Дни без Миньли тянулись долго и уныло. Проснувшись, мама и папа первым делом кидались к постели Миньли: вдруг она вернулась? Когда наступали сумерки, они бегом неслись с поля: вдруг дочь уже дома? А вечером, поставив на стол рис для Миньли и положив рядом палочки, они вздрагивали всякий раз, когда за окном раздавались шаги.
Но постель и дом неизменно оказывались пустыми, а шаги – соседскими. И хотя после встречи с продавцом золотых рыбок мама перестала злиться, она с каждым днём становилась всё худее и бледнее, а из папиных глаз ушёл блеск.
Однажды ночью сквозь сон папа вдруг услышал голос:
– Дружище, просыпайся скорее! Ты нужен жене.
Проснувшись, папа обнаружил, что мамы нет рядом. Она сидела у постели Миньли, сотрясаясь от беззвучных рыданий.
– Ох, жена… – тихо произнёс папа, садясь к ней.
Мама обернулась. Лицо её блестело от слёз.
– А что, если Миньли так и не вернётся? Никогда?
В папиных глазах тоже сверкнули слёзы.
– Не знаю, – проговорил он, утирая их тыльной стороной ладони.
– И я не знаю.
Мама в отчаянии зарылась лицом в подушку Миньли. Папа гладил её по голове, время от времени закрывая глаза, чтобы прогнать прочь тоску и отчаяние. Наконец, когда мамины всхлипы стали реже и тише, он заговорил:
– Помнишь, я рассказывал тебе про секрет счастья? Про листок, на котором много-много раз было написано одно-единственное слово?
Мама, не оборачиваясь, кивнула, и папины губы дрогнули в улыбке.
– Я часто думал о том, что это было за слово, – сказал он. – «Мудрость»? «Честь»? Или, быть может, «любовь»? Или «доверие»? Долгое время мне приятно было считать, что это было слово «доброта».
Мама по-прежнему лежала лицом в подушку, но уже не вздрагивала, и папа знал, что она его слушает.
– Но теперь, – продолжил он, – я думаю, что это было слово «надежда».
В окно проник бледный свет – луна вырвалась из-за облаков. Мама подняла голову и посмотрела на папу. Потом утёрла слёзы рукавом и печально улыбнулась.
– Может быть, – сказала она. – Может быть, ты и прав.
И она положила мокрую от слёз руку на его ладонь.