Пожалуй, худшее во всей этой ситуации то, что Лисовский был прав и я действительно скудоумная.

Прошло два дня. Два дня тишины. От него. Он ничего не сказал даже про машину, хотя я, гасившаяся каждый вечер бухлом до состояния невменяемости, очень этого ждала. Ждала для того, чтобы оскалить зубы и все высказать, еще и наподдать подло ударяя по тем болевым точкам, которые я у него вывела, после его рассказа о прошлом. Я ждала этого, но он молчал.

Думала, что буду в этих бабских страдашках пребывать долго, заламывать руки, проклинать, но вместо этого, после схлынувшей злости наступила апатия. Странная очень апатия. Вязка, тягучая, темная… тяжелая. Необъяснимое равнодушие ко всему. Ни боли, ни ненависти, ни обиды, ни-че-го.

Жизнь шла своим чередом и я все делала на автомате, по-моему, даже мыслила тоже на автомате, чувствуя внутри вот эту все больше тяжелеющую апатию. По-другому не знаю как это назвать. Мне было херово и как будто все время становилось хуже, а я ничего не могла с этим сделать. Просто похуй. Глубоко похуй. Я даже плакать не могла, когда вечерами накидывалась вином, мешая его с виски и/или коньяком. Мне становилось вообще плевать. На все. На него, на ситуацию, на себя. На все. И вместе с тем все тяжелее внутри. Эта тяжесть сковывала все эмоции, опутывала их до паралитического состояния и будто погружала в летаргический сон. Трясина, которой сопротивляться не можешь и не хочешь почему-то. Не понимала, что это. Да и понимать не хотелось. Мне просто было похуй. Ничего не чувствовала кроме вот этой нарастающей тяжести за грудиной и одновременно абсолютного равнодушия к ней.

В «Тримексе» Лисовский не появлялся вообще, все вопросы решали старшие жрецы его культа. Я смотрела на них и разговаривала с ними равнодушно, они со мной тоже. Трясина внутри становилась все более вязкой и засасывающей, все больше набирала веса и силы, правда, не трогая мыслительную деятельность. Соображала я хорошо. Почему-то даже лучше чем обычно. Наверное, прежде моя основная проблема была именно в этом, в эмоциях, а сейчас их нет, они там, глубоко в трясине. Или их уже вообще просто нет. Не знаю. Да и похуй на самом деле. Жила на автомате и мне было ровно. Не спокойно, просто ровно.

И сейчас, сидя в своем кабинете, я делала то, чего просто из принципа не должна была бы, будь на эмоциях. Однако их не было и моим миром правил автоматизм и логика, поэтому сейчас я исправляла папину ошибку. Лгать отцу по телефону было на удивление легко. Лгать голосом и интонацией, играть тот свой образ, что давно и прочно за мной закрепился. Чувствовала себя хорошей такой мертвой внутри актрисой, которая сыграть может что угодно, ибо тело живо, а душа ничему вообще не препятствует и подчиняется холодному разуму, диктующему слова роли:

— Нет, пап, ну вот же я своими глазами смотрю. — Очень честным голосом сказала я, едва удерживаясь от того, чтобы не зевнуть, тупо глядя в окно. — Вот его фамилия и подпись, все стоит… Может подстраховался кто, штат-то он набирал… Ой, и не говори, он такая сук… в смысле козел, пап, ты не представляешь! Постоянно ко мне приходит и издевается!.. Да нет же, вот стоит здесь все. Да, двадцать второго числа… Да, пап, в месяце я тоже уверена. Да, согласна, не стоило ему давать право набирать сотрудников. Ой, конечно уверена, они все, что мне на подпись дают тут же в тридцать три экземпляра копируют, я сама слышала, как Лисовский им такой приказ отдавал, так что нет, эту бумажку потерять не получится, да и это всего лишь копия… И не говори, Лисовский та еще тварь… — А вот это я сказала прямо с чувством, но ничего не ощутила внутри. Просто так нужно было сказать в этот момент. Неслышно усмехнулась и продолжила, — не представляешь, как он мне тут нервы мотает, глумится постоянно, я же ничего не понимаю, папа!

Фальшиво горестно шмыгнув носом, я равнодушно посмотрела на оригинал протокола совещаний, где фамилии Лисовского не было и перевела взгляд в монитор, наводя курсор мышки на вкладку «распечатать». В этом фальшивом протоколе его фамилия уже есть. План был элементарен до безобразия — на крайний случай, если папа затребует подтверждения, все подписи подделаю, а потом перед отправкой копировать очень и очень херовенько.

— Что? А, нет. Конечно, папа, я постоянно советуюсь с Киром. Угум, да, держу его в курсе всего, сама ничего не решаю, сразу у него спрашиваю, и у твоего штата, и у тебя, ты же знаешь… Да, пап, да… И чего получается, эта бумажка с иском не нужна тогда, да? А почему бесполезна? Может, все-таки можно что-то сделать? Фальшивку без его фамилии? А как это? Папа, это же он штат набирал, они тут за каждым моим шагом следят и ему обо всем докладывают, не подпишутся они на фальшивке без его фамилии… Ты знаешь, мне кажется, если мы их подписи на фальшивке подделаем, они нам встречный иск двинут… Ага, да, сейчас пришлю, — и отправила данные в печать. — Пока пап.

— Тимур Сергеевич! — громко позвала я, откатываясь на кресле к принтеру, чтобы взять распечатанный протокол. — А нет, не надо…

Секретарь только вошел в кабинет и тут же развернувшись на пятках вышел, заставив меня ухмыльнуться. Нельзя его ни о чем просить, он сразу доложит Лисовскому, как пить дать. Сама все сделаю.

Сделала. Раза с четвертого получилась все-таки очень плохая копия, которую я еще на всякий случай помяла. Разбила камеру своего телефона. Хуже получившихся фото сложно было представить. Оглядев результат своих трудов, я отправила их папе со слезными извинениями, что это все, что мне удалось раздобыть в стане врагов, и я еще вчера телефон в клубе уронила, камера разбилась, а за новым мобильным заехать не успела. Папа прислал мне в ответ смайлик пистолета и посоветовал им воспользоваться. Не от врагов.

«Иска не будет»

— отправила на Лисовской номер и сердце неожиданно дрогнуло надеждой, на мгновение пошатнув апатию.

Но в ответ ожидаемо — дерьмовая тишина. Да и похуй.

Меня немного тряхнуло, когда я его все же увидела, хотя внутри я к этому готова была, и тщательно себя в этом уговаривала, когда ехала на акт приемки выполненных работ от субподряда.

Правая рука в гипсе, рукав натянут почти до основания ладони и он постоянно отводит ее за распахнутое полупальто… не то чтобы прячет, но и внимание на этом акцентировать не дает. Меня еще раз почему-то тряхнуло. Заботливый Кир, списавший эту мою реакцию на порыв холодного ветра, посоветовал застегнуть пальто и отдал свои перчатки, видя как неверны мои пальцы, пытающиеся справиться с пуговицами. Сволочной кусок льда, в окружении избранного зверья о чем-то переговаривался с заказчиками, махнув Киру рукой, не глядя на меня, подозвал брата для сверки документации.

Акт шел достаточно долго. Мои нервы напрягались с каждой секундой, но он на меня не смотрел. Кир подавал документы, которые я подписывала, демонстративно не читая. Знаю, что видел, но зачем такая моя показательность, я себе объяснить не могла, чувствуя себя тупой школьницей с тупыми провокациями. А внутри опять херово.

Когда все закончилось и мы шли к стоянке, Кир что-то говорил мне, а я в смс набирала призыв своим «друзьям» оторваться сегодня в «Блейзе». Не могу больше бухать в одиночестве. Половина начала отнекиваться, пришлось уточнить, что за все плачу я. Разумеется, сразу же согласились.

Подняла взгляд, чтобы заметить, как сволочь садится в новый, еще без номеров, внедорожник Мерина, припаркованный в некотором отдалении от наших и Легроимовских машин. Почему-то мрачно усмехнулась, что не осталось незамеченным для брата.

— Я, конечно, понимаю, что этот вопрос не должен от меня прозвучать, и поверь, меня вообще блевать тянет, когда я об этом думаю, — Негромко начал Кир, замирая у моей машины и тронув за локоть вынудив сделать то же самое. — Но, Ксю… у вас… блять, — Кир скривился, стрельнув взглядом за мое плечо, на выезжающий с парковки Мерин, — нормально все?

Я, знала, что должна была бы здесь выразить насмешку, поэтому прыснула, глядя в такие похожие глаза. Разблокировала машину, и открыв водительскую дверь, облокотилась о арку, саркастично глядя на брата.

— Нормально. Рассказать подробности?

— Н.Е.Т. — Кира аж перекосило всего. — Просто он ведет себя еще ублюдочнее, чем обычно, да и у тебя морда угрюмая, хотя и скрываешь.

— Ну, хочешь, я ему звякну, он вернется и я его засосу, чтобы развеять твои сомнения и еще десяток людей в курс наших отношений ввести?

Кир насмешливо фыркнул, но как-то все равно нехорошо позеленел, что даже повеселило.

— О чем вы разговаривали тогда, Кир? — я вытянула из его кармана пачку сигарет и огляделась, чтобы убедиться, что уехали все Радоновские, которые могли доложить папе о моем маленьком грехе. — Почему ты так терпимо отнесся? Почему папе не сказал?

— А ты его реакцию представь, Ксю. — Брат приподнял бровь, с нажимом глядя мне в глаза и щелкая зажигалкой, чтобы мне прикурить. — Он Лисовскому башку пробьет без суда и следствия, а эта тварь… Блядь, я не знаю, что ты творишь и до сих пор в ахуе. — Раздраженно сплюнул в сторону и тоже закурил, глядя в замершую лужу в отдалении. — Вот серьезно, Ксю. Хоть бомжа и наркомана тащи с помойки, можешь сразу обоих, но не Лисовского же… Сука.

— Вот это-то и странно. — Негромко произнесла я, задумчиво глядя в четкий профиль брата. — Вот что странно, Кир. Я уверена, что ни бомжа ни нарика в моих любовниках ты бы не сдал, но здесь… почему ты промолчал?

— Папа неадекватно среагирует. Скорее всего, очень неадекватно. С обширным спектром уголовных статей. Я не знаю, как к этому подвести так, чтобы ему в обратку от нетеряющейся твари не прилетело — это первое. Второе, что меня еще немного тормозит — ты так же у меня, отца и «Радона» все спрашиваешь, и я надеюсь, что у тебя хватило мозгов, чтобы не исключать вариацию того, что он тебе на уши просто приседает. Поэтому я пока терплю. Не знаю, насколько меня хватит и как вообще все это решать, но… хуй с ним. Развлекайся. Одно но, Ксю, ты все же девочка и у тебя там голова по другому варит, это природа, против нее не попрешь, но все же ты думай, хорошо? Просто думай. На меня ладно, похуй, я понимаю, но вот папа… Ксю пожалуйста, никаких Лисовских поползновений в эту сторону. Трахайтесь, в любовь играйте, хоть что делайте, просто помни, что этот твой ручной зверек просто мразь и он уже много говнил, а соблазн штука такая…

— Не настолько я тупая, Кир. — Усмехнулась, отводя взгляд и выдыхая дым.

Не знаю, почему не сказала, что все у нас кончено. Правда не знаю. Может быть потому, что Кир явно бы обрадовался, а мне… мне этого не хочется видеть. Трясина колыхнулась, почему-то стало немного больно, но я промолчала.

— Как он руку сломал?

— Упал. Скользко же… — выдохнула дым в сторону, разглядывая тлеющий конец сигареты.

Кир внезапно протянул руку и взяв меня пальцами за подбородок приподнял лицо заставляя смотреть в свои потемневшие, чуть прищуренные глаза.

— Ксю?

— Минутка глубокого родственного взаимопонимания? — ощущая, как сердце ускорило такт, оскалилась я. — Ой, а можно воспользоваться таким интимным моментом семейных соплей и попросить у тебя твой Лёхус? — кивнула в сторону его черного коня, — на пару дней? А то в моей купешечке трахаться неудобно, а его Леванте полное гавно. Вот в Мерине сегодня попробуем, и в Лёхусе твоем для сравнения и…

— Блядь, когда ты повзрослеешь. — Кир отпустил мой подбородок, закатив глаза, но нехорошо так побледнев.

Обменявшись «любезностями» с братом мы сели в машины и разъехались.

Я поворачивала машину к дому, когда мне в меня сзади въехала черная Панамера. Я даже не выругалась, молча вышла из машины, чтобы узреть свой треснутый бампер и выбегающую из другого автомобиля хрупкую белокурую девушку с большими тревожными глазами.

— Пожалуйста, извините! — высоким мелодичным голосом искренне попросила она, взволнованно переводя взгляд со своей треснувшей фары и повреждённой части крыла на мой бампер. — Господи, простите меня, пожалуйста! У меня ребенок сильно заболел, мы в больницу ехали, я из-за нервов… Девушка, пожалуйста, давайте так решим. Пожалуйста, прошу вас… Любая сумма, которую назовете, пожалуйста! Мой сын… нам в больницу нужно, пожалуйста, любая сумма…

Я через ее плечо бросила взгляд в салон Панамеры. Там, на заднем сидении в детском кресле плакал малыш лет двух. Я перевела взгляд на безумно встревоженную девушку с умоляющими глазами, и внутри как будто что-то очень сильно дрогнуло, впервые за холодный безмолвный ад двух дней. Прикрыла глаза на мгновение, лелея это чувство, но оно все же кануло в темные густые воды апатии. Я посмотрела в глаза девушки и тихо выдохнула:

— Ничего не нужно. Езжайте.

Она смотрела на меня невероятно расширившимися зрачками, в которых плескалось такое беспокойство за ребенка и неверие моим словам, что эти чужие сильные эмоции снова послали рябь по темным водам внутри. Я уже за это готова была сама ей заплатить.

— Что? — дрогнувшим голосом переспросила она, с неверием и надеждой глядя в мое лицо.

— Езжайте. — Повторила я и попыталась растянуть губы в успокаивающей улыбке. — У вас ребенок болеет, вы же сами сказали. Езжайте в больницу, мне ничего не нужно.

Она судорожно выдохнула, метнулась к своей машине, схватила сумку, на ходу извлекла из нее визитку и карандашом для глаз дрожащими пальцами написала номер телефона на обратной стороне прямоугольника.

— Пожалуйста, возьмите. — Фактически впихнула мне визитку в руку. — Это мой номер, позвоните мне, я оплачу весь ремонт. — Я зачем-то перевернула визитку и невольно усмехнулась — ресторан «Ажур». Девушка, закидывая в сумку карандаш, торопливо произнесла. — Это мой ресторан. В любое время приходите, обслужат по высшему разряду и за счет заведения. — Ее тонкие дрожащие пальцы благодарно сжали мою кисть, снова пошатнув вязкую апатию. — Спасибо вам большое! Я всегда на связи, в любое время можете позвонить. Спасибо вам, девушка! Извините меня, пожалуйста, еще раз! Спасибо вам!

Она торопливо побежала к своей машине, а я, почему-то с пересохшим горлом неверно зашагала к своей, крепко сжимая визитку в руке. Пальцы ошиблись, когда мы одновременно открывали двери своих автомобилей и из салона Панамеры раздался детский плач. Я оглянулась, девушка очень спокойно что-то сказала ребенку, что шло в совершенный резонанс с безумной бледностью ее кожи и неистово дрожащей руки, прижимающей телефон к уху, когда она сдавала назад и благодарно кивнув мне, все так же стоящей посреди заезда и мешающей другим водителям с любопытством смотрящим на меня и мою машину.

Она очень быстро уехала, а я стояла и почему-то тупо смотрела ей вслед. Кто-то особо недовольный посигналил мне, намекая, что если я не устроила бесплатное развлекательное шоу, то должна убраться с дороги что я оперативно и сделала.

Сидя в салоне и дымя в окно сигаретой, я безразлично пялилась на полупустую парковку. Какая-то дичь вообще. Нужно расслабиться, встряхнуться. Какой-то пиздец. Прежде я непременно бы учинила скандал в случае аварии, короткий из-за ребенка, но скандал, а здесь вообще… я будто и не я, будто меня вообще нет. Пальцы с сигаретой безотчетно коснулись кисти правой руки, в том месте, где девушка сжала мою руку. Внутри что-то дрогнуло тогда, подсказало, что там под тяжелыми водами что-то есть, и что мне, наверное, не на все так похуй, как кажется.

* * *

Мой излюбленный «Блейз». Мои замечательные «друзья». Любимая застекленная вип-ложа на втором этаже. Отсюда прекрасный обзор на беснующуюся под ногами толпу. Избранное бухло, хорошая еда, доверительные разговоры, грязные сплетни, бесконечный сарказм. Дым в потолок, кальянный, сигаретный и не только. Посменно пара шлюх на шесте, один самец для разнообразия. У нескольких допинг, у парочки депрессанты под аккомпанемент негромкой музыки. Обстановка уютная с намеком на пафос, приглушенный свет. Этот эпизод был ровно таким же, который я проживала великое множество раз здесь и с этими людьми.

Откинувшись на спинку дивана, вполуха слушала о чем говорит свита, чтобы не выпасть из темы, тянула вино и смотрела вниз, под ноги на яркий танцпол.

Пус-то-та. Я в толпе, она со мной и подо мной, а… пустота. Но шаг оказался все же верным — апатия дрогнула. Пропитывалась пока слабым раздражением. Но чем больше проходило времени, тем сильнее становилось раздражение. Вино сменило текила. Вроде бы даже развезло. Да только не до того состояния, которого бы мне хотелось.

Я что-то отвечала, впопад, иногда даже смешно и саркастично. Если они и замечали, что со мной что-то не то, то не обращали на это внимания. Все как на всегда, все на круги своя, все к исходному. Кроме меня.

Сказала, что нужно подышать свежим воздухом и покинула ложу. Отошла за угол, тут не было толпы, только почти пустое в этот поздний час шоссе. Курила, глядя в ночное небо с которого красиво кружась падали снежинки. Платье тонкое и я замерзла вроде бы, а идти назад не хотелось. Поняла, что радуюсь апатии и мне не хочется уже даже раздражения. Выкинула сигарету, откинулась спиной на холодную кладку стены и, обхватив себя руками, выдохнула, все так же глядя в небо.

Остановилась машина. Ох ты ж… давно меня не пытались снять. Давно не развлекалась. Но еще прежде чем мой взгляд успел распознать марку черного внедорожника, окно с пассажирской стороны опустилось и у меня едва земля из-под ног не ушла.

— Привет. — Она улыбнулась так ласково и по-доброму. У Кира такие же ямочки на щеках, когда он улыбается. — Еду, думаю, ты или не ты. Ксюш, ты что тут стоишь?

— Я… в клубе. Подышать вышла. — Неверными губами ответила я, не в силах отпустить ее лицо взглядом и ощущая, как внутри все… задрожало.

— М-м-м, ясно. — Она не скрыла растерянности, метнула взгляд на дорогу и на часы, кивнула себе и негромко произнесла. — Может, сядешь, поболтаем? Холодно на улице.

Зашагала на ватных ногах, в салон едва не рухнула. Она почти не изменилась. Красивая очень, больше тридцати пяти не дашь. Маленькая, миниатюрная, хрупкая и нежная. Лицо очень ухожено, причесочка, дорогие шмотки и изысканная ювелирка. Почему-то хотелось улыбнуться. Горько так. Тоскливо.

Она спросила как дела, я ответила, что все нормально и спросила как у нее. У нее тоже вроде бы нормально. По крайней мере из того объема информации, что она начала мне начала выдавать о себе и своих… детях, я заключила, что все у нее нормально. У нее красивый голос, его приятно слушать. Этот голос вещал что-то о том, как ее сыновья-близнецы ходят в школу, на какие секции, чем они любят заниматься. Что недавно она с ними вернулась из Таиланда и им там не понравилось. Начала рассказывать почему. Это медленно, но верно погружало меня на дно моего остывшего ада. Пепел внутри взметнулся, запорошил меня, залез внутрь и отравил.

— Название еще такое… С Лагуной, что ли, связанное… Там достаточно большой отель на первой линии. Есть что-то вроде искусственного пруда, возле которого располагаются коттеджи…

«Он стоял сегодня рядом со мной на приемке, но так и не повернулся»

— Мы жили в одном из них, потому что номерной фонд хоть и достаточен, но особого разнообразия там нет, а вот коттеджи по современным европейским стандартам очень даже нечего, и это единственный плюс…

«Он был рядом, меньше метра расстояния от меня, почти плечом к плечу, мам. Ветер был. Знаешь, у его парфюма нотки сандала…»

— …далековат от города…

«Но он так ни разу не повернулся. Говорил что-то, не слышала что. Он стоял так, будто меня рядом вообще нет. И никогда не было. Мне так хотелось его коснуться, мам…»

— …еда просто отвратительна…

«Он думает, что я его предала. Мам, но я не предавала! Правда, клянусь тебе! Я подписала на автомате, так и не посмотрев… Ты же знаешь папу… Лучше сразу сделать, что он сказал, не дай бог забудешь…»

— …на пляже лежаки без матрасов и простыней, это же вообще безобразие…

«А он стоит… Запах его и как будто шилом… а он не поворачивается. Я тогда поняла — не повернется»

— …я понимаю, что территория отеля большая, но администратор могла бы идти гораздо быстрее…

«Знаешь, больно так стало. Просто очень. Я думала, мне больнее никогда не будет, чем в тот момент, когда я тебе позвонила, а ты не узнала меня. Я тогда думала, что это больно. Просто не знала, что самое ужасное, это стоять рядом с человеком, который любил меня настоящую, такую всю… ебанутую просто, мам… и который теперь считает, что я его предала. Но это последнее, что я вообще сделала бы в своей жизни, потому что я его люблю. Мам, я его очень люблю… Мамуль, мне так больно…».

— …все-таки класса люкс, но это совсем не люкс…

«Это очень больно, мамуль…пожалуйста… что мне с этим делать?»

— …обязаны предоставить…

«Пожалуйста, помоги мне. Мне даже дышать трудно, разве ты не видишь?!..»

— …за что только платили…

«Пожалуйста, мам… Пожалуйста, посмотри на меня! Мама! Пожалуйста! Ну пожалуйста!»

Дрожь в руках как ответ на то, что внутри все окончательно рухнуло. Мой тихий холодный смех оборвал ее на середине слова. Открыла окно, достала сигареты, равнодушно прикурила и откинул голову на подголовник, прикрыв глаза.

— Просто ты тварь.

— Что? Ксюша, ты куришь?!

— Тварь. Он оплатил тебе отдых, на который ты в жизни и копейки не заработала, а ты все критикуешь. Хотя нет, ты не тварь, ты быдло. Это ваша характерная черта — критиковать то, на что собственных силенок не хватает. Критиковать умозрительно и поверхностно — предел жалких мозговых ресурсов. Вас нельзя подпускать к горлу, уважать перестаете, себя великими чувствуете, хамите, требуете, критикуете. Быдло ебучее. Только силу понимаете. Чем с вами жестче, тем уважения больше.

— Ксень…

— Никогда. Не. Называй. Меня. Так. — Зло отрубила, скептично улыбнувшись, глядя в ее растерянное лицо. — Ты была мне нужна. Очень нужна, но ты с собой справиться не могла, брала бабло, вытирала им слезки, которыми так кратко плакала над тем, что тебе не разрешают к нам подходить. Вытирала и брала еще. Суммы росли. Он послал тебя на хуй, когда ты заявила ценник за наш с Киром покой в девять семьсот кусков баксов. Валютное быдло. Я помню, как тебя насиловали. Помню, мама. А ты брала с него деньги… У меня серьги стоят десять тысяч зеленых, и я меняю их раз в месяц, а несколько лет назад я продала все золото, платину и другую поеботу… работала в киоске, разговаривая с таким же как ты быдлом, только не обряженным в бренды и меха. Работала, а в выходные между сменами мыла подъезды. Ты знаешь, что у Кира левый мизинец на руке разрублен, и что он им почти ничего не чувствует?.. Мясником пахал на базаре, чуть ошибся… Это все для нашего папы, который смотрел, как тебя насиловали. И я снова пойду ради него на что угодно, и Кир пойдет, но ради тебя, валютной проститутки, никто из нас пальцем не пошевельнет, хотя мы все помним, что с тобой делали. Как это делали. Кто. В какой последовательности. И чем ты потом ответила и подтвердила это сейчас. Отель тебе хуевенький? Ты хоть знаешь его цену? И как были подняты финансы, чтобы тебе его оплатить? А если твой ебырь обанкротится, снова по рукам пойдешь, сверкая трагедией и забыв этих своих… как их там… Чука и Гека, короче. Тварь ты ебучая, стерилизуйся, ничего святого, кроме бабла нет. Вас, уродов, к деньгам допускать нельзя. Сами заработать не можете и пускать вас к деньгам нельзя. Знаешь, почему детей не хочу? Потому что такой же тварью как ты боюсь стать. Хотя… от него определенно бы… Удачи тебе, мам. Надеюсь, ты все же осознаешь, что в пустом желудке ничего страшного нет, а вот в пустой душе да. Удачи. Искренне желаю. Может хоть этим детям повезет и они не узнают, кто ты.

Она все же была моей матерью. Я от ее крови и плоти. Осознала это, когда пальцы тронули ручку двери и ее голос разрезал тишину:

— В пустом желудке, говоришь, нет ничего плохого? На сытый рассуждать о морали легче, ты это запомни, Ксюш, прежде чем ярлыки вешать и осуждать людей. Запомни, доченька. Чтобы не так больно было, когда пустой желудок переломит высокие принципы.

Внутри вметается огненный столп ярости. Стиснула дверную ручку до хруста в пальцах. Нельзя поворачиваться. Нельзя к ней поворачиваться. Уебу ее башкой об руль.

— Ноябрь десятого года, отец не вывез и погряз в долгах. Восемь квадратов, продавленный диван, папа и Кир спали на полу. Мы заикнулись, что пойдем работать, он рыкнул, чтобы учились и терпели. Денег не было вообще. И мы пошли. Втихушку. Еще недавно я спускала десятки тысяч в магазинах, а тогда убирала бычки с лестницы и отмывала ступени, стараясь глубоко не вдыхать запах ссанья, хотя он прекрасно перебивал чувство… голода. — Хохотнула, глядя на свои пальцы, расслабившиеся на ручке двери. — Да и в пизду, думала я тогда, зажимая нос. Лучше уж быть голодной, чем этим дышать. И мыла. Знаешь почему? Потому что отца жалко было, потому что он нас любит, а мы его, поэтому я мыла ступеньки с коридорами, а потом шла в киоск и продавала нарикам и алкашам дешевое пиво и шоколадки с фольгой, слушая какая я охуенная цыпа и не дам ли ему за пятихатку. Так что это ты задумайся там над своими оправданиями. Въебывать надо, мама, въебывать ради себя и дорогих тебе людей, если хочешь денег, успеха и сытого желудка и тогда никогда не будешь кидать претензии, что, сука, сытый голодного не разумеет. Это вообще отмаза для ленивых и тупых долбоебов, не ясно в твоем возрасте, что ли? — Кинула на нее взгляд, сдерживаясь из последних сил. — Въебывай и никогда не будешь голодным, если это единственное, что тебя беспокоит так, что на остальное просто похуй…Да, может будешь побитым, может переломает тебя… но будешь сытым, а это же так важно, да, мама?.. Только вот тратить усилия, чтобы желудок был сытым не хочется и кто-то предпочитает продать себя, ведь так легче и дешевле. Тело же покушает. У тушки вообще умозрительны стремления — пожрать, поспать, посрать, поебаться да и сдохнуть, и главное при этом всем не напрягаться. Жаль, что эти животные потребности в твоих приоритетах. Если шваркнет тебя твой ебырь, ты вспомни мои слова, прежде чем с протянутой холеной ручкой к нему пойдешь, может это воспоминание разбавит животные потребности. Удачи, мам, сводным братишкам привет передай от меня и Кира.

Обратно в клуб. Трясет. Апатии нет. Внутри пожар. Адовый. Потому что прежде чем заживо жарить, меня ломает к хуям. Мой тихий скулеж сквозь стиснутые зубы потонул во взрыве смеха моих друзей. Хотелось сжаться на том ебучем диване, хотелось обнять себя руками, прислониться спиной к прохладному тонированному стеклу стены и зарыдать. Только, оказалось, что пока внутри меня жрет что-то и потом сжигает, вот это, этот демон саркастично рассмеявшись не давал воли слезам. Не давал облегчения. Жрал еще больше и безжалостнее. Потянулась за бокалом и отметила, как сильно трясутся пальцы. Новый слом внутри, новая тошнотворная волна боли не загасившаяся ни абсентом, не текилой.

Его звали так же, как и моего брата. Кирилл. Он ездил на Стингере, его родители были чиновниками и он допинговался. Белым, мелкодисперстным, элитным.

— Кир?

Его зрачки расширены, улыбка расслаблена. Вопросительно приподнял бровь.

— Дай.

Усмехнулся, спросил что-то про семью и принципы. Хохотнула зло и грубо оборвала. Кир знал свое место. Усмехнулся повторно. За столом все так же шел треп, пока он готовил для меня дорогу. Грамм, визитка, серебряный поднос.

— Купюра? — Кирилл достал портмоне.

— Какая пошлость. — Улыбнулась, не чувствуя внутри накала. Все замерло. Даже чудовище внутри заинтересовано приподняло голову и довольно ощерило окровавленные зубы.

Пальцы достали записную книжку из сумочки. Вырванная страница. Тонкая трубочка. Он объяснил как, и я склонилась. Чудовище внутри жадно застонало от вожделения и когти отпустили почти растерзанное и сгоревшее нутро.

Сначала ничего. Только в носу очень сухо. Как при сухом рените. Я почесала чуть зудящий нос и с тревогой посмотрела на остатки дорожки. Может, не качественный? Только вот легкое онемение и покалывающий холодок мне возразили.

А потом… я испытала что-то очень похожее на оргазм. Дикое, какое-то животное удовольствие, пронесшееся по венам. В голову. В которой будто туман рассеялся. Сердце забилось просто бешено, я задышала чаще, откинулась на подушки и почувствовала… себя прекрасно.

Настолько охуенно, что я не смогла вспомнить, когда хотя бы что-то похожее было в последний раз. Не смогла, хотя память работала удивительно быстро выуживая из недр счастливые моменты. Но их было мало и справилась моя память с космической скоростью в конце выдвинув вердикт, что сравнить это не с чем.

Кирилл рассмеялся. Негромко и беззлобно. Плеснул мне в бокал вина. И я зависла, глядя на цвет напитка. Насыщенный и при этом бледно-желтый. Парадокс, но это так. Пригубила, вкус до безумия приятный, немного вязкий, но с послевкусием фруктового букета, наслаждением пронесшимся по венам.

Отставила бокал на столешницу с удовольствием отметив, как спокойны пальцы. Огляделась.

Никогда не думала, не замечала, что это клуб настолько уютный. Что блекло-серые обои имеют такой интересный узор. Что так красивы бордюры стен, а уровневый подсвеченный потолок такой интересный. Цвет неона насыщенный какой! Да и все вокруг броское, сочное, яркое такое!

Толпа за стеклом… Извивается под восхитительные биты льющиеся по горячей крови, бурлящим потоком несущейся по сосудам. Сердце билось о грудную клетку тяжело, быстро, горячо. Было жарко. Но так приятно. Просто непередаваемо хорошо. Те люди на танцполе… Красиво так. Чувствую себя богиней. Всесильной. Реально кажется, что нет ничего невозможного.

Посмотрела на свое окружение, мирно и поверхностно трепавшееся. Взгляды. Восхищенные, слабые, продажные. Разные и такие одинаковые.

Самое удивительное — я понимала, что меня заносит. Я понимала, что я под приходом. Хотелось секса. Движения. Разговоров. Смеха. Внутри тепло, горячо, приятно. Мысли скачут, и… будто бы не было того ада. Будто не со мной. И никогда.

Я говорила, смеялась, отпускала шутки и чувствовала, что я тут нужна. Что здесь я своя и даже чуть выше. Я платила, я заказывала этот праздник и они знали это. Это лилось удовлетворением под кожей, чувством… власти, подсказывающим подняться и показать, что восхищаются они мной недостаточно.

И доказала. Какая-то бешенная энергия, идущая изнутри, сметающая любую попытку произошедшего коснуться сознания. Свет софитов сквозь закрытые веки, музыка по венам. Окружена горячими телами, взглядами. Восхищенными и с яркими тенями желаний. Любуйтесь, твари…

Взлетела по ступеням едва их касаясь, обратно в ложу, вместе с окружением. Снова разговоры, снова смех и нужда. Во мне, моем одобрении и моих словах. Эйфория вытесняла все. Обстоятельства, вал проблем и груз ответственности. Я была собой и мне это нравилось. Настроение было за пределами высот.

Не долго. Сначала начали спотыкаться мысли. Потом медленно угасала энергия. Я, откинувшись на подушки, цедила алкоголь и смотрела вниз, под свои ноги, на беснующихся людей. Отметила, что чуть подрагивают пальцы, удерживающие бокал у губ. Отметила вяло и поверхностно. Почти не замечала того, что мысли едва ворочаются, теряют очертания и логическую связь, все что ощущалось сейчас — усталость. И снова гребанная апатия. На этот раз будто ощутимее и тяжелее. Она мешала дышать, думать, сковывала меня, отчуждала от мира. Не сразу поняла, что звонит телефон. Не сразу посмотрела на экран, не сразу осознала что слово «Кир» означает моего брата. Не сразу, но когда все же осознала, отвечать мне не захотелось. И вообще ничего не хотелось. Лишь бы никто не трогал. Кажется, телефон звонил почти беспрерывно и мне об этом говорили. Слабо отмахивалась и морщилась, грубо и с матом требуя, чтобы меня оставили в покое. Оставили. И я тупо смотрела вниз, на танцпол, не ощущая внутри ничего кроме вязкой тяжести в которой тонула.

Не знаю, сколько прошло времени, но меня грубо рванули чьи-то пальцы за подбородок отворачивая лицо от окна. Дошло не сразу, а когда дошло, у меня мелькнула мысль, что начались галлюцинации.

Глаза цвета стали, бледное лицо, твердо сжатые губы. От него пахло ветром и слабо, но его парфюмом.

— Ты охуела? — голос. Разложенный на тоны ледяной ненависти. — Ты охуела, блять, скудоумная?

Я слабо поморщилась, чувствуя, как апатия внутри затвердевает из-за льда в этом голосе. Чувствовала, как она идет трещинами и осыпается в ледяную крошку. И была абсолютно к этому безразлична.