Он не хотел просыпаться. Он абсолютно не хотел просыпаться. Но отец держал его за ноги и вертел то вниз, то вверх головой… Какой уж тут отдых!

Кроме того, мама стояла рядом и щекотала ему пятки, отчего лучше не становилось. С трудом открыв глаза, он недовольно разглядывал перевернутый, кувыркающийся вокруг него мир.

- Проснись, Расмус, - смеясь, говорила мама. - Ты не собираешься сегодня в школу?

Отец опустил его на пол.

- Подумать только! Какой все-таки удивительный сон у ребят, - сказал он. - Этот мальчик спал со вчерашнего вечера, с восьми часов, и почти невозможно пробудить его к жизни.

«Нет, потому что я не хочу просыпаться, - думал Расмус. - Не хочу просыпаться и вспоминать, что случилось с Глупышом».

- И ты даже не выходил еще с Глупышом, - сказала мама. - А где вообще Глупыш?

- Не знаю, - пробормотал Расмус.

- Может, он в комнате у Крапинки, - сказал папа. - Крапинка, Глупыш у тебя?

Из комнаты Крапинки прозвучало мрачное «нет!».

- Какой негодник, значит, он снова выпрыгнул в окошко! - возмутилась мама. - Расмус, мне кажется, тебе надо как следует поставить его на место, когда он вернется домой.

«Поставить его на место», - сказала мама. О, если б она только знала! Если бы Глупыш вернулся домой живым, он попросил бы у него прощения за каждое грубое слово, сказанное ему, и накупил бы ему мясного фарша на все карманные деньги, и никогда, никогда, никогда, ни на минуту не оставлял бы его одного, даже если бы пришлось бросить школу.

Но он не мог сейчас же бросить школу; сегодня ему все равно придется пойти туда, как ни тошно ему сидеть в классе целый день, думая о Глупыше, да еще не поседев при этом!

Крапинка уже позавтракала, когда он вышел в кухню, но по-прежнему сидела за столом, мрачно глядя перед собой; подумать только, что она может так ненормально страдать из-за этого Йоакима… Ведь он же все-таки не песик!

Вообще-то Расмус не в силах был думать о ее горестях, ему достаточно было своих собственных, бесконечно более ужасных.

Но папа был весел как всегда. Он поджаривал хлеб и распевал во все горло:

Расмус с упреком посмотрел на него: не подобает так распевать, когда Глупыша нет. Но папа этого не понимал. Он переводил взгляд с Расмуса на Крапинку и с Крапинки на Расмуса.

- Что, собственно говоря, здесь… продолжается отчетное собрание «Общества придурков», или что это такое?

Он подбадривающе толкнул Расмуса:

- Ты беспокоишься о Глупыше? Спокойнее! Полицейский корпус Вестанвика - в состоянии величайшей боевой готовности. Глупыш все равно что схвачен!

Как раз в эту минуту в тамбуре зазвонил телефон. Мама взяла трубку.

- Патрик! - закричала она. - Старший полицейский хочет говорить с тобой!

Папа поднялся из-за стола:

- Что ему понадобилось в такую рань? «Спорим, я знаю, в чем дело!» - подумал Расмус и стал прислушиваться, ушки на макушке.

- К твоим услугам, СП! - заорал папа. - Ты уже проснулся и не плачешь? Что ты сказал?

Папа долго молчал, и Расмус нетерпеливо ожидал продолжения.

- У фон Ренкена! - закричал папа, и тут даже Крапинка вся обратилась в слух. - Никогда ничего подобного не слышал!… Да-да-да, лечу как ракета!

И в кухню он влетел как ракета!

- У фон Ренкенов кража, серебро исчезло… все барахло!…

Он плеснул в рот глоток горячего, как кипяток, кофе и, обжегшись, завопил:

- Одни стоны да беды, какой тут кофе, мне надо сейчас же в полицейский участок!

Рванувшись к двери, он на ходу накинул форменную фуражку и, затормозив на миг, стал по стойке «смирно» и отдал честь.

- Боже, храни короля… Я, может быть, не вернусь домой даже к обеду!

И он исчез, а мама, не успевшая вымолвить ни слова, смотрела ему вслед.

- Боже, храни короля… ради Патрика Перссона, - произнесла она, покачав головой.

Налив себе кофе, она села рядом с Крапинкой.

- Бедный барон фон Ренкен, подумать только - все серебро! Я слышала, в коллекции был старинный кувшин, такой красивый, а теперь его, разумеется, тоже украли.

- Надеюсь, - сказала Крапинка.

- Что ты такое говоришь? - удивилась мама. - Ты надеешься, что кувшин…

Но Крапинка прервала ее:

- Милая мамочка, у меня аллергия на кувшины… При одном упоминании этого слова у меня пятна по всему телу идут…

Мама удивленно посмотрела на нее, но ничего не сказала.

«У меня тоже аллергия на кувшины, и на похитителей серебра, и на стариков-«тиволистов», и на пухлых Берт», - подумал Расмус. И отправился в школу.

- Не хотите ли вы, братец Понтус, одолжить у меня пару спичек и подпереть ими веки? - поинтересовался магистр Фрёберг на уроке математики. - Вы, братец Понтус, явно плохо спали ночью, у вас глаза закрываются!

- Да-а, - правдиво ответил Понтус.

Расмус стоял у черной доски, сражаясь с цифрами. Он чувствовал, что ему тоже может понадобиться парочка спичек. Весь день он был такой сонный… сонный и расстроенный, а шел уже последний урок, когда и обычно-то трудно не заснуть, даже если не гоняешься за ворами всю ночь напролет; то, что говорили учителя, звучало уже как невнятное жужжание.

Магистр Фрёберг критическим взглядом окинул его арифметические выкладки на черной доске и недовольно покачал головой.

- Странно, - сказал он, - в конце мая у всех ленивых школьников обычно наблюдается приступ прилежания и жажды знаний, но Расмусу Перссону, должно быть, еще не ясно, что через две недели у нас экзамен?

Да нет, Расмусу Перссону это было ясно, и обычно он беспокоился из-за оценок по математике, но как раз сейчас это было ему глубоко безразлично.

Единственное, что его заботило, был Глупыш, и он жаждал, чтобы урок скорее кончился и он мог бы пойти и поговорить с Эрнстом.

- Скажу ему пару теплых слов, понятно? - объяснил он Понтусу, когда они подходили к зеленому фургону среди кустов сирени, где Эрнст назначил встречу.

Но никакого Эрнста не было видно. Зато на крыльце сидел Альфредо в старом замызганном купальном халате поверх костюма для сцены и с бутылкой пльзенского пива. Ребята остановились на расстоянии нескольких шагов и злобно смотрели на него. События этой ночи во всей своей жуткой неприглядности ожили в их памяти, когда они увидели Альфредо. Расмус слишком хорошо помнил, как эти огромные лапы, держащие бутылку пива, молотили его прошлой ночью.

Но сегодня Альфредо был настроен благодушно.

- Нешего киснуть, маленькие мальшишки, - сказал он, опустив бутылку. - Маленькие мальшишки должны быть веселыми - так всегда говорила моя мамошка; Боже мой, как она лупила меня, когда мне не хотелось веселиться!

Расмус уставился на него.

- Думаю, дядюшка, вам не было бы так весело, если б у вас, дядюшка, отняли бы вашу собаку.

Довольный Альфредо закудахтал.

- «Дядяшка» и «дядяшка»! Сдается мне, мы можем перейти на ты, раз у нас как бы общие дела, - сказал он и наклонился к ним, хитро подмигивая.

- Не знаю, захочется ли мне быть на «ты» с вором, - сурово произнес Понтус.

Альфредо шикнул на него, но затем снова расхохотался:

- Ах ты, придурок! По-твоему, лушше называть вора «дядяшка»? А как зовут вас, маленькие шалопаи-мальшишки?

- Расмус, - нехотя представился Расмус.

- Понтус, - сказал Понтус.

Альфредо расхохотался так, что у него заколыхался живот.

- Расмюс и Понтюс, ну и глупость! Но Расмюс и Понтюс - хорошие малыши, - льстиво продолжал он, - а не такие вот маленькие мерзкие стукаши, потому што они знают, што бывает с такими… Им возвращают только совершенно дохлую собашку, совершенно дохлую!

Глаза Расмуса стали огромными и испуганными.

- Альфредо, - сказал он. - Ты можешь поклясться, что Глупыш жив?

Альфредо поднес бутылку ко рту и выпил остаток пива, затем рыгнул и сказал:

- Жив ли он?! Он жив так, что хоть кого вгонит в отшаяние, этакая маленькая бестия!

Он рыгнул еще раз и швырнул бутылку из-под пива в кусты сирени. В душе Расмуса что-то дрогнуло, живший в нем собиратель бутылок хотел было броситься за добычей, но он заставил себя остановиться; гроша ломаного не станет он зарабатывать на этом мошеннике, отобравшем у него собаку! Приблизившись к Альфредо на несколько шагов, он умоляюще посмотрел на него:

- Альфредо, а вы подумали о том, что Глупышу надо пить и есть?

- Ну да, он по колени утопает в мясном фарше, - заверил его Альфредо. - А воды у него столько, что он мог бы утопиться, если бы захотел.

Расмус от всего сердца понадеялся, что это правда, но все-таки до конца уверен не был.

- Это правда, абсолютная правда? - спросил он, вопрошающе глядя в глаза Альфредо.

Альфредо чуть ли не оскорбился.

- Думаешь, я вру? «Всегда держись правды, милый Альфредо, - говорила обышно моя мамошка. - Только полиции надо врать безбожно и изо всех сил».

Прервав самого себя, он в ужасе уставился на ведущую к ним дорожку.

- Боже, сжалься надо мной, сюда идут полицейские!

Все благодушие разом слетело с него. Железной рукой обхватил он Расмуса и зашипел:

- Шалопай-мальшишка, ты все-таки накапал…

Расмус вывернулся из его рук.

- Представь себе, что нет! Думаешь, полицейские сами не знают, где искать воров?

- Да, они всегда являются в Тиволи, - пробормотал Альфредо, бросив долгий ненавидящий взгляд на полицейских, приближающихся к его фургону.

У Расмуса не было ни малейшего желания, чтобы отец и старший полицейский видели его в обществе Альфредо.

- Пошли, Понтус, бежим! - быстро прошептал он.

Еще оставалось достаточно времени, чтобы исчезнуть. Разумеется, осмотрят еще немало фургонов, прежде чем подойдет очередь Альфредо. Однако Альфредо снова схватил его за руку.

- Оставайся здесь, - угрожающе сказал он. - Оставайся здесь, пока они не уйдут!

Тут появилась Берта. Она была перепугана насмерть, ее водянисто-голубые глаза испуганно подмигивали Альфредо.

- Полиция, - застонала она. - Черт, как я боюсь!

Альфредо прогнал ее в фургон.

- Сиди там и держи язык за зубами. Полицейским и собакам нельзя показывать, что боишься, тогда они не укусят.

Сам он внешне уже ни капельки не боялся. Теперь это был добродушный фигляр, у которого никогда не было ничего общего с полицией вообще, и меньше всего с этими двумя полицейскими, которые подошли к нему и отдали честь.

- Простите, мы хотели бы лишь осмотреть немного ваш фургон… чисто рутинная работа, - сказал старший полицейский.

Альфредо дружелюбно закудахтал:

- О, можете быть сколько угодно рутинными. Но остерегайтесь Берты, которая в фургоне; если ее разозлить, она, не раздумывая, нападает. Нельзя ли предложить вам шашечку кофе?

- Спасибо, мы - из полиции, - саркастически произнес старший полицейский.

Альфредо кивнул.

- Я так и подумал, так и подумал, увидя вашу красивую форму. «Не может быть, чтобы сюда пришла пара обыкновенных идиотов. Должно быть, это пара полицейских», - сказал я самому себе.

Расмус и Понтус стояли в нескольких шагах от них, стараясь сделаться как можно меньше. Расмус понял, что отцу не по душе видеть его здесь. Он робко посмотрел на него, надеясь, что тот ничего не скажет. Но надежда эта была напрасной.

- Что ты здесь делаешь? - неодобрительно спросил отец.

Не успел Расмус ответить, как вмешался Альфредо:

- О, это парошка маленьких славных мальшишек, они любят болтать с простым шпагоглотателем. Малыш Расмюс - красивый умный ребенок, будем надеяться, он вырастет и станет полицейским, тошь-в-тошь как его отец.

- Идем, Патрик, - сказал старший полицейский, и они вошли в фургон.

Расмус и Понтус остались с Альфредо.

- Милая бедняжка Берта, только б страх не отшиб у нее разум, - сказал Альфредо. - Хотя как это может слушиться, если никакого разума у нее нет?

Наклонившись, он потрепал Расмуса по щеке:

- А ты, бедный ребенок, не принимай так близко к сердцу мои слова о том, што ты, может, станешь полицейским, когда вырастешь. Я не хотел тебя обидеть. Может, все будет гораздо лушше, шем ты думаешь: не всем же мальшишкам обязательно быть как отец.

- Ш-ш-ш, - шикнул на него Расмус.

- А твой папа, он что - был шпагоглотателем? - спросил Понтус.

Альфредо покачал головой:

- Нет, они были барышниками, все трое. А моя мамошка тоже не глотала шпаги.

- А кем же была она? - спросил Расмус.

Ему не было ни малейшего дела до семьи Альфредо, но, может, для Глупыша будет лучше, если поддерживать хорошие отношения с этим старым ворюгой.

- Она была барышницей, да, и она тоже, - сказал Альфредо. - И эта маленькая барышница была самой страшной обманщицей, какую только можно себе представить, ну просто поразительной. Не было на свете кобылы такой старой и дряхлой, которая не сделалась бы бодрой и шустрой на то время, пока ее не продадут. Мамошка вкатывала ей порцию мышьяка… Помню особенно одну, которую звали Леоноре…

Расмус съежился. Он проголодался и хотел уйти отсюда.

- Нам, пожалуй, пора домой, обедать, - сказал он.

Альфредо спросил с оскорбленным видом:

- Вы не хотите послушать о Леоноре? Это была старая кобыла, едва державшаяся на ногах, но мама влила ей через воронку три-четыре банки лекарства и продала кобылу крестьянину на ярмарке в Кивике.

- Вот как! - сказал Понтус.

- Ну да, и Леоноре помшалась так, што одно удовольствие было смотреть, как крестьянин покатил с ней вешерком домой.

- Нам, пожалуй, пора, - повторил Расмус. Альфредо не слушал никаких возражений, он только еще повысил голос:

- А назавтра кобыла валялась в конюшне крестьянина и была не в силах шевельнуться.

- А крестьянин не рассердился? - спросил Понтус.

Альфредо пожал плечами:

- А какое дело моей мамошке, даже если крестьянин и рассердился. Она встретила его шерез несколько дней и вежливо так, дружелюбно спросила: «Ну как поживает кобыла? Как поживает малютка Леоноре?» - «Спасибо, - ответил крестьянин, - она уже может сидеть несколько шасов в день».

Поскольку никто не смеялся, Альфредо сам бурно захохотал, и хохотал до тех пор, пока за его спиной не открылась дверь.

- Ну вот и комиссары полиции! - сказал он. - Нашли што-нибудь?

- Это была чисто рутинная работа, вы ведь слышали, - с достоинством произнес старший полицейский.

Альфредо почесал обеими руками свою волосатую грудь и хитро подмигнул старшему полицейскому:

- Да-да, я тоже проделываю обышно шисто рутинную работу и нишего не нахожу. А, собственно говоря, шего вы ищете? Я слышал, тут говорили о горе серебра, которую украли.

Старший полицейский кивнул:

- Это верно!

Расмус был потрясен безграничной наглостью Альфредо. Этот старый ворюга сидит тут и потешается над папой и старшим полицейским! Альфредо весь сиял, глаза его просто нахально сверкали, и он ухмылялся так, что его белые зубы блестели.

- Да, да, на свете столько нешестных людей, - сказал он.

Затем, отломив ветку сирени, стал с невинным видом нюхать ее.

- Ах, эти прелестные цветы… Но вы нашли хоть какие-нибудь отпешатки пальцев, штобы было за што уцепиться?

Расмус содрогнулся - подумать только: что, если они начали снимать отпечатки пальцев дома у Ренкенов!

- Отпечатки пальцев? - повторил отец. - Здесь действовал не какой-нибудь юнец-новичок, а профессиональный вор, старый и опытный.

Альфредо заложил кисть сирени за ухо и плутовски улыбнулся:

- Ха-ха, меня вы лестью не возьмете, я все равно не признаюсь…

- Идем, Патрик, - сказал старший полицейский. - Нам предстоят дела поважнее, чем торчать здесь.

- Понятно, понятно, - закудахтал Альфредо. - Удаши вам в вашей рутинной работе.

Он долго смотрел им вслед, а потом подмигнул мальчикам; сейчас он еще больше, чем всегда, походил на хитрого лиса.

- «Если везет и никогда не оставляешь отпешатков пальцев, можно далеко пойти», - так всегда говорила моя мамошка. Мои дорогие юные друзья, никогда не забывайте эти мудрые слова!

Он поднялся и еще плотнее завернулся в купальный халат.

- Идем, Берта! - закричал он в сторону фургона. - Пора снова проглотить парошку шпаг! Но знаете што, маленькие шалопаи-мальшишки, - продолжал он, - я скоро с этим покончу и не буду больше глотать шпаги. Даже маленькие ножешки для масла и те глотать не буду. Вот будет замешательно!

Берта вышла переодетая в свое алое шелковое платье. Она злобно вытаращила глаза на мальчиков, но, не произнеся ни слова, проплыла мимо.

Альфредо как раз намеревался последовать за ней, но Расмус дернул его за полу купального халата:

- Милый Альфредо, нельзя ли мне забрать Глупыша сейчас, сразу же, если мы дадим честное слово ничего не говорить?

Альфредо потянул пояс к себе.

- Сказано, значит, сказано! В субботу вешерком, не раньше и не позже! Нешего быть такими нетерпеливыми, маленькие шалопаи-мальшишки!

Они ушли оттуда в полной уверенности, что Альфредо самый хитрый мошенник в мире, но также в известной степени и с надеждой на то, что Глупыш, несмотря на все, жив и его выпустят на свободу завтра вечером. Главное - выдержать до этого времени. Расмус чувствовал, что легче выдержать, когда ты не один, и Понтус - умный мальчик - понял его.

- Пошли ко мне домой, - сказал он. - У меня есть блинчики, фаршированные свининой, я подогрею… Мама готовит пир у бургомистра.

Мама Понтуса была лучшей в городе мастерицей устраивать пиры. Она кормила себя и сына тем, что ходила по домам Вестанвикского высшего общества и готовила изысканнейшие обеды. И наверняка цыплята весеннего помета, которых она как раз в это время жарила на кухне у бургомистра, были деликатесными, но все равно их нельзя было даже сравнивать с теми блинчиками, фаршированными свининой, которые она оставила дома на плите для Понтуса.

- Потому что они - самые лучшие в мире, - сказал Понтус.

Расмус с благодарностью последовал за ним на Столяров холм. Он не хотел идти домой. Там ведь больше не было Глупыша, который бросался ему навстречу, лая от радости, Глупыша, который маленьким теплым комочком лежал у его ног под столом во время обеда, Глупыша, который спал в кровати Расмуса, зарывшись мордочкой в его шею. Глупыша не было… зачем же ему тогда идти домой? Да и мама, должно быть, уже поняла, что с Глупышом что-то случилось, и Расмус был не в силах стоять перед ней, притворяясь, будто ничего не знает.

Гораздо легче притворяться по телефону. И пока Понтус разогревал блинчики, Расмус позвонил домой.

- Да, мы с Понтусом пойдем искать его… Да, меня здесь накормят, мы с Понтусом будем есть блинчики, фаршированные свининой… Да, мы с Понтусом сделаем уроки вместе.

Положив трубку, он пошел обратно в кухню, где Понтус уже накрыл на стол и все приготовил.

Трапеза представляла собой то, что мама Понтуса обычно называла «маленький, интимный и уютный обед двух холостяков, такой, какой любят господа мужчины».

А для этого особого рода холостяков почти ничто не могло сравниться с блинчиками, фаршированными свининой.

- Какая твоя мама добрая - приготовила столько блинчиков, - сказал Расмус и высыпал на тарелку целый сугроб сахарного песка.

Понтус довольно засмеялся: приятно было хоть один раз стать тем, кто приглашает в гости; ведь он столько раз обедал дома у Расмуса!

- Рубай давай, рубай! Здесь столько, что всем хватит!

И Расмус навалился на еду. Долгое время он думал только о блинчиках и почти совсем не думал о Глупыше.

Но потом, когда они вымыли посуду и сделали уроки, Расмус приумолк. Он знал, что скоро пойдет домой, и страшился этого.

- Слушай, - сказал Понтус, - а если нам слазить в погреб и посмотреть немного на эти серебряные «вещички»?

Расмус понял: деятельность - вот что ему нужно, ежеминутная деятельность!

- Знаешь что? - восторженно сказал он. - А что, если нам свистнуть какой-нибудь серебряный горшок, - это пройдет незаметно. Они и сами не знают, сколько чего стырили.

Понтус счел его предложение просто мировым.

- А потом, через несколько лет, мы пошлем этот горшок папаше Йоакима и напишем на клочке бумаги: «Дар от пожелавшего остаться неизвестным».

Оживленные этой идеей, они спустились в погреб.

- Если кто-нибудь явится, ты объяснишь только, что фру Андерссон просила тебя убирать у нее в погребе, - сказал Расмус.

Понтус уже взял ключ в помещении Объединенного акционерного общества «Металлолом».

- Конечно! Только бы не явился Альфредо или Эрнст… Им, верно, не нужна помощь по уборке погреба!

Хихикая, подняли они крышку ларя, где фру Андерссон хранила картошку, и общими усилиями вытащили мешок на пол.

- Но они, верно, побоятся приходить сюда раньше завтрашнего вечера, - с надеждой в голосе сказал Понтус.

Расмус думал то же самое.

- Это мы быстренько обтяпаем. Думаю, мы стащим кувшин.

Но это было не так-то легко обтяпать, как рассчитывал Расмус. Эрнст, верно, был недоверчивый тип, и его угроза поставить на мешок пломбу не была пустой болтовней. Там в самом деле была надежная свинцовая блямба, которую нужно было выломать, чтобы добраться до содержимого мешка.

- Это дело ерундовое, - сказал Понтус. - Я смогу сделать такую же блямбу, если расплавить несколько оловянных солдатиков.

Расмус покачал головой:

- Не-а, заметят. Он поставил какую-то особую печать на свинец. Как он ее сделал?… Похоже на монету.

- Мы тоже, верно, можем поставить туда печать, - сказал Понтус.

- Да, но не такую. Он использовал какую-то удивительно странную денежку… Дурак этот Эрнст, он подозрителен, как старый козел!

Они ощупали мешок, ощутили серебряные предметы под своими ладонями и искренне огорчились, что не могут хотя бы взглянуть на них.

Расмус размышлял.

- Знаешь что, - задумчиво сказал он, - можно, разумеется, разрезать мешок снизу, а потом сшить его.

Понтус хихикнул:

- Сдается, эту идею мы продадим Альфредо, так что Эрнст останется со своей свинцовой блямбой…

Магистр Фрёберг постоянно говорил, что есть люди, чьи идеи движут миром, ведут его вперед; должно быть, он имел в виду таких, как Расмус, - Понтус был в этом уверен.

- Знаешь, Расмус, ты вот такой - с идеями, - сказал он. - А я - я такой, который бежит за ножницами и иголкой с нитками.

Так он и сделал. Потом они принялись за работу. С некоторым трудом Расмус разрезал мешок, и когда они вытрясли его содержимое, в погребе фру Андерссон на некоторое время воцарилась благоговейная тишина.

- Елки-палки! - произнес наконец Расмус.

В том, что это была одна из самых замечательных антикварных коллекций серебра в стране, сомневаться не приходилось. Здесь было все: маленькие кубки и кубки побольше, чайники, и подсвечники, и табакерки - все из серебра; и еще маленькие изящные солонки - тоже из серебра, щипцы для сахара - из серебра, креманки для мороженого - из серебра… И еще тот роскошный кувшин, вызывавший аллергию у Крапинки, тот, в который Альфредо ставил букет сирени.

- Как по-твоему, что бы нам свистнуть? - спросил Понтус. - Может, лучше взять какую-нибудь мелкую безделушку, чтобы было незаметней?

- Чепуха! Кувшин не так уж и велик, - сказал Расмус. - Он немногим больше, чем мамина старая металлическая ступка у нас дома.

Сказав это, он вспомнил, что мамина старая металлическая ступка уже не у них дома. Ведь мама на прошлой недели отдала ступку на склад металлолома и купила новую, более удобную - поменьше.

Металлическая ступка! То была искра, от которой возгорелось пламя. Расмусу пришла в голову новая, блестящая идея!

- Послушай-ка, Понтус! - сказал он, но тут же смолк и немного поразмышлял.

Этот Антиквар-Акула, о котором говорил Эрнст и который явится сюда завтра вечером… Мешок будет запломбирован, когда его станут передавать ему, никто не увидит содержимого до этой минуты. Но прежде чем Альфредо и Эрнст отправятся в путь, они должны вернуть Глупыша… Когда они откроют мешок, Глупыш должен быть вне пределов досягаемости для всех покушений с их стороны… Да, все совпадает… Насколько он мог видеть, в его великолепной идее не было ни сучка ни задоринки.

- Знаешь, Понтус, - сказал он. - Мы обещали не ябедничать на них, но мы не обещали, что не стянем серебро. И теперь я собираюсь стянуть все вещи до единой!

- Ты в своем уме? - воскликнул Понтус. - Ты никогда не получишь обратно Глупыша! Страшно подумать, как они разозлятся - Эрнст и Альфредо!

- Они и не заметят, - сказал Расмус, посмеиваясь тихо и счастливо.

Удивленный Понтус спросил:

- Как это не заме…

Расмус прервал его:

- Не раньше, чем будет слишком поздно, - сказал он. - На складе Объединенного акционерного общества «Металлолом», пожалуй, металлолома столько, что хватит заполнить до краев этот мешок, а?

Понтуса словно молотком ударили.

Он даже не хихикал, он только в немом восхищении смотрел на Расмуса, более чем когда-либо убежденный в том, что такие, как он, движут миром, ведут его вперед.

«Маленькие мальшишки должны быть веселыми!» - сказал этот Альфредо… Жаль, что он не видел, какими веселыми были они, те двое, что, нагруженные табакерками, и подсвечниками, и кувшинами, передвигались челночным способом между погребом фру Андерссон и Объединенным акционерным обществом «Металлолом». Работали они быстро и методично. Серебро запихали в угол, где держали макулатуру и старые газеты, и прикрыли все вместе так, что ни один человеческий глаз не заподозрил бы, какое богатство спрятано внизу, под этой кучей. И они выбрали из металлолома то, что по тяжести и объему как-то совпадало с украденным богатством. А в конце им предстояло самое тяжелое - сшить полотнище мешка.

Расмус сидел на полу погреба скрестив ноги, как заправский портной, и трудился не покладая рук.

- Жаль, что я никогда выше «неуда» на уроках труда не получал, - сказал он.

- Думаю, ты и вправду шьешь здорово! - сказал Понтус. - Это тот шов, который называется лангет?

Расмус взглянул на дело рук своих.

- Ой, никогда бы, пожалуй, и не подумал! Я-то считал, что это стебельчатый шов, хотя и не до конца был уверен. Но теперь, во всяком случае, - порядок!

Они положили мешок на место - в ларь, где хранилась картошка, и Расмус, словно желая подбодрить мешок, слегка хлопнул его на прощанье.

- Интересно, что скажет Альфредо, когда найдет записку?

Чтобы не возбуждать ненужных подозрений у похитителей серебра, они сняли свою фирменную вывеску. И теперь она, как скромный привет от них, лежала в старой металлической ступке. «Если вам необходим еще металлолом, обращайтесь безо всяких сомнений в Объединенное акционерное общество «Металлолом». Владельцы Понтус Магнуссон и Расмус Перссон».

Понтус хихикнул:

- Да, хотел бы я видеть рожу Альфредо, в самом деле хотел бы! Но теперь, может, нам лучше смыться отсюда?

Ах, почему он сказал это только сейчас, когда было уже слишком поздно? Поздно смываться. Потому что в эту минуту они услыхали, как кто-то спускается по лестнице погреба. Их было двое, и один сказал:

- У тебя нервы слабые, Эрнст, такого с тобой никогда не было…

Расмус и Понтус в дикой панике неотрывно смотрели друг на друга. Теперь все кончено. Глупыш: погиб! Серебро погибло! Никакого выхода из этих тисков не было.

«На помощь! - мысленно воззвал Расмус. - На помощь!»

Как бы в ответ на его мольбу на лестнице раздался грохот. Расмус схватил Понтуса за руку:

- Быстрее!

Они помчались изо всех сил и, когда Понтус снова захлопнул висячий замок, услыхали рассерженное ворчание Альфредо:

- Помоги мне, Эрнст! Эта лестница специально спроектирована так, чтобы люди ломали ноги!

Спасение пришло буквально в последнюю секунду. Сердце у них ушло в пятки; стоя в погребе, где находился их склад металлолома, они смотрели через щелки в стене, как Альфредо отпирает висячий замок, который они защелкнули несколькими секундами раньше.

- А теперь посмотри, Эрнст!

Ничего, кроме злобного бормотания Эрнста, они не услышали.

- А теперь посмотри, Эрнст! - повторил Альфредо. - Не будь так недоверчив к милой бедняжке Берте… Смотри, пломба не тронута, абсолютно не тронута.