села. И охуела еще больше, чем мой сарказм.

Потому что отчетливо поняла, что он точно уже это делал. С учетом того, кто такой Адриан, этот мой вывод был близок к безумию, но это было так. Мне даже ни разу не затекла вода в уши, пока он мочил волосы. И мочил правильно.

Вода выключена, шампунь на его ладони.

— Не обессудь. — И встал прямо передо мной, мои согнутые колени между его ног.

Я отвела взгляд.

Было хрупкое ощущение игры. Не заигрывания. Игры. Как кот с мышью. Будто он чуял адреналин, жегший мои вены. Пальцы на мгновение, на сотую долю секунды сжали волосы у корней, когда этого не требовалось по идее. С тенью намека. Сожми он жестче и поведи вперед — движение, склоняющее голову к паху.

На щеках выступил предательский румянец и я почувствовала. Именно почувствовала довольное движение его губ тянущихся в сокрушающей полуулыбке.

Плеск воды, шепот пены, его пальцы в моих волосах. Снова дурманящее массирующее движение кончиками пальцев по затылку.

Мурашки на руках от пьянящего ватного удовольствия. В противовес иррациональный жар под кожей.

Пауза. Ото лба скользящее движение к затылку. Массирующий нажим и хват у корней.

Ноги рефлекторно сжались теснее, стремясь удержать вспыхнувший жар внизу живот. Взглядом в его пах. Не отрываясь. Не моргая. Там все спокойно. Еще раз сжатие волос у корней. И сознание пошло в ирреальность, задав непреодолимое желание, почти цель придвинуться лицом к паху. Устранить там раздражающее меня спокойствие.

Крепче у корней. Не отпускает. И осторожно тянет вниз, вынуждая запрокинуть голову и посмотреть себе в глаза.

Ведет подбородком чуть вверх, едва заметно склоняя голову вправо. Искушающее движение уже искушунного. Уголок губ приподнимается, а глаза вспыхивают тьмой и я опьянела. От взрыва ассоциации в голове как подаюсь вперед и вверх, к нему. Языком по кадыку вверх, прикусывая угол нижней челюсти. Прижимаясь грудью, обхватывая шею и плечи. Теснее.

Словно бы считывает яркие образы в мыслях. Потому что его губы раскрываются. Едва. Примагничивая мой взгляд. А пальцы в волосах сжимают у корней сильнее, едва ощутимо, совсем едва, придвигая голову вверх. К себе. К своим губам. И картина в голове ярче, продолжением жажды. Жажды коснуться языком его более полной нижней губы, провести по ней с нажимом и прильнуть поцелуем. Прижаться к нему еще теснее. Ближе. До стертого дыхания.

Тело едва заметно дернулось, когда разум не справился с ассоциативным рядом, и он бы не отвел взгляд, он бы его не отвел. Если бы ему не позвонили.

А я поняла, что у меня сейчас был секс. И черт знает, перешел бы он из ментального в физический, если бы не звонок. Долбанный. Выключил воду и, вытерев руки, взял трубку. Сказал звонившему, что сейчас приедет. Подал мне полотенце, сказав, что приедет Рыжков отзвонил ему, и, дождавшись, уехал. А я еще долго принимала прохладный душ. Нельзя. Нельзя, блядь…

* * *

Адриан не приехал ночью. Не приехал утром, хотя я встала и собралась в указанное им время. Звонить ему опасалась, хотя мобильный мне был дан и его номер в него забит. Нутром чуяла, что не надо.

Уснуть так и не смогла. На предложение завтрака от Димы не отказалась. Тосты с яичницей на террасе, апельсиновый свежевыжатый сок и медленный рассвет, касающийся города, еще спящего, но чутко, поверхностно, как перед самым пробуждением.

Дима был немного напряжен, сидя на диване в углу моей комнаты. Он точно в курсе. Естественно, спрашивать не имело смысла. Я тупо ходила перед стеной со схемой, не справляясь со смутным беспокойством, путающим мысли.

Разозлившись, усилием заставила себя погрузится в работу. Адриан приехал в обед. Усталый и раздраженный, поэтому я ушла в комнату, чувствуя, что одно мое слово и хлыст мрака обеспечен. Дальше его традиционное: душ-пожрать-съебаться. Молча и быстро. Не знаю почему, но немного задело.

Вернулся ближе к вечеру и завалился спать. У меня настроение на нуле вообще. Близится ночь и мысли дурные, а день сегодня и без того поганный.

Адриан спал не долго. Вышел из опочивальни и, налив себе кофе сел напротив меня, пьющую чай с мятой и просматривающей заметки в ежедневнике. Рылся в планшете. Лицо осунувшееся, круги под глазами, но ебало снова каменное, не выдающее усталости.

Настроение преодолело метку в ноль и плавно поползло в сторону минуса. Отложила ежедневник, глотнула чая и, решившись, негромко спросила:

— Убийство Артема освещено в прессе?

Отрицательно повел головой, не поднимая взгляда от экрана.

— Можно… — осеклась, прикусила губу, и твердо продолжила, — можно мне телефон? Послезавтра у мамы день рождения, я всегда приезжаю к ней. Не хочу, чтобы волновалась, что в этот раз с радара пропала и не сказала ничего.

Свекровь не могла ей сообщить, номер матери и адрес она сначала и знать не хотела, потом я постаралась, чтобы и не узнала никогда.

Адриан выудил свой мобильный из кармана джинс и, сняв блокировку, протянул мне. Я только хотела спросить, можно ли разговаривать не при нем, как он кивнул и повел подбородком в сторону моей комнаты.

Снова прикусила губу и поднялась.

Разговаривала с мамой с задором и весело. Она вообще ничего не знала о том, что происходило в моей жизни, у нее сердце слабое. Она бы не пережила и убила бы Артема нахуй. Просто убила сама и собственными руками.

Разговор, как и всегда на позитиве, с милым сердцу ехидством, беззлобными подколами, с ее огорчением, что я не смогу приехать к ней в Ригу. С материнским проницательным беспокойством, так ли у меня все хорошо, как я ей втираю. С моей очередной ложью и ее вроде бы доверием. Это началось давно. И нарастало как снежный ком. В концу вывело к тому, что мама считала меня счастливой, замужем за хорошим человеком. Боже, как много лжи… Но ей не нужно было знать ни о чем, она слишком любит меня. Незаслуженно слишком. Утерла слезы стыда, держа голос ровным и ужасаясь тому, насколько грязна моя ложь. Но я тоже ее очень люблю. И буду беречь, так как она всегда оберегала меня, пока я не совершила первую ошибку, уехав с Артемом. Стыдно от того, что она мной гордится. Гордится тем, чего во мне нет и чего у меня нет. Вот за это непередаваемо, невыносимо стыдно, хочется просто убиться об стену.

Завершив звонок у меня руки тряслись. Внутри все ходуном. Успокоилась не сразу. Стерла свидетельства истерики и слез. Вернула ему телефон.

— Ты же куришь? — нерешительно спросила, застыв на пороге и не оглядываясь.

— Редко. Как и ты. В сумке в боковом кармане. — Не отрывая взгляда от экрана.

Я прикусила губу, потому что поняла, что поводы покурить у нас сходны — случается пиздец, привет, старая дурная привычка.

Не нужно, Адриан… Не сейчас. Пожалуйста, я не хочу вот это видеть… Понимание, интуитивное, ментальное чутье, что мне хуево, хотя я себя и не выдаю. И что ты не собираешься делать хуже. Не нужно. Мне нельзя.

Достала из сумки сигареты и зажигалку. Пачка почти на исходе, три штуки всего. Редко, говоришь? Хотя, не с собой же носит и хрен знает, когда он пачку купил. Только вот рядом запечатанная, и это как-то наводит на невеселые мысли.

Пошла к себе. Стояла на террасе, впитывая ночную прохладу города. Смотрела вниз, на полнокровные, освященные улицы, яркие неоновые вывески, приглушенный шум. Никотин в крови — дрожь в пальцах меньше. Глубокая затяжка, в коленях слабость, в голове легкий туман и головокружение. Бросила только для этого ощущения. Чтобы, когда оно необходимо, оно наступало с первой затяжки. Хотя, не только из-за этого бросала…

— Крыша — место для антенн и самоубийц. Ты кто из них? — бархат позади.

— Антенна для самоубийц. — Поморщилась, стряхивая пепел.

— Самокритично. — Остановился рядом, справа. Облокотился руками о хромированный поручень стеклянного ограждения, глядя на пачку и зажигалку, подхваченные им с плетеного стола позади. Перевел взгляд на город под ногами и негромко добавил, — на грани с самобичеванием.

— Под твоим взглядом это нормальная реакция. Ты специально для устрашения такие линзы носишь? — провокация необдуманная, я затянулась, прикрывая глаза и усмиряя неуместную агрессию.

Заметила в тот вечер, перед рестораном, когда он впервые и при нормальном свете был рядом, пока обувался. Показалось занимательным, что Адриан носит цветные контактные линзы. Как-то не совмещалось это. Впрочем, в нем для меня очень много всего несовместимого. Противоречивого.

Он медлил. Достал сигарету, но не поднес к губам, чуть прищурено глядя на фильтр произнес:

— Протанопия. Я не вижу красный цвет и весь его спектр.

Я опешила. Полностью растерялась. Не сразу смогла потушить сигарету о пепельницу на широком поручне.

— Это дальтонизм? — несмело спросила, подняв взгляд на его ровный профиль,

— Одна из форм. — Подкурил сигарету, но зажигалка сразу не погасла, он затянулся, разглядывая язычок пламени. — Линзы корректируют. Не полностью, конечно, но лучше чем ничего. — Зажигалка потухла, протяжный выдох дыма и взгляд вниз, на город под ногами. — Цвет такой из-за фильтров, которые задерживают волны определенного спектра, чтобы я четче различал цвета. — Затяжка и очень тихое, — соболезную.

Усмехнулась, глядя вниз. Сегодня ровно год. Да. Осознала, что Адриан знает. И он понял для чего просила телефон. Почему просила. И желание покурить. Потому и день в пизду, хотя мыслями не касалась. Потому и матери набрала, что бы… хоть чуть теплее во внутренней зимней стуже. Стало только хуже. Символично, что у страховой именно в этот день появились бы официально новые владельцы, а Артем потерял бы все. Очень символично, я не специально так подгадывала, просто так вышло. Жаль, что он сдох. Хотела бы посмотреть на его лицо.

Понял все. Умный, хули. Беда с ними одна.

— Вскрыли биографию? — негромко уточнила я, прищурено глядя на ночные огни города.

— Не беспокойся, там только сухие факты.

Немного резанула слух такая постановка предложения. Он совсем не настаивает, считает очень личным. Странно это. Знание границ при беспредельных возможностях. Он весь из этого стоит из парадоксов и противоречий. Ограничений.

— Догадываешься, почему Артем ее потер? — покачала головой, невесело улыбаясь, чувствуя, как внутри все сжимается в холоде.

— Приблизительно. — Затушил сигарету, наблюдая, как он гаснет и поднял спокойный взгляд мне в глаза. Не равнодушный, просто спокойный. — По логике выходит, что в двадцати восьми днях в реабилитационном центре его вина, а не то, что указано в истории болезни. Вернее не только в этом его вина.

По логике да. Потому Артем и подтер. По роду деятельности вокруг него много логичных людей, они тоже додуматься могут что белый и пушистый Артем блядина и тварь.

Сглотнула и отвела взгляд. Тоже оперлась руками о перила и разглядывала ночной город.

— Я давала шансы человеку, которому они были не нужны. — Усмехнулась, вспоминая о вертухе Адриана. Надо попросить научить, что ли… — Любила. Когда устала, он уже знал на какие рычаги нажимать, чтобы снова получить шанс. Получил и последствия этого сказали, что на этот раз шанс последний. Он и я, мы оба это знали.

— Забеременела. — Негромко произнес он, глядя в мой профиль.

Кивнула.

— Вышло случайно. Хотела сделать аборт. Пока не поняла, что все будет нормально. Не потому что Артум снова весь такой прекрасный, он устает быстро, ему это надоедает, плавали, знаем. Так что не поэтому. Потому что у меня просто в голове все встало на свои места. Я поняла, что если ради самой себя не смогла стать человеком и остаться им, то теперь будет ради кого. Что пора взрослеть и реально смотреть на мир и людей. Что я не имею никакого права дальше позволять так с собой обращаться и обманывать себя. Поняла, что не хочу давать такой пример своему ребенку. Я не хочу, чтобы глядя на меня он стал таким же. Как я или еще хуже, Артем. Это был мой стимул стать лучше и моя грань, которой раньше не было. За которую я падать не могла больше. Артем понял, что теперь все либо будет по другому, либо я действительно ухожу и ебаться с компанией и прочим ему придется самому, потому что его шлюхи явно это не потянут. У нас отношения… как будто выровнялись. Как будто с другим человеком начала жить. С нормальным, который понимал, что я тоже по другому на вещи смотреть начала и границы ему заступать нельзя. Но сколько волка не корми… — Прохладно усмехнулась, взглядом попросив сигарету. Придвинулся и подкурил мне сам. Остался так же рядом. Сглотнула и продолжила, — на четвертом месяце меня положили на сохранение, с сердцем небольшие проблемы, у беременных часто обостряются всякие болячки. Артем сказал, что он по делам умотал и не может приехать. Ну, ты знаешь, по делам трех фирм. Ему же нельзя там провисы допускать.

— Когда это было? — слегка нахмурился, глядя вниз.

— Этого не было. — Отрицательно покачала головой, выдыхая дым. — Он соврал. Настоящая причина была в том, что когда я позвонила ему, он только сошел с трапа самолета в Венеции, куда отправился на пару дней чтобы развлечься с молодой любовницей. Мне сказал, что боялся потерять деньги. Я боялась потерять ребенка. Тогда я еще не знала, почему именно он не мог приехать. Артем счел, что ложь о деньгах для меня будет менее травматична, чем правда о любовнице. Он ведь знал, что нельзя заступать.

— Тебе его сдали, пока ты лежала на сохранении?

— Добрые люди подсказали, но уже после всего, когда я их приперла к стенке, чтобы охотнее подсказывали. Артем был в Венеции с восемнадцатилетней дурочкой, которая видела в нем бога и вела себя соответствующе этому. Которая знала, что он женат. Которая знала, что жена беременна. Но у нее была любовь. К красивому, богатому, с характером мужику. А он на другое отношение к себе и не согласен. Поэтому не торопился сходить с Олимпа в реальность проблем. Примчался потом, поворковал. У меня было подозрение. Он всегда ласковый когда косячит. Но фактов у меня не было, только подозрения. Как выписали, уехала в загородный дом. А через месяц выкидыш. После него… Экспертиза была куплена. Я знаю, что причина в другом, а не в том, что в документах написано. Знаю, потому что когда в больницу с кровотечением доставили, слышала разговор врачей, что у меня диагностировали наркотическое опьянение. Я тогда еще не полностью отключилась. — Сплюнула вниз, и затянулась глубже. — Разумеется, в эпикризе этого указано не было. Чтобы я не тронула его шлюху, которая подкинула мне наркоту в еду.

— Как ты об этом узнала? — голос вроде бы ровный, а прохлада, как тень той, что витает внутри, чувствуется. Внутри. Нас. Обоих.

— Через скрытые камеры в нашей спальне. Он о них не знал. Когда была беременна у меня гормональный фон изменился, была лабильность нервной системы, логика подкашивалась. Я знала, я ведь знала, что ничего хорошего от камер ждать не стоит. Я знала, что нужно себя беречь. Но удержаться от того, чтобы поставить их не смогла. Записи посмотрела позже, когда все стало очень хуево и мне казалось, что хуже уже не будет, что бы я там не увидела. Ошиблась. Артем в пьяном угаре пообещал своей любовнице, что женится на ней, как только я оправлюсь после родов, а этой овце очень хотелось за него замуж. И не хотелось столько ждать. Он хоть и не принимал, но наркота у нас все равно была по всему дому, на любой вкус и цвет. Она была вхожа в наш дом. Она имела доступ к продуктам. Меня увезли на следующий день после того, как вернулась из загородного дома. Домой вернулась… Я мюсли любила с фруктовым соком. И кроме них в тот день в доме я больше ничего не ела. И повело меня именно после них, сознание потеряла. Очнулась в крови, вернее Эдик в себя привел, он должен был завести документы, и заехал… Скорая, больница, вердикт, чистка. Когда приехала домой, у меня в голове долбил этот разговор лаборанта с гинекологом, что опьянение… хотела отправить хлопья на экспертизу, но не нашла их. И наркоты дома вообще никакой и нигде нет. У меня состояние было… страшное. Подозрения, что это Артем сам сделал, специально… Я камеры не смотрела еще тогда. В больнице пока отлеживалась, познакомилась с Региной. Она была сектанткой. Их много, на самом деле. И приходят они ровно в тот момент, когда человек дохнет от моральной боли, когда он слаб и плохо соображает. Их натаскивают, что и как говорить, чтобы завербовать… А тут я, жена богатого мужика, которая, по сути, на хуй ему не сдалась, в глубочайшей депрессии — ну подарок же.

— Этот пидор не заметил? — приподнял бровь. Доставая из заднего кармана пачку сигарет и медленно распечатывая.

— У них отработанный алгоритм. — Отрицательно повела головой, когда протянул пачку мне. — Они отлично знают, как обращаться с новобранцами. Родственники узнают, когда уже поздно, как правило. Даже такие родственники, которые в тесном общении. Что уж говорить о моем случае. Вообще, это похоже на наркоманию, пока ты с ними — тебе легче. Знаешь, человек способен отдать все, когда его боль облегчают. Особенно, когда боль внутри, в душе. Тем и пользуются эти суки. Мне повезло, потому что я отходила к ним только две недели и толком запрограммировать и дозомбировать меня не успели. Накрыли секту, потому что их администрация кому-то на лапу не додала и хлопнули. Начались допросы. У меня и так с крышей не лады, а представь состояние, когда ты вроде нашел лекарство, а у тебя его отняли и говорят, что это была отрава, а не лекарство. Точно наркомания. И на фоне этого ты еще после просмотра записей сводишь один к одному с любовницей, наркотиками, из-за которых выкидыш и то, что муж все это знает, но упорно врет, что я это все придумала. Покупает экспертизу, выкидывает хлопья, в которые… а потом вроде находишь людей, которые как будто помогают, а тебе сообщают, что они были плохие и цель у них была другая… И… я плохо помню тот момент, только в очень общих чертах, но знаю точно, что у меня была попытка суицида. После нее Артем отправил меня в реабилитационный центр. Месяц в канадской психушке провалялась. Пришла в себя. Домой собиралась с твердым намерением что Артему и его шлюхе не жить, а я сяду и отсижу от звонка до звонка, главное, чтобы они сдохли. Ненависть. Больше ничего. Потом дошло, что иду по неправильному сценарию бабы, винящей любовницу. Появилась бы она и сделала то, что сделала, если бы Артем не вел себя как животное, еще и заметающее следы, и говорящий, что это я фантазерка? Нет. Психиатр у меня была родом из Латвии, я думаю, она знала, что я на самом деле хочу сделать, несмотря на то, что я ей очень правдоподобно врала. Она… пожалуйста, ты только не смейся… — запнулась, неуверенно прыснула, глядя в перила. Адриан встал позади. За мной, не касаясь, не трогая. Просто встал. Сердце ошиблось, и внутри не так холодно. Взяла сигарету из его пальцев, затянулась и продолжила, — дала мне контакты священника в Риге. Я сначала не хотела туда ехать, а потом… не знаю, на порыве как-то получилось… Отец Василий, пастор евангелическо-лютеранской церкви. Знаешь, ламповый священник такой, воистину верующий. Я не сторонница какой-либо религиозной конфессии, но верила в то, что он верует и этого было достаточно. Первый среди всех мне знакомых. Образованный, эрудированный, воспитанный и очень добрый человек с рациональным взглядом на жизнь. Служба была, у него они интересные… Мальчишки зашли, лет по четырнадцать, немного шумно вели себя. Он их на чай позвал, двое испугались и убежали. Еще двое все-таки пошли. И он с ними так разговаривал, спрашивал об их жизни и интересах… В конце они у него начали спрашивать про религию… Я этих двоих еще несколько раз видела, они к нему приходили за советом… Я рассмеялась, когда он сказал, что закон о запрете оскорбления чувств верующих это глупый закон. Представляешь, от священника такое услышать? Говорил, что чувства верующего оскорбить только ненависть может и только ее опасаться надо… Моя атмосфера тишины и покоя, когда жизнь была хаосом.

«— Не таи зла, Виктория. Ненависть разрушает, и разрушает она прежде всего тех, в ком она рождается. Прости, чтобы не разрушать себя, хотя тебе и подарили это право. Но выше права на месть может быть только милость. Выше права на справедливость только прощение. Человечность выше прав, которыми тебя так щедро одарили. Не пользуйся этими дарами, Виктория, по началу всегда так сложно ими не воспользоваться, война с самим с собой — одна из самых тяжких среди существующих, особенно такая война за подаренные права, но если ты их используешь, то позже твои ночи станут особо черными, это отдаленный эффект этих прав и он неизбежен».

Я перевела дыхание и только хотела продолжить на запнулась, когда он, все так же стоя позади плавно протянул руку и притянул меня к себе. Спиной к своей груди. Негромко, почти шепотом на ухо:

— Слишком далеко. Придвинься. Холодно.

Сперло дыхание. Он сказал это вслух и это ощущалось в медленном придвижении к своему телу. В выдыхаемом воздухе, в ровном биение сердца, ровном дыхании. В объятиях. Спокойных, но твердых. Сглотнув, тихо продолжила, затушивая сигарету.

— Он просто со мной разговаривал, часто вообще не касаясь того, что у меня случилось. Я не понимаю, как это произошло, но внутри все как будто… перестало мучить. Но, думаю, я пришла к нему слишком поздно. Уже настолько уродливой, что… что даже он не смог до конца… Убить Артема собственными руками мне уже не хотелось, но заставить его мучиться… Это не лучшие мысли, чтобы быть рядом с человеком, который верит, что я нормальная, просто жизнью побитая и мне поддержка нужна… Бог он ведь не в стенах церкви, он внутри человека, вера в душе, а если у тебя ее нет, то лучше не тратить силы людей, у которых душа и вера есть, и которые пытаются помочь…

«— Могу благословить тебя? — «Ты не простила?»

— Верующему не нужно давать благословение на такое. — «Нет».

— На все воля божья, Виктория. — Священник отвел взгляд и пришиб меня тихим, — но даже и уповая на эту волю, человек все равно сдаваться не должен. Не должен он сдаваться уповая на волю.

— Человек не должен. — Согласно кивнула головой я, не решаясь посмотреть в проницательные голубые глаза. Боясь увидеть в них осуждение и утратить решимость. — Спасибо вам за… все. Прощайте.

— Прощай. — Как напутствие, а не вежливость при расставании».

— Из Латвии я вернулась уже с планом действий. Я не хотела смерти Артема. Я хотела, чтобы он всю жизнь мучился. Чтобы в рабстве был, потому что от отмывов ему отказываться нельзя, с них он ничего не имеет, страховая — его единственный доход. Она и пошла в расплату. И все его имущество. У меня же ЭЦП была, да и так его подпись у меня лучше получается… и когда я его увидела с горлом перерезанным, у меня внутри ничего не было. Ничего такого, что вот, мол, мой муж, которого я когда-то очень любила. Не было боли. Просто страшно, как человеку, который видит как убили людей. Нет внутри ничего. Давно нет. Потому что в момент, когда я наконец решила жить, я сдохла. Умерла вместе со своим сыном.

Не сразу осознала, что щеки холодят слезы. Дернула дрожащей рукой, но он перехватил мою кисть. Сам вытер слезы, переплел руки под грудью.

— Артему очень повезло, что он уже убит. — Тихое песнопение полного и абсолютного зла в бархате голоса. Но спокойного, равнодушно перерезавшего бы горло. И наверняка не так, как дилетанты.

Вздрогнула. Инстинктивно поежилась, ощущая тяжесть и тьму.

— Ты?.. — убивал?

— Нет. — Он прекрасно понял не озвученную часть вопроса и, положив подбородок мне на макушку, тихо продолжил, — мне тоже дарили право. Несколько раз. Даже, так сказать, настаивали. Но нет. Я не стану лгать, я действительно могу это сделать. Со всем осознанием. С желанием.

— Потому и дарили?

Он достаточно долго молчал. Медленно повел меня за локоть, разворачивая к себе. Становясь близко. Не опуская руки с талии. В глазах спокойное ровное пламя.

— Тоже в бога не верю и уже никогда поверить не смогу, но иногда думаю, что есть выше что-то такое… — Прикусил губу, чуть прищурился, глядя в мои глаза. — Что-то есть, определенно. Оно срабатывает не всегда, но когда это случается, а ты уже вроде бы решил, что тебя поздно спасать… Что-то есть, потому что некоторые случайности в жизни совсем не выглядят случайными. Так не бывает… — снял правую руку с талии и медленно пальцем за подбородок приподнял мое лицо, как только я начала отводить взгляд. — Я всегда смотрю людям в глаза и всегда вижу, когда они мертвы. Тебя среди них нет. И я даю слово, что никогда не будет, — тихо, но очень твердо. Клятвой, сокровенной, потому что цена за нее заявлена запредельная и она чувствуется, она давит мощью своего залога.

Слезы по моим щекам, а он прильнул поцелуем. Скрепляя. Подтверждая, что его слова вступили в силу и никогда не будут подлежать пересмотру.

Вжалась в него, обняла за шею, отвечая, задыхаясь и заходясь от того что крыло изнутри. Здесь, когда город под ногами, под его подошвой, когда он смотрел вниз и после моей исповеди сказал мне жить, а он будет рядом, потому что нам обоим это так важно и так нужно.

Подхватил на руки, направился обратно в номер. Вытерла ладонью лицо, второй рукой крепко обнимая его за шею. Смотрела в спокойные глаза и неуверенно, нерешительно попросила:

— Снимешь линзы?

Чуть погодя кивнул. Спустил с рук возле ванной своей комнаты. Направился к сумке на диване подле кровати, чтобы взять контейнер и бутылку с раствором. Кивнул в сторону ванной. Встала у тумбы, рядом с ним. Вымыл руки, ополоснул проточной водой контейнер, потом раствором пару раз, наполнил и снял линзы. Движение автоматические, привычные. Пара мгновений и линзы легки в контейнер, а он медленно повернулся.

Зеленые.

У него темно-зеленые глаза. Насыщенные, глубокие, затягивающие. В обрамлении темных ресниц, подчеркивающих густоту, наполненность цвета и бездонность глаз. Их богатство и роскошь.

Будто другой человек. Совершенно. Будто он снял не только линзы. Взгляд иной. Он больше не был неопсиходеликой. Отнюдь.

Совсем.

Скользя взглядом по моему лицу, улыбнулся. Просто. Свободно. И преобразился. Стал просто завораживающим в совершенстве черт лица, несмотря на лукавый блеск темно-зеленых глаз, отражающий, что мысль, промелькнувшая в его голове оформилась в рамки иронии. И став от этого только более завораживающим.

— Скажи вслух, — невольно улыбнулась в ответ.

— Ты сохраняешь эффект жирного кота, даже когда мир для меня уродлив. — Рассмеялся.

Негромко. Мягко. Рассыпчато. Бархатом, нежащим слух.

Душу.

Сердце.

Большими пальцами оглаживая мои скулы, кончиками остальных ведя от висков к линии волос, зарываясь в них.

Отчего внутри больно. Так бывает, когда выходишь из темницы на солнце и щуришься на единственный и мощный источник света. Так больно глазам, но сил нет отвести взгляд от него. Потому что так долго был в темноте. Я снова не чувствовала слез, прочертивших дорожки по щекам, улыбаясь, глядя на него. Нерешительно прикасаясь к его лицу. Несмело. Подушечками пальцев по его скуле, чтобы ощутить, что он реален, что он не плод моего больного воображения, не галлюцинация изнасилованной в край нервной системы, что он здесь. Рядом. Он действительно существует. И тепло его кожи под онемевшими кончиками пальцев мешало ощутить в полной мере истинную красоту, идущую изнутри ее обладателя. Есть от природы красивые люди и он был из их числа. А есть такие, у которых в их сути такое богатство, что это освещает изнутри, насыщает черты силой внутреннего пламени. Ровного и спокойного, знающего границы. Оттого и самого восхитительного.

— Холодные руки. — Рельефный бархат негромкого голоса пробрал до мурашек на руках. До онемения в теле. Слабости в мыслях, остатках души и за грудиной.

Стирая пальцами дорожки слез с моего лица, прикрыл глаза, скрывая за сенью темных ресниц изумрудное, такое отогревающее пламя. Повел подбородком, прижимаясь щекой к моей онемевшей ладони. Согревая. Отогревая после стужи непрекращающегося кошмара. Закончившегося с его появлением.

— Мне тепло. — Честно прошептала я. — Просто тело еще не осознало. — Придвинулась к губам, дрогнувшим в улыбке, — поможешь?

— Безусловно. — Снова щемящий душу поцелуй. Щемящий пониманием, что он принял все. Всю. И потому он будет рядом.

До конца. И за его пределами.

Пальцы сбрасывают лямки моего топа, сдвигают его вниз по коже. Немного отстраняется, склоняет голову и греет дыханием губы. Высвобождаю руки, чтобы обвить его плечи. Придвигаясь к губам, касаясь их языком, ощущая, терпкость, силу и нажим, когда спустя секунду подается вперед и целует. Сильно, глубоко, алчно, единовременно поджигая нутро, осознание мощи, силы не только физической. Это проникает через поры моей кожи, впитывается и мчит по венам, поджигает их, оседает внизу живота, посылая в ноги ватную слабость. Вздрагиваю, когда с небольшим сопротивлением он ведет ткань топа через мои бедра и по ногам, а пальцы расстегивают пуговицу джинсовых шорт. Ширинку. Тянут их вниз. Рукой мне за пояс и краткое движение на себя, чтобы шагнула ближе к нему, переступая снятую одежду. Подхват за талию. Обвиваю ногами его бедра. Губы к губам, языком по языку, мысли вразлет, сердце в набат.

Его шаг в сторону. Рукой ведет по стеклянной стенке душа, вслепую находя границу, чтобы я ее не задела. Прижимает к холодной стене. Собой тоже. Поцелуй еще глубже, до посылая дрожь внутрь, чувство немеющей дрожащей слабости в солнечное сплетение. Язык с нажимом по языку. Горячий свинец в сосудах и во мне, взрыв в темноте разума в ответ на каждое движение его губ и языка, все множащих чувство покалывания под кожей. И опускает меня на мраморную прохладу скамейки у стены.

Отстраняется, становясь на одно колено. Лукая полуулыбка, взгляд из-под ресниц, мягкий свет диодов подсветки на потолке напитывает теменью зелень глаз. Она все равно в нем глубиться, но теперь иная. Будоражащая и пленящая всполохами желания. Включает воду, регулирует на подачу через шланг. Смотрит, как капли из лейки разбиваются о серый камень пола и свободной рукой сжимает мою щиколотку. Чтобы медленно положить мою ногу себе на плечо.

Откручивает шланг от лейки.

И я задыхаюсь, догадываясь и понимая, но не веря.

Струю из шланга на пробу берет на палец левой руки. Регулирует силу и температуру. Результатом доволен. Снова взгляд мне в глаза. В неверии отрицательно веду головой.

Усмехается, поворачивает голову и целует голень одновременно касаясь пальцами внутренней стороны бедра. По намокшей ткани. Сдвигая ее. Направляя воду и внимательно наблюдая за реакцией.

С губ его имя. Голова откидывается от ощущения несильного нажима на самую чувствительную точку. От температуры. Именно такие, какие нужно. Чтобы мгновенно отозвалась. Подается вперед, а рука будто фиксирована в недвижимом положении. Зубы по краю кружева лифа, с нажимом. Подцепляют ткань, откибают, чтобы пройтись горячим языком по коже. И жар по все мощнее венам и внутри все сжалось, напитываясь эхом пожара, все больше и быстрее распространяющегося в теле, от ощущения беспрерывного нажима разносящего по телу огонь волнами. Потока воды и его языка. Повела свободной ногой, той, что не на его плече — блок его коленом. Ноги не свести. Вообще. Отстранился, чтобы видеть мое лицо.

Нарастало. Сильнее, когда он изменил угол. Нарастало очень быстро. Дыхание ускорилось, кислорода мало, он сжигался в огне крови и в изумрудном пламени глаз, в полуприкусе нижней губы и приподнятых уголках губ. Вцепилась в скамью, выгибаясь, упираясь лопатками о стену. Пальцы свело судорогой, мышцы до предела напряглись, но сдвинуть ноги, вообще не сдвинуть…

— Адриан… я сейчас…

— Да.

Бархат утяжелен невыразимым по силе желанием. Его голос преображун. Как и он сам. Огнем, жаждой, невыразимо насыщен эротикой, абсолютным желанием обладать. Это стало последней каплей. На разрыв.

Оргазм захлестнул мощно, и я бы сказала, был несравненным по силе, если бы…

Если бы он не отбросив шланг, не прильнул между ног губами. Языком.

Не просто накрыло.

Разъебало.

К чертям.

Он удерживал оргазм, когда я билась. Пыталась инстинктивно сжать ноги, чтобы немного ослабить, но он не давал. Удлинял и напитывал сокрушающей силой, не позволяя спадать мощи до того самого предела, когда тело абсолютно бесконтрольно бьется под полной утерей реальности, под закоротившим разумом, который безжалостно и неукротимо разносит от невыносимости наслаждения.

Невыносимости.

За пределом человеческих возможностей.

Он держал меня в этом состоянии, пока спазмированное горло не выдало задушенный вскрик, выказывая этим, что меня накрыло настолько, что еще немного и я кану в небытие. Я отъеду, потому что просто не могу этого выносить.

Только тогда отстранился. По телу остаточные электрические разряды вразнобой скручивающие мышцы. Не справляясь с дыханием, с разрушением внутри, почти повалилась на бок. Подхватил.

Снова на руках до кровати. Мокрую одежду снял с моего и своего тела. Я пыталась справиться с собой, с телом, непослушным и тяжелым, еще не воскресшим от удара оргазма. Пыталась. Когда хотела прижаться, скользнуть руками по нему до паха, до эрекции. Но он не позволил. Лег рядом на бок укрыл. Обнял.

Я смотрела в улыбающиеся, удовлетворенные глаза, пытаясь осознать и принять факт того, что он хотел этого. Именно этого. Ему не секс был нужен, он хотел видеть меня вдребезги из-за того, что он для меня делает. Как это делает. Это осознание, формировало внутри такую отдачу, что попроси он сейчас что угодно, абсолютно все, наплевала бы на ватную слабость, на онемение, на все. Чтобы дать соразмерный ответ, хотя бы попытаться соразмерный. Но ему этого не нужно, он получил именно то, что хотел.

Млела.

Я млела от такого отношения. Растекалась в его руках. Язык жгло от слов, важных и нужных, но я гасила это в поцелуях. Сорванных, потому что не хватало дыхания, не хватало внутри силы, чтобы показать как для меня важен, просто бесценен такой его жест и я действительно хочу отплатить ему равно. Хотела за ним, перед ним, для него. Как угодно, но не отдаляясь. Больше не боясь. Чувствовать его прикосновения. Ощущать этот взгляд. Сейчас. И навсегда.

— Тише, — удержал меня, когда попыталась прижаться и перевернуться, чтобы оказаться сверху. — Не надо, правда. У нас много времени впереди, — у его голоса глубокий тембр, но эмоциональной окраски нет, однако, из-за объема переходящей тональности, он завораживал, а сейчас, когда в нем чувствовалось мягкое тепло, это было просто невозможно, невыносимо пленяюще. До перехвата дыхания. — Тише. И дыши.

Снова слезы по щекам, а он прижал мою плачущую голову к своему плечу, касаясь виска губами. Зарываясь пальцами в волосы. Придвигая к себе теснее. Прижимая до максимума.

Тьма окутала, пропитала.

Согрела.