— Думаешь, ты такая умная?! — вырвалось у Люка, когда — слово за словом — он снова перечитал пресловутый документ.

— В общем и целом — да, — без ложной скромности ответила Хиллари.

С трудом оправившись от первоначального шока и смятения, Люк задал себе два вопроса: зачем Хиллари понадобилось сделать то, что она сделала, и как ему выйти из этого положения — не обязательно ведь таким же образом. Он досконально вник во все формулировки. Да, его супружеские права по контракту урезаны, однако в нем нет запрета на другие близкие отношения.

А ведь Хиллари не меньше, чем он сам, чувствует силу притяжения, возникшего между ними. Скорей всего, именно поэтому она и вставила такую статью в этот чертов контракт.

А раз так, он наверняка сумеет убедить Хиллари похерить нелепый параграф 5а — к взаимному удовлетворению. И вообще, черт возьми, весьма сомнительно, что такая статья имеет законную силу:

Вряд ли суд ее признает. Да, но не станет же он обжаловать ее в суде и тем самым предавать гласности! Хиллари, без сомнения, это предусмотрела — умная бестия, ничего не скажешь!

Она просто решила взять его на пушку. Ладно, пусть позабавится. У него хватит обаяния, чтобы ей самой захотелось возобновить их прежние отношения. Какие бы пункты и параграфы ни значились в ее бумажонке, он больше верит ее губам, когда они млеют под напором его губ. Верит в сладостный соблазн, перед которым вряд ли устоит ее податливое тело. Она будет принадлежать ему. Будет. Это лишь вопрос времени. А пока он поиграет в ее игру и побьет ее же картами.

— Пожалуй, на этот раз ты меня обставила, — согласился Люк. — Что есть, то есть.

— Неужели?

— Никуда не денешься. Ты, как погляжу, и сама удивлена.

Вот тут-то и была зарыта собака. В его планы отнюдь не входило действовать так, как она ожидала. Отнюдь нет. Лучший способ усыпить ее бдительность. И, пожав плечами, он дружелюбно проговорил:

— Что упало, то пропало. Или, как говорят англичане, не плакать же о разлитом молоке. Тем более что у нас есть замороженная бутылка первоклассного шампанского. — Люк проверил этикетку. — Точно. «Лучшего на всем Среднем Западе не сыскать», — иронически процитировал он. — Выпьешь бокал?

Учитывая, с каким исключительным добродушием Люк воспринял неожиданный сюрприз, Хиллари сочла, что отказ с ее стороны был бы уже хамством.

— С удовольствием. Почему бы нет?

— Подожди, по-моему, бутылка тепловата. Дадим ей еще охладиться, а? — На самом деле Люк не спешил влить себе в желудок эту шипучую кислятину. Но, увы, не в той они гостинице, где можно поднять телефонную трубку и заказать в сервисе напиток повкуснее. Нет, это гостиница, где номер все еще украшают бра, а пол покрыт синтетическим ковром под медвежью шкуру с оскаленной пастью. — Погодим, а?

— Согласна.

Хиллари с облегчением поддержала разговор на нейтральную тему. Авось ей удастся пока отвлечь его внимание от того факта, что в номере только одна постель. Законный документ у нее на руках, но документ документом, а требовать его исполнения — совсем другое дело. Ее пробирал озноб, и она то и дело проводила ладонями по рукавам — вверх-вниз, вверх-вниз.

— Тебе холодно? — спросил Люк. — Может, камин разжечь?

— Я сама разожгу, — ответила Хиллари, ей хотелось чем-нибудь заняться.

— Похоже, там какая-то инструкция у камина, — предупредил ее Люк.

Инструкция действительно была, и, прочтя ее, Хиллари залилась краской.

— Ну что? За чем дело стало? — спросил Люк, видя, что она мнется.

— Знаешь, я уже согрелась.

— Не глупи. Сейчас я сам этим займусь. — Он подошел к ней и заглянул в инструкцию. — Что? «Пламя страсти»? — Люк не верил своим глазам. — «Не надо много усилий, чтобы разжечь пламя в камине, — читал он вслух, — и чтобы разжечь в вас пламя страсти, дорогие наши молодожены. Воткните вилку в розетку, и пламя вспыхнет само. Точно так же и ваша страсть запылает вовсю, когда вы включите то, что дано вам природой». — Далее шло перечисление различных частей тела, которые рекомендовалось «включить». В конце гостей приглашали делать свои предложения, и кое-кто уже этим воспользовался. — Кому пришла в голову такая мерзость?

— Спроси что-нибудь попроще.

— А я и не спрашиваю. И вообще не обращай внимания. Не трать на всякую пакость нервы.

— А я и не трачу.

— Угу, не тратишь. Так только, упражняешься для собственною здоровья.

— Извини, если я не чувствую себя в таком месте уютно. Я, знаешь ли, не привыкла видеть у камина полупорнографический листок. Или на туалете.

— На туалете? Может, в ванной?

— Вот-вот, ванная еще похлеще — вся в зеркалах, потолок и тот зеркальный!

— Ладно, шут с ней. Успокойся, пожалуйста. Выпей лучше шипучки, — предложил он. — Сразу станет легче.

И Люк снова занялся охлажденным шампанским. Вынул бутылку из ведра со льдом, содрал фольгу.

— По крайней мере не отвинчивающаяся головка, а пробка, — с удовлетворением констатировал он, нажимая на нее большим пальцем. — Держи бокал, — обратился он к Хиллари, — на случай, если…

— Что — если?

— Если… — пробка, стрельнув, пролетела почти полкомнаты и чуть не сшибла плафон в виде сердца на потолке, а охлажденное шампанское ударило вверх фонтаном, — если оно брызнет.

Ну как тут было не рассмеяться!

— Я думала, мы собираемся шампанское пить… а не принимать из него душ! — заливалась Хиллари.

Вместо ответа Люк приник к ее губам, оборвав смех долгим поцелуем. Его язык легко и свободно скользнул внутрь, гася звенящие переливы безудержного веселья. Это было так неожиданно, что у Хиллари перехватило дыхание, но уже в следующее мгновение она ответила на его поцелуй.

Минутку. Ну, две. Потом она поставит его на место.

Но один-два поцелуя тут же слились в десяток, пока она и вовсе не потеряла счет. В самом деле, не бесчувственный же она автомат, чтобы считать. Да и сил ни на что не осталось. Вся ее энергия поглощалась Люком. Он, правда, подзаряжал ее своею, но то была энергия уже другого рода — эротическая.

После душа, который на нее обрушился, ее дымчатая блузка облипала тело, словно вторая кожа. И только легкий холодок подсказал Хиллари, что Люк изловчился расстегнуть пуговки. В следующую секунду ощущение холода сменилось дурманящим теплом его ладоней, обхвативших поверх прозрачной, как паутинка, сорочки ее груди. Она с наслаждением отдалась этим интимным прикосновениям, о которых, сколько ни запрещала себе, втайне мечтала.

Мокрые рукава липли к коже, сковывая ее движения. Безумно колотилось сердце, прерывистое дыхание выдавало растущее опьянение. Тело ее уже само льнуло к нему, резкими кружками обозначились соски. Склонив голову. Люк припал губами к этим двум твердым бугоркам, поочередно смакуя их, словно изысканные лакомства. Вкус шампанского мешался с запахом духов и теплом ее тела.

Он целовал ее, искушая кончиком языка, туманящими голову ласками, и она, изогнувшись, прижималась к нему, без слов требуя: еще! еще! Он что-то бормотал одобряюще и целовал ее, целовал сквозь сорочку, каждый раз затем нежно осушая дыханием смоченный губами шелк.

От этих ласк, уносивших ее в сладостный до боли мир, она почти теряла рассудок. Ее нестерпимо томило неутоленное желание, пульсирующее глубоко внутри.

В конце концов он приподнял ей сорочку — последний барьер на пути к разгоряченному телу. Теперь он сжимал его в своих ладонях. Шершавые пальцы нежно теребили обнаженные груди. Все горячее и горячее впивался он в ее разомкнутые губы, проникал языком в полуоткрытый рот, а тело его жаждало проникнуть во влажное тепло ее лона, слиться с ней простейшим, природой завещанным образом.

Не скрывая своего нетерпения, он все сильнее и упорнее приникал к ней. Его страсть, передаваясь ей, безудержно разливалась по всему ее телу. Она была уже вся мокрая — даже там, куда не попала струя шампанского. Секунду спустя она ощутила под своей спиной упругий матрас. Люк клонил ее на постель. Его возбужденное тело почти придавило ее горячую, влажную плоть. Она почувствовала, как под ней что-то пульсирует, вибрирует… Кровать? Это кровать вибрировала под ней?

Да, вибрирующая кровать. Свадебные апартаменты. Брак по расчету. Позволить себе так забыться!

И сразу же пальцы Хиллари, все это время блуждавшие в густой шевелюре Люка, вцепились ему в плечо и оттолкнули его.

— Ты что? Что-то не так? — пробормотал он хрипло.

Все! Все, шумело у нее в голове. Все не так. Разве она собиралась отдаваться ему? А между тем упала к нему в постель, словно с дерева спелая слива.

— Пусти!

— Нет! Пока не скажешь, что тебе не нравится.

— То, что мы сейчас делаем.

Он нарочно сильнее прижал ее к себе.

— А по мне, так это совсем не плохо.

— Оставь меня в покое!

Ее голубые глаза сверкнули таким яростным гневом, что Люк отпустил ее. Но не смирился.

— С чего это ты вдруг? — спросил он, и голос у него от разочарования увял. Впрочем, не один лишь голос.

Хиллари откатилась в сторону и быстро спустилась с кровати, на ходу оправляя сорочку и мокрую блузку.

— Вовсе не вдруг, — сказала она, вкладывая в свой ответ все достоинство, какое сумела сохранить в таких обстоятельствах. — Я не хочу так. Я не лягу с тобой в одну постель. Во всяком случае — так. — И она сделала презрительный жест рукой.

— Но почему?

— Поч-чему? — Она даже заикаться стала от возмущения.

— Да, почему? Тебе же было хорошо, не меньше, чем мне.

— Не о том речь.

— А о чем же, черт подери?

— О том, что ты подписал контракт, по которому наш брак является номинальным.

Люк ограничился комментарием в одно слово, грубо, но ясно выражавшее его точку зрения на их контракт.

— А я заключила его всерьез. И не собираюсь нарушать.

— Но почему?

Почему? Бесполезно объяснять, какую глубокую рану он нанес ей, когда бросил четыре года назад. Стоит ли теперь снова связывать с ним свою жизнь? Возможно, если бы Люк чувствовал к ней нечто большее, чем просто физическое влечение…

— Давай наконец оставим этот разговор, — заявила она.

— Прекрасно, — прорычал он. — Только тогда, сделай одолжение, не провоцируй меня больше.

— О чем ты говоришь?

— Все о том же. О том, как ты млела в моих руках. Как отвечала на мои поцелуи. Как мурлыкала от удовольствия, когда я касался тебя.

— Ничего я не мурлыкала! — рассвирепела она. — Ты просто невозможен.

— Будешь тут невозможным… Ты сама меня заводишь.

Его слова больно задели ее. Частично потому, что в них была доля правды. Она млела в его объятиях. Она отвечала на его поцелуи. Но мурлыкать — не мурлыкала. Этого не было.

Все же она чувствовала за собой вину: раньше надо было сказать ему «нет». Чтобы сразу создать дистанцию. Пара поцелуев, и она уже размякла. Да, их по-прежнему неудержимо тянет друг к другу. Пожалуй, даже сильнее прежнего. И это совсем не радовало Хиллари. Насупившись, стояла она посреди комнаты, скрестив руки поверх мокрой блузки.

— На, — сердито бросил Люк. — Возьми. Он вложил ей в руки бумажный пакет. Судя по фирменному знаку, там были его, а не ее покупки.

— Что это? — с подозрением спросила она. В его теперешнем настроении мало ли какой сюрприз ее ждет.

— Открой, увидишь.

Она открыла и увидела тенниску с изображением симпатичного медведя и словом «Гатлинбург». Тенниска была большого размера и вполне могла служить ночной рубашкой. В пакете оказалась также зубная паста в полиэтиленовом чехле и принадлежности дамского туалета.

Стараясь держаться спокойно и холодно, она спросила:

— Сколько я тебе за все это должна?

— Еще чего! — огрызнулся он. — Ты теперь мне жена. Я имею полное право покупать тебе вещи. И не говори, будто по соглашению мне этого нельзя. Лучше взгляни, что там еще в пакете.

Еще она вынула пару до неприличия прозрачных бикини, раскрашенных под шкуру леопарда, а под ними лежала картонная коробочка… с презервативами. Хиллари, словно обжегшись, отдернула пальцы и поспешила закрыть пакет.

Убирая этот современный ящик Пандоры с глаз долой, она с тревогой думала, что, стараясь уберечь отца, сама загнала себя в угол. Отец! Как же она забыла? Надо сейчас же позвонить ему и предупредить, что она не будет ночевать сегодня дома. Пусть не тревожится, что ее нет.

— Кому ты звонишь? — поинтересовался Люк, заметив, что она снимает трубку с телефонного аппарата на ночном столике, и невольно улыбнулся при виде того, какие отчаянные старания прилагает при этом, чтобы избежать соприкосновения со все еще вибрировавшим свадебным ложем.

Ну-ну. Пусть упорствует, хоть до второго пришествия, все равно никуда она от него не денется. Рассудок, может, и диктует ей держаться от него подальше, но тело велит совсем другое. Потому она так и шарахается от этой кровати. Боится, что он опять начнет ее соблазнять. Он, конечно, будет ее соблазнять. До победного конца. Пока она не окажется там, где ей и положено быть, — в его объятиях.

— Я звоню отцу — сказать, чтобы не ждал меня сегодня домой, — ответила Хиллари и, полуотвернувшись от него, заговорила в трубку: — Папочка? Это я. Послушай, меня тут занесло в Гатлинбург. Я встретила давнюю приятельницу, и мы решили немного развеяться… Да, взбрело вдруг в голову, экспромтом. Мы давно не виделись, ну и…

Видя, как Люк наставил уши и откровенно ловит каждое ее слово, Хиллари уже полностью повернулась к нему спиной. Публика ей ни к чему.

— Что там у тебя? Какой-то шум, — заметил отец.

Шум создавала вибрирующая кровать. Но не объяснять же отцу.

— Шум? Это газировка, папочка, — нашлась она. — Телефоны-автоматы расположены здесь рядом с сатуратором.

— Где ты остановилась? Поточнее. На случай, если понадобится тебя найти.

Учитывая его здоровье, такой вопрос был весьма по существу, и Хиллари не сочла возможным на него не ответить.

— Я ночую в мотеле Лил Абнера, папочка. Как ты там? Нормально себя чувствуешь? Лекарство не забыл принять?

— Все хорошо. Не тревожься обо мне. Развлекайся в свое удовольствие. Тебе предстоит достаточно хлопот на новом месте.

— Спасибо, папочка. До завтра.

Едва повесив трубку, она сообразила, что, если отцу придется разыскивать ее, Хиллари Грант в мотеле Лил Абнера не обнаружат. Она снова взяла трубку и набрала регистратуру. После долгих гудков там наконец ответили:

— Да?

— Я попросила бы добавить еще одну фамилию к зарегистрированным вами за этим номером.

— Каким номером?

Хиллари наклонилась к аппарату посмотреть, не обозначены ли на нем нужные цифры, но оказалось, что нет. Вместо них там стояли два слова: «Поцелуй Венеры».

— Свадебные апартаменты, — сказала она.

— У нас таких номеров два, мадам. Вы в каком?

— В «Поцелуе Венеры», — выдавила она из себя. — В том, где все время вибрирует кровать,

— И к вам присоединяется кто-то еще?

Вопрос прозвучал у портье так, как если бы они собирались предаться любви втроем — menage a trois.

— Да нет! Просто я прошу приписать имя Хиллари Грант.

— Нам придется взять дополнительную плату.

— За то, чтобы приписать имя?

— За третье лицо, — заявил портье.

— Я же сказала вам: никакого третьего нет!

— А… понял. Вы не миссис Маккалистер. Вы хотите, чтобы я изменил запись в книге на мистер Маккалистер и мисс Хиллари Грант.

— Я и миссис Маккалистер — одно лицо. Просто запишите так: Хиллари Грант дефис Маккалистер.

— Дефис Маккалистер? — повторил за ней портье. — Это кто? Еще четвертый?

— Ну, хватит! — прошептала в сторону Хиллари и сунула трубку Люку, который, стоя рядом, трясся от смеха. — Держи! Ты выбрал эту берлогу, вот и объясняйся.

Люк в два счета объяснился с портье. Конечно, сказала себе Хиллари, с Люком этот полудурок разговаривает по-человечески — как-никак разговаривает с мужчиной.

Хиллари так и подмывало пнуть что-нибудь. И она дала себе волю. Пнула ногой вибрирующую кровать — и вибрация вдруг прекратилась.

Вот так. Хоть с чем-то она справилась. Теперь ей не нужно смотреть на это укрытое красным атласом, корчащееся в Смертельных судорогах ложе. Уж конечно, она не станет делить его с Люком. Даже если придется спать на полу.

— Ты чего? — спросил Люк, когда она достала пару тканых одеял с верхней полки стенного шкафа.

— Устраиваю себе постель на полу, — ответила она с вызовом.

Люк только пожал плечами и растянулся на обретшей теперь покой кровати.

— Вольному воля.

Она посмотрела на него так, словно не верила своим глазам:

— И ты допустишь, чтобы я провела ночь на полу?

— Где твоей душеньке угодно.

— Настоящий джентльмен предложил: бы мне спать на постели.

— Милости прошу. Предлагаю тебе спать на постели…

— Благодарю.

— …со мной. — Люк, приглашая, похлопал по матрасу.

— С тобой? Об этом не может быть и речи.

— Как знаешь. Желаю добрых снов. Ты постлала себе на полу, вот и спи там в свое удовольствие. Надеюсь, тут не водятся тараканы.

— Как мило, что тебя это тревожит.

— Пожалуй, они больше испугаются тебя, чем ты их.

— Ты меня успокоил.

— Крепкого сна, дорогая, — пожелал он. — И не давай себя в обиду клопам. Ну и тараканам тоже.

Как только в комнате погас свет, целая симфония шуршащих звуков обступила Хиллари. Ей пришлось сжаться в комок, чтобы унять свое воображение, внушавшее, будто у нее перед глазами снуют полчища тараканов.

На светящемся циферблате ее часиков было почти два часа ночи, когда Хиллари пришел в голову неплохой план. Люк — бегемот толстокожий! — спал как убитый. Маловероятно, что он проснется, если она тихонько встанет, уляжется в изголовье кровати и поспит там, спеленутая тонкими одеялами, словно мумия бинтами. Она проснется раньше Люка и переберется на пол, а Люк останется с носом.

Беззвучно, как мышка, она накрутила на себя одеяла и прокралась к кровати, осторожно минуя туалетный столик — не хватало только споткнуться об него и сломать ногу.

Приблизившись к постели, Хиллари замерла, проверяя, спит ли Люк. Он не шевелился, и она стояла не шевелясь. План удался! Она опустилась на матрас, и после жесткого пола он показался ей пухом.

Только часа два-три. Она поспит часа два и встанет.

Гигантские каракатицы атаковали Хиллари. Она билась изо всех сил, стараясь вырваться. Но они побеждали. Она была в кольце. Она… она спала и видела сон. И как только поняла, что это сон, проснулась.

Первое, что она увидела, спросонья моргая глазами, была рука. Чужая рука! Ее охватил панический страх. Где она?

Взгляд упал на красное атласное покрывало, брошенное на один из ближайших стульев, черные шелковые простыни… Мотель. Теперь понятно, где она. Там, где ей не следует быть. В одной постели с Люком.

Она не стала терять времени, перебирая в памяти, как это случилось. Не поддалась и искушению остаться в теплой постели, под боком у Люка, Надо срочно убраться на пол, но как? Оттолкнуть Люка? Он проснется.

Нет, тут требуется максимум осторожности. Начать с малого — выпростать свою левую кисть из-под его локтя, которым он прижимал ее, а затем… чуть дыша… Так! Пока все идет хорошо. Но обе его руки все еще обвивают ее тело, не говоря уже об их сплетенных ногах. Слава Богу, что Люк не совсем голый, хотя тонкие шерстяные трусы вряд ли можно принимать в расчет.

Теперь она займется его рукой, осторожно убрав со своего плеча и положив… Куда? Если просто опустить ее на матрас сзади. Люк может проснуться. А он не должен знать, что она лежала рядом с ним в постели, тем паче в обнимку-

Она решила эту задачу, положив его руку — пока — себе на талию. Но его пальцы немедленно скользнули ниже, к месту поинтимнее — в ложбинку у бедра. Вот паршивец, подумала она, не упускает своего даже во сне. Чем скорее она уберется отсюда, тем лучше.

Она сделала следующее движение, на этот раз чтобы высвободить ногу, — куда более сложный маневр, чем предыдущий, учитывая близость некоего чувствительного участка мужского торса. Но, к величайшему ее смятению, эта попытка привела к нежелательному результату. Сам Люк, по-видимому, крепко спал, зато некие чувства проснулись в ней.

Она полежала тихо. Успокойся, приказала она себе. Смотри на него как на мебель. Предмет мебели. Тяжелый предмет. Который вот-вот оживет. Она закусила губу, чтобы не дать себе… что не дать? Прыснуть, взвизгнуть, застонать, взмолиться?..

Перемещаясь с мучительной осторожностью, она добилась успеха. И, поблагодарив небо, что самое трудное уже позади, откатилась от Люка. Он не шевельнулся. Ура! Она почти свободна. Еще секунда, и… И тут все вернулось в прежнее положение. Руки и ноги, которые она только что так удачно уложила, оплели ее снова.

— Куда собралась? — осведомился Люк сквозь сон.

— В туалет, — ответила она в надежде, что это прозаическое место не вызовет возражений и он даст ей уйти.

Но не тут-то было.

— Так приспичило?

— Давно уже.

— Понимаю, ты так уютно распласталась на мне, что не было сил оторваться?

— Это получилось случайно.

— Очень приятная случайность. — Он пощекотал ей затылок. — Хорошо лежим. Давно так хорошо не было. Твое тело это знает. И мое.

— Кроме тела у нас есть еще мозги, — отрезала она. — Чтобы не давать волю телу. Неплохая, между прочим, штука.

— Вот как?

— Да, так. — И прежде чем он успел задержать ее, соскочила с кровати, обернувшись одеялом. — Ты давно проснулся?

— Ммм… давно.

Хиллари в слепой ярости схватила подушку и швырнула в него:

— Ах ты, гнусный, грязный, подлый…

— …муж, — вставил он, поскольку ей явно не хватало слов.

— Только номинально, — напомнила она ледяным тоном, кутаясь в одеяло.

— Ну да, бумага все стерпит.

— Что это значит?

— А то значит, что и ежу ясно, почему ты вписала идиотский параграф в наш контракт.

— Почему?

— Известно почему. Потому что боишься.

— Тебя? — с насмешкой спросила она.

— Себя. Боишься того притяжения, которое есть между нами, — боишься его силы. Вот и прячешься за бумажонку.

— Неправда. Я не прячусь. — «Прятаться» и «использовать для защиты» — вещи разные (или почти разные), добавила про себя Хиллари.

— И ведешь нечестную игру: соблазняешь беззащитного мужчину, да еще спящего.

— Я не соблазняла тебя. К тому же сам ведь сказал, что и не спал вовсе.

— Извиняюсь, на секунду я все-таки выключился.

Хиллари не удостоила последнюю реплику ответом и поспешно ретировалась в ванную. А когда через некоторое время вышла оттуда при полном параде, Люк все еще был в постели.

Он лежал, опершись на локоть, и одобрительно взирал на нее. Так одобрительно, что Хиллари стала инстинктивно себя оглядывать — уж не раскрылась ли у нее на груди блузка. Эту блузку она только вчера купила в Гатлинбурге, не думая, что она так сразу ей понадобится. Под стать блузке была простенькая, в деревенском стиле, ситцевая юбка, с полоской кружева, выглядывавшего из-под подола. Подождав, когда успокоится урчавший от голода живот, Хиллари подбоченилась и бросила на Люка недовольный взгляд.

— Ты когда-нибудь оденешься?

— А что? Желаешь понаблюдать? — лениво процедил он.

— Говори, да не заговаривайся. Или все еще видишь сны?

— Вижу. Тебя вижу. В снах ты такая лапочка… Такие штуки проделываешь…

— Не хочу ничего об этом слышать, — отрезала она. — Тебе это доставляет удовольствие, да?

— Куда меньше, чем хотелось бы, — сухо заметил он.

— Пора возвращаться в Ноксвилл. По-моему, у нас у обоих куча дел. — И в числе прочих объяснение с отцом по поводу ее замужества. — Куча дел.

— Как прикажешь, дорогая женушка. Люк встал с постели и потянулся — большой сытый кот. Но Хиллари и глазом не моргнула. Это зрелище не произвело на нее никакого впечатления. Вот так. Да, у него великолепное тело. И каждый мускул играет… У нее вдруг пересохло в горле, задрожали пальцы. Но она выдержит. И не поддастся. Как бы он ни искушал ее.

Возвращаться в Ноксвилл Люк решил живописным маршрутом. И, конечно, по своему обыкновению, не стал обсуждать это решение с Хиллари. Просто объявил, поставив, так сказать, перед фактом, — в любимой своей манере, как она хмуро отметила.

Правда, трудно сердиться, когда окружающий пейзаж ласкает душу. Хиллари ни разу не ездила этой дорогой — через Уэрзскую долину, — а как оказалось, слегка холмистый ландшафт способен умиротворять ее взвинченные нервы.

Весна была в самом разгаре. В придорожных лесах цвело множество дикорастущих кизиловых деревьев, прорезавших белоснежными вспышками зелень молодой листвы, а набухшие красные почки на ветках вносили дополнительный цветовой мазок. Миновав несколько небольших водопадов, путешественники докатили до Таунсенда, расположенного, как сообщал придорожный щит, на «тихих склонах Смоки-Маунтинз». Рядом с этим щитом высился другой — рекламный, приглашающий на выставку-продажу художественных изделий.

Если бы Хиллари ехала одна, она непременно сделала бы остановку. Ей нравилось посещать такие выставки. А Люк терпеть их не мог. Поэтому она очень удивилась, когда он свернул с шоссе и повел машину туда, куда указывала стрелка, — к зданию начальной школы, притулившейся на склоне холма.

Заметив, в какое изумление он поверг свою спутницу, Люк сконфуженно пробормотал:

— Я же знаю, как ты любишь такие базарчики. Невелика беда, если мы поглядим, что там есть.

Хиллари выскочила из машины даже прежде, чем Люк выключил мотор. Школьный гимнастический зал был превращен в художественную выставку со стендами и яркими лампами. Хиллари чувствовала себя на Седьмом небе: она рассматривала подряд все, что предлагалось на обозрение. И тут же купила небольшую, хорошо окантованную фотографию, на которой был снят яблочный сад в цвету, а перейдя к следующему стенду, приобрела акварель — букет цветов — в очень красивой рамке.

Люк не говорил ни слова против, хотя она не один раз обошла зал, все время возвращаясь к явно понравившейся ей картине. Это был морской пейзаж — побережье с полоской водорослей на переднем плане и океаном на заднем. Люк мало что понимал в живописи, но даже он видел, как превосходно художник передал ощущение пространства. А еще он видел по выражению глаз Хиллари, как ей хочется иметь эту картину.

— Что, и эту купишь? — спросил он.

— С удовольствием бы. Но я уже и так сильно растрясла карман. — Обе картины, на которые она потратилась, стоили умеренно, почти вполовину дешевле того, что за них взяли бы в Чикаго. Но, учитывая некоторую неопределенность ее положения в ближайшем будущем, увлекаться покупкой произведений искусства было неразумно. В настоящий момент у нее даже нет собственной крыши над головой, не говоря уже о стенах, на которые можно их повесить. — А хороша ведь, правда?

Ответ Люка прозвучал с одобрительной сдержанностью:

— Ничего, нормально.

— Нормально? Да ты посмотри, как замечательно легли мазки там, где водоросли. Потрясающе! Просто чувствуешь, как они колышутся на ветру. А краски какие необычные!

— Наверно. Ты в этом вроде разбираешься, — пожал Люк плечами.

Ему, видно, уже надоело, подумала Хиллари. Он и так превзошел сам себя, сделав туг остановку: ведь все это совсем не по его части.

— Поехали, если хочешь, — предложила она. Усадив ее в пикап, Люк пробормотал что-то в том смысле, что он сейчас вернется. Несколько минут спустя он возвратился, держа под мышкой большой пакет, который явно был не чем иным, как тщательно завернутой картиной. Ну и ну! Неужели он…

— Ты кое-что забыла, — сказал Люк, открывая дверцу в багажную половину пикапа и ставя там картину, ее картину

Вспомнив свои восторги, Хиллари почувствовала себя неловко. Оставалось надеяться, что он не думает, будто она его провоцировала.

— Зря ты это, — неуверенно пролепетала она, все еще под впечатлением его поступка.

— Ничего не зря. Считай это моим свадебным подарком.

— Право, не знаю, что и сказать, — бормотала она, пока он усаживался рядом в кабине.

— Попробуй сказать: «Спасибо, Люк», — откликнулся он.

— Спасибо, Люк.

— А еще можешь попробовать меня поцеловать, — добавил он.

— Ну что ж… — Она повернулась к нему и запечатлела на его щеке целомудренный поцелуй.

— Нет, я имел в виду — по-настоящему поцеловать.

— Я знаю, что ты имел в виду. И если только с этой целью купил мне картину…

— Снова оседлала своего конька? — прервал он ее. — Слезь. Я никогда не стану покупать твое расположение.

— Вот и хорошо.

— Зачем платить за то, что мне положено бесплатно, верно? — добавил он, самодовольно ухмыляясь, и схватил ее за руку, прежде чем она успела ее отнять. — Всегда было удовольствием разыгрывать тебя. И целовать тоже. — Он приложился губами к ее щеке, игриво имитируя давешний ее демонстративный жест. — И гладить — одно удовольствие. — Он провел кончиком пальца по тому месту, которое только что поцеловал. — Помнишь, как мы играли в «Мои веснушки, твои веснушки»?

Еще бы не помнить. Он всегда начинал эту дьявольски обольстительную игру с того, что подбирался к двум родинкам у нее под левым коленом. Ее бросило в жар при воспоминании, куда его пальцы оттуда обычно поднимались.

— Так веснушки были только у меня, — медленно, как сквозь сон, проговорила она. — У тебя их не было.

Он всегда уверял ее, что она просто плохо ищет.

— Тогда тебя, кажется, это не слишком волновало, — вполголоса откликнулся он.

— Времена, меняются, — сказала она, стряхивая с себя завораживающий зов прошлого.

— И бывает, в лучшую сторону. — Он прижал пальцем две веснушки на кончике ее носа. — Подумай об этом.

Весь остаток пути домой Хиллари только об этом и думала. Она не знала, как ей быть с Люком. Он вел себя так, что адски трудно было сохранять дистанцию, и делал это с умыслом. Она достаточно его изучила, чтобы знать, насколько Люк любит борьбу. Раньше она в его глазах ничего собой не представляла. Была ничто. Теперь стала нечто. Не сознательно, разумеется. А потому, что за нее надо было бороться.

Проблема возникнет тогда, когда борьба закончится победой. Что ее ждет? Да то же, что и раньше. Люк будет жить, как жил, и заниматься своими делами — к черту, незачем ей об этом и думать! — а ее жизнь перевернет вверх дном.

Уже перевернул, всего лишь за неделю. Если бы десять дней назад кто-то сказал ей, что она будет женой Люка и станет носить на пальце надетое им обручальное кольцо, она обозвала бы такого предсказателя сумасшедшим. Но вот пожалуйста… Она нервно покрутила на пальце золотой ободок, который Люк надел на него вчера.

— Конечно, теперь уже поздно об этом спрашивать, но почему мы не могли обойтись помолвкой? Объясни еще раз, почему, чтобы покончить с их идиотской враждой, нам непременно надо было пожениться?

— Потому, что помолвка связывает недостаточно крепко, — ответил Люк, добавляя про себя, что к приезду Энгуса Робертсона ему следовало быть женатым. Не женихом, который только собирается остепениться и обрести постоянную подругу жизни. Женатым. Хиллари он, естественно, такой довод привести не мог. К тому же был и другой довод. Инстинкт подсказывал ему, что нужно привязать ее к себе всеми возможными узами, и как можно скорее. Эмоции Люк не уважал, а вот инстинкту следовал. Он поступил правильно. Никаких сомнений. — Нет, нам по всем статьям необходимо было пожениться. Помолвку наши старики непременно попытались бы порвать.

— А почему ты считаешь, что они не попытаются порвать наш брак? — осведомилась Хиллари.

— Так далеко они не пойдут, — уверил ее Люк.

— Ручаешься, да?

— Опять дергаешься? — попрекнул ее Люк.

— Дергаюсь. Я все время думаю, как лучше сообщить отцу, что мы поженились.

— Только, ради Бога, не вздумай сообщить ему, что мы поженились, чтобы покончить с враждой.

— И не собиралась, — возмутилась она.

— Доверь это дело мне.

— Пожалуйста. И ты скажешь ему, что вот, мол, снял обузу с его плеч, да? — язвительно поинтересовалась Хиллари. — Твое заявление, не сомневаюсь, прозвучит замечательно.

— Может, не надо считать меня идиотом? Я придумаю, что сказать. К тому времени, когда доедем. Что-нибудь такое-разэтакое — сверхумное и искреннее, что сразу его убедит.

Жаль, что Люк не смог сказать ничего сверхумного и искреннего, что убедило бы меня, подумала Хиллари.

К дому Гранта они подъехали к концу дня. Улицы были забиты машинами. В этом районе особенно, потому что из-за ежегодного Праздника кизилового дерева шоферов направляли по особому, специально украшенному маршруту.

В прошедшие годы Хиллари приезжала домой летом и на праздник не попадала. Она много о нем слышала, в том числе и о розовых полосах на тротуарах, указывающих гостям путь от квартала к кварталу по «кизиловой тропе». Она знала, что перед праздником отец обыкновенно часами не вылезал из сада, проводя там все вечера и уик-энды, — готовил сад к этим шестнадцати апрельским дням. Он рассказывал ей, как он и все соседи устанавливали в садах прожекторы, освещавшие деревья по ночам.

Сейчас Хиллари воочию видела, как их квартал и соседние — самые престижные в городе, поблизости от университетского кемпинга и форта Лаудаун-Лейк, — украшались к празднеству. Тщательно ухоженные кизиловые деревья легкими шатрами из бело-розовых цветов нависали над идеально подстриженными газонами. Азалии, нарциссы и тюльпаны добавляли разноцветья к красочному наряду.

Хиллари была приятно удивлена. Когда две недели назад она уезжала из Чикаго, деревья еще стояли голые, почти ничем не обнаруживая приближение весны. А в Ноксвилле у нее буквально не было ни минуты свободной, чтобы полюбоваться всей этой красотой. Ее мысли были заняты совсем другим — новой работой, враждой, в которой погряз отец, а потом и приказом Люка выйти за него замуж.

Ее мысли и сейчас были всем этим заняты. Но как раз в данный момент она от них отключилась, просто шла и наслаждалась ароматом цветов.

Только когда они с Люком уже шагали по выложенной кирпичом садовой дорожке, Хиллари вспомнили, какого рода прием им будет сейчас оказан в доме, и решила, что надо предупредить Люка.

Открывая входную дверь и вступая вместе с ним в просторный — высотой в два этажа — старинный холл, она сказала:

— Как ты отнесешься к тому, что сейчас тебя осыпят поцелуями?

— Кто? Ты? ~ — довольно расплылся Люк.

— Нет, не я.

— Неужели твой папочка? — Такая возможность как будто сильно встревожила Люка. — Столь теплого приема я, признаться, не ожидаю.

— Нет, не отец. Киллер.

Не успела Хиллари произнести это слово, как огромный доберман-пинчер набросился на Люка.

На мгновение Люку показалось, что сама смерть возникла у него перед глазами.

И тут же ему пришлось закрыть глаза. Все его лицо молниеносно обслюнявил мокрый собачий язык.

— Сидеть! Ах ты, дитя неразумное, — ласково попеняла Хиллари громадной псине. — У Киллера нежная душа, не смотри, что на вид он такой свирепый, — объясняла она ошеломленному Люку. — Я приобрела его два года назад. Прежние хозяева решили от бедняги избавиться, потому что свирепого сторожа из него не получилось, а им не хотелось тратиться на обучение.

— Он и сейчас не обучен, — заметил Люк.

— Верно. Но мы любим его таким, какой он есть. Правда, Киллер?

Люк готов был поклясться, что собака улыбнулась в ответ.

— Но такую кличку дали ему не мы, — сказала Хиллари.

— Да уж! Не знаю, у кого язык повернется обзывать невинное шестидесятифунтовое «дитя» Киллером!

— У меня, например! — раздался резкий голос. На пороге кабинета стоял отец Хиллари. — Что, черт возьми, вы здесь делаете, Маккалистер?

И не успел Люк опомниться, как с его губ сами собой сорвались слова:

— Мы с Хиллари обвенчались.