Юля прождала Полынцева до шести вечера и, поняв, что он не собирается делиться с ней информацией, отправилась в санаторий МВД.
Дверь номера никто не открыл. Вероятно, гуляли мальчики. Ну, положим, один из них имел полное право, а вот второй… Интересно, где его сейчас черти носят? Воображение сразу нарисовало радужную картинку: частный дом, вино, постель, белокурая официантка (та, что со вставными зубами). Нет, все–таки, мужчинам легче жить — вон, сколько девчонок вокруг, к любой подъезжай, отказа не будет. А тут, попробуй, найди нормального, чтоб не маньяк, не дурак, не урод. А если и встретишь, то не подойдешь ведь первой знакомиться, девушка, все- таки.
Она вышла из санатория и побрела в парк. Красиво у них здесь, романтично, тихо. Погулять бы с кем, о нежности поворковать. Странно получается, когда есть настроение — нет объекта, и наоборот. В себе самой бы разобраться для начала.
Полынцев, подходя к санаторию, заметил Юлю издалека. Не суетясь, плавно изменил направление движения, свернув в густую аллею, резво припустил в обратную сторону. Встречаться с девушкой сейчас не хотелось. Нужно было разгрести накопившиеся за последние часы мысли.
История с транспортной милицией не прошла для него бесследно. Та проницательность, с которой дежурный разобрался в ситуации, вызвала в душе легкое чувство зависти. Как лихо он расставил всех по своим местам. И удостоверение, говорит, смотреть не буду: кокарда, отпускное, санаторий — просто в лет срезал. Вот это, называется, опыт, интуиция. С другой стороны, а что здесь такого — не вора же он в кабинете вычислил. Узнать навскидку милиционера или военного — не особо трудная задача: прическа, выправка, взгляд, извините, приличный. Он, Андрей, между прочим, тоже в людях неплохо разбирался. Вахтанга, например, сразу отмел из числа подозреваемых. Могилу, опять же, с первой попытки просчитал. Не он же был у Яны, и это, в конце концов, оказалось верным. Вторая поправка вышла ошибочной из–за отсутствия информации. Но, все равно, транспортный дежурный молодец, только взглянул — и готово. Вот бы на Юлю такими глазами посмотреть, узнать, что там у нее на душе творится. А кто, спрашивается, мешает? Надо попробовать.
Итак. Любви у нее нет, это точно. Глаза неглубокие, ладошки холодные, целуется без вдохновения. А что есть? Легкая симпатия, интерес к тайнам, недюжинный напор… Одну минуту. Если принять во внимание, что Яну никто не пытался изнасиловать, то в число подозреваемых автоматически попадают женщины. Тогда повышенный интерес Юли к этому делу объясняется, отнюдь, не журналистским пристрастием. И тут один за другим возникают закономерные вопросы.
Например.
Почему она с такой настойчивостью (в койку готова была запрыгнуть) уговаривала его взяться за раскрытие этих преступлений? Почему с нескрываемым любопытством расспрашивала о том, что ему стало известно от Погремушкина? Зачем бравировала милицейским жаргоном и строила из себя сыщика–стажера?
Ответ: чтоб быть в курсе событий и, в случае необходимости, увести следствие в ложном направлении. Потому и старалась командовать поиском, направляя его то в один, то в другой пустой угол.
Дальше.
Почему после убийства Яны она так испугалась? Почему считала, что может оказаться следующей жертвой?
Ответ: потому что сама ее убила и опасалась мести сообщников. Поэтому ее и похитили первой.
И еще.
Почему она после разрыва отношений побежала за ним тогда у парикмахерской, но не тронулась с места вчера, в беседке?
Ответ: в первый раз хотела с его помощью подставить под раздачу кого–то из мужчин, желая отвести от себя подозрения. А во второй такой необходимости уже не было. Со всеми разобралась и на том успокоилась. Партнер ей больше был не нужен. Не оправдал он ее надежд. Плохо колол псевдобандитов. Это ж надо — целую провокацию для Могилы придумала. Рассчитывала, наверное, по косвенным уликам человека в трюм загнать. Пока разберутся, пока все выяснят, там, глядишь, и отпуск кончился — прощай, курорт.
Все это глупые домыслы или пуговки с одной рубашки? Кстати, непреднамеренный способ убийства тоже более характерен для женщины. Был бы там настоящий вояка, стал бы он толкаться с бабой? Провел бы прием, выбил нож, да свернул ей голову, как курице — вся работа, ни шума, ни крови. А здесь, точно, девка была. Увидела лезвие, сама перепугалась, отпихнулась, по–бабски, и, на свое счастье, удачно. Иначе, валяться бы ей вместо эстонки с дыркой в красивом животике. Вроде бы, все складно получается. Только мотив непонятен. Но это несложно выяснить. Припереть к стенке, навзрыд признается. Зачем, спрашивается, вообще нужно было такие интриги разводить: Вахтанг — насильник, Могила — маньяк. Рассказала бы всю правду, давно б дело прекратили. Необходимая оборона неподсудна. А за убийство террористки, правильно сказал Елисей, медаль давать надо.
Андрей подошел к санаторию с тыла, осмотревшись по сторонам, незаметно прошмыгнул в фойе. Встречаться с Юлей, все–таки, не хотелось. Не желал он слушать ни ее признаний, ни оправданий, ничего вообще. Пусть остается все на уровне догадок.
За дверью его номера слышалось громкое и, судя по тембру голоса, не совсем трезвое мычание.
Наша служба и опасна, и трудна,
И, на первый взгляд, как будто, не видна.
На второй, конечно, тоже не видна,
И на третий тоже…
Задушевно напевал разбиравший постель Сергей пародию на милицейскую песню.
- Ты ж не пьешь? — изумился Полынцев, входя в комнату.
- А, — махнул рукой Попов. — Нынче можно. Товарища с местными мужиками поминали, погиб при исполнении.
- У тебя здесь есть знакомые?
- Полно.
- Как погиб?
- На концерте террористов брал.
Удивившись, Андрей хотел было признаться, что тоже в операции участвовал, но, подумав, решил повременить с откровениями.
- Расскажи подробнее, как все произошло?
Попов свернул трубочкой губы и многозначительно приложил к ним палец.
- Только, между нами, это служебная тайна — певца собирались грохнуть прямо на сцене.
- Откуда знаешь?
- Мужики рассказали. А снайпершей у них прибалтийская сучка была. Читал про них в книжке?
- Конечно.
- Вот такую падаль наши приговорили.
- Приговорили?
- Ну да, с одного удара приложили суку. Красавцы!
- Удара? А мне сказали, сама упала.
Андрей, туповато переспрашивая каждое слово, пытался вытянуть из соседа максимум информации. Но, кажется, слегка увлекся.
- Кто сказал? — не преминул уточнить Попов. Пьяный, пьяный, а милицейская жилка сработала.
- Знакомый из этого пансионата, — выкрутился Полынцев. — Случайно встретились.
- Ему–то откуда знать, — пренебрежительно хмыкнул Сергей. — В грудину ей врезали. Да так, что влетела в койку, как мяч в ворота. От души врезали. Красавцы! Из наших кто–то поквитался - молодца!
- Из каких ваших?
- Из чеченцев.
- Ты был в Чечне?!
- Я–то так, с боку припеку, в Моздоке прохлаждался, а вот мужикам по–полной досталось.
Андрей от неожиданности осел на стул. Похоже, сосед устроил сегодня вечер сюрпризов. Одно сообщение, веселей другого. Кто бы мог подумать, что этот увалень бывал в горячих точках. Хотя, книжки–то читал соответствующие, можно было догадаться.
- Думаешь, кто–то из бойцов ее… того?
- Козе понятно, — кивнул Попов. — Я б за такое награждал.
- Не изнасилование? — на всякий случай проверил свою версию Полынцев. Мог, ведь, и ошибиться с выводами.
- Да какое изнасилование: на теле — ни царапины, кроме следа от удара, одежда целая, трусы на месте.
- Тебе и такие подробности известны?
- Опера между собой болтали. Повторяю, что слышал. Наши это сделали, наши, — пробурчал он, уже ткнувшись лицом в подушку. — Потому что, мужики!
- Не нашли его?
- Не–а… и не будут искать, потому что, мужики!
Андрей призадумался. А ведь Юлька хрупкая девочка, неспортивная. Смогла бы она такую жердину, как Яна, отбросить, словно мяч? Впрочем, неважно, закрыта тема, кончились вопросы. Он ополоснулся в душе и, взяв с тумбочки книгу, завалился на кровать. Вздернув подушку повыше, раскрыл заложенную накануне страничку.
'Нам предстояло эвакуировать людей из подвалов обувной фабрики, расположенной недалеко от центра Грозного. По данным разведки, там укрывались русские и чеченские беженцы. На этом направлении со дня на день планировалось масштабное наступление, и мирных жителей нужно было срочно выводить из–под удара. На рассвете мы выдвинулись на позиции.
Мелкий, как манная крупа, январский снежок, скупо посыпал грязные улицы, напоминая нам о далеком доме. Только сибирская зима — белокура и румяна, а чеченская — корява и черна. Впрочем, на чужбине и мед не сладок.
По пути, два раза попав под обстрел, и успешно отбрехавшись, без потерь, добрались до фабрики. Кирпичная двухэтажка, изгрызенная осколками, точно булка хлеба мышами, стояла в окружении таких же 'буханок' за дырявым бетонным забором. Оставив БТРы под его прикрытием, мы направились к цехам. С чеченской стороны, как обычно, постреливали, но нас это не слишком тревожило. Мы уже научились бегать пригнувшись и выбирать для переходов самые безопасные тропки.
К подвалу двухэтажки проскочили без особого напряжения, но, когда спустились в подземелье, испытали его с лихвой. В кромешной тьме, в грязи и зловонии, перепуганные и чумазые, худые и голодные, прижавшись друг к другу, словно мышата в норке, теснились на полу несчастные люди. Увидев нас, женщины зарыдали.
- Солдатики, миленькие, на кого же вы нас бросили, где же вы так долго пропадали?!
Мы начали неумело оправдываться. Но жалобы и стенания неслись со всех сторон, и нам от этого было еще хреновей, чем под пулями.
- Нас здесь убивали и насиловали! — неслось со всех сторон. — Грабили и угоняли в рабство. Где же вы были, почему так долго добирались?!
Что мы могли им сказать? Да и нужно ли было что–то говорить. Они ждали от нас не слов - помощи и реальной защиты…
Через некоторое время плачь, наконец, улегся, и мы, наслушавшись под завязку упреков, приступили к эвакуации людей. Здесь выяснилось, что идти могут далеко не все. Среди беженцев оказалось много стариков и больных. Зайцев передал по рации, чтоб в БТРах приготовили носилки. А мы принялись объяснять, тем, кто мог передвигаться самостоятельно, как вести себя действовать под огнем.
- Да все понятно, сынок, — выслушав нас, сказала седая женщина. — Вы только покажите, где ваши машины стоят, а там уж, как–нибудь, разберемся.
Сделав живой коридор от здания к забору, мы отправили к БТРам первую партию.
Духи молчали. Люди дошли до машин в полной тишине.
Следом запустили вторую группу, более крупную.
Она тоже прошла спокойно.
Чуть позже вывели третью.
Тут боевики открыли вялый огонь, но мы его быстро притушили ответным. Духи не стали ввязываться в перестрелку, похоже, берегли силы для обороны. А может, увидели, что мирных жителей выводим, решили пропустить. Не все же чеченцы отморозки, есть и нормальные. Когда загрузили всех здоровых, сняли коридор и приступили к эвакуации больных. На прикрытии оставили только двух пулеметчиков, народу и без того не хватало.
Одна группа прошла без происшествий.
Вторая тоже проскочила в тишине.
Мы решили, что нас не будут трогать и вышли все гурьбой, время поджимало, нужно было торопиться. Едва на улицу вытянулся хвост колонны, как в дальних домах, на духовской стороне, раздался негромкий щелчок. Последний боец припав на колено, выронил из рук носилки. Щелчок повторился. Упал другой, в середине строя.
- Из мелкашки лупит, сука! — крикнул Зайцев, вскидывая автомат. — Опять эта тварь беложопая вылезла!
Наши пулеметчики открыли огонь на прикрытие. Только в кого стрелять? Снайперша работала из глубины комнат и меняла позиции после каждой серии, к тому же, с флангов затрещали духовские автоматы.
Мы прибавили шаг, чтоб быстрей проскочить открытую зону. Но, вдруг, мой напарник споткнулся и затормозил.
- Задело? — спросил я, испугавшись.
- Кажется.
Старик, которого мы несли на носилках, закричал в сторону чеченских позиций.
- Что вы делаете, изверги!? В кого стреляете, фашисты!?
Эта ситуация была хуже той, что на площади. Как быть? Оставлять беженца и вытаскивать друга? А дед скажет: 'трусы русские солдаты, больных под огнем бросают'. Я заорал от растерянности.
- Прикуси губу и беги! Хоть на одной ноге, но беги! Нельзя останавливаться! Всех перебьют!
И мы побежали…
Я подталкивал его сзади носилками, стараясь попадать в такт с раненой ногой. Дед кричал: 'Бросайте меня сынки, уходите сами'. А мы молча скакали, как трехногая лошадь, моля Бога лишь об одном — не упасть. Потом друг рассказывал, что закусил губу так, что клыки сомкнулись через мясо. Хромая и спотыкаясь, он вывел нас из–под обстрела. Не знаю, смог бы я с дырой в бедре удержать в руках носилки, но он смог. Мы выскочили за забор'.
Андрей закрыл книгу. Сколько же эти 'Белые колготки' крови из наших ребят выпили. И, ведь, как подло воевали, сволочи, какие ситуации выбирали. Неужели, молоденькая Юлька смогла уложить коварную эстонку? Но, главное — какой был мотив?