Прелесть в том, что в офис «Легроима» меня пускали беспрепятственно. Настолько беспрепятственно, что сейчас я сидела в кабинете Лисовского и мирно ждала, когда кусок льда закончит насиловать неугодных на совещании и изволит явиться к себе.

Разумеется, о моем присутствии ему тут же доложили. Я только припарковала машину и собиралась покинуть салон, как мне прилетела от него смс, чтобы подождала двадцать минут.

Не знаю почему, но это вызвало смех.

Двадцать минут истекли. Я сидела в его кресле за его столом, когда дверь кабинета распахнулась, являя зрелище вожака на ходу роящегося одновременно и в телефоне и в планшете и отдающего указания приближенному, идущего за ним следом. Кажется, это был Андрей. Или Семен. Кто-то из жрецов, я их всегда путаю, ужас они наводят одинаковый.

Лисовский, не отрывая взгляда от экрана, недовольно повел уголком губ и встал посреди кабинета. Веет холодом, силой, решительностью. Он собран и сосредоточен, и это запускает жар по венам.

«…Спутаны мысли…»

— … «Ариал гроуп» и запросить их отчеты. В два встречу отменить…

«…Как белый шум…»

— …По конрагентам я еще не решил, скажу позже… Думаю, на «Ретейле» остановимся. Пробей их…

«По коже воск… Твой…. твой опиум…»

— …Панфилова пусть пересчитает тогда от китайцев с этими сертификатами, не нравится мне итоговый счет…

«…По коже воск…»

— … да, еще позвоните Арефьеву. — Наконец, оторвался от планшета и заметил меня. Взгляд застыл. Загорелся. Воспел песни падших, так знакомые моим демонам, встрепенувшимся внутри.

Он смотрел на меня так, будто бы уже прекрасно знал, что под шубой на мне ничего нет, кроме нижнего белья.

— Что ему сказать? — уточнил жрец его культа, поправляя очки перьевой ручкой.

«Твой опиум»

Он не сразу ответил. Не сразу. Совсем. Жрец был удивлен миллисекундной паузой своего божества.

«По коже воск… твой опиум»

— Семен, ты серьезно? — замораживающее произнес Роман Вадимович, не отводя от меня взгляда. — Ну, скажи ему «где деньги, Лебовски?»

— Будет сделано. — Очень серьезно кивнул жрец, торопливо черкнул что-то в планере. — Еще что-нибудь?

— У Андрея спроси, я ему уже надиктовал. Все.

«…Твой опиум…»

Дверь закрылась. Лисовский сделал шаг назад и щелкнул замком. Прислонился спиной к двери, руки в карманы брюк. Серебро в глазах.

Встала с его кресла. Пальцы развязали пояс и песцовый мех соскользнул вниз с оголенных плеч. Открывая его взору бордовую комбинацию от Виктория Сикрет. На моем подрагивающем от его голодного взгляда теле.

— Ксения Егоровна? — взгляд темный, затягивающий.

— Роман Вадимович… — опираюсь бедром о его стол, и мой палец скользит ногтем по идеальным сметам на его рабочем столе, — не могу понять, где ошибка… помогите мне, Роман Вадимович.

Мой кивок в сторону его кресла.

Усмехается, принимает правила. Идет неторопливо, взглядом скользит по моему телу. Останавливается рядом, прижимается сзади. Мягко отталкиваю и настойчивее киваю в сторону кресла.

Снова усмехается и падает в кресло, разворачивая его ко мне и чуть прикусив губу, поджигает во мне кровь одним взглядом. Возвращаю ему усмешку и указываю взглядом на бумаги.

Он читает. Пытается.

Демонстративно беру ручку с его стола, встаю между его широко разведенных ног и роняю. Встаю на колени. Он едва заметно улыбается, но взгляд скользит по строчкам. Скользит даже тогда, когда мои ладони с нажмом идут по внутренней стороне его бедер и достигают паха. Взгляд скользит по строчкам даже тогда, когда я справляюсь с его одеждой, высвобождая его эрекцию. Взгляд скользит, но дыхание ускоряется и срывается, когда я, лукаво улыбнувшись, прильнула к нему губами.

Стоит взгляду чуть ошибиться, остановиться, соскользнуть с бумаг — отстраняюсь. Как только возвращается — держу на грани.

— Тут нет ошибки, — прищуривает глаза, прикусывая губу и переводит взгляд на меня.

— Невнимательны, Роман Вадимович. Что-то вы совсем невнимательны. — Улыбаюсь, сглатывая разбавленную слюну, но не приближаясь и резко отбрасывая его руку, взявшую было меня за волосы. — Мне хочется поблагодарить вас за помощь, но как я могу это сделать, пока помощь не оказана?

— Су-у-ука… — почти стонет, глядя на меня с мучением, и неохотно возвращаясь к взглядом к бумагам, одновременно вздрагивая, когда я возвращаюсь к нему. — Чудо, блять, тут все правильн… сука… да я не могу… ну пра-а… вильно же!..

Отстраняюсь, чтобы сказать, что благодарна за помощь, а потом увеличить ритм и довести его, но не успеваю ничего сказать — дергает меня на себя, впивается в губы, разводя их горячим языком, и сжимает мое тело, запуская нехилый разряд электричества под кожу и заставляя напрочь забыть о задуманном. Треск ткани, краткий миг и я сбито застонала, ощутив его в себе.

По его коже Том Форд вместе с влагой тела, как ответ на внутренний жар. Слизываю. Пьянею. Растворяюсь. Двигаюсь сильнее. Настойчивее.

Дьявол танцует с бутылкой… В обоих. В особом стиле. В нашем особом стиле греха и порока. Жадного, неистового, до пожара, до спертого дыхания до желания… меток… и следов…

Моих меток на его теле.

Его следов на моем.

Ощущения от этого почему-то ярче и тела просто сатанеют. Срываются и двигаются. Он не успевает. Сдается. Сгорает. Еще живет. Но уже жадно готов податься под убивающие волны оргазма.

— В тебя… — хриплым срывающимся голосом с его губ.

— Не сейчас, Ром… — почти с мольбой в ответе.

Отстраняюсь до рокового момента, падаю на колени, успеваю прильнуть губами. И вижу его райский ад. Его адский рай. Пламя в холоде и лед в огне. Разрыв. По всем кончикам его нервных окончаний. До предела и невыносимости. Мой совершенный зверь. Идеальный, даже отдав своим дьяволам волю и свободу. Если порок когда-либо и был в физическом обличии, то сейчас он был его лучшим воплощением. Беспощадным. Не оставляющим шанса. Мой. Идеальный. Мой. Только мой.

Он негромко рассмеялся, когда я уселась на него и мои губы на его ключице поцеловали оставленный мной след. Рассмеялся хрипло, рассыпчато. Охеренно. И на моих плечах, груди и спине слегка ныла тяжесть оставленная от резкого и болезненно-пьянещего нажима его пальцев. И губ. Тоже оставивших множественные следы.

— Может, не поедешь? — Ромка приподнял пальцем мой подбородок и скользнул губами по шее. — Пусть братик один бабушку навестит. Мы с тобой позже приедем.

Я стушевалась, ибо сказано было это серьезно.

— Ром, мы просто на выходные. Давно не виделись, надо съездить… — Я попыталась отстранить его руку, сползающую по моей груди вниз. — Ром, да хорош…

— Два дня я буду один-одинешенек в холодной постели, чего ты разворчалась, м?.. Где твое понимание, милосердие, сопереживание? Молчим? Еще один палец…

* * *

— … И свечку за здравие поставила. Тебе и Кирюше с папой. — Бабушка бахнула тарелкой с пирожками на дубовый стол. — Вам надо сходить в церковь, Ксюша.

Я гыкнула на едва слышное Кировское «мы там на пороге испепелимся», и отпила чая.

— Что, Кирюш? — Бабушка села напротив нас, вглядываясь в лицо брата. — Ты что-то бледный и исхудал совсем. Егор тебя вообще не жалеет, надо будет с ним поговорить… Кирюша, ну-ка кушай! — Она строгим взглядом указала на тазик плова, поставленный перед Кириллом.

— Бабуля, но я не могу уже! — отчаянно посмотрел на бабулю брат. — Ну не лезет, правда!

— Ты всего-то две ложки съел! — возмутилась бабуля.

— Двадцать две! — заржала я. — Скоро раскабанеешь, Кир! Будем проемы дверей в «Радоне» расширять, чтобы ты по офису перекатывался без особых препятствий! Куплю себе прицеп, буду возить тебя на работу!

— Ксюша! — сурово отдернула меня бабуля, которой так и не удалось в меня впихнуть весь свой холодильник, потому что я наврала, что болит поджелудочная и есть мне сейчас нельзя.

Вообще, будь ее воля, бабуля нас бы связала и впихнула тонну еды. В детстве почти так и было.

— Ксюша, что врачи говорят? — Бабуля поправила на голове платочек от Шанель, который я ей привезла с Парижу, наврав, что «конечно на рынке, бабуля! Нет, не смей впихивать мне деньги! Он почти ничего не стоит!» и посмотрела в мои глаза. — Впрочем, не важно. Батюшка моей церкви, ну вы же знаете, тут на Краснознаменной церквушка рядом, куда я хожу, — знаем, конечно, знаем, и все там бабулю очень любят, потому что она делает нехилые пожертвования, батюшка вон недавно с Мазды на Мерседес пересел, намолил, видимо, — так вот, батюшка говорит, что все болезни от неправильного образа жизни. Надо пост держать и молиться богу…

— И сдохнуть от осложнений. Или против них в арсенале батюшки тоже молитвы есть? — Не удержавшись, съязвил Кир, но подавился пирожком под суровым взглядом бабули.

— Кирюша, не богохульничай!

Мы с братом в унисон хрюкнули от смеха, но тут же виновато потупились под строгим взглядом бабули.

— Ксюша, у тебя жених-то появился? — поинтересовалась она, взглядом заставляя Кира есть плов.

Я сделала опасную вещь — растерялась. Рука дернулась к безымянному правой руки, откуда я стянула кольцо, когда Кир за мной заехал, чтобы вместе отправиться к бабушке. Бабуля выжидательно изогнула бровь, я бросила взгляд на брата, заметившего это мое движение, и с трудом собралась, от вида того, как его перекосило.

— Нет, бабуль. Нет у нас нормальных женихов. — Ответила я, грустно вздохнув и старательно изображая печаль. Чувствуя, как от Кира волнами расходится злость.

— Ага, скоты одни. — Буркнул Кир, отпивая чай.

— Кирюша, не выражайся! — Сурово произнесла бабуля и тут же обратила ласковый взгляд ко мне, — Ксюша, вот у бабы Зины, помнишь ее?.. На Школьной тут живет. Вот у нее внук недавно развелся. Умный, работящий…

— Бабушка, ну не надо, а!.. — взмолилась я.

— Так я же ни на что не намекаю! — Всплеснула руками бабушка, и перевела взгляд на Кира. — А еще у ее сестры внучка есть, Кирюш, она такая умница…

— Красивая? — Кир старательно сделал вид, что заинтересован, только я понимала, что мне кирдык.

Позже, пока бабуля разговаривала по телефону со своими подругами зазывая их на чай (разумеется, вместе с внуками), Кир зажал меня в коридоре и пристально глядя в мои растерянные глаза, змеей прошипел:

— Это что за движение такое было, а? Он тебе предложение сделал?

— У тебя крыша, что ли, уехала? — но я готова была к такому повороту событий и смотрела в злые родные глаза холодно и спокойно. — Кирилл, не параной.

С трудом выдержала испытывающий взгляд, и хвала богам, что в этот момент к бабуле ввалился сосед дядя Федя, чтобы с нами поздороваться, и у Кира не было возможности устраивать мне допрос, потому что дядя Федя, явно обрадовавшийся тому, что он оказался первый на очереди первым на очереди, чтобы пристроить внучку в нашу семью, достал из-за пазухи бутыль самогона, и я сразу перестала интересовать Кира. Как и милая девушка за спиной дяди Феди.

Вообще, бабуля всегда пыталась сосватать нас внукам и внучкам своих многочисленных подруг, друзей и соседей. Раньше мы с Киром даже покорно выносили пытки сватанья, когда гостили летом у бабули. И даже очень терпимо это сносили уже в старшем возрасте потому что бабуля всегда все близко к сердцу принимала. Поэтому ни о чем не знала. О разводе ей по телефону сказала мама. А потом мы с Киром мчались с другого города, потому что у бабушки случился инфаркт. Когда чуть не посадили папу, то второй.

Сейчас мы с Киром приезжали реже и старались вообще ни о чем не рассказывать, терпеливо сносив все попытки сосватать нас и покорно ходили с ней в церковь.

Вечером, засобиравшись домой, мы были вынуждены загружать тюки с едой в багажник Кировского Лёхуса и прощаться с половиной деревни, в том числе и с потенциальными женихами-невестами. Причем «невеста» Кира явно была бы не прочь стать невестой в действительности, Кир сам об этом поведал, минувшей ночью ввалившись домой и вытаскивая солому из одежды, пьяно хихикая пересказывал мне прелести деревенской романтики и посоветовал эти самые прелести опробовать, а то вдруг тот мой «жених», так и невпихнутый мне бабушкой за два дня, что мы у нее гостили, моя судьба.

Заваливаясь на диван буркнул, что Лисовскому не расскажет. И очень надеется, что все же сосватанный бабулей «жених» действительно моя судьба, а не «эта твоя беспринципная падла. Надеюсь, сумасбродство у тебя пройдет без катастрофических последствий… иди на сеновал с этим Гошей, может быстрее пройдет, а то подвисла на этой сволочи…». Я шикала на него, с тревогой косясь на дверь спальни бабушки и угрожая облить его самогоном дяди Феди и поджечь, если не заткнется.

— У дяди Феди знатный самогон! — фыркнул Кир, переворачиваясь на живот. — Я себе выпросил пару бутылок. Люблю деревенскую жизнь и чего мы с тобой так редко сюда приезжаем… На старости лет перееду в деревню, куплю себе самогонный аппарат и буду счастлив… А ты будешь приезжать ко мне с племяшами, а я их на корове катать… свят-свят, только не от Лисовского племяши пусть будут… Ксю, иди «жениха» опробуй, а?.. мне на душе будет спокойнее… Гандончики вроде в бардачке остались… А нет, не остались, Света уж слишком хороша была… Блять, вроде и в баню сходил, все равно задница от этой сраной соломы чешется… Точно, гандончики кончились, потому что я еще в тракторе хотел, а их уже не было, пришлось домой ее провожать, она мне венок по дороге сплела, красивый такой… Через сараи шли, я в какахи коровьи наступил… Ладно уже к дому ее подходили, она мне тапки дала резиновые… Найки пришлось выкинуть, в розовых тапках домой пришел… Пиздец. Обожаю деревню.

— Знатный самогон, Кир, давно не видела, чтобы тебя так несло… — хихикая в подушку, выдала я, глядя на своего убитого брата, заложившего руки за голову и счастливо улыбающегося с закрытыми глазами.

— Вообще знатный! Столько приключений… — широко зевнул Кир, поворачиваясь на бок и обнимая подушку. — Добавлю цианистый калий и задарю бутылку твоему Лисовскому…

Я закатила глаза, но не ответила, думая, как бы отписать Ромке грамотно, чтобы он прекратил меня возбуждать пошлыми смсками, ибо разрядку я получить не смогу сейчас, и сделать те фотки, которые он просит тоже. Ночью мне снился сплошной разврат, день прошел напряженно, и когда настал момент прощания, я уже едва не выла.

Четыреста километров до города в аромате пирожков, шуточек и любимой музыки, под периодические смс от Ромки, сказавшего, что уже задрался ждать, и Кир парализованная улитка, а мне впервые за долгое время было хорошо и спокойно.

До момента, пока брат подъезжал к моему подъезду, возле которого стоял черный Мерин Лисовского и он сам, курящий у капота и роящийся в телефоне. В салоне повеяло холодом. Я, стараясь сделать вид, что все нормально, попрощалась с братом, подхватила сумку и пошла навстречу Ромке. Который дернул меня на себя и впился в губы еще до того, как Кир уехал.

— Зачем ты его бесишь? — негромко спросила я, глядя вслед машине Кира, выезжающей на трассу с визгом шин и небольшим заносом.

— Да плевать мне на него. — Закатил глаза Лисовский, забирая у меня сумку и подталкивая к пассажирской двери. — Я по тебе соскучился, поехали.

Ночи было мало. Вообще что-то дикое. Два дня всего не виделись, но меня аж скручивало, если он хоть немного отдалялся. Уснули, когда уже светало.

Дни неслись вперед, и все было в принципе хорошо. Насколько возможно в этой ситуации. А потом Лисовский начал давить. Очень интересным способом — он надел кольцо. Себе. На безымянный.

Я не носила его кольца. Он делал вид, что ему это безразлично. Но только вид. Я уже понимала, что дальше так продолжаться не может. Что он хоть и терпит и с пониманием относится к моей трусости, но у него тоже есть предел. И он начал давить. Я вполне себе четко осознавала, чем это продиктовано, понимала, но и набраться смелости чтобы сделать то единственное, после чего начнется пиздец, тоже не могла. Это подкашивало. Заставляло совесть колоть каждый раз все болезненнее и болезненнее. Сейчас он завалился в мой офис и сидел напротив, погрузившись в документы, которые я просила его перепроверить.

— Тебе не кажется, что это лишнее? — наконец выдала я нервозно глядя в его ровное спокойное лицо.

— М? — Ромка оторвал взгляд от бумаг и вопросительно приподнял бровь, изображая недоумение. Только в глазах заплясали серебряные черти.

— Я про кольцо. — Отложила бумаги на стол и откинулась в кресле, с трудом сдерживаясь от желания скрестить на груди руки. — Про кольцо у тебя на безымянном правой руки.

— А, это… — едва сдержался, чтобы не заржать и снова углубился в документы. — Вообще побрякушки не люблю, а тут что-то удержаться не смог. Нравится? Могу тебе такое же задарить.

— Ром, ты давишь.

— Чем?

— Лисовский…

Он заржал, отложил документы и откинулся на спинку кресла, с удовольствием глядя на напряженную меня.

— Не-а, совсем не давлю. — Прохладно усмехнулся. — Я же тебя не заставляю кольцо носить, не носишь, да и хрен с ним. Когда-нибудь все равно оденешь.

— Ты носишь.

— И что?

— Зачем?

— Нравится.

— Зачем?

— Бабы проходу не дают.

— Зачем?

— Могу на другой палец одеть. А нет, не могу.

Я выдохнула прикрыв ладонью глаза и покачав головой.

— Мы говорили о статусе-кво…

— Угум. Все в прежнем режиме. Ты со мной, я с тобой. Что тебя не устраивает?

— Бесполезно, да?

— Разумеется. — В глазах так долго не появлявшаяся прохладная ирония, резанувшая по мне очень остро. — Да ладно, чудо, не ной. Но кольцо не сниму.

— Это давит, Ром.

— Чудо, ты какая-то неправильная. По мне, так девушка радоваться должна, когда ее мужик во так сам под венец лезет, нет? Чего ты ворчишь? Радуйся.

Я убито покачала головой, не переводя на него взгляда. Повисла гнетущая пауза, бьющая по напряженным нервам.

— Так, ладно, с этим я позже разберусь. — Он отложил бумаги и встал с кресла, подхватив полупальто. — Едва не забыл о важной встречи. Меня дождись, с работы заберу.

И ушел, оставив во мне смутное чувство тревоги.

* * *

Лисовский успел как раз вовремя. Свернул на парковку отеля, когда Зорин уже закинул сумку с вещами в багажник своего Кайена.

Саша оценивающе пробежался взглядом по автомобилю Лисовского и съехидничав, что Рома наконец-то дошел до мысли, что пафос тоже должен быть практичным, поздравил с покупкой.

— Как сын? — Рома приоткрыл окно и достал пачку сигарет, бросил взгляд на разом посерьезневшего Сашу.

— Нормально. Врачей адекватных подогнал, сейчас хорошо, слава богу. Ольга вообще… Я хуею с нее, короче. О таком и умолчать. — Зорин недовольно прицокнул языком и тоже достал сигареты. — Типа я хуй с горы. Пиздец.

— Послала тебя?

— Как всегда. — Саша зло сплюнул в окно и недовольно повел уголком губ, глядя в ту часть парковки, что была скрыта вечерним сумраком. Вздохнул и негромко произнес, — пацан растет как по часам, большой такой уже…

— Тебя признает?

Зорина резануло. Рома прохладно усмехнулся, стряхнул пепел и отвел взгляд от профиля Саши.

— Признает, только как бы… хуй знает как объяснить. Знает что я папа, Ольга не препятствует, только я… Не знаю, Вадимыч, не знаю я как это объяснить. Просто чувствуешь, что он… не чувствует. Я срываюсь сюда часто, на два города живем. Ей говорю, мол, мозги не делай, переезжай обратно. Она мне типа, нахер надо, будешь вокруг коршуном постоянно крутиться, и все будет только так, как тебе надо. И что? Я же ничего плохого для них не хочу, как это не понимать можно? Три года мозги и нервы делает… В пизду, реально уже мысли грешные появляются.

— Сан Михалыч, ты о сыне подумай для начала. — Негромко посоветовал Лисовский, отклоняя входящий от Кирилла и написав смс, что перезвонит.

— О нем и думаю. — Саша закрыл окно и откинувшись на сидении, прикрыв глаза, перевел тему. — на Московскую выставку поедешь в феврале?

— Надо бы. Пока не знаю. На Питер рот разинул, тоже в феврале. Ты поедешь?

— Хрен знает. Пока с отцом бодаюсь, одни препоны за другими. — Зорин с силой провел ладоью по лицу, снова подкурил и раздраженно продолжил, — не дает мне к «Агрострою» подползти и все. Десять лет уже кровь мне с этим пьет, боится, что на всю сеть дочернюю рот разину… Говорю ему, что мне нахер твой «Сокол» не усрался, дай в «Агрострое» похуевертить, а он не верит. И мне сделать что-то ему совесть не позволяет. Ну, что-то интересное, имею в виду… Блять, извечная проблема отцов и детей.

— У тебя же куплена доля уставного капитала в «Агрострое», нет? — Рома задумчиво посмотрел на Зорина.

— Угум, а толку? Хочешь, тебе перепродам? — Хохотнул Саша, скосив на него взгляд. — Это все что у меня там есть, и смысла от этого почти никакого, учитывая процент, а ближе подобраться отец не дает. Вот в столицу в феврале мотану, там Доронин должен быть, с ним подружусь. Попробую так … может, выгорит.

Рома едва заметно покачал головой, глядя в ровный четкий профиль Зорина и потянулся за пачкой сигарет на приборной панели. Взгляд Зорина зацепился за его пальцы и он негромко хмыкнул:

— Да тебя поздравить можно? Чего на свадьбу не позвал-то?

— Не было еще. Позову, не переживай.

— Не было? В курсе, что до свадьбы обручалку носить плохая примета?

— Спасибо, баба Шура, что бы без твоего совета делал. — Фыркнул Рома, выдыхая дым в окно. — Собственно, у меня к тебе вопрос: есть нормальный адвокат на примете? Мой ссучился по ходу. Пробивают его еще. Но я интуиции всегда доверял и с ним работать не стану, даже если не нароют на него ничего. Армию возглавить некому, а воевать придется, видимо.

— Был у меня адвокат. Да сдулся, ибо нехуй дурь боготворить десятилетиями. Здоровье подкачало, с больниц не вылезает, из всех тем вышел, а так зверюга была мощная. Жалко аж. Был игроком Фемиды, стал игроком Фортуны. Эх… — Зорин задумчиво посмотрел на Рому. — Или погоди… есть друг один, он там себе адвоката взрастил нехерового. Ну, в смысле проспонсировал ему обучение, свел с кем надо, и получил очень серьезного спеца. Могу спросить, если надо.

— Надо, Саня, очень надо. А то не женюсь. А сил нет, как… надо. — Усмехнулся Лисовский, включая дворники и смахивая с лобового тонкий налет снега.

— Конкуренты?

— Ты слышал про «Тримекс»? Нет? Да ладно? В бункере, что ли, живешь? — Рома тихо рассмеялся посмотрев на Зорина. — «Тримекс» теперь есть и официально мы все еще конкуренты. Официально, да и по факту, а так… Тема работает, это главное. Однако, моя девочка там на передовой стоит и ебануть по ней в любой момент могут, а за ей очень много того, чего я отдавать бы не хотел… — Лисовский тихо рассмеялся, стряхивая пепел и глядя за его полетом. — В оппонентах клан целый. Злобных идиотов. Вот дернуть надо девочку.

— Клан? Да ну нахер… «Радон»? Ты запал на дочурку этого… как его, блять… Романыч, да ты Ромео! — Зорин заржал, глядя на друга с безудержным весельем. — Ты же помнишь, что там у Шекспира их отношения длились три дня и по итогу погибло шесть человек? Ты как? С выхлопом ее дернуть хочешь, да? Раз армию готовишь? Переплюнуть тезку задумал?

— Зорин, я у тебя про адвоката просто спросил. — Лисовский закатил глаза.

— Да ладно, делись давай. Может, подскажу что… Чай не на одном поле воюем. Как ты там сказал-то… синергия, то да сё, и все дела. Кстати, мне по оборудованию надо с тобой потрещать, ты ж с немцами еще сотрудничаешь? Мне бы повторить ту линию, в том году которую брал. Но это потом, колись, Ромео по поводу Джульетты.

— Зорин, отъебись, мне просто секундант нужен. Заряженный и мозговитый, чтобы мог зверьем рулить и умел подчиняться при этом. Есть такой?

— Ну, был идеальный вариант, да сплыл. Сказал же, есть у меня у друга личный адвокат дьявола, пробью тему, сведу. Ладно, не хочешь говорить, не надо. По поводу оборудования…

— Тебе прямо те же линии надо? Могу с бельгийскими, они там тему с прессованием переняли, ошибки немцев учли. Выходит дороже примерно на…. Сейчас… двенадцать и три… нет, четыре десятых процентов с учетом конвертации и заебов по импорту, однако если тебе качественно надо, а не для отмывов…

— Отмыв, Романыч. С бельгийцами я к тебе подкачу тогда позже. А пока отмыв…

— Тогда стандарт — Китай. Схему засветить?

— Чужое не пользуем, брат, давай по основным моментам, где я поиметь смогу. Госзаказ у меня.

— Пф, считай, деньги подарили. Сейчас… — Рома потянулся за планером на заднее сидение, попросив достать Зорина ручку из бардачка.

* * *

Рабочий день двигался к завершению и чувство тревоги нарастало. Его знатно подкрепил Кир, ворвавшийся в мой кабинет. Я озадаченно смотрела на явно злого брата, пинком закрывшего дверь и через пару мгновений развалившегося на диване.

— Надо же… — Кир прищурившись, смотрел на мою руку. — Без кольца. Я еще у бабули заметил, как у тебя рука задергалась, когда она там про жениха заговорила…

— Кир? Ты о чем? — ощущая, как сердце ускорило ритм, осторожно спросила я, с трудом подавив инстинктивное желание убрать руки под стол.

— О кольце, родная. О долбанном кольце. — Я похолодела под его злым взглядом. — Лисовский заявился в «Радон». На пальце кольцо. У меня крыша стартанула. Думаю, как же так? Сестренка замуж вышла и не позвала, надо выяснить у нее, каковы причины, что она смолчала о таком великом событии.

— Кир, успокойся, не вышла я замуж…

— Но предложение он сделал, верно?

— Кир…

Он понял, что ответ положительный по моему помертвевшему лицу. Резко побледнел, глаза полыхнули яростью и я подавилась своей попыткой объяснить.

— Не соображаешь, да? Совсем не доходит, Ксю? — разгневанно прошипел он.

— Блядь, да успокойся нахуй! — неожиданно даже для себя взорвалась я, напряженно глядя в просто озверевшее лицо брата.

— Я объясню, Ксю. Я тебе сейчас все четко по полочкам разложу. «Тримекс» ему нужен, блядь! «Тримекс», а не ты!.. Ты прикинь ситуацию на рынке! У нас договоренности на месяца вперед, еще четыре тендера впереди, и они проплачены уже, отойдут не «Радону» и не «Легроиму», а «Тримексу»! Весь рынок отдан «Тримексу»! Ты знаешь, сколько бабок вбухано и сколько в откатах придет?

— Да он вообще из него выйти хотел! Кир, Блядь! Прекращай! Не суди о человеке, пока его не знаешь!

— А чего же не вышел-то? Чего не вышел? Твоя благородная натура воспротивилась, да? Типа у вас же любовь и доверие и такая его жертвенность такая ни к чему? Ты, блядь, не соображаешь, почему он это предложил? — Кир пригвоздил меня взглядом к стулу и саркастично и злобно усмехнувшись произнес то, от чего я впала в полный эмоциональный ступор, — а дай я угадаю — он про свой выход из учредителей сказал в момент, когда ты на эмоциях была? Ссорились там или трахались, на эмоциях короче. Угадал? Не тогда когда вы там тихо мирно чай с печенюхами пили, а когда у тебя крыша сорвана была, и когда ты не соображала нихуя, потому что чувства разумом владели. В этот момент про учредителей слова прозвучали?

— Ты это к чему?.. — сглотнув, дрогнувшим голосом спросила я.

— К тому, что я тебе по полочкам обещал разложить, родная. Вот и раскладываю. Нет лучше варианта внушить человеку то, что тебе нужно, когда он это произнес сам. Смекаешь? Просто подведи его к этому, но произнести он должен сам. Человек сам произносит это. Произносит и теряет всякую способность мыслить рационально и логически смотреть на ситуацию. Это беспроигрышный вариант манипуляции. Когда не ты говоришь человеку, мол, я очень честный, а когда твоя жертва сама произносит это и вуаля — тебя никогда и не при каких обстоятельствах подозревать не статут, даже если это будет очевидным, ибо жертва сама сделала вывод, ничего ты ей не внушал, она сама это сказала. Веришь ему безоговорочно, да? Потому что ты сама уговорила его остаться! И у тебя сомнений не возникает, ведь это ты его уговорила! Знаешь, что бы я сделал на его месте, чтобы доказать чистоту своих намерений?! Я бы, сука, вышел из состава! Но если хотел бы влюбленной девочкой повертеть, то, разумеется, пизданул бы про учредителей в момент эмоций, а потом такой «ну ладно, раз ты просишь, любимая, конечно, я останусь!» и все, нахуй! Мой образ чист и непогрешим, я в королях с очень мощной фигурой безоглядно преданной мне! Ты задумайся, блядь! На секунду отключи эмоции и поставь себя на его место! И подумай, чтобы сделала ты, в доказательство того, что тебе нужен именно человек, а не связанные с ним перспективы. Хочешь, подскажу? Ты бы вышла из состава учредителей — это единственный вариант доказать, что это не манипуляция. А так да, конечно, ты сама его уговорила, и следом получила предложение руки и сердца, верно? — вот тут я обомлела, а Кир криво усмехнулся. — На эмоциях же девочка, значит, прокатит, и он станет просто святым в ее глазах! Ты поразмышляй. Сутки тебе даю. Потом воевать начнем, раз ты нихуя не врубаешься в происходящее. Пусть кольцо снимет, шакал, рано победу празднует… А, нет, это чтобы на тебя надавить же, а не празднование победы. Ты же не согласилась еще, верно? И тебя очень коробит, что он кольцо носит, а ты пока не можешь, да? Коробит? Это тоже манипуляция, родная. — Кир поднялся, накинул куртку на плечи исподлобья глядя на меня, тихо повторил, — одни сутки тебе, чтобы выяснить для себя все и постараться прийти в себя, чтобы посмотреть на ситуацию трезво. Давай, Ксю, мы с тобой одной крови и я верю, что мозги у тебя все же есть. За семью бороться надо, сестренка.

* * *

— Что-то случилось? — ровно поинтересовался Лисовский, поворачивая машину к своему дому.

Я прикусила губу и ответила, что все нормально. Он припарковался, но терпеливо ждал, пока я докурю. Я смотрела перед собой, ощущая только растущее внутри напряжение и ничего больше.

— Ты был сегодня в «Радоне». — Негромко произнесла я.

— Был.

Ответил ровно и спокойно, будто я спрашивала, заезжал ли он на заправку. Что-то из разряда естественного и обычного, само собой разумеющегося.

— Зачем? — с трудом сглотнув, задала я тот самый, основной вопрос.

— Потому что пора. — У меня замерло сердце. Болезненно и на долгие доли секунд парализовав дыхание.

— Ты… ты сказал отцу? — прикрыв глаза, задала вопрос, на который так боялась услышать ответ.

— Да.

Все оборвалось. Внутри просто все оборвалось, и я стиснула челюсть, чтобы не дать прорваться испугу и мату. На него посмотреть не могла чисто физически, мышцы сковало то же напряжение, что внутри стянуло органы в тугой ком. Выдохнула с трудом, расцепила зубы. Достала дрожащими пальцами вторую сигарету, глядя себя в колени и срывающимся шепотом, спросила:

— Почему… он мне не позвонил? И вообще никак не отреагировал?

— Потому что разговор был поставлен так, что решать вопрос мы будем между собой. Пошли домой, жрать хочу. — И снова тон ровный и спокойный, будто ничего такого из ряда вон не случилось.

— Ром подожди. Расскажи… — метнула на его профиль испуганный взгляд, и меня почему-то успокоил его зевок и то, что он рылся в телефоне. Немного, но успокоило.

— Нечего рассказывать. Вопрос решится, я гарантирую. Ты сюда не лезь. — Прозвучало как-то… грубо, что ли. Лисовский осознал это сразу, смягчился и совсем другим, тоном добавил, почти ласково посмотрев на меня. — Все будет хорошо, Ксень. Не переживай. Все разрешится максимально адекватно. Просто не вмешивайся.

— А папа… он же может позвать меня на разговор и… — жалко прошептала я, не в силах отвести взгляд от его лица, сама понимая, что трусливо прошу защиты. Позорище.

— Не позовет. Говорю же, между собой решаем, нормально все. Все будет нормально. Пойдем, Ксень.

Пошли. Он листал пультом каналы телевизора, притянув меня к себе на диване, и глуша виски, пока я невидящим взглядом смотрела в пол, и сжимала в руках молчащий телефон. Ромка прицокнул языком, подал мне бутылку и фактически заставил выпить. Он ничего не расскажет — это я сразу поняла. Меня тревожил до безумия сам факт того, что мой телефон молчал. От виски немного развезло. Я покорно позволила утащить себя в спальню, но приставать Лисовский не стал. Он всегда как-то понимал, как-то чувствовал, что мне нужно, поэтому просто обнял и прижал к себе. Уснул довольно быстро.

Я слушала его мерное дыхание, чувствовала ровное биение его сердца, ощущала тяжесть его тела, это действительно успокаивало, но уснуть я не могла.

Ромка ошибся — папа позвал меня на разговор. В третьем часу ночи мой телефон завибрировал, оповещая о входящем сообщении. От папы.

«Ты дома?»

«Нет»

— дрожащими пальцами набрала я, прикусывая губу до боли и боясь того, что он спросит где я. Но произошло гораздо худшее:

«Ты у него?»

«Да»

— ответила не сразу. Осторожно, максимально осторожно высвободилась из под Ромкиной руки и неслышно ушла на кухню на негнущихся ногах. Чтобы там едва не сползти по стене, о которую оперлась спиной при следующем сообщении от папы:

«Будь добра, через 30 минут спустись»

Он не спросил адрес, он его знал. Почему-то, только эта мысль билась в моем полыхающем мозгу, пока я курила на балконе и напряженно смотрела вниз. Папин черный Крузер приехал через двадцать три минуты. Я, подавив тупую женскую истерику, запахнув шубу, вышла с балкона пожарной лестницы и вызвала лифт, одновременно посылая папе сообщение, что спускаюсь.

У капота дымил сигаретой папин водитель, он приветственно кивнул мне и я, судорожно выдохнув, распахнула заднюю дверь.

Папа молчал. Смотрел отсутствующим взглядом в окно, подперев висок двумя пальцами. Я сжалась на сидении, хотелось казаться максимально маленькой и незаметной, потому что тишина давила. Била по мне, загоняла на дно.

— Кирилл знал? — негромко и очень ровно спросил папа, все так же не глядя на меня.

— Думаю, догадывался. — Ложь далась не сразу, сорвалась ровно с онемевших губ.

— Значит знал. С ним отдельно поговорю, как объявится. Сучонок струсил, трубку не берет и в блядюшниках его нет… Хотел ему «Радон» отдать, ага, как же… — Папа тяжело вздохнул и прикрыл глаза, убито покачав голов и едва слышно произнес то, что болезненным ударом хлыста ударило по мне. По сердцу, по душе, по кипящему от страха разуму, — господи, неужели у меня вообще нет адекватных детей…

— Папа… — почему-то хотелось зареветь. Я вжалась в дверь, напряженно глядя в его профиль.

— Щенок выдвинул условия, Ксюша. Хочешь, я тебе их озвучу? — и тут он посмотрел на меня.

Это тот самый взгляд. Взгляд, которого я так боялась. Разочарование.

— Па.. — хрипло прошептала я.

— Все очень просто: либо я даю добро на вывод тебя из учредителей, так сказать, отдаю ему и тебя и чертов «Тримекс», либо он сообщает антимонопольной всю схему распила и у вас обоих летят головы, ты же гендир, а он тебе продавал, а я так, в сторонке стоял, смотрел. И так же останусь и буду смотреть, когда вас антимонопольная свежевать будет. Если тебя и «Тримекс» ему не отдам. Не подскажешь, что мне выбрать? Я с тобой никогда не советовался, вот настал тот самый момент. Так что мне делать, Ксюш? Отдать шакалу мою дочь и весь рынок, или наблюдать, как он сядет и потянет тебя за собой? Вот думаю-думаю, никак придумать не могу. Есть соображения на этот счет?

— Пап… — я отвела взгляд, прикусив губу и стараясь прервать нарастающий шок. Он не мог это предложить. Не в такой формулировке. Он бы не стал. Это не он. Продолжила жалко и несмело, — ты уверен, что…

— Ах да, мы же тут доказательства всегда требуем. Видео, аудио, да? — Меня заморозило от легкого эха злости в его голосе. — Я не поверил, Ксюша. Я ему не поверил, когда он заявился. Когда ушел, запросил данные с твоего и его телефона. Записи разговоров, сообщений, фото. Видео. Знаешь же, да? Что данные, даже удаленные, при определенной сноровке и связях можно получить, даже если они удалены. — Папа глубоко вдохнул и выдохнул. — Диктофон включил после первой же его фразы: «война окончена, переговоров не будет, слушай мои условия». О, как. Дай, думаю, запишу шакалью волю, потом посмеюсь хоть. Он рассчитывал на то, что ты мне не поверишь, когда я тебя дерну на разговор. И расчет хорош — ты бы и не поверила, что бы я тебе не сказал, сейчас я в этом твердо убежден. Он тебе какую сказочку рассказал? Что пришел ко мне и заявил, отдавай, мол, свою дочурку у меня с ней любовь, да? Про «Тримекс» и угрозу тебя посадить он умолчал, верно? И ты бы мне не поверила, ты же влюблена. В очень продуманного расчетливого шакала. Только он погорел на том, на чем ты погорела перед ним. На записи. Хочешь послушать?

— Хочу.

Произнесла не я. Произнесло то, что село на трон моего разума, пока мою душу сжигало в стыде, отчаянии и неверии. Пока пыталась пробиться наивная бабская надежда, вера, что такое исключено. По крайней мере, именно в той формулировке, которую произнес папа. Но надежда была казнена.

Папа включил запись. И голос Ромки я сначала не узнала. Я очень давно не слышала этого льда, высокомерия, леденящей иронии. Но это был он. Каждое слово его. Каждое слово требования и угрозы, если отец воспротивится. Если не отдаст ему «Тримекс» — это основа. Это ебучая основа в том пиздецовом разговоре. Про меня было сказано мало. Очень мало. «Выведи ее из „Тримекса“, для начала, Егор Иванович». И это все. А дальше сплошные переговоры о процентах, долях, исходах. А нет, еще был аргумент с моим упоминанием. Длинный и очень красивый, суть которого действительно в том, что я сяду. Если Лисовский не получит того, чего хочет.

Какой-то нереальный пиздец. Я даже не поняла сначала, почему кожу лица холодит. Зависла, когда прозвучал хлопок двери и все стихло, потом запись оборвалась. Оборвалась, как и все внутри. Окончательно. Все встало на места. Чего можно было ждать от человека с таким уровнем интеллекта, позволяющим играть на равных с матерыми зверями? Играть и обыгрывать? Там все методы хороши… Нет, я не дура, я верила, что у него были чувства. Правда, верила. А еще верила в то, что он вожак своего прайда. Идеальной стаи, и Лисовский был бы не Лисовский, если бы… как он там выразился в тот день? В тот самый день, когда я впервые была на переговорах «Легроима» и «Радона»… Я бежала за ним потом, после переговоров. И он сказал мне тогда, на парковке одну очень емкую фразу — «судьба интересно поворачивается иногда, моя задача обыграть эти повороты себе на пользу». Нет, он любит меня, я твердо это знаю. Но и поиметь с этого он тоже хочет. И поиметь нехуево, судя по словам Кира. По словам моего брата, расписавшего мне, ебанутой наивной овце, что на самом деле происходит…

Странное дело — я рассмеялась. Кратко и хрипло. И ничего не почувствовала. И больше я ничего не хотела чувствовать. Ничего и никогда.

— Пап, отвезешь меня домой? — Очень ровно и спокойно спросила я, глядя в окно, за которым снова тихо падал снег.

— Ключи…

— Нет, не ко мне в квартиру. Домой. Можно я сегодня переночую дома, пап? — мой голос дрогнул и сорвался, лицо скривилось, и я уткнулась взглядом себе в колени. — Можно?

Папа порывисто выдохнул, пересел ближе. Просительно коснулся локтя. Мой папа, которого я предала. Раз за разом это делала. Просительно коснулся моего локтя. И не смело притянул мое дрожащее тело к себе.

— Сначала думал голову тебе открутить. Потом ему. Затем до меня дошло… что вина в этом всем только моя. Так что… так что прости меня, Ксюш. Пожалуйста, прости меня. Я виноват. Так виноват перед тобой… — его голос тоже дрогнул, и мне стало… хуево. Нет, не снова. На этот раз до того самого предела, который я еще не достигала.

Предала. Я его предала. Кира предала. И папа имел бы полное право открутить мне голову за это, сослать в Европу куда-нибудь подальше, перестать разговаривать, перестать вообще всё… а вместо этого он прижимает мою голову к своему плечу и снова это чувство… как в тот страшный день, когда он в свой день рождения плакал и просил нас с Киром его простить, что он во всем виноват. Я его предала, а он говорит, что он в этом виноват… Папа… Господи, прости меня пожалуйста…

— Пап, как с этим быть?

— Как?.. Не знаю до сих пор, честно. Жить надо с этим, дочка, с этим придется жить. Разочаровываться в людях всегда тяжело, я знаю. Не первое твое разочарование в людях… Ксюш, это страшно прозвучит, но скорее всего не последнее. Только легче с каждым разом не будет, просто жить как-то надо с этим.

— Нет я… про «Тримекс».. как с «Тримексом» решить, если…

— Давай подумаем об этом позже. — Папа вытер мои слезы чуть дрожащими пальцами. — Да? Домой же едем. Ну их нахер все эти проблемы на сегодня. — Папа приоткрыл окно и позвал водителя, — Дима! Поехали.

Папа сидел рядом со мной. Почему-то вспомнился момент из детства. Я всегда очень боялась стоматологов. Ходила только с папой. Он не отпускал мою ладонь и только это помогало подавить у меня желание разрыдаться и уговорить папу ехать домой. Еще говорил… «ты же моя дочка, принцесса. Мы же ничего не боимся, так?». Так. Не боимся, пап. И я твоя дочка.

За окном проносился город, ветер метал поземку по пустому шоссе, папа держал меня за руку. А я… я ехала домой.