В кабинете Мошкина, кроме самого хозяина, находились: стол, шкаф, черный сейф, Полынцев и задержанный. Последний сидел на стуле, положив ногу на ногу, обняв колено закованными в браслеты руками.

— Просто захотел отдохнуть, — пояснял он цель своего отъезда. У нас прохладно, там жарко — почему бы не погреться.

Мошкин, вытянув под столом длинные ноги (от чего сидевший напротив Полынцев вынужденно поджал свои), выпускал изо рта колечки табачного дыма, метко пронзая их острыми вопросами.

— А почему побежал?

— Чтоб сюда не попасть.

— Почему был уверен, что попадешь?

— Потому что ученый. Уголовный кодекс постатейно штудировал.

— Практически?

— Да уж, не по бумажкам — натурально.

— Почему твой отъезд оказался столь срочным?

— Я давно собирался на Юг. Просто по времени совпало.

— С чем?

— С вашими делами.

— Странное совпадение, не так ли?

— Ничего странного.

— А в том, что ночью перестрелка на пляже была, тоже ничего странного?

— А что тут странного — обычная разборка.

— Я не то хотел сказать. В том, что ты выстрелов не слышал — ничего странного?

— Нет, естественно. Я по ночам сплю, как убитый, хоть из пушки пали.

— Интересно, почему ты на рабочем месте спишь, когда должен территорию охранять.

— Потому что я спасатель, а сторожем только подрабатываю.

— Это не оправдание.

Полынцев не вступал в беседу, молча попивая чай из потемневшей от заварки кружки.

Договор с Мошкиным был таков: один ведет первую часть допроса, пытаясь выяснить степень откровенности задержанного, другой — вторую, используя информацию, полученную от медсестры Нины. Градус правдивости пока равнялся нулю. Впрочем, было бы странно, если бы все убийцы кололись на первых вопросах. Сначала они, как правило, запираются, проверяют, что известно следствию, а уж потом… может быть… И то — не факт.

— Значит, говоришь, эти странности тебя не смущают? — перемешивая дым со словами, выдохнул Мошкин.

— Абсолютно.

— А то, что убитый старик оказался судимым?

Глаза спасателя тревожно забегали.

— Судимый?

— Совершенно верно.

— Ну, так что, — хмыкнул атлет, пытаясь скорчить безразличную мину. — Мало ли вокруг судимых? Теперь всех ко мне в друзья надо записывать?

— Не в друзья, а в сообщники, — уточнил Мошкин. Итак, что мы имеем. Странную глухоту — это, во-первых. Странную поспешность выезда — это, во-вторых. Побег от милиционера — это, в-третьих. И, наконец, странное совпадение криминального прошлого. Всего четыре пункта. Все случайны?

— Да.

— И тебе нечего нам рассказать?

— Нет.

Затушив окурок в пепельнице, Мошкин выразительно посмотрел на Полынцева.

— Что ж, передаю вам слово, дорогой коллега.

* * *

Разогнав ворон, директор взял из рук главбуха список работников фермы.

— Так. Кого мы с тобой здесь пометили?

— Сначала шоферов и трактористов.

— Само собой, естественно, что шоферов. Значит, кто у нас первый?

— Ну, вот же галочка, — указал бухгалтер на верхнюю строчку. — Колокольников.

— Точно, Колокольников, мать его свинарка. Так… А к кому первому Петрович пошел в гости?

— К нему и пошел. Вы еще про петуха рассказывали.

— Точно. Вовку потом волшебному пенделю обучал. Есть такое дело. Кто там дальше следующий? Ага, Горбунов. А к кому Петрович пошел во второй раз?

— К нему, к Горбунову. Вам еще палкой тогда досталось.

— Не мне, а Горбунову за ружье.

— Ему от Петровича, а вам от Вовки.

Главбух напомнил этот случай с плохо скрываемым удовольствием. Жаль, что палка была маловата, да мальчонка слабоват, а иначе, получилась бы хорошая зарубина. Начальству иногда полезно получать по голове — мозги проясняются.

Директор почесал ушибленное место. Своим здоровьем, можно сказать, за информацию заплатил. Только кто этот подвиг оценит.

— Верно, — кивнул он, нахмурившись. — Точно по списку дед шел. Кто там дальше следующий?

— Колосков, потом, Хабибулин.

— У Колоскова он когда был?

— Не знаю, вы об этом не рассказывали?

— А почему?

— Вам должно быть дальновидней.

— Точно. Потому что мне об этом сказала почтальонша Тамарка. Мол, я пошла куда-то там, а Петрович — к Колоскову. Добро, есть такое дело. Кто там дальше следующий?

— Хабибулин, я уж говорил.

— Во-от. А про Хабибулина мы ничего не знаем, потому что до него он уже не дошел.

— Это когда Вовку вором назвал?

— Ну, да. Тогда же сказал, что необходимость, мол, отпала — ходить больше незачем. Значит, какой вывод?

— Колосков?

— Само собой, естественно.

— Получается, что сами дело раскрыли.

— Получается, что сами.

— Тоже кое-что можем.

— Да уж не глупей Петровича.

— Что будем делать?

— Колоскова с машины снять, зарплату не выдавать. И чуток выждем, может, старик сам все расскажет.

* * *

Полынцев отставил в сторону кружку с чаем, вытащил из кармана сигареты, чиркнул зажигалкой.

— Так говоришь, совпадения случайны?

— Абсолютно, — кивнул спасатель.

— И стрельбу ты не слышал, и деда не знал?

— Да.

— А вот теперь, слушай меня внимательно. Я сейчас расскажу факты, которых будет достаточно для того, что б загнать тебя в глубокий трюм. На какой срок — зависит от тебя. Чем дольше упираешься — тем он длинней. Понятно излагаю?

— Не надо меня лечить, начальник, я ваши пилюли пробовал.

— Слышь, ты, бык! — вспыхнул Полынцев. — Про леченье будешь малолеткам во дворе тереть, а здесь дуло залепил и в горстку съежился!

Спасатель, злобно поджав губы, стал похож на хищника, сидевшего перед дрессировщиком на цирковой тумбе.

— Может ему плохо сидится? — предположил Мошкин. — Может, захотелось постоять? На растяжке.

Полынцев глубоко затянулся, успокаиваясь.

— Итак, первый вопрос в зачет: стекло в медпункте от чего разбилось?

— От ветра.

— Ответ неправильный. Следующий вопрос: дырка на плакате откуда появилась?

Атлет опустил голову, подобрав ноги.

— Не знаю.

— Ответ неправильный. Еще одна попытка: пулю из стенки кто выковыривал?

— Раскололась, сучка, — прошипел спасатель.

— Кто из вас сучка — сами разбирайтесь, а меня интересует один вопрос. Что за война случилась на пляже?

— Не знаю я, не знаю! — нервно вскрикнул атлет. — Стекло — да. Пуля — да! Но кто был на пляже, не знаю.

Здесь было важно понять — задержанный сочиняет очередную байку или говорит правду. Если последнее, то новая версия, основательно накренившись, приготовилась громко рухнуть. Впрочем, разговор только завязался, сейчас ключевое значение приобретали нюансы, на которых преступники обычно режутся.

— Ты считаешь, что мы тебе поверим? — спросил Полынцев.

— Я клянусь, что не знаю!

— Зато я прекрасно знаю. Ты все видел и слышал, а, значит, принимал непосредственное участие в разборке.

— Не принимал. Когда выстрелы раздались, я выскочил из вагончика. Смотрю, под грибками драка: двое одного месят — нерусского. Я спрятался.

— Ты в темноте рассмотрел, что он нерусский?

— Луна была — у реки все видно. И он еще крикнул что-то по-своему.

— Ну, и чем это кончилось?

— Один ему рукояткой по башке врезал — тот вырубился.

— Какой рукояткой?

— Пистолетной, естественно.

— Это для тебя — естественно. Для нас — не очень. Значит, русские с пистолетами были?

— Один. Второй — нет… Сначала.

— В каком смысле — сначала?

— Потом тоже пушку подобрал.

— Где?

— На песке, около мужика.

— Того, что оглушили?

— Нет, у другого. Там еще двое валялось.

Вот теперь начинались те самые нюансы, из которых складывалась длинная цепочка правдивости. Нередко лживые байки задержанных противоречили не только здравому смыслу, но и всем законам физики. Например, однажды преступник рассказал, как переплывал бурную речку строго под прямым углом, совершенно забыв о мощном течении.

— Стоп. Давай-ка по порядку, — вскинул ладонь Полынцев. — Сколько всего было человек на пляже?

— 5 или 6.

— Кто где находился?

— Ну, эти трое дрались. Остальные лежали.

— Убитые?

— Вроде бы. Хотя, точно не знаю.

— Ну и дальше?

— Короче, он рукояткой хачика приложил, а потом поволок его в лодку.

— Там лодка была?

— Да, у берега стояла.

— Пустая?

— Пустая, вроде бы.

— Моторная?

— Нет, на веслах.

Полынцев сделал глубокую затяжку. Получается, что гробокопателя там не было, иначе трупы вывозили бы на «Казанке». Одна сторона дела худо-бедно прояснилась, зато другая покрылась густым мраком. Таинственный Гробокоп по-прежнему оставался в тени. А он был самой интересной главой в этой истории. Впрочем, далеко не факт, что все услышанное — правда. Насколько можно доверять сомнительным показаниям бывшего зэка? Возможно, все происходило совершенно по-другому.

— И что потом? — спросил он, выпуская струйку дыма.

Спасатель без раздумий (что было крайне важно) продолжил.

— Пока этот хачика в лодку тащил, второй подобрал пистолет и тоже поволок за ним другого.

— Из тех, которые лежали?

— Да. Загрузили, короче, этих, потом за последним вернулись. Осмотрели все, взяли его под руки и туда же, в лодку.

— Все?

— Да… А, нет: еще один вернулся потом обратно, следы на песке замел. После этого все уплыли.

— Назад не возвращались?

— Нет.

Полынцев стряхнул пепел. Ситуация выглядела правдоподобно. Придраться было не к чему. Хорошо это или плохо, судить пока рано. В том и другом случае есть свои минусы и плюсы. Казалось бы, что может быть плохого в правдивом рассказе? В принципе — ничего. За исключением рухнувшей надежды на почти состоявшееся раскрытие.

— А сам где в это время был?

— За вагончиком сидел, — потупил взгляд спасатель.

— На место не ходил?

— Нет. В чужие дела нос совать — себе дороже.

— После этого и у себя следы замел?

— Ну… да.

— Зачем?

— Чтоб так же, как те, в «Капкане» не лежать.

Полынцев интуитивно чувствовал, что спасатель говорит правду. Это было видно уже потому, что он вспоминал детали, о которых его никто не спрашивал. Настоящий преступник, как правило, опускает подробности, ссылаясь на невнимательность и забывчивость. Этот же, напротив, сумел рассмотреть даже национальность фигурантов, что в условиях поздней ночи было совсем непросто. А может быть, это всего лишь заранее продуманная легенда? Ведь рецепт ее и заключается в том, чтобы к тоннам правдивой информации подмешать ложку-другую фальшивой. Нет, версия хоть и покосилась, но все же удержалась. Как кривобокая Пизанская башня.

— Почему мы тебе должны верить? — вяло спросил Мошкин.

— А я знал, что веры не будет. Потому и следы заметал.

— Потому и сбежать пытался?

— Да. Пораскинул мозгами и решил, что это самый верный выход. Отдохнул бы недельки три, глядишь, вы бы мокрушников поймали. Тогда б спокойно вернулся. А сейчас будете цепляться к каждому слову. Понятно, с тем, кто под рукой, работать несложно — грузи да грузи, пока не утонет.

— Начнем с того, что ты сам себя загрузил. Если бы рассказал все сразу, то отношение было бы совсем другое.

— Не было б судимости, может, и рассказал бы, а так…

— Кстати, ты сказал, что они хачика только выключили — так?

— Выключить тоже можно по-разному: если хорошо врезать, то — навсегда.

— Значит, на острове может быть еще один труп.

Полынцев затушил сигарету.

— Четвертый.

* * *

Степан Колосков, широкоплечий здоровяк с мясистым носом и огромным животом, заехал в ворота зверохозяйства на вверенном ему уазике. Остановившись у дверей конторы, он с кряхтеньем выбрался из промасленной кабины, держа в руке сложенную вдвое путевку.

— Степан! — выглянула из окошка лисья физиономия секретарши Клавы — Бегом к директору — вызывает.

Бегал Колосков последний раз от старшины в армии, и то неудачно. С тех пор зарекся. Было это годков 15 тому назад, еще в прошлом столетии. Словом, вспоминать молодость ему, солидному человеку, совершенно не хотелось — не серьезно. Оправив сморщенный на поясе пиджак, он степенно зашагал в указанном направлении.

Директорский кабинет напоминал миниатюрный краеведческий музей. Стены были украшены головами лосей, медведей, диких коз, волков. На шкафах и тумбочках стояли чучела хорьков, норок и, конечно же, хонориков. Точнее, целого семейства хонориков.

Колосков без стука открыл дверь, без приглашения сел в кресло, над которым красовалась голова козла.

— Стучаться надо, — проворчал директор, убирая в стол папку с документами.

— Чего стучаться, если сами вызывали, — резонно возразил Колосков.

— Ладно, бескультурье, помалкивай. Тебе начальник замечание делает, а ты слушай.

— Я слушаю.

— Вот и слушай. Рассказать мне ничего не хочешь?

— Не-а.

— А если подумать?

— Тут, кажется, есть, кому думать, — со знанием дела ответил шофер.

— Это само собой, естественно, — польщено согласился директор. — Ну, а поговорить, так сказать, облегчиться?

— Да я только что облегчился, за обедом чей-то не то съел.

— Я не в этом смысле. Душу, говорю, облегчить не желаешь?

— А чего ее облегчать, она у меня не тяжелая.

Глядя на широкие плечи Колоскова, было крайне сложно представить, что в этом 120 килограммовом теле может находиться что-нибудь легкое. Казалось, даже пальцы-сардельки на его огромных лапищах весили по полкилограмма каждый.

— Стало быть, добровольно не желаешь, — хмуро констатировал директор.

— Не-а. А чего звали-то?

— Поговорить хотел.

— Об чем?

— Да вот о чем сейчас говорим, о том и хотел.

— Так мы ж ни о чем еще не говорили.

— В том-то и дело. А надо бы.

— Че-то не пойму я вас.

— Вот и я тебя тоже.

— От, пень-шелупень, — хлопнул себя по коленке шофер. — Вы чего, забыли, зачем звали?

— Да я-то не забыл. Это ты, видно, запамятовал.

Забывал Колосков последний раз ремень в казарме (опять же, в армии) и получил за это 3 наряда вне очереди (командир был не в духе). С тех пор забывчивость как рукой сняло. По сей день всякую мелочь помнил: например — программу телепередач на прошлый четверг… и на среду, и на вторник.

— Про что хотели поговорить-то? — спросил он, отбросив ненужные мысли.

— Про то самое.

— Опять не пойму я вас.

— Ладно, иди и подумай.

— Об чем?

— Сам должен догадаться.

С трудом выбравшись из кресла — ручки плотно держали грузное тело — Колосков вышел в коридор и по-жеребячьи заржал. Говорили ему, что директор самолично занялся следствием, но он не придал этому значения. Пускай ищет, жалко ли, главное, чтоб на работе не сказалось. А тут, как видно, дело далеко зашло. Зачем позвал — забыл, чего хотел — сам не понял. Так и в дурничку можно загреметь, там великих сыщиков много.

Секретарша Клава навострила любопытный носик.

— Ну, что там? Зачем вызывал-то?

— Обхохочешься. Сам, говорит, должен догадаться. Давно у него это? — шофер покрутил пальцем у виска.

— Давно уж, — успокоила земляка Клава.

Дверь директора неожиданно распахнулась.

— Да! И машину сегодня же передай Трофимову.

— А чего это? — промычал Колосков.

— А не твоего ума дело.

Дверь шумно захлопнулась.

Шофер, еще раз покрутив пальцем у виска, грузно зашагал к выходу.

Через минуту Клава услышала в коридоре суетливую поступь главбуха.

— У себя? — кивнул он на кабинет.

— Тама, — вздохнула девушка.

Директор сидел за столом, делая какие-то пометки на страницах ежедневника.

— А, это ты? — отложил он ручку. — Проходи, садись.

Главбух сел в кресло, над которым красовалась голова росомахи.

— Ну что, сознался? — кивнул он на двери.

— Да нет, куда там. Крученый жук, хитрющий. Я ему, понимаешь, прямые вопросы. А он мне: так, мол, и так, ничего не знаю де, никого не помню. Жучара.

— А вы?

— Ну, я ему конкретно намекнул: думай, мол, пока не поздно. А то, говорю, я тут сам подумаю.

— Это дальновидно. Ну, а он?

— Вижу, задумался, заерзал. Ничего, сейчас помучается, поймет, что мне все известно, и сам с повинной приползет.

На самом деле, в последнем утверждении директор уверен не был. Не такой Колосков мужик, чтоб с повинной приходить. Из него просто так слова лишнего не вытащишь, а что до признаний, так тем более. Однажды он наступил на гвоздь у крыльца конторы, так ведь не закричал, как все нормальные люди, а молча сел на ступеньку, снял сапог и прижег ранку пеплом. Случись завтра война, лучшего партизана, пожалуй, не найти. На допросах будет молчать, как рыба об лед. С повинной он, конечно, не приползет. На это рассчитывать нечего. Тут надо план какой-нибудь придумать. Умный ход.