Глава 15
Чарльз Райт Миллс утверждает, что в вопросе принятия ключевых решений американское правительство находится в руках трех взаимодействующих элит: властвующей, бизнес-элиты и военной элиты1 . Фердинанд Лундберг с замечательными подробностями рассказывает о том, что руководство Соединенными Штатами осуществляют самые состоятельные семьи страны2 . Джон Кеннет Гэлбрейт показывает, что в сфере экономических отношений роль доминирующей группы играет корпоративная «техноструктура»3 . Габриэль Колко задает вопрос, который приходит в голову многим: «Может ли группка очень богатых людей управлять промышленностью, а следовательно, большей частью всей экономики, до таких пределов, которые они сами определяют в соответствии с их собственным интересами?»4
«Ответ, — говорит он, — должен быть, безусловно, утвердительным». Почему? Потому что ведущие корпорации находятся в руках небольшой группы директоров, которым посчастливилось быть собственниками значительных пакетов акций своих компаний. По его оценкам, двумястами крупнейшими промышленными компаниями управляют не более 2 500 человек. «Эти люди, которым непосредственно принадлежат и экономические активы, и контроль над корпоративной структурой, являются самой важной отдельно взятой группой в составе американской экономической элиты»5 .
Хороший вопрос, но плохой ответ. Прежде всего, вряд ли 2 500 — это столь уж малое количество руководителей. Если мы очень приближенно суммируем соответствующее количество директоров 100 крупнейших непромышленных и финансовых корпораций, а также количество директоров, скажем, четырех крупнейших корпораций от каждой отрасли промышленности, не вошедших в список 200 ведущих фирм, итоговое их число возрастет минимум до 4 000. Нет ничего ни удивительного, ни особо показательного в том, что 2 500 или 4 000 человек занимают ключевые руководящие посты в экономике, так же как и в том, что 2 500 или 4 000 человек занимают ключевые руководящие должности в правительстве. Можно даже удивиться тому, что их число так велико: ведь в любой полиархии есть только один президент или премьер-министр; а число членов парламента или законодательного органа исчисляется всего лишь сотнями.
Более важная неточность в ответе Колко касается того факта, что в любой крупномасштабной системе лица, непосредственно принимающие решения или участвующие в принятии решений, неизбежно представляют лишь крошечную долю от общего числа всех участников процесса — проблема, в которую на рубеже нового столетия внесли ясность Моска, Михельс и Парето6 . Важен следующий вопрос: находится ли такая элита, которая отвечает за принятие решений и существование которой можно считать аксиомой, под контролем общественности? По этому вопросу Колко, как и Миллю, Лундбергу, Гэлбрейту и другим подобным авторам, сказать практически нечего7 .
Мы, однако, занимаемся рассмотрением именно этого вопроса на протяжении нескольких последних глав. Мы обнаружили основные нарушения в области общественного контроля. И все же мы еще не нашли ответов на все вопросы. В дополнение к уже указанным препятствиям общего характера в сфере общественного контроля существует еще угроза того, что общественный контроль и над рынком, и над правительством в любом случае носит замкнутый, цикличный характер. Людям можно внушить, что их потребности — и в том, что касается покупок, и в том, что касается голосования, — состоят не в чем ином, как именно в том, что правящая элита уже сама готова им предоставить. Волеизъявления народа, которыми должны руководствоваться представители власти, формируются самими представителями власти.
Чтобы говорить конкретно, обратимся к примеру. Одним из факторов, препятствующих осуществлению полиархии, является привилегированное положение бизнесменов. В этом привилегированном положении они, как мы видели, являются «конкурентами» полиархического правления правительства. Другим препятствием является несоразмерно большое влияние бизнесменов, которое они оказывают на политику групп, объединенных общими интересами, политику партий и политических движений, а также электоральную политику. Это позволяет бизнесменам слишком легко одерживать победы в многочисленных сражениях с полиархическими структурами. Оба этих варианта мы изучили. Но предположим теперь, что влияние, которое оказывает бизнес, в определенном отношении оставляет еще более глубокий след. Рассмотрим возможный вариант, при котором бизнесменам удается добиться такой степени индоктринации граждан, что волеизъявление этих граждан служит уже не собственным интересам последних, а интересам бизнесменов. Тогда граждане становятся союзниками бизнесменов. В этом случае привилегированное положение бизнеса признается всеми членами общества. В области электоральной политики никаких великих баталий устраивать не нужно. Цикличность, замкнутость такого рода — частная, особая альтернатива возможного развития в полиархии, которую мы еще недостаточно изучили.
И поэтому в дальнейшем мы должны исследовать убеждение как метод управления — не взаимное, равноправное убеждение в либерально-демократическом духе, а очень однобокое, порой практически директивное и одностороннее убеждение, осуществляемое лидерами бизнеса, правительства и политических партий по отношению к рядовым гражданам, которые сами при этом не могут так же легко, как руководители, воспользоваться услугами печати, радио- и телевещания. Убеждение, увидим мы, приобретает по крайней мере некоторые из качеств, свойственных методу наставнического убеждения или «воспитания». И, в частности, «каждое средство массовой информации общей направленности несет тяжелый груз бизнес-идеологии»8 .
Формирование волеизъявления граждан руководством
Бизнесмены, как мы видели, участвуют в полиархической политике непропорционально много, чтобы деформировать процесс принятия решений в полиархической системе, скоординировать его со средствами управления, которые использует привилегированный бизнес. Именно эта диспропорция, уже документально подтвержденная, является главным доказательством присутствия идеологического воздействия. В широком разнообразии форм этого непропорционально большого участия мы можем, однако, различить три модели, имеющие большое значение для понимания процесса индоктринации и вытекающих из этого процесса вариантов проявления цикличности в управлении.
Влияние на политику по второстепенным вопросам
Из всех трех моделей наименее замкнутый цикличный характер имеет участие бизнесменов в политике полиархической системы по вопросам, которые мы обозначили как второстепенные. В отличие от важных, ключевых вопросов эти вопросы в полиархической политике обсуждаются, но конкретных решений по ним не принимается. По многим из них сами бизнесмены имеют между собой разногласия и не могут прийти к единому мнению. Например, в США между малым и крупным бизнесом существует давнишний конфликт; так, Национальная ассоциация производителей держится особняком от организаций, привлекающих гигантские корпорации. Чем выше степень несогласия между бизнесменами, тем в большей степени они делают граждан мишенью конкурирующих между собой «сообщений» и «посланий», вместо того чтобы подвергать их идеологической обработке.
Легализация привилегированного положения бизнеса
Вторая форма участия характеризуется попытками бизнесменов узаконить средства управления, которые они используют за счет своего привилегированного положения, убеждая граждан в том, что эти средства управления — часть полиархической политики. При данной форме управления они не выдвигают никаких требований правительству и не призывают граждан присоединиться к ним в каких-либо своих требованиях. Они просто пытаются убедить граждан не обращать особого внимания на их привилегированное положение. В этом все бизнесмены согласны между собой.
Как видно из посланий, транслируемых бизнесменами через СМИ, они пытаются обозначить связь частного предпринимательства с политической демократией и идентифицировать выступления против первого как нападки на последнюю. Народ, демократия, свобода и частное предпринимательство — все они связаны друг с другом. Например, в формулировке целей Британской промышленной ассоциации провозглашается, что «сохранение свободы личности необходимо для благосостояния нации» и что ассоциация будет активно выступать против всех «разрушительных» сил, которые подрывают «безопасность Британии вообще и британской промышленности в частности»9 . В Соединенных Штатах бизнес направляет своих представителей для того, чтобы принять участие или возглавить те многочисленные добровольческие организации — такие, как «Объединенный фонд» или Красный крест, — о которых в некоторых теориях демократии говорится, что их существование является характерной особенностью живой демократии. Бизнесмены также поставляют в государственные школы множество учебных материалов — не для того, чтобы поддержать чью-либо политическую позицию, а чтобы внушить детям версию демократии частного предпринимательства.
Эти и другие попытки бизнесменов узаконить свою привилегированную позицию всегда выглядят благородно и возвышенно, не выдавая их озабоченности исключительно собственными интересами. Зачастую они получают широкое признание в качестве «просветителей», ведущих деятельность на ниве образования, а их послания воспринимаются как выражение общественных интересов. Значительную поддержку со своей стороны оказывают власти, направляя гражданам такие же послания, иногда полные неподдельного энтузиазма, — как, например, заявление министра внутренних дел США Томаса С. Клеппе в 1976 году: «Это год, когда должен быть поднят патриотический флаг и флаг свободного предпринимательства»10 .
Узаконивая свое привилегированное положение, бизнесмены используют в своих интересах ослабление полиархического управления по второстепенным вопросам. Решения правительства по второстепенным вопросам, которые в действительности являются откликом на привилегированные запросы бизнесменов, относительно легко преподнести широким массам так, как будто эти решения — результат полиархических процессов. От бизнесменов требуется только, чтобы они выполняли такие установленные полиархическим порядком формальные процедуры, как участие в законодательных слушаниях и других форумах групп, объединенных общими интересами, причем делать это бизнесмены могут совершенно явно, не скрываясь. Во Франции Комитет по планированию иногда представляет свои планы в Национальную ассамблею намного позже фактического начала их реализации, и парламентское обсуждение становится по большому счету символической формальностью11 .
То, насколько успешно бизнесмены смогут легализовать свое особое положение, — одновременно и тема для обсуждения, и фактор различия между странами: во Франции и Великобритании это возможно почти в такой же степени, как в США, но в меньшей степени, чем, например, в Германии и Бельгии. В нижеследующем высказывании одного из вице-президентов Sears, Roebuck & Со, явно слышится самовосхваление: «Бизнес в Америке занимает положение, дающее уникальный престиж и могущество. Все вместе бизнесмены представляют одну из руководящих групп нашего общества. Здесь нет никакого мелкопоместного дворянства, древней знати или партийной элиты, соперничество с которыми нужно было бы выдержать, и высокое общественное положение само обычно основано на средствах и статусе, заработанных в результате занятий бизнесом... Их власть над экономическими ресурсами облекает их огромной силой, в использовании которой им дана широкая свобода действий.
Их сила не связана только лишь со сферой экономических явлений. К ним обращаются по всем вопросам, включая благосостояние общества, и их совет имеет вес»12 .
Исключение проблем из сферы политики
Третья форма участия заключается в том, что бизнесмены используют свое непропорционально большое влияние для того, чтобы сформировать доминирующее мнение, которое выведет важные проблемы из сферы политики* . Они не настаивают на достижении договоренностей по важнейшим и ключевым вопросам, а добиваются политического молчания по этим вопросам. Именно здесь их участие в полиархии, пусть даже не всегда успешное, оказывается ближе всего к индоктринации. Это дезактивирует общественный контроль, в значительной мере зацикливая его, пуская по замкнутому кругу.
В этой деятельности, как и в легитимации своего привилегированного положения, бизнес имеет тенденцию выступать единодушно. При этом никаких других голосов практически не слышно. Средний бизнес и крупные корпорации во всех полиархических системах достигают консенсуса по тем вопросам, которые мы назвали важными вопросами политико-экономической организации: по частному предпринимательству, высокой степени автономности корпораций, защите статус-кво при распределении доходов и благ, тесному сотрудничеству между бизнесом и правительством, а также ограничению требований профсоюзов, касающихся доходности предприятий, и так далее. Бизнесмены стараются посредством индоктринации, формирования общественного мнения не допускать включения этих и подобных вопросов в повестку правительства.
По важным вопросам к голосу корпоративного бизнеса присоединяются голоса многих правительственных чиновников, и этому есть несколько причин. Одна из них заключается в том, что потенциально чиновники находятся на линии огня между директивами привилегированных структур и директивами полиархических структур. Поэтому они хотят вывести из сферы политики те в высшей степени конфликтные и вызывающие наибольшие разногласия вопросы, по которым бизнесмены, скорее всего, не станут уступать свои позиции. Их задача заключается в том, чтобы обеспечивать эффективное функционирование бизнеса, поэтому они не хотят, чтобы основы основ частного предпринимательства становились публично обсуждаемыми политическими вопросами.
В Британии проблема формирования волеизъявлений для защиты этих основных принципов четко встала после принятия Второго билля о реформе 1867 года, в соответствии с которым правом голоса была наделена большая доля представителей рабочего класса. В представлении одного из членов британского парламента теперь рабочий класс «имеет власть — если разберется, как ее применить, — чтобы стать хозяином положения, и все другие классы неизбежно становятся бессильны в его руках»13 . В результате в том же году, когда был принят билль, британские консерваторы создали Национальный союз консервативных и конституционалистских объединений, который приступил к интенсивной издательской деятельности, выпуская множество брошюр, адресованных широким рабочим массам14 . С тех пор эта деятельность неизменно поддерживается и развивается. Целью консерваторов в области связей с общественностью, среди прочего, является пропаганда двух идей: во-первых, у рабочих есть все основания высоко ценить основные политические и экономические институты своего общества; во-вторых, нужно доверить руководству консервативных партий и движений защиту этих институтов15 .
Целевыми объектами в сфере деятельности корпораций по формированию общественного мнения по важным проблемам являются, в частности, школы и колледжи. Например, в США ситуация такова: «Электроэнергетические компании, объединенные в Национальную ассоциацию электроэнергетики, не только оказывают крупномасштабное воздействие на конгрессменов и сенаторов, но и проводят массированную кампанию с целью обеспечить управление содержательной частью программы преподавания в средних школах страны. Учителя средних и старших классов общеобразовательных школ были засыпаны учебными материалами, якобы предназначенными для помощи в изучении таких тем, как чудеса электричества и романтика киловатта. В каждой брошюре содержалась тщательно внедряемая идея о ненужности государственной собственности на энергоресурсы и энергоснабжение. Ассоциация предпринимала очень активные, порой доходящие до крайности меры, чтобы обеспечить изъятие идеологически «грязных» в отношении данного вопроса учебных пособий из школьного обращения и их замену специально выпущенными, более подходящими материалами. Профессора и преподаватели колледжей — как известно, малообеспеченная прослойка работающих специалистов — получили дополнительные выплаты от ассоциации и, в свою очередь, нередко проводили обучение по теме «Энергоресурсы» в гораздо более благожелательном ключе, чем раньше. Публичные библиотеки, главы министерств и общественные лидеры всех мастей стали объектом пропагандистской деятельности энергетических компаний»16 .
Эффективность формирования волеизъявления масс бизнесом
То, что люди читают и слышат, оказывает на них влияние. Именно поэтому мы смогли научиться говорить, читать, писать и мыслить. И все же иногда высказываются предположения о том, что, несмотря на поток корпоративных посланий по важнейшим, ключевым вопросам, адресованных гражданам и не перебиваемых никакими другими эффективными коммуникативными посланиями соответствующей тематики, попытка подвергнуть граждан идеологическому воздействию тем не менее почему-то заканчивается неудачей.
Если этот довод верен, то объясняется это тем, что граждане каким-то образом отклоняют «послания» бизнеса, принимая в то же время остальные «сообщения». Идея интересная, но бездоказательная. Корпорации используют все возможные методы, как открытые, так и скрытые. Источник их сообщений обычно скрыт. Сообщение, как правило, доходит до граждан косвенно, опосредованно — в газетной заметке или эфирном сообщении, в журнальной статье, передовице, фильме, политическом выступлении или речи политика, наконец, в разговоре. Лишь небольшая их часть поступает напрямую из источников, имеющих непосредственное отношение к бизнесу.
Тем не менее скептик может подумать, что большинство корпоративных посланий передается через средства массовой информации, которые, по мнению скептика, относительно неэффективны в изменении волеизъявлений. Данные ряда исследований опровергают это. Например, в одном из исследований кампания, проведенная в СМИ, оценивалась как эффективная по результатам достижения в течение одной недели чистого изменения оценки с «против» на «за» у 4 процентов респондентов в их отношении к нефтяной промышленности. Эффективность президентской избирательной кампании, которая длилась пять месяцев и в течение которой противоречивое пропагандистское воздействие со стороны кандидатов от обеих партий оказывало перекрестное давление на избирателей, измерялась по результатам изменения голосов «за» и «против» при голосовании за каждую из партий у 5 процентов избирателей, участвовавших в исследовании17 . Если эти данные верны, кумулятивный эффект пропагандистского воздействия может быть действительно велик, если только он не подвергается частому воздействию контрпропаганды и длится не пять месяцев, а в течение всей жизни гражданина. В исследовательской литературе по средствам массовой информации нет никаких данных, дающих основание ставить под сомнение эффективность СМИ.
Более того, деятельность корпораций по формированию волеизъявлений граждан по важнейшим вопросам обычно направлена на подкрепление, а не на изменение волеизъявлений, так как основывается на воспевании статус-кво. А в этом отношении кампании, проводимые с использованием СМИ, еще более действенны18 . Иногда отмечается, что высокая эффективность рекламы продукции и услуг в обеспечении желаемого отклика может объясняться тем, что средства для выполнения того, к чему призывает «послание», находятся непосредственно в руках респондента или являются легко достижимыми для него (нужно просто выйти из дома, чтобы сделать покупку). Политическое убеждение, применяемое корпорациями по особо важным, ключевым вопросам, направлено на получение еще более легких откликов. Обычно цель — заставить гражданина вообще ничего не делать* .
Более того, обычно цель такого убеждения — всего лишь заставить гражданина продолжать верить в то, во что его все время, начиная с самого детства, учили верить. Раннее, подсознательное, основанное на методах убеждения приучение (проявления этого мы увидим в одной из последующих глав, посвященной социальному классу) к вере в фундаментальные политико-экономические институты своего общества обязательно присутствует в любом обществе. Граждане начинают принимать эти институты как должное. Многие люди вырастают с отношением к ним не как к общественным институтам, значимость которых еще требуется доказать, а как к стандартам, относительно которых можно проверять правильность разрабатываемой новой политики и новых институтов. Когда это происходит — а это вполне обычное явление, — попытки критического осмысления социальных процессов блокируются. В некоторых обществах в поддержку частной собственности, частного предпринимательства и автономности корпораций выступают протестантская этика, а также педагогические методики, делающие акцент на развитии независимости и неприкосновенности личности с детства. Состязательность, свойственную спорту, зачастую переносят на реалии рыночной экономики и наоборот, так что некоторые люди воспринимают ограничение независимости корпораций как нечто вроде произвольно назначаемой игроку «желтой карточки». В своих попытках повлиять на волеизъявление граждан бизнесменам зачастую не приходится делать практически ничего, кроме пробуждения глубоко заложенных в сознании людей чувств и эмоциональных установок.
Влияние СМИ также недооценивали на том основании, что основным фактором, формирующим политическое волеизъявление у подавляющего большинства населения является личное воздействие, а не пресса, радио и телевидение. Действительно, подавляющее большинство не уделяет особо пристального внимания политическим выступлениям в печати и в эфире. Но, как мы также видели, на этих людей оказывают влияние их личные контакты и отношения с другими людьми, которые, в свою очередь, читают и слушают выступления в СМИ. И те, кто оказывает влияние, в свою очередь находятся под влиянием — как через СМИ, так и через непосредственные личные контакты — тех, кто читает и слушает еще более внимательно19 . Как сказал Элмо Ропер (возможно, с большей терминологической пышностью, чем требовалось), существуют великие мыслители, великие ученики, великие распространители информации, менее великие распространители, сочувствующие и участвующие, а также политически инертные граждане20 . Воздействие СМИ на личное влияние в процессе коммуникации является, таким образом, частью взаимообмена в процессе формирования общественного мнения.
Ограничение волеизъявлений
Если обращение, переданное бизнесом, доходит до положенного адресата в результате непропорционально большого участия бизнесменов в избирательной политике, мы должны ожидать какого-то узкоограниченного набора волеизъявлений, которые не подвергают особым сомнениям деловое предпринимательство, корпорацию, частную собственность и другие основы. Именно так. Хотя в европейских полиархических системах волеизъявления не до такой степени ограничены, как в США, все-таки ограничены они повсюду. Общественное мнение придерживается самых распространенных тенденций, и лишь немногие люди поддерживают нонконформистские мнения в политике. Конформизм — хорошо известное в политике явление.
Поколения политических лидеров и наблюдателей выражали одобрение тому, что они воспринимали как достижение, возможно, не понимая до конца, что именно они одобряют. После первого опыта сосуществования с социалистической партией у власти в Британии — опыта, который должен был бы преобразовать всю британскую систему, — лорд Бэлфор мог с чувством удовлетворения сказать: «Наши сменяющие друг друга кабинеты, хоть и принадлежат к различным партиям, никогда не различались в своем отношении к основам общества. И очевидно, что наша политическая машина в целом имеет настолько единодушные представления о народе, что они совершенно спокойно могут позволить себе пререкаться друг с другом»21 .
Выведение вопроса о централизованном планировании из сферы политики было уже отмечено нами в предыдущей главе. В одной из последующих глав мы подтвердим, что, несмотря на всеобщее избирательное право, распределение доходов в полиархических системах не претерпело значительных изменений, хотя в некоторых оно и изменилось относительно больше, чем в других. В немногих из полиархических систем ведутся серьезные обсуждения — даже среди политически активной массы населения — тех важнейших изменений, которые произошли в распределении богатства и доходов22 . В целом граждане невероятно не сведущи в этом вопросе. Являясь свидетелями достаточных объективных доказательств существующего неравенства возможностей, люди, которых тщательно опросил Роберт Э. Лэйн, демонстрируют уверенность в том, что все обладают приблизительно равными возможностями. Они, как слепые, не видят реальных факторов, объясняющих различия в доходах. В исследовании отмечается «низкое количество ссылок на силу внешних обстоятельств, лишь изредка упоминаются болезни, смерть кормильца, физическая дряхлость, вывод завода за черту города и так далее»23 .
В Великобритании в одном из недавно опубликованных обзоров отобранной группе избирателей был предложен гипотетический выбор вариантов политики регулирования доходов. Сделали ли они выбор в пользу увеличения выплат за наличие специальных профессиональных навыков? Или предпочли гарантировать разумный уровень оплаты труда самым низкооплачиваемым рабочим? Или выбрали вариант более равномерного распределения доходов? Только 10 процентов сделали выбор в пользу более равномерного распределения24 . Два недавно проведенных исследования мнений и отношений британского рабочего класса единодушно обнаруживают как узкий диапазон мнений, так и широкое распространение почтительного отношения рабочего класса к вышестоящим классам25 — и это в обществе, в котором в XIX веке многие лидеры выражали опасения, что всеобщее избирательное право приведет к требованиям более равного разделения доходов и богатств — настолько, по их мнению, очевидно выгодной является такая политика для масс избирателей* . То, что широкие массы избирателей голосуют во многом так же, как их элита, является одним из самых невероятных общественных феноменов в мире.
Наводит на размышления другое свидетельство. В своей работе по преступности среди «белых воротничков» в Соединенных Штатах Э. Сазерленд смог показать во всем разнообразии деталей, что совершенные должностными лицами корпораций преступления, юридически не отличаясь по важным пунктам от обычных гражданских преступлений, все же, по мнению судов, законодателей и рядовых граждан, относятся к другой категории, для которой применяются нестрогие наказания, смягчающие обстоятельства легко представлять в суде, и методы обвинения совершенно другие26 . Это само по себе подтверждает положение корпораций в обществе. Но то, что несоответствию между двумя видами преступлений уделяется так мало внимания, что исследование Сазерленда не стимулировало всестороннего исследования поднятых им проблем, и то, что граждане не озабочены по-настоящему сокращением указанного несоответствия, даже если периодически оно вызывает откровенные приступы раздражения, — все это, опять же, свидетельствует о систематическом ограничении волеизъявлений до такой степени, что определенные вопросы остаются без движения.
Дополнительная часть доказательства — длительная стабильность волеизъявления по фундаментальным основам политико-экономической организации общества в сравнении с заметной нестабильностью в последнее время общественного мнения по таким когда-то глубоко укоренившимся убеждениям людей, как поведение полов, брак, стиль одежды и общепринятые нормы вежливости в речевом общении. Показано, что в некоторых обстоятельствах люди могут ломать, даже резко, старые шаблоны мышления. Все-таки ни война, ни вооруженное противостояние между странами и народами, ни инфляция, ни безработица, ни угроза ядерного уничтожения не стали причиной появления более широкого диапазона волеизъявлений по важным проблемам политической и экономической организации общества* .
Все же волеизъявление ни в коем случае не является полностью ограниченным. В системах, включающих четыре-пять политических партий, одна часто является коммунистической, как во Франции и Италии; еще одна может быть ультраправой или ультралевой. С другой стороны, в большинстве случаев линия активного политического противостояния между конкурирующими политическими партиями даже в такой ситуации по-прежнему будет проходить в пределах узкого диапазона вторичных проблем политики. Сама коммунистическая партия на практике зачастую будет поддерживать не какую-либо выдающуюся альтернативу решения важнейшей проблемы, а ту или иную политику в пределах узкого спектра второстепенных возможностей. Часто коммунистическим партиям приходится платить эту цену за допуск в мир парламентарной политики.
Ограничение волеизъявления инакомыслящих
Даже волеизъявление оппозиционеров или реформистов по важнейшим проблемам общества демонстрирует характерное ограничение. Роберт Хейлбронер указывал: «Все стремятся приспособить свои предложения о переменах в обществе к пределам адаптируемости господствующего строя в бизнесе»27 . Среди многих примеров, которые можно было бы здесь привести, остановимся на примере профсоюза угольщиков в США, который в течение многих десятилетий не делал ничего, чтобы настоять на соблюдении законодательства о безопасности труда шахтеров. Со стороны шахтеров сопротивление мерам по повышению безопасности труда в шахтах не было проявлением нерациональности. Они просто боялись потерять работу в случае, если бы компаниям пришлось под давлением законодателей обеспечивать безопасность труда и в связи с этим нести дополнительные расходы. Они не смогли осознать реальную альтернативу — обеспечение безопасности рабочих операций будет оплачено из правительственных фондов, прямыми субсидиями добывающим компаниям или субсидиями профсоюзам. Они не смогли сломать старый, привычный стереотип мышления: корпорации несут ответственность за обеспечение безопасности труда шахтеров, и если потребовать у них в этом отношении что-либо еще сверх того, что они могут по условиям рентабельности своего бизнеса, то это приведет к неблагоприятным последствиям. Точно так же ни в одной из полиархических систем серьезно не обсуждается необходимость разорвать зависимость заработной платы от прибыльности производства посредством выплаты дотаций компаниям и фирмам, чтобы доходность компаний больше не была фактором, сдерживающим рост доходов низкооплачиваемых рабочих.
Волеизъявления инакомыслящих также ограничиваются тем, что можно было бы назвать мифом о «равновесии» в общественных дебатах. Многие граждане гордятся своей готовностью признать, что «у каждого вопроса есть две стороны», без размышлений отстраняясь, таким образом, от огромного множества всех остальных сторон, к обращениям которых они остаются полностью или отчасти глухи. Закон «равного времени» о выступлениях в радио- и телеэфире в Соединенных Штатах обычно отстаивает время вещания только для двух заинтересованных сторон — партии республиканцев и партии демократов. В континууме возможных альтернативных вариантов политики эти две стороны позиционируются в непосредственной близости друг от друга. И либеральные обозреватели, которых некоторые газеты изо всех сил позиционируют как выразителей мнения, противоположного консервативной точке зрения, не предлагают для дискуссии ничего сверх существующего узкого круга вопросов. «Равновесие» мнений, представленное таким образом гражданину, и ограниченная конкуренция между различными мнениями по сути не представляют какой-либо серьезной угрозы основам политико-экономической организации в рыночных системах.
Однородность мнений не требуется
Чтобы достигнуть поставленных целей, которые, возможно, лишь наполовину понятны самим бизнесменам, процесс формирования корпорациями мнений и волеизъявлений граждан по ключевым вопросам не требует ни установления тирании над умами, ни даже единообразия мнений по важнейшим вопросам. В первую очередь, как мы уже отмечали, для процесса формирования мнений требуется убедить граждан не поднимать определенные вопросы, не делать по ним запросов в сфере политики. Отсюда следует: процесс формирования волеизъявлений по такой проблеме, как автономность корпораций, будет успешным, если убедить гражданина, что проблема не стоит того, чтобы тратить на нее усилия, или что проблема невероятно сложна, или что открытые выступления по этой проблеме вряд ли будут успешными, или что независимость корпораций — хорошая вещь. Подойдет любой вариант.
Так, в ходе включавшей около двадцати пяти эмпирических исследований кампании опросов по ценностной ориентации, проведенной в Соединенных Штатах и Великобритании с целью установить, является ли ценностный консенсус характерной чертой демократической политики, был обнаружен «не ценностный консенсус, который делает рабочий класс уступчивым, а скорее отсутствие консенсуса в той важнейшей области, где конкретный опыт и расплывчатый популизм должны были бы преобразоваться в радикальную политику»28 . Ценности во многом не определены, и этой неопределенности достаточно, чтобы оставить в покое спектр важнейших вопросов.
Неизбежность основных убеждений
Но можем ли мы ожидать, что какое-то общество будет вести дебаты по собственным основам? Существовало ли когда-нибудь такое общество, которое бы так поступало? Не отказываемся ли мы от доказательств ограниченности волеизъявлений по важнейшим общественным проблемам, признавая, что каждое общество характеризуется наличием ядра общих фундаментальных убеждений? Они действительно существуют, и мы не обнаружим в коммунистическом обществе или в развивающихся странах третьего мира большей разнородности волеизъявлений, чем в полиархических странах.
Но наша цель не в том, чтобы показать, что волеизъявление по важнейшим вопросам в полиархических системах ограничено, а в других — нет. Цель — продемонстрировать, что даже в полиархических системах волеизъявление в значительной степени ограничено. Анализ имеет значимость потому, что механизмы управления, воздействующие на убеждения и волеизъявления, являются столь же фундаментальными в этих системах, как и сами полиархические процессы. Таким образом, они вносят, хорошо это или плохо, существенную цикличность в общественное управление через полиархические структуры.
Ограничение волеизъявлений имеет особое значение в полиархических системах из-за характерного для них стремления к общественному контролю и управлению. Но в таком случае наибольшую важность имеет не наличие фундаментальных убеждений, а то, как обеспечивается их ограничение: кем или чем, по какому кругу вопросов и почему? Это то, что мы пытаемся понять с помощью анализа на протяжении всей этой главы.
По тому, как обеспечиваются ограничения, анализ устанавливает, что они обусловлены двоевластием в данных системах, соответствующим привилегированным положением бизнеса и непропорционально большим влиянием бизнеса в пределах полиархической системы. Чтобы не упустить значимость этой связи, мы должны отметить, что, по крайней мере гипотетически, в любом обществе существует возможность найти общие точки соприкосновения по ряду объединяющих волеизъявлений и убеждений по важнейшим проблемам общества, которые не связаны по своему происхождению с привилегированным положением каких-либо групп данного общества. Повторимся: значимость ограниченных волеизъявлений в полиархических системах с рыночной экономикой заключается в том, что они ограничены определенным образом. Ограничения не согласуются с демократической теорией или идеологией, зачастую призванными обосновывать и поддерживать эти системы. В полиархических системах основные убеждения являются продуктом фальсифицированной и однобокой борьбы идей.
Пределы манипуляций с волеизъявлениями
То, что читают и чего не читают американцы, говорит о том, что Соединенные Штаты могут служить примером крайней степени конформизма убеждений и волеизъявлений. В Соединенных Штатах нет массовых тиражей диссидентских журналов, подобных газетам и журналам коммунистических партий Италии и Франции. По объему тиража одного номера умеренно левые издания в Соединенных Штатах (такие, как «The Nation» или «The New Republic») или коммунистическая газета типа «The Daily World» — это карлики среди великанов29 .
| «McCall’s» | 8 000 000 |
| «Time» | 4 000 000 |
| «New York Times» | 846 000 * |
| «Harper’s» | 379 000 |
| «Atlantic» | 326 000 |
| «New Republic» | 140 000 |
| «Nation» | 30 000 |
| «World» | 14 000 |
Возможно, в Соединенных Штатах нет ни одной радикальной газеты с массовым тиражом, потому что нет никакой массовой аудитории, которой бы эта газета была нужна. Но в этом-то и суть.
В западноевропейских полиархических системах некоторые граждане, как и крупные политические лидеры, рассматривают более широкий, чем американцы, диапазон альтернатив по важнейшим вопросам. Некоторые из деятелей британской лейбористской партии — включая Артура Скаргилла, Нормана Эткинсона, Энтони Веджвуда Бенна — возрождают и, возможно, в известной степени делают более радикальным ранний лейбористский радикализм, накал которого снизился за те годы, когда партия находилась на вершине власти. Европейцы в большей степени, чем американцы, дебатируют по вопросам централизованного планирования, основного перераспределения доходов и богатства, частной собственности в сфере производства. Обсуждается более широкий спектр ограничений свободы корпораций в области принятия решений. Во Франции и Италии люди становятся все более и более восприимчивыми к доводам коммунистов. Пусть это менее существенно, чем могло бы показаться на первый взгляд — по той причине, что коммунистические партии воспринимаются как отрекшиеся от революционных целей, — тем не менее здесь проявляется восприимчивость, беспрецедентная для Соединенных Штатов. Позже мы увидим, что реформы, направленные на расширение управления со стороны работников внутри корпораций, за границей обсуждаются более активно, чем в Соединенных Штатах.
Но даже в США основы политико-экономической системы разрушаются в ходе дебатов. Политическая реформа по второстепенным вопросам косвенным образом приводит и к обсуждению различных аспектов ключевых для общества проблем. Регулирование корпораций постоянно усиливается — эта сфера уже регламентируется сильнее, чем в 1890-м, 1932-м или 1946 годах. В настоящее время корпорации опять оказались под натиском требований о принятии новых ограничений, обусловленных необходимостью защиты окружающей среды. Как мы увидим, вносятся изменения в распределение доходов, пусть и со скоростью движения ледников. Преимущества, полученные корпорациями в области манипуляции волеизъявлениями, не могут полностью замкнуть общественный контроль.
В полиархических системах ограничения волеизъявлений граждан совершенно несопоставимы (нужно ли об этом говорить?) по своим масштабам с теми массированными монолитными процессами, которые управляли общественным волеизъявлением в ранних фашистских и современных коммунистических системах. Пусть в полиархических системах представители правительства, партии или корпораций и говорят намного громче диссидентов, они все-таки ни в коем случае не заставляют их молчать.
Средства массовой информации тоже не вполне монолитны. Американское телевидение, например, дает радикалам, протестующим и критикующим, по крайней мере, хоть какую-то возможность высказаться. Предельную толерантность телевидения ко всему новому, неортодоксальному и нетривиальному также доказывает частота, с которой на экране появляются активисты движений за независимость женщин, хиппи, наркоманы, бывшие заключенные, гомосексуалисты и прочие, имеющие возможность выступать со своими личными историями, проблемами и убеждениями перед миллионными аудиториями. Понятно, что освещение политического радикализма в непосредственном соседстве и при сопоставлении с сексуальными отклонениями, преступностью, наркотиками и эксцентричностью, как это обычно происходит в печати, на радио и телевидении, — это способ дискредитации политического обращения радикальных групп, но тем не менее ни печатные СМИ, ни радио- и телевещание все же не изолируют население полностью от мнений, выражающих враждебный настрой по отношению к бизнесу, корпорациям и статус-кво30 .
Студенты — при всех тенденциях к ортодоксальности в университетах — также не имеют каких-либо значительных ограничений в том, что читать по собственному желанию. Маркса читает больше студентов, чем Адама Смита. Даже в государственных средних школах ученику не составит труда ознакомиться выборочно с работами, представляющими полный спектр имеющихся политических партий и течений, хотя его учебный план может этого и не одобрять. Полиархическая политика никогда не является полностью замкнутой и закрытой системой.
Ограничение волеизъявлений не является важным явлением, если сравнивать его с управлением общественным мнением в авторитарных системах. Оно становится важным, только если исследовать его в свете демократических устремлений. В истории человеческой цивилизации создание больших национальных правительств, использующих ненасильственные методы борьбы за власть так, что человек может быть свободным в том значении, которое либералы используют для определения свободы, является величайшим из всех достижений человечества. Гражданам, которые пользуются этой свободой, трудно постоянно напоминать себе о том, насколько неравной является борьба идей и насколько правительства стран пока далеки от достижения большей степени освобождения человеческого разума, способной обеспечить уровень общественного контроля, который только тогда и будет возможным.
Глава 16
Наблюдается ли то же самое явление цикличности, которое мы обсуждали в предыдущей главе, в рыночной экономике? Может быть, люди просто покупают то, что их убедили купить те, кто продает? Я хочу пролить больше света на цикличность полиархических процессов, чтобы сравнить эту цикличность со схожими тенденциями в рыночной экономике.
Манипулирование предпочтениями покупателей, осуществляемое корпорациями, — это большой и развитый бизнес. Точнее, это целый ряд крупных бизнесов. Как показал один из подсчетов, в Соединенных Штатах в конце 1960-х годов приблизительно 60 миллионов долларов в год тратилось на рекламу и другие виды маркетинговой деятельности, направленные на коммерческое продвижение товаров и увеличение сбыта. Объем затрат был приблизительно таким же, как объем национальных расходов на образование или здравоохранение1 . Сама реклама составляла около одной трети этой суммы. В пределах выборки стран расходы на рекламу составляют от менее 1 до почти 3 процентов национального дохода. По самым грубым подсчетам2 :
• США расходуют 2,8 процента национального дохода.
• Дания, Канада, Финляндия — чуть больше 2 процентов.
• Британия — около 2 процентов.
• Большинство других промышленно развитых стран, включая Японию, расходуют около 1,5 процента.
• Франция и Бельгия расходуют менее 1 процента.
Так как коммерческое продвижение товаров само по себе является большим бизнесом, полиархические структуры с рыночной экономикой сталкиваются с препятствиями при попытке изучить и даже просто подробно обсудить роль этого вида бизнеса и его влияние на ограничение общественного управления. Разнообразные отрасли организации сбыта и корпорации, пользующиеся их услугами, очень неохотно делятся информацией. С недоверием выслушивали мы самые невероятные вещи о такой отрасли, как организация сбыта и продвижения товаров: представители телевидения, например, заявляют, что объем затрат корпораций на телерекламу исчисляется, вероятно, миллионами долларов, ведь эффективность этой рекламы в отношении воздействия на людей достоверно подтверждена. Одновременно они убеждали нас, что никакого обусловливающего воздействия на людей с девиантным поведением, даже на впечатлительных детей, телевидение не оказывает. Даже если допустить мизерную возможность того, что эти два заявления не являются взаимоисключающими, смелость голословных утверждений и очевидное безразличие к тому, что пагубному и развращающему влиянию подвергается целое поколение граждан, — это доказательство низкой осведомленности в обществе о таком явлении, как коммерческое продвижение товаров и увеличение продаж. В результате этого настоящая глава будет небогата данными эмпирических исследований.
Возможно, первое, что нужно сказать здесь о возможной цикличности, — то, что сама по себе значительная интенсивность деятельности по продвижению товаров и увеличению продаж на самом деле очень информативна и говорит о многом; но у нас нет никаких количественных данных об этой интенсивности. Простое объявление о новом товаре или извещение о снижении цены на знакомый товар являются полезной информацией, которая точно не сделает покупателя жертвой обмана продавца. По мнению многих людей, объявления подобного рода делаются слишком громко и слишком часто, кроме того, на них тратится слишком большая доля национальных ресурсов. Но подобные жалобы отличаются от утверждения, что коммерческое продвижение товаров препятствует потребительскому контролю.
В общем, для сферы коммерческого продвижения товаров и стимулирования продаж — независимо от ее информативности — самым элементарным вопросом, с которого надо начинать, является следующий: оказывает ли она хоть какое-то влияние? Случайные наблюдения подтверждаются данными тщательных статистических исследований. Коммерческое продвижение товаров оказывает влияние — хотя, опять же, невозможно точно оценить его масштабы — на то, какие виды товаров и услуг люди приобретают, а также на то, каким конкретно маркам они отдают предпочтение3 . Рекламодатели продолжают рекламировать, потому что видят воздействие рекламы. И все-таки пределы очевидны. Миллионы людей не пьют пиво, не пользуются дезодорантами для интимных мест, не страхуют свою жизнь и не проводят зимний отпуск в солнечных странах, несмотря на все усилия рекламодателей. Также не происходит оттока всех клиентов Hertz’s в Avis, несмотря на назойливую рекламу компании Avis, или, наоборот, из Avis в Hertz’s, несмотря на настойчивость Hertz’s. Потребители не покупают и всех тех новых изделий, которые рекламодатели так настойчиво убеждают их приобрести. По оценкам исследователей, 80 процентов новых товаров, поступающих на американские рынки, не пользуются спросом4 .
В любом случае бóльшая часть семейного дохода идет на оплату продуктов питания и жилья. Расходы потребителей во многом зависят от таких причин, как классовое положение, имущественный и социально-экономический статус, этническая принадлежность и так далее. Эти факторы в значительной степени определяют меню семьи и стиль дома и обстановки. Наиболее значимые национальные, этнические, классовые различия в моделях потребления нельзя достоверно объяснить с точки зрения коммерческого продвижения товаров. Расходы американцев на покупку автомобилей, например, являются следствием роста благосостояния американского общества в сочетании с наличием крупных рынков, стимулировавших массовое производство автомобилей, и обширных земельных пространств, что позволило вести активнейшее дорожное строительство, в результате которого появились удобные шоссе с качественным дорожным покрытием.
Многие изменения в структуре потребительских расходов практически не подвержены какому бы то ни было прямому воздействию рекламной деятельности как таковой. Начиная с 1960-х годов в Соединенных Штатах произошло несколько крупных изменений в стиле и моде в одежде — например, в моду вошли джинсы. Хотя в настоящее время дальнейшее продвижение моды на рынке стимулируется искусством продаж, все-таки мода на эти товары появилась раньше, чем началось их коммерческое продвижение. Приблизительно тогда же возникла волна нового спроса на велосипеды, также без усилий специалистов в области искусства продаж.
Совокупный эффект рекламных акций и стимулирования продаж может выражаться в увеличении объемов потребительских трат и сокращении объемов потребительских сбережений. Исходя из подобного предположения делаются попытки точно измерить такой эффект, но пока эти попытки неубедительны5 .
Можно выдвинуть гипотезу, согласно которой коммерческое продвижение товаров и стимулирование объемов продаж может являться мощным, всеохватным, неизменно высокоэффективным фактором, формирующим культуру многих наций, для которых данный вид деятельности является одним из важнейших. Не подкрепленная убедительными доказательствами и основанная только на имеющейся у нас недостаточной информации, эта гипотеза предполагает, что коммерческое продвижение товаров на рынке может заставить народные массы стремиться к приобретению продвигаемых товаров и услуг и, что еще более важно, с успехом убедить эти народные массы в том, что покупка — это путь к популярности, достоинству, исключительности, удовольствию, безопасности. В Америке начала XX века по меньшей мере несколько крупнейших лидеров в сфере бизнеса и экономики были уверены, что коммерческое продвижение товаров и стимулирование продаж на рынке должно быть нацелено на достижение именно таких целей. Они видели новые возможности для развития массового производства на огромных новых развивающихся рынках. Эти возможности, по их мнению, требовали нового уровня и разнообразия потребительских расходов, к которым потребителей еще нужно было подготовить и с помощью специально организуемых рекламно-информационных кампаний внушить им: они хотят того, что американская промышленность в состоянии для них произвести6 .
Как заставить покупателя сидеть смирно
В отношении коммерческого продвижения товаров следует особо отметить то, что дилерам совсем не обязательно бороться с покупателем. Совершенно очевидно, что можно заработать гораздо больше, если продать покупателю то, что он хочет (или то, что можно выдать за предмет его желаний), нежели пытаясь продавать ему то, что он не хочет покупать. Так как бизнесмены стремятся делать деньги, а не преобразовывать мировую структуру потребительского выбора, ни в одиночку, ни в сговоре друг с другом им не свойственно поступать подобным образом: сначала принять решение о том, что именно потребители должны покупать, а затем начать одновременно и производить, и убеждать покупателей покупать данный товар. В действительности ближе всего к такому фантастическому сценарию будет следующий пример коммерческого продвижения товара корпорацией. Технологические линии производства нашей взятой для примера корпорации недостаточно гибки для развития потенциала производства; корпорация направила весь свой капитал и квалифицированную рабочую силу на одну или несколько линий производства и теперь обнаруживает, что ее оставляют клиенты, делая выбор в пользу новых товаров. Корпорация слишком стара, чтобы менять что-либо в своем производстве и образе деятельности, поэтому она может приложить все возможные усилия для того, чтобы удержать прежнюю клиентуру.
Но в основном коммерческое продвижение товаров на рынке представляет собой деятельность иного плана. По преимуществу она заключается в восхвалении достоинств новых товаров. И для новых товаров — и, конечно, для новых предприятий и отраслей промышленности — продвижение товаров на рынке используется с целью продажи в максимально возможных объемах того, что потенциальные покупатели могут счесть соответствующим своим желаниям. Есть ли какая-нибудь причина для бизнесменов заниматься чем-либо еще? Стратегия продвижения товара на рынке наиболее наглядно представлена на примере современной универсальной корпорации, способной производить практически что угодно, если это найдет спрос у покупателей, и проводящей маркетинговые исследования, которыми пользуется в качестве ориентира. Если даже конкретное маркетинговое исследование есть не более чем надувательство (например, корпорация дает исследователям заказ определить, насколько можно укоротить сигарету так, чтобы покупатель этого не заметил7 ), это все равно поиск средств удовлетворения потребителей.
Однако в силу технических причин даже самым универсальным корпорациям приходится беспокоиться о том, что покупатели не купят произведенную корпорацией продукцию. Когда для освоения новых сложных технологий или продукции требуется несколько лет, корпорации уже не могут быть уверены в том, что потребитель через, скажем, пять лет, в течение которых корпорация будет разрабатывать новый товар и налаживать его выпуск, не изменит своего мнения и не передумает покупать новую продукцию. Корпорации, следовательно, будут использовать маркетинговые стратегии продвижения товаров, чтобы удержать покупателей в рамках ранее спрогнозированной модели предпочтений. Хотя Гэлбрейт рассматривает эту форму продвижения товаров на рынке как доказательство перехода управления процессом выбора того, что производить, от потребителей к корпорациям, в соответствии с его же собственными доводами оказывается, что данным видом маркетинговой деятельности корпорация пытается ответить на предпочтения потребителя, а не диктовать их. В своей попытке убедить покупателя приобрести то, что было указано аналитиками в прогнозах, корпорация ведет себя подобно фотографу-портретисту из старинной студии, который закрепляет специальной фигурной скобкой голову клиента, чтобы она не двигалась во время съемки. Является ли клиент пленником фотографа?
Некоторые сравнения
А теперь сравним деятельность по продвижению товаров на рынке и попытки корпораций и правительства манипулировать волеизъявлениями в полиархических системах. В области политики лидеры проводят пресс-конференции и ищут другие подготовленные аудитории, способные воспринять сообщения, которые лидеры собираются транслировать. СМИ наполнены их заявлениями, полемикой друг с другом, обещаниями. Их слова о том, что они хотят «продать», составляют предмет новостей. Иначе обстоит дело у официальных представителей корпораций, рекламирующих новый товар. То, что они должны говорить как продавцы, представляет очень кратковременный интерес для населения и обычно небольшой интерес для их собственных клиентов. За то, чтобы получить аудиторию, им приходится платить большие суммы денег, и даже в этом случае они могут лишь ненадолго удержать внимание потребителей такими лихорадочными мерами, как 30-секундные рекламные ролики.
Кроме того, люди воспринимают политических лидеров более серьезно, чем продавцов. В 1970 году, непосредственно перед тем, как президент Никсон отдал приказ о переводе наземных войск из Вьетнама в Камбоджу, по результатам одного из опросов избирателей, проведенного Службой опросов Харриса, сообщалось, что всего 7 процентов респондентов одобряют такой шаг. Стоило президенту действительно совершить этот шаг, как его поддержали уже 50 процентов респондентов8 . Это обычное и широко распространенное явление: волеизъявление граждан меняется быстро и существенно в ответ на действия или обращения власти. Ничего подобного нет в сфере организации продаж и продвижения товаров на рынок. Имеющийся в наличии новый товар может почти немедленно создать новую клиентуру, но свое мнение о товаре покупатели не перенимают у руководства корпорацией подобно тому, как граждане перенимают свои политические мнения от политического руководства. Если завтра конгрессмен или член парламента объявит, что после долгих размышлений он решил одобрить эвтаназию, многие из его избирателей, которые доверяют его суждениям и ценят его совет, вслед за ним изменят и свое мнение. Если завтра глава Royal Dutch Shell объявит, что его компания разработала изумительный новый товар, единственное, что сделает большинство потенциальных покупателей, — примет это заявление к сведению, дав ему возможность конкурировать за свое сознание со многими другими противоречащими друг другу заявлениями и сведениями.
Легко упустить еще одну противоположность. Чрезвычайно редко бизнесмен настолько стремится продавать то, что, по его мнению, требуется общественности, что готов скорее разориться и потерять свой бизнес, чем продавать людям то, что они хотят. Только в политике есть место для такого лидера — апологета какой-либо идеологии или доктрины (или очень принципиального лидера), который готов скорее проиграть, чем изменить свое мнение. Голдуотер* , как представляется, вступил в предвыборную борьбу не столько ради победы, сколько ради пропагандирования своих идей и убеждений. Он явно скорее бы привел свою партию к поражению, чем к «неправильной» победе. То же самое, очевидно, можно с полным основанием сказать о Линкольне, де Голле, Черчилле, Гитлере, Венделле Уилки** , Роберте Тафте*** , Рональде Рейгане. Однако еще в 1960 году было подсчитано, что две трети американских кандидатов на сенаторские и губернаторские посты прибегали к использованию каких-либо форм маркетинговых исследований9 . Возможно, это различие между политическими лидерами и бизнесменами постепенно исчезает.
Борьба идей
Возможно, самое фундаментальное сравнение, которое необходимо сделать, — если бы у нас была информация, позволяющая сделать его с уверенностью, — это сравнение характера «борьбы идей» на этих двух аренах: в политике и в рыночной экономике. Борьба идей в рыночных системах в некоторых отношениях намного шире и интенсивнее, чем в политике. Большинство из нас не может купить намного больше того, что позволяет наш доход, и ни один из нас не тратит весь свой доход на покупку какого-либо одного товара. Следовательно, при обдумывании любой покупки мы находимся под перекрестным давлением импульсов совершить огромное количество других возможных покупок — или совершенно другого товара, или другой марки того же самого товара. Таким образом, во многом успех одного рекламодателя — это проигрыш другого. Каждый борется со всеми остальными сразу.
В полиархической системе избирателю предлагается всего лишь горстка кандидатов на какую-либо должность и только малое число альтернативных политических решений по любому из вопросов и проблем. Правда, за его внимание борются сторонники действительно сотен или тысяч альтернативных потенциальных политических стратегий и решений: например, защитники высшей меры наказания, программ дешевого жилья, легализации абортов, ужесточения политики в отношениях с Советским Союзом, ядерной электроэнергетики, запрета вивисекции, полной занятости или реформирования плана городской застройки. Но они не конкурируют между собой таким же образом, как каждый рыночный товар или услуга конкурирует за деньги покупателя. Большую часть политических обращений никто не слушает. По большинству проблем гражданин делегирует ответственность за принятие решений властям и чиновникам, оставляя для собственного рассмотрения лишь несколько возможностей выбора. Иногда борьба идей не выходит за рамки обсуждения достоинств нескольких (зачастую лишь двоих) участников предвыборных кампаний. И попытки должностных лиц, кандидатов и политических партий повлиять на предпочтения гражданина по важнейшим общественным проблемам, как мы видели, едва ли конкурентоспособны вообще.
Распространенная путаница
Хотя продвижение товара точно так же, как и манипуляция политическим волеизъявлением, мешает осуществлению общественного управления, создавая в нем определенную цикличность, они могут помешать ему еще раз — итого, следовательно, дважды, — причинив более серьезный ущерб народным массам. Многочисленные «послания» запутывают общественность и вводят ее в заблуждение. В результате люди не в состоянии понимать и защищать свои интересы, хоть и не всегда делают то, что хочет руководство.
Ведущим корпорациям успешно удается убеждать потребителей приобретать автомобили, пассажиры которых могут подвергнуться риску выхлопов угарного газа; пестициды, опасные для тех, кто их применяет; детские игрушки, окрашенные свинцовыми красками; косметику и другие лекарственные и косметические препараты, которые не дают обещанного изготовителями эффекта; пищевые продукты с опасными добавками; все виды товаров, покупаемых в кредит, со скрытыми или преднамеренно неправильно указанными кредитными начислениями; дорогостоящие полисы страхования жизни, не обеспечивающие обещанных клиентам сбережений; огнеопасные коврики и ткани; а также дома-новостройки, которые вскоре начинают требовать дорогостоящего ремонта.
Политическая агитация, не позволяющая сделать взвешенный выбор на основе имеющейся информации, присутствует повсюду и становится все более и более явной в американской политике. Президент Кеннеди пытался обмануть общественность по поводу операции в заливе Кочинос, а президент Джонсон — по поводу Тонкинского инцидента. Сегодня в Соединенных Штатах практически не верят никаким официальным опровержениям по поводу каких бы то ни было утверждений, наносящих ущерб репутации какого-либо правительственного чиновника. В глазах многих граждан доверие в области правительства и политики стало чем-то случайным.
Что хуже: обман потребителей или обман граждан? Что имеет большее значение? Трудно подсчитать точно те случаи, когда что-то скрывалось, что-то осталось неизвестным для граждан. Мы, однако, можем взять на заметку, что лидеры полиархических систем делают своей профессией привлечение внимания к неувязкам в политических высказываниях оппонентов, и порой они делают это весьма успешно. Кеннеди попал под огонь со своей версией операции в заливе Кочинос, и истинная история вышла наружу. За свою многократную ложь Никсон был вынужден уйти в отставку. В целом, однако, продвижение товара в условиях рыночной экономики следует правилу: избегать явных нападок и споров по поводу заявлений и обещаний конкурентов, наглядным примером чего является рынок фармацевтических препаратов. Тысячи обещаний и заявлений делаются в печати и в эфире из года в год, но это не вызывает никаких взаимных нападок или публичных споров между многочисленными производителями и поставщиками фармацевтической продукции.
И лидеры полиархических структур, и лидеры бизнеса пытаются ослабить борьбу идей, ограничивая сферы разоблачений и дебатов. В Великобритании традиция неофициальных договоренностей и более строгого, чем в Соединенных Штатах, правового контроля за «утечками» информации ограничивает критику правительства10 . В Соединенных Штатах время от времени случаются вспышки нетерпимости по отношению к критике со стороны оппозиционеров и противников официальной политики. Министр юстиции США Алекс Митчелл Палмер после Первой мировой войны осуществлял преследование радикалов в судебном порядке. В 50-х годах XX века с подачи сенатора Джозефа Маккарти государственные служащие, профессора колледжей и писатели подвергались давлению и угрозам, некоторые потеряли работу. В 1960-х годах Мартин Лютер Кинг и другие лидеры движений за гражданские права подвергались нападкам и притеснениям со стороны правительственных чиновников. В 1973 году Управление по политике в области телекоммуникаций Белого дома угрожало теле- и радиовещательным компаниям11 . В 1960-х годах во Франции правительственная телекомпания неоднократно нарушала традиционные правила политического нейтралитета в узкопартийных отношениях, и начавшиеся по этому поводу протесты продолжались в 70-х годах12 .
Бизнесмены успешно превратили секреты торговли в объект права собственности. Суды сочли, что в некоторых случаях определенная информация не должна раскрываться даже в ходе правительственных расследований. Много лет Союз потребителей пытался заставить правительство США опубликовать результаты тестирования товаров, проведенного правительственными агентами по снабжению в ходе закупки товаров для правительственных нужд. То, что эти попытки так и окончились неудачей, показывает, до какой степени право бизнеса защищать свою рентабельность — то есть, опять же, привилегированное положение бизнеса — является приоритетным по отношению к праву потребителей получать информацию об имеющихся на рынке возможностях выбора. Бизнесмены также заставили прессу, иногда с помощью угрозы судебных исков, с особой осторожностью подходить к раскрытию названий конкретных корпораций в сюжетах, посвященных незаконным действиям корпораций и другим случаям сомнительного корпоративного поведения. В Соединенных Штатах, однако, точно установленные факты незаконной деятельности корпораций в настоящее время становятся темой все большего и большего числа публикаций.
* * *
Что важно уяснить о манипуляции рыночным спросом и политическим волеизъявлением? В начале этой главы мы отметили, что количественных данных для проведения сравнительного анализа недостаточно. Получается — но тут мнения могут различаться, — что борьба идей может быть более жесткой в рыночной экономике, чем в полиархической структуре. Это объясняется тем, что корпорации, которые состязаются за власть над умами потребителей, объединяются друг с другом для обработки умов граждан по важнейшим проблемам в области политики.
Сравнение полиархической системы и рыночной экономики труднее провести, если принять во внимание широко распространенную дезинформацию и последующую путаницу в умах граждан и потребителей, от которых они страдают даже в том случае, если процесс индоктринации не увенчался успехом. Как в полиархической системе, так и в рыночной экономике рядовой гражданин-потребитель часто — каждый день — подвергается воздействиям, целью которых является обман.
Глава 17
Чтобы проанализировать цикличность общественного управления в полиархических структурах, мы должны теперь добавить влияние социального класса. Это малопривлекательная перспектива. Каждому, кто сунется в это классовое гнездо, предстоит отбиваться от разъяренных нападок и споров, как от потревоженных ос. Несмотря на все доклады и книги о классе, ученый мир, подобно более обширной сфере просвещенных содержательных дискуссий, похоже, разделен на два лагеря, каждый из которых признает существование классов в обществе, но один — марксистский лагерь — делает классовый конфликт главной движущей силой в истории человечества1 , в то время как другой — традиционалистский — ставит классовую принадлежность на одну доску с десятками или сотнями других факторов, определяющих организацию общества, социального конфликта и социальных перемен2 .
В рамках этой книги нельзя обеспечить проведение адекватного и полного анализа. Возможно, в таком случае каждый читатель должен дополнить ее своей собственной главой о влиянии класса на политико-экономическую структуру полиархических обществ. Но мы можем сделать нечто лучшее. Пусть каждый читатель напишет свою главу, но позвольте нам предварить каждую такую главу кратким аналитическим вступлением, ограниченным и осторожным, в котором мы попытаемся определить некоторые связи между классом и цикличностью общественного управления при полиархии. Это будет своего рода простейшая «азбука», вводное пособие по теме «класс». В нем будут выведены несколько наименее спорных суждений о классе, затем на базе этих суждений будет сделан вывод, с которым трудно не согласиться, — хотя в классовых вопросах все, что вызывает полное одобрение и доверие в одном лагере, может полностью отрицаться в другом. То, что взятые нами суждения просты и элементарны, а не сложны или чересчур своеобразны, является огромным достоинством в свете наших целей. Не забираясь в разреженную атмосферу высоких и крайне умозрительных размышлений о социальном классе, мы добавим некоторые важные элементы к нашему анализу идентифицируемых механизмов политико-экономической организации в полиархических сообществах.
Для наших ограниченных целей необязательно четко выяснять, сколько существует классов, имеют ли они четко определенные границы, осознают ли члены этих классов свою классовую принадлежность и много ли между ними существует конфликтов и противоречий. Также нам не требуется точного определения. На самом деле мы не хотим, чтобы все то, что мы говорим о классе, зависело бы и опиралось на одно конкретное определение и, таким образом, было бы ошибочным при любом другом.
Общественный класс — это совокупность людей* . Большая совокупность, насчитывающая по меньшей мере миллионы членов. Она отличается общей для всех ее членов культурой. В рамках национального сообщества она является субкультурой, так как включает не всех, кто является гражданами или подданными данного национального государства. Эта более крупная национальная группа сама может быть группой, члены которой объединены одной общей культурой. Рассматриваемый в глобальном, а не в национальном аспекте, любой класс является межнациональной группой, объединенной общей для всех членов культурой. Субкультура или культура строятся не на основе признаков расовой, этнической, религиозной, языковой принадлежности и не зависят от политических границ. Вместо этого группа, за исключением нескольких атипичных членов, является «горизонтальным» социально-экономическим слоем3 .
Это культура, различаемая по уровню власти и богатства, а следовательно, и по оказываемому влиянию и имеющимся полномочиям (в структурах рыночной экономики, в правительстве и тому подобном). Сказать, что это культура, означает также сказать, что ее характерные особенности увязаны или взаимосвязаны и что они передаются из поколения в поколение, хотя и с бесконечными постепенными деформациями4 . Так, с властью, влиянием, богатством и силой каждого класса связаны и другие его особенности и свойства — такие, например, как язык, форма обращения друг к другу и другие стандартизованные виды межличностной коммуникации, а также хотя бы минимальные отличия в одежде, идеологии, принятых формах проявления уважительного отношения к другим членам общества, поведении полов. Каждый класс обладает своим, свойственным именно ему кластером отличительных особенностей, но не все особенности у разных классов полностью различны. Кроме того, не всегда различия между характерными чертами классов остаются неизменными на протяжении долгого периода времени.
Низшие слои — или, по крайней мере, значительная часть их представителей — перенимают многие из характерных черт и особенностей высших слоев общества (считая, например, что их «просторечная» манера говорить или одеваться хуже, чем у высших слоев), поэтому культурные различия между классами в некоторых отношениях могут быть неочевидными, трудно уловимыми. Для наших же целей не требуется заходить настолько далеко, чтобы настойчиво доказывать — или, наоборот, отрицать — существование различных, в высшей степени дифференцированных классовых культур, в пользу которых выдвигаются различные концепции — такие, например, как концепция «культуры бедности»5 .
Некоторые простейшие предположения
Для начала отметим, что классы существуют во всех полиархических системах* . Нам необходимо задержаться на этом предположении ровно настолько, насколько требуется, чтобы опровергнуть наивное американское утверждение о том, что классы существуют везде, кроме Соединенных Штатов. Существование классов в Соединенных Штатах абсолютно надежно подтверждено документально. Десятки исследователей обнаружили классовые различия у детей дошкольного и школьного возраста6 . Кинси и его многочисленные преемники выявили классовые различия в поведении полов7 . Социологи пришли к заключению, что не могут объяснить различия в электоральном поведении, политической активности или отношениях к различным политическим реалиям безотносительно принадлежности к социальному классу8 . Классовые различия пронизывают все американское общество. Даже различные протестантские конфессии дифференцируются по классам. Многие американцы, тем не менее, остаются в неведении о всепроникающих классовых различиях в поведении, разговорной речи, мышлении. Ведь до сих пор эти различия никогда и никем явно не оспаривались, не было ничего похожего на то противодействие укоренившимся сексистским моделям поведения, речи, мышления, которое возникло в результате движения за эмансипацию женщин.
Наличие классов не отрицает существования других вариантов разделения общества или того, что последние могут быть более важны с той или иной точки зрения. Разделению по признакам пола, этнической принадлежности, отношениям «производитель — потребитель» и «космополитический — провинциальный» уделяется огромное внимание, не говоря уже о широко известных и признанных вариантах разделения по расовому, региональному, религиозному и национальному признакам 9 .
Следующее предположение: один класс объединяет в себе большинство богатых людей, многих высокопоставленных политических деятелей (среди них многих высших чинов госучреждений и законодательных органов), многих президентов средних и крупных корпораций, некоторых высококвалифицированных специалистов и научных работников (в зависимости от величины их дохода, места работы или клиентуры), некоторых журналистов и других видных общественных деятелей, а также некоторых высокообразованных людей, не попадающих ни в одну из вышеперечисленных категорий.
Это люди, которых объединяет набор общих, присущих им всем разнообразных характерных особенностей: таких, опять же, как манера речи, высокий доход, обладание властью, а также единый для всей группы относительно сложный и изощренный фольклор. Этот фольклор в американском случае формируется на основе заимствований из таких негласно принятых всеми источников информации, как, среди прочих, нью-йоркская «The Times» и еженедельные журналы новостей. Основными чертами класса, как будет показано в последующих предположениях, являются высокий доход или обладание властью в правительстве, корпорации, ряде других организаций. Идеальный представитель класса будет обладать всеми основными чертами, свойственными группе, но группа, которую мы описываем, является объединением индивидуумов, каждый из которых обладает большим, чем у других членов общества, количеством характеристик или более высокой интенсивностью нескольких из этих характеристик. Всех других членов общества мы считаем, следовательно, членами другого класса.
То, что существует такой класс, большинство людей не станет оспаривать, хотя точный состав этот класса вызовет разногласия. Одним из свидетельств его существования является тот многократно подтвержденный социологами факт, что высшее корпоративное руководство, высшие слои бюрократии и большинство высокопоставленных государственных чиновников, занимающих выборные должности, связаны между собой как класс множеством способов. Литература по общественным наукам полна упоминаний о классовой однородности, охватывающей эти категории во всех полиархических системах, а также объяснений и доказательств этого: социально-экономическое происхождение, старые школьные связи, близость профессионального и социального обмена, клубы, внутриклассовые браки и тому подобное10 .
Следующее предположение: только что описанный класс находится в обществе на положении привилегированного, и общество различными способами предоставляет ему многочисленные преимущества. Начнем с того, что этот класс богат и влиятелен. Но это только начало. Членство в этом классе обеспечивает большие и разнообразные преимущества.
Исследования документально подтвердили следующее явление: школьные учителя более охотно помогают учащимся, которые, по их представлению, принадлежат к средним или высшим классам общества, чем учащимся из низших слоев; школьные ресурсы более щедро выделяются для представителей высших классов; считается, что детям из высших классов в школах нужны особая педагогическая поддержка или специально разработанные учебные планы11 . Те же исследования и ряд других показывают, что родительское отношение и обращение с детьми поощряет бóльшую независимость, воображение, уверенность в себе и изобретательность у детей, относящихся к среднему или высшему классам общества* . Множество только что процитированных работ по обучению в школе и воспитанию детей показывают, что привычка повиновения властям и почтительного отношения к людям в большей степени привита детям из менее привилегированных классов. Судебная система при производстве арестов, задержаний и назначении наказаний более жестко относится к представителям низшего класса, чем к представителям средних или высших классов. Данные исследования, которые приведены Сазерлендом и на которые мы уже ссылались, говорят о том, что отношение к президентам и высшему менеджменту корпораций в Соединенных Штатах очень бережное и деликатное12 . История самого языка отражает полноту распространения в обществе установленных различий в уважении, престиже и почитании, соотносимых с членами различных классов. Многие из слов, до сих пор употребляемых в обществе и в целом характеризующих хороших и плохих людей, происходят из различий в социально-экономическом статусе: «благородный» как обозначение качества человека происходит от того же слова, которое когда-то обозначало высший класс общества; «сброд» — производное значение слова, ранее обозначавшего представителей самых низших слоев общества — крестьян-холопов; «средний» — от употреблявшегося ранее значения «посредственный, низкого происхождения» (в противоположность высшему классу)** и так далее.
Те, кому фактически даны неординарные возможности власти или богатство, получают также и все преимущества пользования ими, что помогает приобретать все больше и власти, и богатства. Таким образом, члены этого привилегированного класса действительно широко и изобретательно, в большом и в малом, в нематериальном и материальном получают преимущества; эти преимущества им предоставляют другие члены их собственного класса, члены других классов и в целом все правила, законы и процедуры, действующие в обществе.
Теперь посмотрим каково различие между принадлежностью к определенному социальному классу и видимостью такой принадлежности. Это различие все больше исчезает, если исходить из тех определений, которые часто даются понятию «класс», но мы можем использовать его, чтобы разобраться в различных аспектах такого явления, как класс. Если класс объединяет какая-либо общая культура или субкультура, из этого следует, что существует некоторое хотя бы смутное и неярко выраженное чувство принадлежности к этому общему. Люди, входящие в класс могут лично никогда не пользоваться концепцией класса, но у них будет некое чувство, что «он один из нас» или «наш человек». Им и в действительности может быть комфортнее с этим человеком, и тогда они будут более искренними и восприимчивыми по отношению к нему, чем к членам других классов. Однако члены любого класса могут делать ошибочные заключения о принадлежности людей к их собственному классу или к другим классам. Стиль одежды и манера говорить, например, могут заставить их и членов других классов относиться к постороннему человеку так, как будто он обладает также и прочими чертами, являющимися атрибутами привилегированного класса.
Наше следующее базовое предположение, следовательно, таково: выгодно считаться членом привилегированного класса и таким образом приобщаться к предоставляемым классу преимуществам, поэтому в обществе существуют мощные стимулы соответствовать видимым атрибутам данного класса. Среди этих атрибутов — политико-экономические убеждения, отношения, волеизъявления, свойственные данному классу и, в частности, членам данного класса, имеющим наибольшие привилегии. Это вера в частное предпринимательство, в автономность корпораций, в возможность обогащения и процветания* .
Те, кто желает приобрести статус принадлежности к привилегированному классу, подвергаются давлению класса в самых различных формах, направленному на подчинение кандидатов мнениям и представлениям, принятым для членов данного класса. В наиболее явных формах это проявляется, когда речь идет о роде трудовой деятельности или о профессиональной карьере. Во многих правительствах и корпорациях в полиархических странах с рыночной экономикой кандидаты на важные должности проходят утверждение только после проверки службами безопасности, причем в ходе этих проверок кандидаты должны подтвердить, по меньшей мере, свою лояльность основным политико-экономическим институтам данного общества. Часто службы безопасности на этом не останавливаются и могут дисквалифицировать кандидатов, если выяснится, что те придерживаются «диссидентских» взглядов. В корпоративных и правительственных организациях путь к богатству, власти и влиянию в обществе, так же как и к другим классовым благам, будет легче для того, кто принимает мнения привилегированного общества, не вспоминая о своем законном праве и свободе думать и говорить что нравится. Диссидент, зубоскал, скептик, радикал часто обнаруживает, что путь этот труден или непроходим* .
Заключительное предположение
Результатом — нашим заключительным предположением — является то, что лидеры правительственных и корпоративных структур, роль которых в ограничении волеизъявлений мы все это время исследуем, создают для себя множество союзников в своем собственном классе и за его границами. Эти союзники — люди, занимающие менее высокие посты и решающие менее важные задачи в корпорациях и правительстве, администраторы и преподаватели в университетах, руководители СМИ, молодые люди, стремящиеся к успеху, а также родители с честолюбивыми амбициями относительно своих детей. Объединенными усилиями все они распространяют убеждения, мнения и волеизъявления руководства корпоративных и правительственных структур.
Начиная с самого раннего возраста ребенка его родители, школьная администрация, преподаватели, авторы и составители учебников, а также СМИ совместными усилиями делают попытку, частично в силу традиций, частично осознанно, ограничить политический кругозор и оказать влияние на формирование мнений ребенка13 . Или возьмем другой пример: ведущие, наиболее авторитетные члены какого-либо академического коллектива или отдельно взятого факультета университета разделяют убеждения привилегированного класса. Стимулы, воздействующие в этом случае на других, особенно более молодых членов данной группы, будут непосредственными и высокоэффективными, и не потому, что далекие от них правительственные или корпоративные лидеры могут предоставить им блага и привилегии или отказать в этом, а потому, что их непосредственные коллеги будут препятствовать продвижению по службе «несерьезного» молодого исследователя** .
Таким образом, такие учреждения, как газеты, теле- и радиовещательные комплексы, научно-исследовательские институты, научно-популярные журналы, фонды и университеты часто становятся союзниками привилегированного класса. Для этого у них есть мощный стимул — им даже больше, чем честолюбивым молодым людям, необходимы те средства, которые люди состоятельные, имеющие власть и влияние, могут им предоставить. Многим из этих учреждений нужны откровенные пожертвования, чтобы выжить. Другим нужны доходы от рекламы. Возможно, приводимое ниже заявление одного из последних президентов Гарвардского университета нетипично для институциональной адаптации к политическим мнениям привилегированного класса. В случае с таким выдающимся, знаменитым университетом кто-то, наверное, предпочел бы не принимать в расчет это заявление — как явное отклонение. И все-таки президент этого университета действительно сказал в защиту некоторых членов своего профессорско-преподавательского состава следующее: «Может ли кто-либо всерьез обвинить этих людей и остальных сотрудников факультета в том, что они ниспровергают американский образ жизни? И может ли кто-либо всерьез обвинять в этом университет в целом, принимая во внимание программу этого университета по истории, теории государства, государственному управлению, общественным отношениям, а также его обширную программу мероприятий в сфере бизнеса, которая практически полностью нацелена на то, чтобы система частного предпринимательства продолжала функционировать эффективно и прибыльно в весьма непростом мире»14 .
Таким образом, явление социального класса усиливает тенденции к цикличности в общественном управлении. Могут высказываться и противоположные мнения, но перевес голосов явно велик. Это заключение является важным, даже если, как мы увидим позже, эффект классового воздействия на цикличность управления уменьшается.
Дополнительным доказательством в пользу только что сделанного заключения — и важным пунктом самим по себе — является то, что во всех полиархических системах, по которым проводились исследования, отмечен абсолютный численный перевес членов привилегированного класса среди ведущих деятелей полиархической политики. Граждане из низших классов участвуют в политике меньше и менее эффективно15 . Различие в степени участия настолько велико, что руководство различных групп, объединенных общими интересами, — фермеров, ветеранов, женских организаций и в некоторой степени профсоюзов, — с таким же огромным перевесом находится в руках людей, принадлежащих к привилегированному классу. Таким образом, те самые группы, которые должны были бы противиться классовому влиянию в рамках системы, сами становятся объектом классового воздействия16 .
Повторимся, различные страны в чем-то отличаются друг от друга. И непропорционально большая доля участия привилегированного класса в руководстве многих стран, вероятно, уменьшается. Если, например, в преподавательском составе американских и британских университетов марксистов и представителей других диссидентских течений очень немного, в некоторых других полиархических странах, в том числе во Франции, ФРГ, Италии и Японии, в сфере общественных и гуманитарных наук их достаточно много17 . В мире американской журналистики — некоторые данные о тиражах были приведены в одной из предыдущих глав — у диссидентских взглядов и теорий мало шансов заявить о себе в печати. Но социалистические или коммунистические журналы выходят большими тиражами за границей. Даже в Соединенных Штатах такие выдержанные журналы, как «The New Yorker», время от времени публикуют довольно основательную критику политико-экономического строя. А в настоящее время по всей территории Соединенных Штатов все шире распространяется множество разнообразных мелких радикальных газет и журналов. Тем не менее основные крупнейшие американские газеты и множество журналистов-комментаторов остаются верны основам системы свободного предпринимательства. И государственные школы остаются главным источником традиционной индоктринации — практически монолитной в Соединенных Штатах, едва ли существенно менее целостной в Великобритании, но более дисперсной на европейском континенте18 .
Классовая индоктринация против классовых конфликтов
Следует заметить, что в данном анализе классового воздействия мы не упоминаем классовый конфликт. То, что классовый конфликт существует, мы уже признали. Но наша основная идея в другом, а именно: привилегированный класс во многом успешно осуществляет идеологическую обработку всего населения, внедряя в сознание масс свои определенные привилегированные мнения, убеждения и волеизъявления. Для Маркса понятие класса означало классовый конфликт. Но мы сейчас обращаем внимание на тенденции конформизма — один из аспектов того, что ряд последующих марксистов и других теоретиков общественных отношений определяют как обуржуазивание рабочего класса, то есть принятие рабочим классом буржуазных ценностей и волеизъявлений, а не враждебное противодействие им. Некоторые из тех самых событий, которые предсказывал Маркс, — разрыв старых родственных и социальных связей — на самом деле способствовали определенным видам обуржуазивания. Причина заключается в том, что рабочие, оторванные от своих старых корней, становятся как никогда прежде уязвимы и подвержены влиянию средств массовой информации, обращений и призывов лидеров бизнеса и правительства, а также воздействию и давлению на них со стороны привилегированного класса и его союзников, от которых прежде рабочие были изолированы19 . Под тем классовым упадком в Западной Европе и Соединенных Штатах, о котором много пишут и говорят, часто подразумевается лишь спад классового конфликта20 . В действительности это явление должно служить индикатором растущего успеха, с которым один класс вместе со своими союзниками склоняет все прочие классы к принятию свойственных ему мнений, убеждений, волеизъявлений — несмотря на другие доказательства, которые якобы указывают на классовый упадок* .
Индоктринация населения самым привилегированным классом, конечно, никогда не бывает абсолютно полной. Тщательное полевое исследование состоятельных британских рабочих показало, что в среде профессиональных групп, в отношении которых предполагалось, что они перенимают у среднего класса стиль жизни, ценности и отношения, постоянно сохраняются отличительные классовые признаки, многие из которых по своей сути враждебны высшим классам общества. Очевидно — если это когда-либо вообще могло подвергаться сомнениям, — что объективные обстоятельства их жизни и разнообразие форм влияния, оказываемого на их отношения к различным реалиям, становятся барьером на пути к полному «обращению» их в новую веру и принятию ими тех политико-экономических убеждений, мнений и волеизъявлений, которые имеют наибольшее значение для сохранения преимуществ привилегированного класса21 .
Что касается результатов такого явления, как проклассовая индоктринация с целью передачи политико-экономических убеждений, отношений и ценностей, то в этом плане Соединенные Штаты, возможно, имеют наиболее нивелированную классовую структуру среди всех полиархических систем. Это объясняется тем, что американские рабочие более крепко связаны с ценностями и волеизъявлениями привилегированного класса, чем их собратья за границей. Наоборот, они в меньшей степени осознают, что своей принадлежностью к низшему классу общества они отличаются от членов других вышестоящих классов, и в меньшей степени вовлечены в классовый конфликт22 . Это и есть причина, по которой американцы предпочитают читать и выслушивать мнения по политико-экономическим вопросам в гораздо более узком диапазоне, чем европейцы, и в качестве избирателей ограничиваются выбором из узкого набора политических возможностей. В отличие от них европейцы, которые знают о своем классовом противостоянии с членами других классов, более свободно и открыто принимают подтверждения тому. Они стараются подчеркивать различия в классовых позициях. Они голосуют за положения, отстаиваемые другими классами, чаще, чем это делают американцы. Поэтому абсолютное господство высших классов общества в определении вкусов, мнений, политических пристрастий и стратегий, а также моделей образования встречает намного меньше противодействия и, следовательно, надежнее обеспечено в Соединенных Штатах.
При таком положении вещей можно ожидать, что профсоюзы в Соединенных Штатах должны быть менее активными в области политики, чем в Европе. Фактически это так и есть. Мы также можем ожидать, что требования о предоставлении социальных гарантий и других коллективных благ и привилегий в Соединенных Штатах должны запаздывать по сравнению с Европой. И вновь это так. В области социального обеспечения, коллективных благ и государственных услуг, а также перераспределения дохода Соединенные Штаты значительно отстают от полиархических стран Западной Европы.
Другие объяснения ограничений волеизъявления
Маркс предполагал, что классовое господство является причиной фальсификации самосознания народных масс. Механизмы, которые он имел в виду, представляли собой гораздо более богатую и сложную систему по сравнению с теми, которые в нашей работе обрисованы весьма сжато и осторожно. Заключение, к которому мы пришли, сильно отличается от выводов Маркса. Сказать, что из-за существования классов буржуазная демократия становится не более чем притворством, потому что массы находятся в заблуждении по поводу того, чего хотят (примерно в этом суть высказываний Маркса), — это совсем не то же самое, что сказать, будто существование классов является причиной, из-за которой общественное управление, пущенное по замкнутому кругу, деформируется и перестает функционировать правильно, хоть и не парализуется полностью. К последнему выводу пришли мы.
Крайне важно быть точным в том, что касается значения сделанного нами вывода о влиянии классовой структуры на закольцованность процессов контроля. В любом стабильном обществе найдется совокупность унифицирующих представлений и убеждений, отстаивающих базовые принципы организации социума. Это уже было признано. Наша задача в данной главе — не просто подтвердить этот факт, а выяснить определенные механизмы, которые помогают объяснить, как создается упомянутая совокупность унифицирующих представлений, и выяснить ее содержание. Для полиархических систем с рыночной экономикой свойственны убеждения особого характера. Огромное влияние на убеждения оказывают наличие неравенства в уровнях благосостояния, а также существование системы двоевластия с двойным, соответственно, набором лидеров, которые занимают привилегированное положение в политико-экономической структуре общества. Многие из этих унифицирующих представлений передаются привилегированным классом всем остальным классам общества, и в чрезвычайно неравной борьбе идей этим представлениям обеспечено огромное преимущество. Для наших целей достаточно определить механизмы, с помощью которых в обществе создается набор унифицирующих политико-экономических понятий, даже если эти механизмы не полностью объясняют существование таких унифицирующих убеждений, мнений и волеизъявлений и даже если некоторые из этих механизмов приходят в упадок и теряют свою действенность.
Какие еще механизмы помогают объяснить наличие унифицирующих политико-экономических убеждений, которыми санкционируется предоставление особых благ и преимуществ привилегированному классу при широкой поддержке всего общества? Какие-то из этих механизмов снова возвращают нас к классовому влиянию. Например, скажет кто-то, глубоко укоренившиеся традиционные убеждения и мнения, сохраняющиеся в течение длительного времени, следует считать продуктом случайных, «спонтанных» социальных сил. Что это значит? Это не может означать, что они возникают без причины. Возможно, тогда это означает, что они возникают непреднамеренно. Никто не планирует их — ни отдельный человек, ни группа, ни правительственная структура. Они являются непреднамеренными последствиями взаимного влияния людей друг на друга.
Допустим. И все-таки мы знаем, что, хотя люди бесчисленными непреднамеренными способами действительно оказывают влияние на отношения друг друга к чему-либо, они также предусматривают намеренный, достаточно масштабный контроль и регулирование мнений, убеждений и волеизъявлений. Родители и учителя, например, воспитывают в детях — в процессе непосредственного обучения, а также косвенно на собственном примере — такое достоинство, как подчинение властям. В большинстве обществ они также учат детей тому, что улучшение их положения в жизни будет и должно зависеть от их собственных личных качеств (а не от каких-либо перемен в общественном устройстве). Более того, многие из непреднамеренных воздействий людей друг на друга усиливают преднамеренную индоктринацию, как в случае, когда кто-либо, постоянно протестующий против властей, вызывает такое чувство неловкости у своих друзей, что постепенно все друзья его бросают. В большинстве случаев непреднамеренное взаимное влияние между отдельными людьми является, таким образом, не случайным, а целенаправленным управлением, поскольку его программа наглядно проявляется при преднамеренном влиянии, которое само по себе не является случайным или произвольным.
Почему мы воспринимаем конкретную программу, предварительно заданную модель преднамеренного влияния? Почему ставим акцент на необходимости подчинения властям (а не критичном, только выборочном и конкретном принятии их действий)? Почему существует почтительное отношение к богатым (при котором даже не делается различия между заработанным и унаследованным богатством)? Почему имеет место личная ответственность за улучшение качества жизни (а не социальное сотрудничество, направленное на усовершенствование государственного устройства и экономики)? Почему существуют всеобщие привилегии для богатых и власть имущих (вместо того, чтобы устранить ограничения и снять с других членов общества ответственность за регулирование предоставляемых им преимуществ в виде благ или власти)? Почему уважение к собственности так абсолютно, что многие люди считают аморальным украсть буханку хлеба, чтобы спасти свою семью от голода?
Все это — вопросы, выбранные не случайно. В них отражаются преимущества людей привилегированного общественного класса. Как они могут оказаться «спонтанными»? Как они оказались темами, изучаемыми практически повсеместно во всем мире? Они бесконечно транслируются населению — явно и на примере собственного поведения — церковью, средствами массовой информации, школой, семьей, деловыми и правительственными лидерами. Подобным образом они передаются веками, поэтому они вошли в фольклор и общую мораль, и в результате чуть ли не каждый участвует в преднамеренных и непреднамеренных или «спонтанных» процессах, посредством которых эти воззрения передаются молодым и закрепляются в сознании у пожилых.
Слишком простое объяснение, ответят нам. «Спонтанность» указывает на разнообразие общественных методов регулирования мнений, убеждений и волеизъявлений. Признавая, что привилегированный класс использует свои преимущества для индоктринации населения с целью обеспечить сохранение этих преимуществ на веки вечные, в каждом обществе в борьбу идей вступают другие крайне многочисленные источники идеологического воздействия — как преднамеренного, так и непреднамеренного. Бесспорно, это так. Но что касается преднамеренных воздействий, то в предыдущих главах мы показали, что происходящая в результате борьба идей носит весьма и весьма предвзятый, ограниченный характер. Что же касается непреднамеренных воздействий, то на них, по только что указанным причинам, оказывают очень большое влияние воздействия преднамеренные. Существующее разнообразие, следовательно, не противоречит предположению о том, что проклассовая индоктринация имеет непропорционально большой эффект. Противоречить это может только доведенному до крайности утверждению, что такая проклассовая индоктринация совершенно нивелирует и перекрывает все другие идеологические воздействия, чего мы не намерены утверждать.
Обществоведы-теоретики долго обсуждали, как же все-таки идет процесс формирования и бесконечного преобразования культур или социальных систем. По мнению Талкотта Парсонса, нормативные элементы — ценности, этика, мораль, нравы и смысловые значения — важнее «материальных интересов»23 . Другие авторы пытаются объяснить общественное устройство, ссылаясь особо на отношения управления и регулирования, которые связывают между собой людей, и часто — на психологию этих взаимоотношений24 . Другие, например Кардинер, рассматривают структуру общества как результат сложных взаимоотношений между культурой и личностью25 . Любое из этих объяснений можно использовать для понимания всех специфических и ограниченных воздействий на общественную структуру и культуру, которые мы приписываем классу. Непропорционально большую силу влияния привилегированного класса можно объяснить ценностями, моралью, нравами и смысловыми значениями, которые передаются посредством этих коммуникативных отношений. Ее можно также объяснить, как в этой книге, особой связью классового воздействия с отношениями управления и регулирования в обществе. Процесс так же сложен, как предполагалось теми, кто считает социальную структуру результатом взаимодействия между культурой и личностью, поскольку классовое влияние помогает формировать личность, а также обусловливает получение определенного отклика; а сформировавшиеся личности являются инструментами обеспечения непрерывности культуры.
Другие аспекты классового воздействия
Результаты классового воздействия на цикличность общественного контроля являются лишь подмножеством результатов классовых воздействий на политико-экономическую организацию общества. Результаты классового воздействия варьируются в широком диапазоне и до сих пор полностью не изучены и не объяснены. В истории трудовых отношений Америки, например, классовые союзники — бизнесмены, главы правительств штатов и местных органов власти, судьи, духовенство, пресса — в различные исторические моменты часто выступали единым фронтом, санкционируя насилие и другие репрессии против активистов профсоюзного движения. Еще одним результатом, который можно считать последствием классового воздействия, является неведение американцев о существовании самого этого аспекта в американской истории.
К другим аспектам классового воздействия относится и тот, который мы будем рассматривать в одной из последующих глав, а именно: вероятность того, что полиархии могут сохраняться только при условии сдерживания конфликта в результате проводимой классовой обработки умов. Это предположение возможно благодаря существованию ряда свидетельств того, что классовое воздействие в полиархических системах уменьшается. Если полиархия — и перспективы демократии — подвергаются разрушительному классовому воздействию, тем не менее, возможно, ограниченная — реально существующая — полиархия без него не смогла бы сохраниться.
* * *
Одно последнее замечание, которым мы закончим исследование вопроса об общественном управлении и регулировании и о частном предпринимательстве, которое мы вели на протяжении шести глав. Это замечание снова возвращает нас к различию между важнейшими и второстепенными проблемами и между всеобщим большинством и вторичным большинством. Всеобщее большинство обычно превалирует в решении важнейших проблем общества. Что же касается вторичного большинства, то оно может формироваться или не формироваться для решения второстепенных проблем или же может оказаться неспособным эффективно контролировать правительственных чиновников.
Корпорации и привилегированный класс, как мы говорили, осуществляют индоктринацию населения по ключевым для общества вопросам — основам политико-экономического строя. В области второстепенных проблем индоктринация характеризуется гораздо меньшей цикличностью. По второстепенным проблемам корпорации стоят на различных позициях и конфликтуют друг с другом точно так же, как и члены привилегированного класса. Даже если определенный класс проявляет солидарность, между собой члены класса будут спорить по вопросам политики в сфере образования, налоговой реформы, внешней политики, рационального использования энергетических ресурсов и, например, космических исследований. Но механизмы общественного управления, которые мы анализировали в предыдущих главах, демонстрируют — и это надо запомнить — гораздо большую действенность общественного контроля в руках всеобщего большинства, чем со стороны большинства, сформированного для решения вторичных вопросов. Над таким «вторичным большинством» часто господствует какое-либо меньшинство или коалиция меньшинств. Или же существование и требования вторичного большинства просто-напросто игнорируются властями, которые зачастую не знают, чего именно по второстепенным проблемам хочет всеобщее большинство. Поэтому теперь мы видим, что цикличность посредством корпоративной и классовой индоктринации препятствует развитию того, что в противном случае могло бы быть самой действенной формой контроля со стороны большинства в полиархии, которая только возможна для всеобщего большинства. На формирование большинства по вторичным вопросам цикличность оказывает относительно меньшее воздействие. Но вторичное большинство в любом случае не достигает высокой степени эффективности в управлении.
Это далеко не счастливый конец длинной истории. Полиархическая система, очевидно, представляет собой не более чем чрезвычайно грубую аппроксимацию любых идеализированных моделей либеральной демократии или любого другого вида демократии.