Подготовка к вылету на Кайманы шла интенсивно. Чрезвычайно интенсивно. Адриан был в лютом ритме — постоянные встречи, звонки, переговоры, абсолютная координация действий херовой тучи человек, полный контроль пиздецово сложного процесса. Спал максимум пять часов, а потом начинался неистовый движ.

У меня тоже нехилый ритм был — мне звонили секретари Адриана вперемешку с камрадами, админами, секретуткой и помощницей, у которых постоянно что-то случалось и им срочно необходимо мое присутствие, мое мнение, мое решение, мой яростный вопль о том, насколько они дебилы. Секретари Адриана начали мне звонить потому, что он сказал им решать со мной вопросы по выбору на аренду вилл на островах («одну нормальную, вторую какую захочешь, но чтобы восемь человек поместились»), джетов для перелета («один нормальный, во втором тринадцать человек») и прочего. Я была недовольна ровно до того момента, пока не увидела что он принимает обезболивающие и часто сжимает пальцами переносицу, когда думает, что я не вижу. Даже его многозадачная голова уже кипела.

Каждый вечер ужинали в компании Давы и его людей, готовящих почву для вывода денег на Кайманах. Меня очень интересовало только одно — так ли идеальная конфиденциальность траста, как о ней говорят? Точно ли не выявить кто и зачем его создал? Давид, усмехнувшись, сказал, что в мире ничего идеального нет, главное суметь изловчиться, а он сумеет. Я улыбнулась в ответ.

Мне кажется, я не засыпала, а теряла сознание, едва голова касалась подушки и через секунду уже было шесть утра, а через минуту меня начинали атаковывать всякие дебилы, которые вообще нихрена ничего не могут. Судя по недовольству глаз на каменном ебале Адриана, которого начинали дергать почти одновременно со мной, хотя зачастую раньше — я просто не всегда слышала его звонки; думали мы об окружающих одинаково. Вот говоришь им, что и как надо сделать, перезваниваешь — либо не сделано, либо сделано так, что стало еще хуже, либо вообще не одупляют, что происходит и почему проблемы возникли и с воплем "спасити!" трезвонят по всякой хуйне. Вроде умные, но пиздец какие тупые!

Меня вообще крайне раздражают ярлыки, что если говоришь о другом плохо, то ему завидуешь. Вот глядя на этих безответственных уебков, которые сами и шага сделать не могли без того, чтобы у меня сердце кровью не облилось, я ничуть не завидовала и категорически не имела желания быть такой же тупой, как они.

То, что у меня крыша съезжает от вала информации, постоянной суеты и необходимости решать все, сразу, и за всех, в постоянно нарастающей динамике, стало понятно, когда я залипла на морковку в супермаркете, в который мы заехали, когда глубокой ночью возвращались домой поспать часа три-четыре. Зачем мы заехали в супермаркет я потом так и не вспомнила, но что-то мне там очень нужно было.

Адриан стоял в шаге от меня разговаривал по телефону, а я смотрела на овощной прилавок и в моей пустой голове проносилось перекати-поле с табличкой: какая красивая, чистая, ровная морковка. Не морковка прямо, а слитки золота.

— Тебе взять? — раздалось над ухом.

— Меня? Прямо здесь? Чего? — растерялась я, оглядываясь на него. Он устало улыбнулся, прицокнув языком и потянув меня на выход.

На следующий день я просто не услышала будильника и звонков. Открыла глаза и узрела, что за окном давно рассвело. Испуганно всхрапнув, подскочила на постели и схватила свой телефон — Выключен. Что за?..

— Отставить панику, — с легкой иронией из ванной, — у нас выходной до вечера.

И тут же раздался звонок его мобильного, правда он не умчался тотчас, как обычно, а поговорив, вышел из комнаты и упал со мной рядом на живот. Полуулыбнулся и кивнул в сторону душа:

— На сборы тридцать пять минут.

Да, точно, "выходной" у Адриана такое же загадочное понятие как и "нормально". Ему снова позвонили, он протяжно вздохнул, покачав головой, глядя на экран и взял трубку.

Затянув не тугой узел полотенца на груди, вышла из душа и направилась в гардеробную за бельем и джинсами с блузкой. Переступив порог невольно застыла.

Адриан полубоком стоял у зеркала. Незастегнутая темно-синяя рубашка, растегнутые брюки, с выглядывающей линией черного нижнего белья. Он скользил пальцем по ремням на полке, перевел на меня взгляд. Глаза неторопливо пробежались по моему телу, напитались томлением, тем самым вожделением, как тогда, у зеркала. Не глядя взял ремень и, не отрывая взгляда от моих глаз, повел подбородком. Подзывая.

Легкое чувство покалывания под кожей, когда с каждым моим шагом к нему, его глаза напитывались горячими тенями. Остановилась на расстоянии вытянутой руки. Его краткое быстрое движение, и ремень перекинут мне через голову. Кожа вжимается в кожу шеи. Несильный рывок, чтобы подошла ближе, встала рядом.

Ремень скользит ниже по шее, по плечам. Медленно и поверхностно, до границы полотенца. Настойчиво вжимается в спину, и с нажимом по лопаткам идет ниже, ослабляя полотенце. Скатывающееся по телу к ногам. Сердцебиение участилось, когда смотрела в насыщенные тьмой глаза, чувствуя, как ремень скользит ниже, по пояснице, до ягодиц и нажим ослабевает, полупетля и ремень опадает. Чтобы в следующую секунду под его руками резко распрямиться и ударить по моим ягодицам. Не больно, но весомо. С сорванным мгновение вдохом. Подстугивающее. В его глазах непроглядная темень и всполохи пламени от того, что не удержавшись тесно призалась, горячо выдыхая на его полулыбающиеся губы, прикусывая их, чувствуя легкий жар в месте шлепка и теснее обвивая его плечи. Поцеловал жустко и глубоко, отбросив ремень и сжимая ягодицы, чтобы затем скользнуть руками ниже, подхватить под них.

Вжалась в него, сжимая ногами крепче, чувствуя как спустя пару мгновений вместе со мной падает на постель, прижимая собой сверху. Убивая горячей теснотой, алчностью в поцелуях, украденным дыханием.

Изнывая под ним, требовательно царапаю плечи под тканью рубашки и слегка толкая его на бок. На спину. Послушно переворачивается, помогая оседлать себя, сжимая пальцами грудь, приподнимаясь с подушек, чтобы поджечь языком места прикосновений пальцами.

Волна из низа живота, сплетается с волной от ощущений его языка на коже, ударяет в теле, заставляя от удовольствия прогнуться в спине, просесть на нем ниже, собственной влажностью пропитывая ткань, скрывающую его эрекцию. Уперлась рукой в спинку кровати, пальцами второй пытаясь справиться с его одеждой, но не позволил. Сжал мою кисть на спинке, подсказывая сохранить упор, а вторую мою руку отстранил от себя, чтобы в следующую секунду нажать на мою поясницу, подсказывая привстать на нем, чтобы он, лукаво блеснув глазами и иронично полуулыбнувшись, спустился ниже, между моих ног. Совсем ниже. И, обхватив мои бедра руками, прильнул губами к самой чувствительной точки в теле. Я вздрогнула от удара жара в теле и вцепилась обеими руками в спинку кровати, чувствуя, как сжигаются границы мира, когда он сжал руками мои бедра крепче, требуя сесть ниже и рождая горячим языком пламя в разуме, сердце, крови, заживо и с аппетитом сжирающие осознавание происходящего.

Напитывал жаром и без того сильное пламя каждым движением своего языка и губ, заставляя вздрагивать от тока под кожей, нарастающего, готовящего к обрыву и предупреждая разум, что закоротит снова. У него совсем краткие паузы, на выдох и вдох, сжигающие кожу, когда с моих онемевших губ стонами срывалось его имя, а пальцы сжимали спинку кровати почти до судорог. Потому что паузы реже, нажим сильнее, движения интенсивнее. Ток в теле превысил двести двадцать и ударил, убил мощью изнутри, сжал мышцы, пока разум разносило от наслаждения. А он не прекращал, замедлился, но снова удерживал оргазм, снова не давал спадать мощи, не позволял телу, не справляющемуся с наслаждением инстинктивно отстраниться, сжаться, отшатнуться. Снова до потемнения в глазах, до ошибки такта сердцебиения, до сдавленного хрипа от непереносимости цунами, накрывавшего и истребляющего наслаждением тело и разум. Когда сквозь стиснутые зубы взвыла, только тогда отстранился. Била крупная дрожь, как яркое свидетельство полной рассинхронизации разума и тела, почти рухнула на бок, перехватил. Опустил рядом с собой, глядя в мои стеклянные глаза и впитывая то, что не могла никак прийти в себя окончательно. Тихо и немного хрипло рассмеялся, когда пробежался пальцам по ребрам, а меня аж скрутило — настолько еще высока чувствительность рецепторов, сошедших с ума от мощи импульсов во всем теле.

— Кому-то снова надо в душ. — Удовлетворенным бархатом и поцелуем в онемевшие губы. — Давай жирный кот, воскресай, нам ехать надо.

Я очумело кивнула, пытаясь прийти в себя, перевела взгляд с его улыбающегося лица, а то иначе мое возвращение в реальный мир затянется. Взгляд натолкнулся на шрам на животе. Над пупком с левой стороны, недалеко от белой линии. Заметила давно. Спросить не решалась. Потому что ножевое.

Он прикрыл рубашкой и поднялся. Лицо непроницаемое. Да, именно так же было в одну из ночей, когда лежа на его груди, я поверхностно провела ногтем по грубому шраму. Его лицо тоже стало непроницаемым и он долго смотрел в мои глаза, я понятливо кивнула и отвела взгляд. Потому и не решалась.

С трудом подняла ватное тело с постели, обозвав себя идиоткой глядя на проем гардеробной, в которую он зашел и поплелась в душ.

* * *

Приехали в громадный пафосный молл. Зачем — не спрашивала. После секса и моего взгляда, со мной в машину садился снова царь-батюшка с каменным ебалом.

Вздохнув и пытаясь отвлечься, я включила телефон, поставив его в авиарежим, просматривала скинутую вчера админами инфу о движах по установленной системе. Позади нас шел один из камрадов. Я шагала рядом с Адрианом, все так же роясь в телефоне, когда он, листая сканы в планшете, негромко произнес:

— Через три дня на Кайманы летим. Возьму дочь с собой. Она совершенно необременяющий ребенок и нервы делать тебе не станет, поверь. Сегодня с ней побудем до вечера, потом Наталья ее заберет. Они обе адекватны, ничего не опасайся.

Я сдержала всплеск напряжения, почувствовав его взгляд и кивнула. Убрала телефон и смотрела, как приближаемся к части галереи, отведенной под детские развлекаловки.

— Там твоя дочь? — Настороженно спросила я, когда мы повернули за угол, явно направляясь к большому детскому городку, тонувшему в какофонии музыки и гомона детских голосов.

— Да. Я думаю, ты даже сразу поймешь кто. Я уже отсюда ее слышу. — С эхом теплоты улыбнулся он, когда входили в огороженную часть и направлялись к суматохе возле огромного двухярусного сетчатого лабиринта, возле которого стояли несколько человек и наблюдали эпичное шоу.

Он шел чуть впереди, направляясь к невысокой молодой женщине в красивом светлом брючном костюме, пытающейся это шоу прекратить.

— Вика! Немедленно иди сюда! Господи, хватит его бить! Вика! — требовала она, сердито глядя на второй этаж, где шло месилово не на жизнь, а на смерть.

Аккуратное платиновое каре, нормальная фигура. Она стояла у ограждения двухэтажного лабиринта, в котором было больше двадцати детей. Но мой взгляд сразу остановился только на одной девочке. Тонкая, достаточно высокая для своего возраста, нахмурившая лицо, с едва заметно, но уже проступающими сквозь детскую округлость тонкими чертами и большими, пылающими гневным изумрудным пламенем глазами, в которые упрямо лезли пряди длинных русых волос из двух высоких хвостов, пока она молча и довольно жестко мутузила громко плачущего пацана лет семи.

Это было бы смешно, если бы я не перевела взгляд в нахмуренный профиль бывшей жены Адриана, когда мы подошли ближе. И на мгновение сбилась с шага, забыв дышать, все так же глядя на нее. Я ее узнала, она ни капли не изменилась. Охуеть. Просто охуеть не встать.

Адриан слегка повел головой, уловив мою шоковую реакцию. Он не знал. Поэтому трактовал все ошибочно. Он совершенно не так меня понял, когда выставил руку, требовательно повел ей. Чтобы переплела с ним пальцы. Переплела. На мгновение сжала, показывая, что все в порядке и отстранила руку. Адриан посмотрел в мое лицо задумчиво, слегка прищурился. Я отвела взгляд — давай потом. Он едва заметно кивнул и, остановившись рядом с Натальей и громко позвал:

— Вика, иди сюда.

Девчонка оглянулась, увидела его и радостно улыбнулась. Тотчас отпустив ревущего в три ручья мальчишку, торопливо юркнула в путаницу ходов, очевидно, направляясь к выходу.

— Слава богу, ты приехал! — Искренне облегченно выдохнула Наталья, поворачиваясь к нему. — Яш, ты на нее побузи, я к матери пострадавшего подойду, поговорю, а то она обещала мне кошачий бой. — Ее взгляд натолкнулся на меня, она на мгновение растерялась, но тут же доброжелательно улыбнулась, — ой, здравствуйте. Я Наташа.

— Вика. — Тихо ответила я, глядя в ее приятное лицо.

Он слегка нахмурилась и в глубоких серо-зеленых глазах промелькнула неуверенная тень узнавания, но тут сбоку ее окликнула мать побитого. Наталья, сунула подмышку папку, быстро выудила из клатча портмоне и извлекая несколько купюр, пошла в ее сторону.

Тем временем Адриан приседал на корточки, чтобы в него врезался маленький вихрь, крепко обнимающий отца за шею. Он осторожно ее приобнял и на мгновение прикрыл глаза, но я увидела. Тоску. Облегчение. Щемящую нежность и бесконечную теплоту.

— Это Вика, моя подруга, я тебе про нее рассказывал. — Мягко отстраняя от себя дочь, улыбнулся и перевел взгляд на меня.

— Я тоже Вика, здравствуйте! — широко улыбнулась она, блеснув любопытством в омуте изумрудных глазищ, а когда я негромко произнесла «привет» и улыбнулась в ответ, она кивнула и снова посмотрела на Адриана, негромко и быстро проговорившего ей:

— Скажешь маме, что я тебя поругал. Ну-ка, лицо грустное сделай, она смотрит, — Адриан головы не повернул, но, как и всегда все видел. Я оглянулась. Наталья, стоявшая метрах в пяти, действительно смотрела на них, ожидая, пока мама мальчика успокоит его. Адриан, серьезно глядя в очень правдоподобно печальное лицо дочери, протянул руку, как будто поправляя ей кофточку, и слегка нажал пальцем на солнечное сплетение, — в следующий раз вот сюда бей кулаком. Как я тебя учил, с размаха. Чего ты его за волосы таскала?

— Он Пеппу у меня забрал, а я не разрешала ее трогать и стала отбирать, а он ей глаз оторвал. — Сообщила Вика, все так же старательно удерживая невеселую мину. — У него волосы длинные, прямо как у девочки, а девочек надо бить как девочек.

— Логично. — Одобрительно кивнул Адриан. — Но мы с тобой помним, что драться это плохо, а защищаться?..

— Это хорошо. Я защищалась. — Едва сдерживая смех, жадно глядя ему в глаза, с готовностью отозвалась она.

— Умница. Если мама ворчать будет, то кивай и молчи. Потом скажешь, что защищалась, но только если спросит, почему ты его била. А до этого просто грустно кивай. Вот, именно так, да, молодец.

— Папа, можно газировку? Немножечко. Глоточек и я сразу тебе отдам, — решив не упускать возможность расширить список тайн заговорщиков, тронув его за кисть и с любопытством посмотрела на меня, чтобы удостовериться, что я могу быть посвящена в тайну братства и не сдам их с потрохами маме.

Я улыбнулась, давая гарантию что нет, и она проникновенно посмотрела в глаза отца, крепче сжимая его кисть. Я почувствовала, как слегка ускорилось сердцебиение. Умна. Предприимчива. Эффективно мыслящая. Папина дочка.

— Давай апельсиновый сок? — Чуть прищурившись, полуулыбаясь, глядя в такие похожие глаза предложил он. — Настоящий. Вроде там на фудкорте еще яблочный делают… или коктейль из мороженого с вишней?

— Коктейль. — Незамедлительно покивала она.

— Сходи. — Повел подбородком в сторону камрада, стоящего в паре шагов в стороне и успешно мной позабытого. Он немедля пошел на выход, а Адриан спросил у Вики, — и где твой военный трофей? Ее надо подлечить. Глаз же оторвало в битве.

Вика звонко рассмеялась с удовольствием глядя на улыбающегося Адриана, и, высвободившись из его все еще приобнимающих ее рук, торопливо направилась обратно к лабиринту.

Я проводила ее взглядом и натолкнулась на Наталью, спокойно ожидавшую надвигавшуюся на нее крылатую опасность в виде чуть ли не матерящейся курицы, к которой прижимался почти уже не ревущий сын. Она грозно шагала к Наталье с громкими претензиями, что нужно воспитывать детей и объяснять, что драться нельзя. Когда остановилась в шаге от нее, у меня в голове мелькнула дичь, что Наталья ее сейчас с вертухи вырубит. Адриан после инцидента в ресторане создал у меня прямую ассоциацию с подобным обманчиво ровным выражением лица и спокойствием во взгляде. Но нет, его бывшая жена предпочитала гасить конфликты вербально и с непоколебимой логикой. Протянув купюры разозленной женщине, вежливо сказала:

— Я приношу вам свои извинения. Возьмите. Купите сыну такую же игрушку, чтобы он не попрошайничал и не нарывался, не понимая слова «не разрешаю» и «верни». Нет, не возьмете? Ну и бог с вами. — Наталья опустила протянутую руку и вопросительно приподняла бровь, — что-то еще?

Она неразборчиво буркнула, предварительно стрельнув взглядом на меня и Адриана, внимательно глядящих на нее, но на скандал не осмелилась. Развернулась и ушла. Наталья подошла к нам, убирая купюры обратно в портмоне и подняла взгляд на Адриана.

— Саша вечером освободится, если что, заберет, — спокойно глядя в его глаза произнесла она, — у меня с этой конференцией до шести вырваться вообще никак. — Перевела на меня взгляд и, улыбнувшись, пояснила, — я кардиолог, вынуждена соблюдать медицинские ритуалы — ходить на бессмысленные мероприятия и делать на них умный и заинтересованный вид.

— Я вас помню. — Кивнула я, стараясь удержаться от того, чтобы прикусить губу. — Год назад, "БиМед", я у вас обследовалась, вы мне профилактику готовили.

"БиМед" одна из ведущих кардиологических клиник, частная, очень дорогая, с непревзойдунными спецами.

— О… — она немного нахмурилась, пристальнее вглядываясь в мое лицо. — Да. Я все думаю, почему мне ваше лицо кажется таким знакомым. У вас фамилия немецкая…

— Гартман.

— Да. Я вспомнила. — Кивнула, в ее взгляде нерешительность, она посмотрела на безэмоционального Адриана, глядящего на меня, взвешивая, стоит ли при нем задавать вопрос. Все же рискнула и с едва ощутимой долей участия и с максимальной тактичностью спросила, — сейчас у вас все хорошо?

— Да, вполне. — Негромко отозвалась я.

Наталья внимательно глядя на меня, осторожно, опасаясь задеть за живое, негромко произнесла:

— Виктор Григорьевич сейчас в отпуске и через два месяца в Питер собирается перебраться. — Достала из клатча блокнот и ручку, быстро написала мобильный номер и протянула мне оторванный лист. Который я взяла онемевшими пальцами, — мой телефон, если что, набирайте, я с ним поговорю, он примет в любое удобное для вас время.

— Да, спасибо, Наталья. Пока все хорошо. — С трудом сглотнула, глядя на нее.

И мысленно склоняя голову перед ней в благодарности. Потому что Виктор Григорьевич — профессор и ведущий специалист их клиники обследовал меня после выкидыша. И она об этом тоже помнила. Бывшая жена Адриана была тем человеком, который наливал мне виски после моей истерики, когда я осознала, что Виктор Григорьевич тоже будет говорить, что велено Артемом, и, отводя взгляд, он тихо подтверждал то, что написано в эпикризе. Даже не пытаясь скрыть, что он лжет и попросив Наталью Романовну принести мне успокоительные, дрогнувшими пальцами закрыл результаты обследований, не глядя на меня. Она не принесла успокоительные. Отвела меня в свой кабинет и плеснула виски, прикурив у окна, украдкой вытирала слезы со своего лица, пока я гасилась крепким бухлом, сжавшись на углу ее дивана, сорвано всхлипывая и глуша стоны от разносящей в щепы боли. Сейчас я поняла, почему она плакала и курила. Их дочери тогда было… четыре года и семь месяцев. Мать родившейся дочери пропитывалась болью матери потерявшей сына. Сейчас я за плечом Адриана и больше никто не вынудит врачей лгать, потому она сказала именно это и именно так. Я отвела взгляд, она тоже. Адриан с каменным ебалом молчал рядом.

Она кашлянула, очевидно, тоже вырываясь из того дерьмового дня и посмотрела на Адриана, стоящего рядом с нами и глядящим мне в лицо. Быстро проговорила, достав мобильный и набирая сообщение:

— Я до шести, постараюсь пораньше. Документы подписала, все собрала. — Наташа протянула ему папку, которую взял и оглянулась на лабиринт, выискивая взглядом дочь и подзывая ее жестом. — Фигню химическую ей не покупайте, только аллергия сошла. — Присела на корточки, обняла Вику и, чмокнув ее в щеку, серьезно глядя в ее глаза произнесла, — слушайся папу и тетю Вику, не хулигань. И не бей слабых и глупых, сколько раз говорила. Хорошо?

Она покивала серьезно глядя ей в глаза и, получив коктейль принесенный камрадом, поблагодарила его и направилась к зоне столов с диванами придирчиво разглядывая пострадавшую плюшевую свинью. Адриан отвел от меня взгляд, передал папку камраду, направившемуся на выход и снова посмотрел на меня, упрямо глядящую в сторону. Все сопоставил и понял. Хули, умный же. Перевел взгляд на Наталью, отвечающую на пришедшее сообщение и ровно произнес:

— Могут позвонить с консульства, хотя не должны. Визу сегодня-завтра откроют. Я думаю, там останемся дня на три, не больше. По времени вылета скажу как точно известно станет, мы заедем за Викой.

— Угум, я поняла, — кивнула она и, посмотрев на меня, вежливо улыбнулась, — до свидания.

Я попрощалась и она пошла на выход, а мы к столу, где сидела его дочь, сучившая ногами, потягивающая коктейль и пытавшаяся приделать оторванный глаз игрушке. По дороге, пытаясь отвлечься, я хотела с ехидством спросить, но получилось неуверенно:

— Наталья правда назвала тебя Яшей, или мне послышалось?

— Адрияша. — Едва заметно усмехнулся, — сначала называла так, когда конфликтовали, потому что меня это раздражало. Потом я перестал обращать внимания, а у нее вошло в привычку. Не смей так говорить.

— О, я придумаю что-то поинтереснее. — Прыснув, пообещала я.

— Не сомневаюсь, жирный кот. — Кивнув, улыбнулся, отодвигая для меня стул.

И внутри стало чуточку спокойнее.

Он знал о ней все. Расспрашивал о садике, подготовке к школе, двух ее ухажерах, которые никак не добьются ее сердца «потому что они же глупые, папа! Женя читать не умеет, а Ярик и считать даже, ты представляешь! Мне не о чем с ними разговаривать».

Она отвечала развернуто, рассказывала о подругах, опечалилась, что одной ее знакомой во дворе купили лабрадора, а ей мама не разрешает, потому что у Вики аллергия на шерсть. На предложенный Адрианом выход, изумленно на него посмотрела: «нет, не покупай, зачем мне лысая собака, папа? Это же не собака совсем, а сплошная психическая травма!» и оглянулась на рассмеявшуюся меня в поисках поддержки, я покивала и она поинтересовалась, были ли у меня собаки и какие, раз я тоже считаю лысых собак психическими травмами. Я когда-то очень хотела ньюфаундлера, о чем ей и сказала. Артем верещал, что он нас сожрет, и все мои увещевания, что это добрейшей души порода не дали результата, он подарил мне йоркширского терьера, но душой я к нему не прикипела и отдала дочери знакомой. Разумеется, об этом умолчала. Вике стало интересно кто такой ньюфаундлер и мы с ней залипли на картинках и видео в интернете. Я чувствовала, что Адриан смотрел. Что улыбнулся. Мягко и тепло. Вика, после очередного видео твердо заключила, что станет врачом и изобретет лекарство от аллергии на шерсть, потому что ей нужен ньюфаундлер. Два. А лучше питомник.

— Какие у Вики глаза, дочь? — полуулыбаясь глядя на нее негромко спросил Адриан.

Я перевела взгляд на Вику, задумчиво прищурившуюся и спустя секунду уверенно заявившую:

— Возле зрачка ярче чем по ободку радужки, золотистые крапинки везде. Правый зеленее, а левый близко к голубому, и снизу и сбоку треугольнички с серым оттенком. — Она улыбнулась и отпила коктейль, — у вас красивые глаза, тетя Вика.

Меня ввело в ступор то, что ребенок вполне себе ориентируется в понятиях зрачок и радужка. И озадачило то, что она сказала. Я цвет своих глаз представляла однотонным.

— Э… спасибо, — негромко произнесла я. Вика фыркнула и, спросив у Адриана разрешения, умчалась на площадку, пока я со скрипом обмозговывала, как бы у нее корректно спросить, почему она так сказала о цвете. Перевела взгляд на Адриана пригубившего кофе и глядящего вслед дочери.

— Природа забавно компенсирует детям патологии родителей. — Негромко произнес он. — Она тетрахромат. Видит намного больше оттенков, чем обычный человек. Это результат генетической аномалии, которую спровоцировала, скорее всего, моя дефективная икс-хромосома. У человека есть три вида фоторецепторов, они различают красный, зеленый, синий и их спектр. У меня хромосомное нарушение и из-за него я вижу только два цвета. Для меня мир тусклый и довольно удручающий. Тетрахроматы имеют четыре вида светорецепторов и цветочувствительность у них на порядок выше. Они видят оттенки, которые не может различить обычный человек. У них мир ярче, чем для остальных. И, судя по словам Вики, гораздо красивее. Хотя… в сколькой брендовой одежде Наталье пришлось разочароваться, потому что Вика видела, что шмотье сшито из разных кусков ткани — оттенки различаются. Например, рукав другого цвета. Однажды брюки оказались из разной ткани, что, конечно, не укрылось от Вики. «Мама, у тебя штаны как у клоуна, разноцветные» — и костюм за баснословную сумму так и не был никогда одет… Одна слишком много видит, другой нихрена не видит… — Меня пробило навылет от его явно безотчетной полуулыбки. Простой, спокойной и очень красивой. Но очень краткой. Он снова стал непроницаем. Хотя, нет. Расслаблен. Спокоен. Просто без эмоций. — В супермаркетах и детских магазинах у Вики начинает болеть голова, говорит, как на помойке, все смешивается и слишком яркое. Или глаза начинают болеть из-за некачественного освящения, знаешь, вот по типу такого, как в старых больницах. Свои минусы есть у всего…

У него в квартире приглушенное освящение и монотонные цвета. Не для своего комфорта. Я усмехнулась, оглядывая его спокойный профиль.

— Наталья кардиолог, ты тут медтермины в легкую переводишь, капельницы ставишь влет…

— Да, медобразование. Сеченовка. — Тихо рассмеялся он, скашивая взгляд на мое абсолютно растерявшееся лицо. — Не закончил, бросил после второго курса, когда окончательно понял, что мне интересно и к чему именно я стремлюсь.

Я, улыбаясь, покачала головой, глядя в его глаза. Артхаус, Адриан, ты просто сплошной артхаус, в котором ничего не понятно, но очень интересно.

Меня гложил один вопрос, жег язык, я не решалась его задать. Я все видела, я бы точно почувствовала, что что-то между ним и женой осталось, но я не почувствовала, вопрос глупый, не стоит его задавать. Но он бил в мыслях. И Адриан кивнул. Я, внимательно глядя в его глаза, негромко спросила.

— Если Наталья замуж соберутся?

— Она замужем. — Рассмеялся он, безусловно считывая мое скрытое облегчение, когда я не увидела никакой его реакции. Он не был отрешен, он сейчас полностью расслаблен и открыт. Да и не лжет никогда.

— И как ты реагируешь на ее нового мужа? — не удержалась я.

— Горянин Александр Андреевич, восемьдесят второго года рождения, два высших образования, журналист-переводчик, кандидат в мастера спорта по тайскому боксу, не судим, не привлекался, с отсутствием вредных привычек, из многодетной семьи, с положительными характеристиками из армии и мест работ, да и сам по себе человек нормальный. — Он приподнял бровь, глядя в мои стеклянные глаза и пояснил, — он часто контактирует с моей дочерью, мне необходимо знать, что он нормальный. И ему необходимо знать, что рядом с ним моя дочь.

Я кивнула. Вот и ответ. Почему Наталья так спокойна. Почему у нее в глазах ни тени сомнения не было, когда она передавала Адриану документу на Вику, чтобы он мог вывезти ее заграницу. Вот почему не имеет ничего против того, чтобы их дочь была рядом со мной несколько дней на островах. Она не знает меня, но знает, что Адриан абы кого к дочери не подпустит никогда. И она видела меня. На диване и в слезах.

Посидели недолго, у Вики в час были занятия в языковом центре, поехали туда. Она очень неплохо для почти шестилетнего ребенка разговаривала на английском, пока ехали. Я рассказывала ей о том, как была в Новой Зеландии, на языковых курсах. Она перевела вопросительный взгляд на водительское кресло, где сидел Адриан и тот незамедлительно отозвался:

— Как подрастешь — конечно.

Сидели в почти пустой кофейне этажом выше языкового центра в ожидании Вики. У нас был тоже был свой кружок по языкам. Сердце ускорило ритм, внутри все в трепете, когда на губах привкус кофе и его поцелуев, и нутро сжималось, когда Адриан, бросая взгляды на экран часто звонящего мобильного, отвечал не на все звонки, прижимая меня к себе, иногда целуя, иногда говоря на ухо пошлости, вперемешку с иронией, заставляя меня то краснеть, потому что в кофейне были люди, то сдерживать богатырский ржач, ибо чувство юмора у него отменное, особенно когда он говорит что-то с каменным ебалом.

Потом прогулка в парке. Я видела, что Вика очень скучает по нему. Идет придвинувшись ближе, сама брала его за руку, смотрела на него часто. Она скучает по нему. Как и он по ней. В основном беря на руки, мягко улыбаясь и даже линзы, стирающие его истинного, не могли скрыть безграничной отогревающей нежности. Он мягко, ненавязчиво, невербально показывал ей, что я здесь не лишняя. Что я имею право здесь находится. Я ждала ее взбрыка, знаю, глупо. Потому что она была не только любима, с ней много занимались, уделяли силы и время. Блок был, да, безусловно, но никаких взбрыков, протеста, провокаций, ничего. Она часто спрашивала меня о чем-нибудь и искренне внимательно слушала ответы.

Вечером в кино, и Адриан больше не мог отодвигать дела, да и Наталья освободилась. Заехала в ресторан, где мы сидели, забрала Вику, действительно тепло со мной попрощавшуюся и долго обнимавшую отца.

Глядя им в след, я сняла авиарежим в телефоне, пока Адриан расплачивался и протягивал мне руку, разговаривая по мобильному. Мне мгновенно позвонил Гена, который разруливал эти несколько часов как мог, и бодро отрапортовал по своей деятельности. И сколько облегчения, почти счастья было в его голосе, когда он получил доступ к моему мозгу и пиздюлей за несовершенство того, что сделал. Секретутка напоминал мне маленького мальчика в очереди на кассе, а мама за чем-то отошла, а очередь неумолимо продвигалась вперед, вводя его в панику, но тут мама наконец вернулась. И все вошло в привычный ритм: охрана, камрады, бесконечные разговоры, раздача пиздюлей, раздражение, что вокруг все тупые, звонок Адриана, ужин с Давой и его людьми, их отчет по уже сделанному, обсуждения, ночь, домой.

Начали с порога. Порвал мою блузу, рывком прижимая меня к стене и терзая горячими губами шею. Улыбнулась, чувствуя как вал груза отступает, когда Адриан сжимает вот так, когда ведет языком по губам, когда у него все вспыхивает внутри и через дыхание напитывает меня. Толкаю его к двери, впиваясь в губы, не позволяя стянуть растерзанную блузу и сжимая рукой эрекцию. Только согнула ноги, чтобы присесть и разобраться с тем, что меня сейчас больше всего волнует, но подхватил на руки. Темный коридор, лестница второй этаж. Постель. Сбросил с рук, остановившись у края.

Мгновенно повернулась и встав на колени, крепко обхватила шею и плечи, пока целовал глубже, опьяняюще, расстегивая ремень.

Поцелуями вниз по его груди, слегка прикусывая кожу сквозь ткань. Миг на одежду и языком по стволу, дурея от жара и вкуса. Вздрогнул, сглотнул, сжал мои волосы. Когда взяла глубоко, насколько могла, чтобы сжать пальцами влажную кожу и в одном ритме с головой. Он рукой в спинку кровати, прикрывая глаза и ведя подбородком. Сильно прикусывая губу, сжимая мои волосы крепче, когда был усилен нажим и ритм, слегка подаваясь бедрами. Вкус на языке терпкий, горячий, бьющий в голову, заставляя забывать, что устают пальцы и язык, что не хватает воздуха, что разносит низ живота. Просто один взгляд на него, с обжигающей тьмой в глазах, с пересохшими губами, учащенным дыханием, с силой стискивающего пальцами спинку и адреналин рвет вены, выпуская из них свинец под кожу.

Перестал дышать, тело напряглось, пальцы в волосах сжались почти до боли, придвигая голову к себе теснее, заставляя почти давиться, но нечеловеческим усилием сдерживаться, чтобы не испортить удар оргазма, разносящий его изнутри, заставляющий вздрогнуть сильнее, когда с вакумом во рту подалась назад и надавила языком на чувствительную кожу, вынуждая его сорвано, изломано выдохнуть и откинуть голову назад. На шее проступили вены, напитывая меня удовольствием от этого зрелища.

Отстранилась, когда вкус на языке ослабел, с довольством глядя, как тяжело садится на край постели, почти падает и откидывается спиной на подушки приподнимая руку и поманив к себе. Грудь часто вздымается, дыхание еще учащено, ритм сердца бешеный. Темные ресницы немного подрагивают. Ему было сильно, мощно. Охеренно.

Слабые отблески освящения ночного города с переплетением лунного мягкого свечения, проникали через панорамное окно, касаясь его лица, очерчивая резкость скул, линию губ, подсвечивая кожу изнутри.

И я не могла вспомнить, когда мне в последний раз было так тихо внутри. Эта тишина грела причиной и пониманием, что наконец-то все хорошо. Я не поняла, как приоткрыла губы, чтобы сказать то, что витало в моем теле, которое он обнимал. Не дал. Заглушил поцелуем.

* * *

Перелет на Кайманы был вечерний. После взлета Вике разложили постель и она почти сразу уснула. Как оказалась, спит мертвецким сном. Потому что не проснулась даже тогда, когда я, увлекшись статьями в телефоне, шла из туалета к дивану, где полулежал Адриан, глядя на сопящую Вику, обнимающую починенный военный трофей; я наткнулась бедром на подставку с вазой, которая с эпичным грохотом разбилась.

— Блять. — Выдала я, мгновенно прикрывая рот ладонью и глядя на Вику, которой было похер, она даже не шевельнулась.

— Я же говорю, у вас проклятие имени. — Хмыкнул Адриан подзывая меня жестом. — То, что спите как пожарники, наверное, тоже.

На большом Каймане были днем следующего дня. Я понимала, почему Адриан сказал выбрать «нормальный» джет и я выбрала нехуевого клювокрыла за бешеные бабки, от которого даже у его бухгалтеров, явное повидавших всякое глаз задергался, но долгий перелет все равно заставлял чувствовать усталость и разбитость. До того момента пока не увидела чистейшие песчаные пляжи, заросли тропической зелени, ухоженный современные город, пролетающий за окном автомобиля, пока ехали на виллу с бассейном и собственным пляжем.

Душ, обед, сонно зевающая Вика. За Адрианом приехали. У нас охрана и машина для развлечений, недолго думая, отправились в город.

И Адриан был прав, его дочь была совсем не обременяющей, несмотря на остаточные мои опасения.

Она была затягивающей. Безупречным воспитанием и живой яркой любознательностью.

Была притягательна полнокровной жизнью и жаждой, которая присуща только детям. Она просто очаровывала не по годам рациональностью суждений, самостоятельностью, с ней было интересно, будто заглядываешь в другую вселенную со своими законами.

Я не могла оторвать взгляда от ее расширившихся глаз, полных восхищения и благоговения, когда она смотрела на аквамариновые воды с пенящейся шапкой мягких упругих волн. Рассматривала песок, который был будто бархат, орошенный жемчужной пудрой. Я знала, что даже эту безупречную красоту она видит гораздо ярче и насыщеннее, чем доступно обычному человеку.

И бил диссонансом ее явно урезанный восторг в словах, при таком чистом и по детски прекрасным блеске глаз. Глядя на нее, яркую и живую, я видела наследие Адриана. Она тоже старалась быть сдержанной, она знала границы, ей были объяснены грани дозволенного и пояснены почему необходимы эти грани. Она знала слово "нет" и "нельзя", но, что самое главное, знала, почему произносятся эти слова. Маленькая леди. Совершенно неизбалованная при всех безграничных возможностях и бескрайней любви своего отца. Что цепляло гораздо сильнее.

И она понимала все и ни на чем не настаивала, но она была еще ребенком. Поэтому я чувствовала себя полной сволочью отказывая ей в жаренной ерунде на открытых прилавках, что распространяли умопомрачительный аромат на одной из улиц, где мы проходили. Я попыталась объяснить, почему нельзя покупать готовую пищу на таких открытых прилавках, чувствуя себя отчего-то виноватой. Вика лишь грустно кивнула, качнув русыми косами, которые утром ей заплела.

Предложила ей зайти на рынок, чтобы она могла выбрать еду, которую мы с ней сами приготовим, избегая вероятности купить готовую, но некачественную.

Памянутая о тошнотворности для нее супермаркетов, я уже готова была смириться с отказом и быстро перебирала в голове варианты, чем отвлечь раздосадованную Вику, но она неожиданно охотно согласилась. И я с неясным, нечетким облегчением узрела, как ее глаза снова загораются, пока она рассматривает прилавки под тентами.

Выбрали филе рыбы и набрали овощей для риса на гарнир. Подумав и так и не вспомнив о наличии кухонной утвари на вилле решили, что нужно перестраховаться и взять сковородку-гриль и пару кастрюль с собой. Ну и еще по мелочи. По итогу Юра, один из охраны, нес три пакета.

К концу дня я была влюблена в нее, в ее искренность, в ее воспитанность и одновременно пытливость, любопытство и жажду жизни. В ее понимание того, что не все видят так, как она, и нужно быть корректной. Она знала, что она особенная, она знала, что не всем дано то, что дано ей, и она стремилась быть сдержанной, контролируя себя от по детски свободных и ярких порывов показать свои чувства. Нет, не чтобы быть такой как все. Просто из-за понимания, что человеку по сравнению с ней скудно видящему, может стать некомфортно. И это почти шестилетний ребенок. Я понимала, что ей внушали эту модель поведения с целью, чтобы она не испытывала негатива от множества злых и завистливых людей, которые любое отклонение от нормы трактовали как патологию. Ее оберегали, ей объясняли, почему мимикрия под стандарт необходима. Но этот маленький человек уже мыслил по собственному, и по своему смотрел на обстоятельства: когда я задала вопрос, почему она так себя сдерживает, она покорила меня совершенством обоснования своего поведения, что не всякому взрослому под силу — подумав и долго глядя мне в глаза, все-таки решила сказать честно, что не хочет, чтобы человеку рядом с ней было неуютно. Неуютно. Слово такое подобрала… Я не знала, кем она станет, когда вырастет, но знала, что гораздо более лучшим чем я и кто-либо известный мне.

День приближался к своему исходу, когда мы ехали по шоссе в сторону виллы. Испытывая зависимость от искр эмоций дочери Адриана и легкий дискомфорт от ее последних слов, попросила свернуть на ближайший пляж. Чтобы она успела посмотреть на закат. На Карибском море они особенно красивы. И глядя в ее глаза, заполняющиеся эхом прекрасного, я поняла, что пока мы здесь находимся, Вика будет видеть каждый закат, чтобы она имела возможность вот так пропитываться теплом заходящего солнца и сияла от восторга. Она видит в нем гораздо большее, и мне хочется любой ценой подарить ей каждый закат. От нее веет таким теплом, когда она видит красивое… Меня завораживали ее глаза с блеском благоговейного восторга, восхищения, когда она смотрела на волны с отблесками заката. Меня за тончайшие струны души трогала ее энергетика, полная любопытства и жажды узреть все полнокровие мира окружающего ее, позволяющего ей видеть себя так, как мало кому позволяет. Она была какой-то… это прозвучит неуместно, странно, непонятно, но глядя на нее с разметавшимися волосами, с жаждой и благоговением глядящей на закат, я не могла подобрать иного слова, кроме благословенная. И мне так хотелось познать непостижимую для обычных людей призму, через которую она смотрит на мир, разрешающий ей видеть себя. Ее сознание, расширенное и глубокое, завораживающее, потому что ей дозволено зрительно прикасаться к богатейшей палитре мира, а это требует места в сознании, формирует его особую глубину, расширенность, ее такую детскую еще, но такую непорочную и чистую непосредственность.

— Хочешь искупаться? — негромко спросила я.

— Но у меня нет купальника, — она вскинула голову, глядя в мои глаза с выражением "ты чего, взрослая тетя, совсем, что ли? Как девочки могут купаться без купальника?".

Могут.

Я скинула футболку и шорты, оставшись в одном чурном нижнем белье и подмигнув ей пошла спиной вперуд к пенящейся кромке. Вика стояла, заглушая восторг и глядя на меня. Чтобы потом скинуть лямки джинсового комбинезончика, но оставив топик с радостной улыбкой помчаться за мной.

Сдержанность это хорошо, Адриан, но твоя дочь еще совсем ребенок. Необычный для этого падшего мира, очень яркий и просто непостижимый, ей нужно хоть иногда быть свободной в своих выражениях. А грани… они нужны, но в определенном месте и времени, и когда она настолько развита и талантлива, она сама поймет, когда и с кем это уместно и необходимо. Ей, такой живой, нужна свобода. С теми, кто все понимает. Пусть будет сдержанной с другими, которые могут осудить. Ей жизненно необходимо быть свободной с теми, кому это нужно так же как и ей.

Мы плескались в волнах, смеялись, я держала ее руками под корпус, стараясь объяснить, как научиться плавать. У нее не получалось. Она отфыркивала воду и снова решительно шла ко мне. До тех пор, пока не стемнело и я сказала, что нужно идти к машине. Она пошла. Взяв с меня обещание, что завтра продолжим.

Приехав на виллу и разобрав покупки, приступили к готовке. Пока я строгала перец для гарнира, то заболталась с ней и мы немного упустили рыбу на гриле. Вика искренне расстроилась. С трудом отвлекла юного перфекциониста от маленькой неудачи, кажущейся ее весьма весомой («как это папа подгоревшую рыбу не заметит, тетя Вика, вы что! Папа такой, он все замечает! Просто не всегда говорит! И нельзя ему подгоревшую рыбу, он не скажет, но ему же будет невкусно!»).

Пока она купалась в душе, я вышла на террасу и сев в кресло, долго думала, следует ли звонить Адриану. Решившись, отправила смс с вопросом. Перезвонил через пару минут.

— Ты когда приедешь? Мы тут с Викой ужин приготовили.

— Да ну? — в голосе усмешка. — Вика ненавидит готовить.

— Э… ну, протеста она не выразила, — неуверенно ответила я, быстро проматывая в памяти процесс готовки.

— Заинтересовала, значит. То, что ей не интересно, она делать вообще не станет. Упертая, как баран иногда.

— И в кого это она? — фыркнула я, пригубив сок и глядя на подсвеченные воды бассейна недалеко от террасы.

— У тебя с Натальей много общих тем для разговора, — рассмеялся совершенно искренне, легко и негромко, спокойно. — Вик, часа через три. Раньше никак. Уложи ее, пожалуйста. Пару сказок прочесть и немного полежать, пока не уснет. Если не сложно.

— Не сложно.

От сказок классических мы с ней решили отказаться. Я пыталась, честно пыталась остаться в рамках нормальности, но пирожок из моей сказки стух на солнце, пока убегал от лисы, потом деловито ходил по лесу, предлагая себя съесть тем, кто за ним до этого гонялся, но они не рисковали из-за слабой пищеварительной системы и в конце концов пирожок прокачался и захватил этот сервер. Она заливисто смеялась и с загоревшимися глазами смотрела на меня, чем очень стимулировала мою неуемную фантазию.

— Папа тоже такие рассказывает, — вытирая слезы с глаз, сказала она, — а не скучные из книг. А можно еще одну?

Я поднапряглась, Вика смеялась не останавливаясь, до меня как-то поздновато дошло, что это не лучший вариант усыпить ребенка, но у нее был на этой свою взгляд. Просмеявшись и пожелав мне спокойной ночи, легла на бок, спиной ко мне и вскоре тихо засопела. Рубануло ее быстро и жестко. Чудесный ребенок вообще.

Я смотрела на ее расчесанные, слегка влажные, рассыпанные по подушке волосы. Длинные. Вот откуда у Адриана скилл мыть голову. Почувствовала, как внутри все замирает. Мысли путаются, опасливые, немного страшные. Потому что я хочу застыть в этом моменте. Я знаю, что есть заболевания, когда периодически человек ярко, со всеми эмоциями переживает страшные воспоминания из своей жизни, знаю. И мне хотелось помолиться, спросить у тех, что выше, есть ли обратная болезнь, чтобы застрять и проживать раз за разом вот это ощущение покоя и тишины внутри, чтобы сердце билось так же ускоренно от трепета, уюта, от тихого дыхания человека рядом со мной. Удивительного, необычного, чистого и глубокого. Хотелось заплакать и сказать, что ежели есть такая обратная болезнь, то подарите мне ее, а я клянусь, что взамен сделаю что угодно. Ад заморожу со тьмами демонов его, пеплом по ветру пущу все что захотите, опечатаю именем вашим руины и истово молиться вам буду. Пожалуйста, подарите…

Меня почти сморило в этом состоянии стертой тревоги, жажды, тени отчаяния. На этих ощущениях почти опустило сознание в кипящие воды жутких сновидений, когда он вернулся. Тихо прошел в комнату, разрезая сонный морок, успокаивая сердцебиение одним своим присутствием.

Лег позади меня. Придвинулся. Приподнялся на локте и протянул руку, чтобы поправить одеяло, съехавшее с плечика дочери. Одновременно с этим движением мягко касаясь губами моего виска. Нежно. Легкое эхо сигаретного дыма и я зажмурилась, ощущая, что морок-то разрезан, но реальность не менее тяжела. Осторожно повернулась к нему.

Взгляд усталый, потемневший.

— Все нормально? — едва слышно спросила я, осторожно касаясь пальцем его губы.

Он сглотнул и, прикрывая глаза, кивнул.

— Тогда что? — еще тиши спросила, вглядываясь в его ровное лицо.

Молчал довольно долго. Глаз не открывал тоже. Осторожно встал и потянул меня за руку за собой.

— Налей кофе, пожалуйста. Я на террасе. — Ровно произнес он и пошел в указанном направлении.

С кружкой кофе вышла к нему через пару минут. Стоял у бассейна. Засучены рукава легкой белой рубашки, расстегнутой с выпущенными из брюк полами. Левая рука в кармане брюк, правая локтем упирается о выступ плетенного ограждения для зоны барбекю. В пальцах свешенной кисти тлеет сигарета.

Встала рядом, глядя в подсвеченную гладь воды бассейна и подав ему кружку. Кивнув, отпил и отставил на ограждение. Взгляд неотрывно, не моргая на бассейн, когда протянул мне ладонь. Переплела с ним пальцы и он потянул мою руку к своему животу. К шраму. Прижал к нему и глубоко затянулся.

— Я не хотел давать дочери свою фамилию, — ровно и негромко произнес, протяжно выдохнув дым и слегка прищурено глядя на гладь воды. — Но тогда бы мне пришлось рассказать Наталье причину, почему я не хочу этого делать, а я не готов говорить об этом. Не был готов.

Молчал. Снова глубокая затяжка. Глаза наполнились тенями. Выдохнул дым. Сжал мою похолодевшую руку на шраме. И тихо, ровно, спокойно:

— Не у одной тебя была попытка суицида.

Дрожью в мои пальцы. Вплетаясь в мысли. Путая их.

— Арнаут. — Его взгляд потемневший, все так же в ровную гладь подсвеченного бассейна. — Чья фамилия?

— Албанская… — Негромко. Уже понимая.

— Биологический отец албанец. Мать наполовину сербка, наполовину русская. Родители перебрались в союз задолго до Косовской резни. — В последующих вроде бы ровных словах сквозила ощутимая отрешунность, — родился в восемьдесят четвертом в Москве. Родители развелись в конце девяносто восьмого и он вернулся в Югославию, забрав меня с собой. Не спросив хочу ли я. Хочет ли этого моя мать.

Девяносто восьмой. Начало конфликта в Косово. Который он однозначно для обозначения своего отношения назвал резней. Мое сознание никак не могло принять факт, что это не просто название, это оценка человека бывшего там. И видевшего. А ему было всего четырнадцать лет.

Перед глазами встал момент, когда мы встретились. Нас познакомила смерть.

День, когда Артема и Кострова убили. И страшнее теперь было не от того, что я увидела в доме, а от понимания причины, почему Адриан так невозмутимо отнесся. Поняла мертвенный фон его эмоций, когда он, просматривая телефон Артема, курил, держа окровавленные пальцами сигарету у своего лица. Когда человек видел худшее, он на подобное не реагирует. Спокоен, полностью себя контролирует. Потому что он видел худшее.

— Через несколько месяцев мне дали в руки нож. Девушка, которую поставили передо мной на колени, была примерно моей ровесницей. Приказали резать. — Улыбка. Злая. Полуприкрытые глаза, но в них абсолютная тьма. — Попросил ее… molimo, ustani sa kolen.* И порезал. Мне же не сказали, кого именно убивать. Я выбрал. Жаль, не ствол был. — Сжал мои похолодевшие руки на шраме сильнее. — Через некоторое время мама с родственниками все-таки сумели найти меня и мы вернулись в Москву. — Повел подбородком, тьма ослабла. Пальцы на шраме сжаты сильнее. — Своим отцом считаю отчима. Отчества у меня нет. Фамилию менять не стал, надеясь, что биологический отец меня найдет. До сих пор надеюсь. Сам отыскать не смог. — Сказал, как отрезал.

Чем припечатал меня окончательно.

— Я… Адриан, прости… я не хоте…

— Знаю. И хочу, чтобы ты знала. Чтобы поняла, почему я совершенно спокойно отношусь к крови. И ко многому еще. Нет брезгливости. Нет эмоций. Иногда мертвый. Причина проста — когда видишь такое, что не верится, что это могли сделать люди, то перестаешь удивляться. Пугаться. — Едва слышно, — верить. Почти все способны почти на все. — Прикрыл глаза, но я успела увидеть.

Увидеть всполохи крови, смрад трупов, режущую вонь пороха, отчаяние криков, выстрелов, взрывов, и эхо стона четырнадцатилетнего свидетеля узревшего абсолютно нечеловеческую, просто запредельную жестокость. Сгоревшего внутренне. И решившего умереть физически, когда приказали зарезать девушку, поставленную перед ним на колени. Он затянулся в последний раз и затушил сигарету об пачку, выдохнул и ровно произнес, глядя на отложенный окурок:

— Когда человек длительно пребывает в экстремально стрессовой ситуации, она вбивает ему в подкорку определенный набор реакций и модель поведения, выводит все до рефлекса. Зачем люди употребляют алкоголь? Для ослабления контроля личности. Мне нельзя, чтобы контроль ослабевал. Я не пью, либо в очень малых количествах. — Перевел взгляд на похолодевшую меня и тихо произнес, — Вика родилась на месяц раньше положенного срока, хотя ничего не предвещало. Внезапно. Родилась в нужный момент. Очень важный. У меня были проблемы — обстановка накалена, у меня нервы на пределе, сил сдерживаться почти не было и решить хотелось жестко, непередаваемо… хотелось. Опьянел от всего происходящего и контроль над личностью у меня ослабел. Вот именно в тот день у меня родилась дочь. В секунду, когда я ее впервые увидел, то очень ясно понял, что хочу остаться человеком, в себе, не перешагивать границу… Моя победа над собой. С тобой я встретился не в самых приятных обстоятельствах. Параллельно снова проблемы и они опять нарастали… — Повернулся корпусом, приобнимая, пальцами правой руки приподнимая мой подбородок, глядя мне в глаза. — И я был в моменте, когда у меня вот-вот щелкнет и всем просто пиздец, но тут ты нарисовалась на моем горизонте. Снова победа. — Сглотнул, сорвано выдохнул. Большим пальцем по щеке, стирая с нее дорожку слез и тьма медленно отступает назад, когда едва слышно с его губ, — спасибо… — я задохнулась, а он очень тихо, медленно склоняя голову, прежде чем прильнуть к моим дрожащим губам, — я тебя очень люблю.

Сердце сбилось, сорвалось, исчезло. Порыв ветра с ночным морским бризом разметал мои волосы, укравшие влагу с щек. Прижалась к нему, обняла, как могла и дрожь по телу.

Секунда по нервам и отстранился. Прижал к себе теснее, просительно, ближе, одновременно закладывая мои похолодевшие руки себе за шею. Глаза в глаза. Его совершенно спокойные. Мои… даже не хочу знать, потому что в душе ад. Сжал руки на талии. Слегка качнулся назад. Спрашивая.

Кивнула и прижалась теснее, пока он падал спиной вперед в холодную гладь воды. Увлекая меня за собой. Обнявшую его крепче.

*Пожалуйста, встань с колен. (серб.)