Меня зовут Лиса, мне девять лет, и живу я в Буллербю, что по-шведски значит «шумная деревня». Мама говорит, что наша деревня называется так потому, что здесь живут дети, которые много шумят. Просто непонятно, как это шестеро детей могут поднимать такой шум. Можно подумать, будто их, по крайней мере, в три раза больше. Но мне кажется, что самый шумный у нас Лассе. Он уж точно шумит за десятерых. И Улле с Буссе тоже помогают ему шуметь, не отстают. А Бритта, Анна и Я хоть иногда сидим тихо.

Тому, кто хочет приехать к нам в Буллербю, приходится подниматься по крутым горушкам. Потому что Буллербю стоит на высоком холме. Лассе говорит, что, если бы этот холм был чуть повыше, мы могли бы снимать звезды с неба обыкновенными граблями. С нашего холма открывается такой красивый вид! Правда, вокруг видишь почти один только лес. И многие приезжают поглядеть на него. Как-то раз приехала к нам на машине нарядная дама с девочкой.

— Мы просто хотим полюбоваться видом отсюда, — сказала нарядная дама.

Она была такая красивая. В красном пальто и красной шляпе. И девочка ее была тоже красивая в светло-голубом платье с маленькой красной брошкой. Девочку звали Моника, и лет ей было примерно столько же, сколько мне.

Мама спросила, не хотят ли они зайти к нам в сад и выпить вишневого сока. Она велела мне поговорить с Моникой. Мне хотелось, чтобы и Бритта с Анной были сейчас здесь и помогли мне. Но их не было дома, они ушли в Стурбю. А Лассе, Буссе и Улле были дома. Но с Моникой они разговаривать не собирались. Они торчали за углом и дурачились. То и дело выглядывали оттуда и громко хохотали.

— Это твои братья? — спросила Моника.

— Буссе и Лассе братья, а Улле нет.

— А который из них Улле?

— Вон тот, у которого на голове мало волос, — ответила я.

Но тут вышел Лассе на ходулях. Я знаю, что он просто выламывался перед этой девочкой. Ходули у него такие высокие, что, стоя на них, он может заглядывать в окна верхнего этажа в нашем доме. Один раз он так и сделал, когда я сидела у себя в комнате и играла в куклы. И вдруг я увидела, что Лассе сунул голову в окошко. Он приподнял шапку и сказал:

— Здравствуйте, как вы чувствуете себя в этот прекрасный вечер?

Сначала я испугалась, потом подбежала к окну и увидела, что это Лассе стоит на ходулях. Ему тогда только что их подарили.

А сейчас он захотел пофасонить перед Моникой. Лассе стал шагать по саду на ходулях и крикнул Буссе и Улле:

— Ох, и красивый же отсюда вид!

Агда, наша горничная, как раз в это время вышла из дома, чтобы накормить свиней. Она поставила ведро с помоями возле кухонной двери. И надо же было Лассе угодить прямо в него! Ведро опрокинулось, и он шлепнулся на кучу помоев.

— У нас отсюда тоже жутко красивый вид! — засмеялся Буссе и ударил себя по коленкам.

И Моника тоже засмеялась. Лассе юркнул в пивоварню, встал под кран и открыл воду. Чуть погодя он вышел оттуда мокрый, но такой же веселый. Он отжал волосы и сказал:

— Чего только не сделаешь, чтобы развеселить людей!

Мама велела ему переодеться, и он скоро вышел уже в сухой одежде. Потом мальчики стали разговаривать с Моникой. Только не Улле, ясное дело. Улле никогда не разговаривает с незнакомыми. Но вдруг он спросил Монику:

— Хочешь посмотреть на мою сестренку?

Он побежал домой и принес Черстин. Ей всего полгода. Улле очень любит ее. И чему тут удивляться? Ведь Черстин такая хорошенькая, и, кроме нее, у него нет ни братьев, ни сестер. Улле посадил ее Монике на колени, и Черстин дернула гостью за волосы и даже выдернула несколько волосков. Но Моника не рассердилась, она знала, что малыши всегда так делают.

Я стояла и смотрела на брошку Моники. А потом сказала:

— Какая красивая у тебя брошка.

— Хочешь, я тебе ее подарю?

Но я отказалась, я похвалила эту брошку вовсе не для этого.

А Моника сняла с себя брошку и положила ее мне в руку. Ее мама тоже сказала, что я могу взять брошку. Но моя мама не согласилась:

— Нет, так не годится!

И все-таки я получила эту брошку. Такой красивой брошки я никогда еще не видела! Она была усыпана маленькими красными бусинками. Теперь это моя брошка. Она лежит в коробочке у меня в комоде.

Немного погодя пришли из Стурбю Бритта и Анна. Увидев на дороге автомобиль, они вытаращили глаза. Ведь машины редко приезжают к нам в Буллербю, здесь дорога кончается. К тому же она узенькая и кривая. Бритта с Анной остановились у калитки и не решались войти к нам в сад, где моя мама и мама Моники пили сок, а мы разговаривали с Моникой. Но я крикнула им:

— Что вы там стоите и пялитесь? Людей не видели, что ли?

Тогда они подошли к нам. А Моника спросила:

— А сколько всего детей в вашей деревне?

— Шесть с половиной, — ответил Лассе.

Ведь он считает, что Черстин слишком маленькая, чтобы ее считать за целого ребенка. Но Улле рассердился и сказал:

— Ты сам и есть половина!

Мы рассказали Монике, что Бритта с Анной живут в Норргордене, Лассе, Буссе и я в Меллангордене, а Улле и Черстин в Сёргордене.

— Я тоже хотела бы здесь жить, — сказала Моника.

Когда мама Моники допила сок, она села в машину, и Монике, конечно, тоже пришлось идти с ней. Ее мама еще раз полюбовалась красивым видом и спросила:

— А не надоедает вам здесь? Не скучно жить в лесу?

А мама ответила:

— Нам некогда скучать, дел слишком много.

Я подумала, что мама Моники немножко глупая. Как можно такое говорить! Вовсе у нас не скучно. Нам весело живется в Буллербю.

Потом автомобиль уехал, а Моника все время махала нам.

Я решила, что мы больше не увидим Монику. Осталась только брошка на память о ней. Я дала брошку ненадолго Бритте и Анне.

Потом мы побежали к дедушке, который живет в мансарде Норргордена. Это дедушка Анны и Бритты. Он почти слепой. Но ему всегда хочется знать все, что случается в Буллербю. И нам нужно было рассказать ему про автомобиль и про Монику. Дедушка говорит, что, если бы не мы, дети, он не знал бы, что творится на свете. Ведь всем взрослым в Буллербю вечно некогда поговорить с ним.

Мы рассказали ему всё-всё. Он хотел узнать побольше про машину. И Буссе рассказал ему всё подробно. Дедушка подержал в руке мою брошку. Я объяснила ему, что она усыпана маленькими красными бусинками. И дедушка сказал, что он видит где-то внутри своей головы, что эта брошка красивая. Потом я рассказала ему, что мама Моники думает, будто в Буллербю скучно живется.

— Охо-хо, хо-хо! — засмеялся дедушка. — До чего же глупые люди есть на свете!

Дедушка так же, как и я, считает, что в Буллербю живется весело.

 

МНЕ ДАРЯТ ЯГНЕНКА

Пожалуй, веселее всего у нас весной. Мы с Анной не раз говорили о том, когда нам всего веселее. Анна считает, что летом, а мне веселее весной. И, ясное дело, на Рождество, это время нам обеим нравится.

А теперь я хочу рассказать вам, что случилось прошедшей весной. У нас в Буллербю есть много овец. И каждой весной они приносят ягнят. А ягнята — самые красивые зверюшки на свете. Они лучше котят, щенят и маленьких поросят. Я думаю, они даже красивее Черстин, хотя при Улле я этого не смею сказать.

В то время когда овцы приносят ягнят, мы каждое утро бегаем в овчарню поглядеть, сколько новых крошек народилось за ночь. Когда открываешь дверь в овчарню, овцы блеют изо всех сил. А ягнятки блеют так тоненько и красиво, не то что овцы и баран. Почти каждая овца приносит двух ягнят.

Однажды утром в воскресенье я пришла в овчарню и увидела на соломе мертвого ягненка. У его мамы не было в вымени молока. Бедный, бедный ягненочек! Он умер от голода! Я села на пороге овчарни и заплакала. Чуть погодя пришла Анна. Узнав про бедного ягненка, она тоже стала плакать.

— Не хочу, чтобы ягнята умирали! — сказала я папе.

— Так ведь и никто этого не хочет. И все-таки, как это ни печально, еще один ягненок должен умереть.

И он показал на ягненка, которого держал на руках. Этот хиленький ягненочек был братом умершего. Его мама и ему не могла дать молока. А новорожденные ягнята могут питаться только молоком. И папа сказал, что поэтому придется забить брата подохшего ягненка, чтобы он тоже не умер от голода. Мы с Анной заплакали еще громче. Просто ужас, как сильно мы плакали!

— Я не хочу, чтобы ягнята умирали! — закричала я и бросилась на землю.

Тогда папа поднял меня и сказал:

— Не плачь, Лиса! Попробуй кормить этого ягненка из соски, если хочешь. Как маленького ребенка.

Ах, как я обрадовалась! Ну просто я никогда еще так не радовалась! Я не знала, что можно кормить ягнят как грудных детей. Папа сказал, чтобы я сильно не надеялась, что это может и не получиться. Он думал, что ягненок все равно умрет, но позволил нам попробовать его спасти.

Мы с Анной побежали к тете Лисе, маме Улле, и попросили ее дать нам бутылку с соской, из которой пила Черстин, когда была совсем маленькая. Потом мы вернулись к папе.

— Папа, можно, мы дадим этому бедняжке немного сливок?

Но папа объяснил, что от сливок у ягненка заболит живот. Его нужно поить молоком пополам с водой. Он помог мне смешать молоко с водой, и мы нагрели бутылку в горячей воде. Потом я сунула соску ягненку в рот. И подумать только, он сразу же начал ее сосать. Видно было, что он сильно проголодался.

— Ну вот, — сказал папа, — теперь ты приемная мама этому ягненку. Но его надо кормить и рано утром, и поздно вечером. Смотри, а вдруг тебе это надоест?

Анна сказала, что если мне надоест, то она с удовольствием будет кормить этого ягненка. Но я ответила:

— Ха-ха! И не думай, что мне надоест кормить ягнят!

Я назвала ягненка Понтусом, и папа сказал, что теперь это мой собственный ягненок. Хорошо, что все это случилось до того, как Буссе и Лассе в то воскресное утро проснулись. А не то они бы стали спорить из-за Понтуса.

— Надо же, — рассердился Лассе, — нельзя выспаться хорошенько утром. Тут же Лиса забирает себе ягненка.

Ему стало завидно, что Понтус достался не ему.

Первые дни все ребятишки в Буллербю приходили смотреть, как я кормлю Понтуса. Но скоро им всем это надоело.

Просто удивительно, какой аппетит у этих ягнят! Кажется, будто они все время голодные. Каждое утро, перед тем как идти в школу, я бегала в овчарню и кормила Понтуса. Увидев меня, он бежал ко мне, подрагивая коротким хвостиком, и так ласково блеял. Он был весь беленький, а на мордочке — маленькое черное пятнышко, по которому его можно было отличать от других ягнят. Агда кормила его раз в день, когда я была в школе. Но как только я приходила домой, сразу снова кормила его. И поздно вечером опять ходила кормить его.

Как-то раз я попросила Анну покормить Понтуса, но она ответила:

— Покормлю завтра! Сегодня мне некогда.

Но я обещала папе, что мне не надоест ухаживать за Понтусом, и мне в самом деле не надоело. Ведь я его очень полюбила. Больше всего мне Понтус нравился за то, что он так радовался, когда я приходила в овчарню. Он, наверно, думал, что я его настоящая мама. Я спросила Буссе и Лассе, считают ли они, что Понтус думает, будто я его настоящая мама. А Лассе ответил:

— Ясное дело, думает, что ты его мама. Ведь ты точь-в-точь овца!

Однажды папа велел мне попробовать приучить Понтуса пить из ведерка.

— Ведь нельзя же поить его из соски, покуда он не станет большим бараном.

Бедный Понтус, он никак не мог понять, зачем я сунула ему под нос ведерко. Он не знал, как из него пьют. Он слегка толкал меня мордочкой, ища соску, и жалобно блеял.

Буссе стоял рядом и смотрел на ягненка.

— Ну пей же молоко-то! — сказал он. — Какой ты глупый! Сунь в ведро морду и пей!

Я разозлилась на Буссе.

— И вовсе Понтус не глупый! — возразила я. — Ты ничего не понимаешь в ягнятах.

Но Понтус только нюхал молоко, блеял и очень расстраивался.

Во всяком случае, я понимаю в ягнятах больше, чем Буссе. И я придумала, как его научить! Я сунула руку в молоко, правда, при этом оно немного расплескалось.

Понтус стал сосать мои пальцы. Но однажды утром, когда ягненок сильно проголодался, он не стал ждать, чтобы я опустила руку в молоко, а сунул мордочку в молоко и стал пить. И у него это прекрасно получилось. После этого ему уже не надо было сосать мои пальцы. Мне даже жалко было, ведь он так забавно сосал их.

Когда весной стало тепло, овец выпустили пастись на выгон. Ягнятам нужно было научиться щипать траву. Но молоко им тоже нужно было пить. И я каждый день ходила на выгон и носила ведерко с молоком. Я подходила к воротам и во все горло кричала: «Понтус!» И тут далеко, в конце выгона, раздавалось негромкое «бе-е-е!..». И Понтус мчался ко мне, махая коротеньким хвостиком.

Теперь Понтус уже большой, и молока я ему не даю. Он ест траву и с хрустом грызет листики. Он очень умный, и из него выйдет большущий красивый баран.

Кто знает, может, у меня еще будут в жизни ягнята. А может, собаки, кошки или кролики. Но такого хорошенького, как Понтус, у меня никогда не будет. Никогда-никогда я не буду никого так сильно любить, как Понтуса.

 

ПОНТУС ХОДИТ В ШКОЛУ

Чтобы подразнить меня, Лассе все время говорил:

— Уж во всяком случае, лучше иметь собаку, чем ягненка.

И Улле с ним, ясное дело, соглашался. Ведь у Улле у самого есть собака по кличке Свип.

— Что там говорить, конечно, собака лучше.

— А почему же это, позвольте спросить? — ответила я.

— Ха! Собаку можно всегда брать с собой. Куда ты идешь, туда и она.

— А твой Понтус только и знает, что топтаться на выгоне, — съехидничал Лассе.

— А ягненок все равно красивее, чем собачка, — поддержала меня Анна.

— Какая польза от того, что он топчется на выгоне? — засмеялся Лассе.

Обо всем этом мы болтали однажды по дороге домой из школы.

На следующее утро я, как всегда, пошла на выгон и позвала Понтуса. Он прибежал, такой славненький, такой хорошенький. Ну прямо так бы его и съела! «Я не променяю его и на тысячу собак!» — подумала я. И еще кое о чем подумала я: «Как жаль, что он все время торчит тут, на овечьем выгоне, и никто, кроме меня, не видит, какой он хорошенький!»

Иногда Свип бежит за Улле до самой школы. Поэтому-то Улле и говорит, что собака повсюду идет хозяином. Один раз фрёкен позволила Свипу войти в класс и лечь возле парты Улле.

Да, хорошо Свипу! А бедному Понтусу приходится все время торчать на овечьем выгоне. Он стоял и пил молоко из ведерка, а я думала о том, какой вредный Лассе и как несправедливо, что собакам можно везде ходить, а ягнятам нет. И, когда Понтус допил молоко, я решила позволить ему идти со мной в школу. «Ну что, съел?» — скажу я тогда Лассе.

Наша школа находится в Стурбю. Идти туда довольно далеко, и мы, все ребята из Буллербю, ходим туда вместе. Мне трудно успеть собраться вовремя по утрам. Ведь сначала я должна сбегать на выгон и напоить Понтуса. И в то утро, когда я собралась взять Понтуса с собой в школу, все ребята стояли возле калитки Улле и ждали меня.

— Не копайся, Лиса! — крикнула Бритта. — А не то опоздаем!

Тут я повернулась к Понтусу и крикнула ему:

— Не копайся, Понтус, а не то мы опоздаем!

Ну и удивились же они все — Лассе, Буссе, Бритта, Анна и Улле, увидев Понтуса! Просто рты поразевали!

— Куда?.. — спросил Лассе. — Он-то куда намылился?

— В школу, — ответила я. — Может, тогда вы перестанете говорить, будто одних только собак можно повсюду брать с собой.

Ребята просто ахнули.

— Может, ты сегодня не в себе, Лиса? — спросил Лассе.

— А папа с мамой знают про это? — добавил Буссе.

Тут я немножко испугалась. Ведь об этом-то я и не подумала раньше. Но Анна хлопнула в ладоши и засмеялась.

— Если собакам можно ходить в школу, почему ягнятам нельзя? — спросила она.

Вот и я тоже так думала! И вдруг Лассе весело улыбнулся и сказал:

— Пускай идет с нами! Хотя фрёкен, верно, грохнется в обморок!

И мы потопали вниз под горку. А Понтус пошел за нами. То и дело он останавливался, как будто сомневался, хорошо ли он поступает. Но стоило мне крикнуть: «Понтус!», как он отвечал: «Бе-е-е!» и бежал ко мне. Вот умный барашек!

В это утро мы шли в школу дольше, чем всегда, и опоздали. Звонок уже прозвенел, и дети вошли в класс. В Стурбю и Буллербю детей немного, и мы все сидим в одном школьном зале. И учительница у нас одна, хотя мы учимся в разных классах.

Карабкаясь по школьной лестнице, Понтус спотыкался, и мне приходилось помогать ему немножко.

— Может, ему еще рано учиться, — съехидничал Лассе.

Несколько лет назад, когда Лассе только начал ходить в школу, он ни минутки не мог сидеть спокойно. И фрёкен сказала, что ему еще рано учиться. Она отослала его домой и велела приходить на следующий год. Она сказала, что ему лучше еще с годик посидеть дома и поиграть. Он, ясное дело, об этом не забыл. Потому и сказал так про Понтуса.

Бритта постучалась в дверь, и мы вошли в зал.

— Простите нас за опоздание, — сказала она.

И тут Улле принялся хихикать. Кроме Улле, мы все стояли молча, а Улле хихикал так, будто его щекотали.

— Что это тебе, Улле, так весело сегодня? — спросила фрёкен.

Понтус стоял позади нас, и никто его не видел. Но вдруг послышалось: «Бе-е-е…», и Понтус сунул голову в класс. Все дети, сидя за партами, прямо-таки подпрыгнули. И фрёкен, между прочим, тоже.

— Это что еще такое? — спросила она. — Никак вы ягненка сюда привели?

— Лиса… — начал было Буссе, но замолчал, думая, что фрёкен рассердится на меня.

Я тоже немножко испугалась.

— Мы сейчас проходим домашних животных, — довольно тихо сказала я. — Так я думала…

— Что ты думала? — снова спросила фрёкен.

— Что хорошо поглядеть на живого ягненка.

Правда, это я придумала только теперь.

Фрёкен громко засмеялась, и все дети тоже. Но громче всех смеялся Улле. У него даже что-то бурлило в горле.

Потом мы подвели Понтуса к доске. И все дети по очереди гладили его. Мы почитали в учебнике про овец, и я рассказала, как я выкормила Понтуса из рожка. Всем он очень понравился, и мы спели ему:

Мне показалось, что Понтусу надоел весь этот шум, что ему захотелось обратно на пастбище. Хотя он стоял послушно возле моей парты целый час. Правда, не все время. Иногда он немножко подпрыгивал и блеял. И каждый раз Улле принимался хохотать. Он клал голову на крышку парты и заливался так, что другие начинали смеяться.

В хорошую, теплую погоду мы на переменках сидим на школьном крыльце и едим бутерброды. И на этот раз мы пошли завтракать на крыльцо. У меня, как всегда, была с собой бутылка молока. Фрёкен дала мне ведерко, и я напоила Понтуса молоком. Все ребята смотрели с интересом, как Понтус пьет. А Анна отлила мне половину своего молока.

Потом Понтус стал бегать по школьному двору и даже попробовал было щипать ботву морковки, которая только что начала пробиваться у фрёкен на грядках. Но я выгнала его с огорода и велела успокоиться и потерпеть до дома, когда он будет пастись на выгоне.

После уроков, когда мы снова собрались идти домой, Лассе сказал:

— Завтра мы будем проходить крупный рогатый скот. Вот будет интересно! Я приведу в школу быка.

Улле стал смеяться до икоты.

— Правда, быку будет тесновато стоять возле парты, — добавил Лассе.

Но фрёкен не велела нам больше приводить в школу животных. Хотя это и полезно, когда изучаешь живую природу.

— Но это все-таки неудобно, — добавила она.

— Да, подумать только, ведь мы будем проходить крокодила! — воскликнула Анна.

Тут Улле так захохотал, что прямо взвыл и, заливаясь смехом, с трудом выговорил:

— Ну тогда я приведу с собой крокодила! По дороге домой Понтус устал, и мы по очереди тащили его, поднимаясь по горушкам. Потом все вместе пошли на пастбище и выпустили его. Никогда еще я не видела, чтобы ягненок так весело скакал, как Понтус в тот раз. Он помчался галопом к другим овцам и блеял на весь выгон.

— Да, видно, в школу ходить ему еще рано! — сказал Лассе.

 

ПО ДОРОГЕ ИЗ ШКОЛЫ ДОМОЙ

Нам, ребятам из Буллербю, всегда весело идти из школы домой. По дороге мы болтаем о том, что было в школе. Иногда мы даже рассказываем сказки или говорим о том, что станем делать, когда вырастем большими, или еще о чем-нибудь. А иногда садимся немножко отдохнуть у дороги, влезаем, на дерево или идем по ограде, а не по дороге. Это чтобы не было скучно.

Мама никак не поймет, почему в школу мы идем в два раза быстрее, чем из школы. Я и сама этого не пойму. Это и в самом деле странно. Но так уж у нас получается. Тут уж ничего не поделаешь.

Один раз, прошлой весной, мы пришли домой так поздно, что мама сказала:

— А ну расскажи мне, что вы делали по дороге из школы!

И я рассказала ей. А дело было так: сначала мы пошли в магазин в Стурбю и купили для дедушки постный сахар. Дедушка его очень любит, и мы охотно покупаем ему этот сахар. Дедушка держит его в угловом шкафу у себя в комнате и каждый раз угощает нас. И вот Бритта купила пакетик постного сахара. Нам всем хотелось его попробовать, но она не дала нам ни кусочка, а положила пакетик в свой ранец и сказала:

— Если шесть человек попробуют этот сахар, дедушке достанется один пустой пакетик.

— Нет, пробовать мы не будем, — согласился Лассе. — Давайте-ка лучше пойдем поскорее домой, пока не случилось беды!

И мы пошли домой. Но Буссе страшно любит карамельки и вообще всякие сладости. Он сказал:

— Ох, если бы у меня была крона! Я бы на всю крону купил карамелек.

— Но ведь у тебя кроны нет. Случайно! — съехидничала Анна.

— Нет, но ведь можно найти ее, — ответил Буссе. — Случайно!

— Интересно, как ты найдешь ее? — засмеялась Бритта. — Ведь ты вечно идешь, задрав голову кверху. А нужно, по крайней мере, смотреть на землю.

И Буссе решил смотреть на землю. Он прошел не больше пяти-десяти метров, как нашел крону. Вот чудеса-то! Может, все-таки есть на свете гномы, которые подслушивают чужие желания и рассыпают на дороге кроны. Эта крона лежала как раз на развилке дорог, ну там, где начинается дорога в Буллербю.

Сначала Буссе остановился и уставился на эту крону, будто не верил своим глазам. Потом он взял ее, помчался в магазин и купил на всю крону карамелек. Как и говорил раньше. А мы ждали его у развилки дорог. Когда он вернулся, то угостил нас всех карамельками.

— Подумать только! Как легко находить монеты! — сказал Буссе. — Сколько же денег я прошляпил!

Теперь мы все стали смотреть на дорогу. Лассе сказал:

— Эх, была бы у меня крона!

Он думал, что, может, гном и ему даст крону. Но крона ему все не попадалась. Тогда он снова сказал:

— Эх, найти бы мне пятьдесят эре!

Но и пятидесяти эре он все не находил. Сдаваться ему все же не хотелось, и он опять крикнул:

— Эх, найти бы десятиэровую монетку!

Десять эре он тоже не отыскал и сердито рявкнул:

— Ну уж одно-то эре я всяко найду, вот увидите!

Но он ничего не нашел. И остальные тоже не нашли. Один только Буссе нашел тогда крону, а кроме него никто так и не нашел ничегошеньки.

Буссе всю дорогу угощал нас карамельками. Под конец он придумал соревнование — кто дольше продержит во рту карамельку, пока она не растает. Наверно, он выдумал это, чтобы мы не очень быстро съели его карамельки. Но нам понравилось это соревнование. Мы взяли в рот по конфетке и сосали ее как можно медленнее. Немного погодя мы встали в кружок и высунули языки, чтобы сравнить карамельки, но почти ни у кого карамельки уже не осталось. Мы стояли на полпути к дому, напротив дома сапожника. Сапожник высунул голову в кухонное окно и крикнул:

— А ну, у кого из вас есть в башке хоть капля ума? Отнесите Агде туфли с подбитыми каблуками!

Мы поскорее спрятали языки, чтобы он не увидел, как мы соревнуемся. И все-таки Бритта выиграла конфетное соревнование. А Лассе взял туфли Агды и сунул их в свой ранец.

Потом Улле придумал соревнование, кто дольше не будет дышать. И мы стали соревноваться. Но только когда, на всякий случай, отошли подальше от дома сапожника. Ведь он, наверно, опять скажет, что мы дураки: стоим посреди дороги и не дышим.

Мы не дышали долго. Я после сказала маме, что мы, ясное дело, не из-за этого пришли поздно домой. Но все-таки немножко и из-за этого. Ведь мы не дышали довольно долго. Лассе уверял нас, что он выиграл. Но Улле сказал:

— А вот и нет, у Буссе лицо сильнее посинело!

Тогда Лассе предложил:

— Давайте поспорим, кто дальше плюнет. Только без девчонок! Они в плевании слабаки.

Мы с Бриттой и Анной рассердились. Мы можем плевать не хуже мальчишек. Бритта сказала, что, если мальчишки не примут нас в игру по плеванию, она не позовет их завтра на свой день рождения. И они нас приняли. Но выиграл, понятно, Лассе. Хотя Анна переплюнула и Улле, и Буссе.

У сапожника есть лужайка, которую весной затопляет. Она становится похожей на маленькое озеро. А на лужайке лежит большущий камень. Весной он походит на островок. Мы поравнялись с лужайкой сапожника и остановились, чтобы немножко отдохнуть.

— Мне охота забраться на этот камень, — сказал Лассе.

Мы все закричали, что нам тоже охота. Тогда Лассе вытащил несколько жердей из изгороди и приложил их к камню вместо моста. И мы перелезли на этот камень. Лассе полез первым. Погода стояла теплая, солнечная, и сидеть на этом камне, греясь на солнышке, было здорово.

— Вот бы поесть чего-нибудь! — сказала Анна.

Но еды у нас не было. Карамельки мы уже съели. Тут Лассе поглядел в свой ранец. Там лежали туфли Агды и еще бутерброд с сыром, который он не смог съесть на переменке.

Понарошку камень у нас был корабль, плывущий в море наугад, а мы — матросы. И все мы умрем от голода, если не подоспеет помощь. Лассе поделил бутерброд с сыром на шесть одинаковых кусочков и сказал:

— Друзья! Это все, что у нас осталось. Впереди голодная смерть. Но будьте стойкими, как ваш капитан!

Капитаном был, понятно, он сам. Потом он сказал, что у нас нет воды. Что это самое страшное и мы умрем от жажды.

Тогда Буссе крикнул:

— Да ты что! Вся лужайка полна воды, хоть залейся!

А Лассе сказал, что Буссе ничего не соображает. Что вокруг нашего корабля вода соленая, и он застрелит каждого, кто попробует пить эту воду. Ведь тот, кто выпьет соленой воды, сразу спятит. Он лег на камень и притворился, будто он бредит от голода и жажды. А Буссе сказал:

— Видно, он все-таки напился соленой воды!

Тут Лассе встал на колени, стиснул руки и заорал:

— На помощь! Помогите!

Он орал так громко, что эхо повторяло его слова. Нам даже страшно стало. И кто же примчался нам на помощь? Конечно, сапожник. Он решил, что мы взаправду зовем на помощь.

— Сумели туда забраться, чертовы дети, сами и выбирайтесь! — крикнул он, злой, как оса.

Но он все-таки побежал по воде, перетаскал нас по одному и пошвырял на сушу. Хотя на нем были резиновые сапоги, он ругал нас все время. Но все-таки с его стороны было очень любезно спасать нас. Вообще-то это нам вовсе было не надо. Правда, мы об этом не посмели ему сказать.

Мы поскорее пошли домой, а он кричал нам вслед, что эти сопляки из Буллербю надоели ему до смерти. И чтобы мы больше не смели дотрагиваться до жердей в его изгороди.

Мы прошли уже большой кусок дороги, как вдруг я взглянула на ранец Лассе и спросила:

— А куда ты дел туфли Агды?

Лассе растерялся. Он сказал, что туфли, ясное дело, остались на камне. Он положил их на камень, когда доставал бутерброд с сыром. Мы все вернулись, не хотели, чтобы Лассе возвращался один.

И в самом деле, туфли лежали на камне, завернутые в газету. Погода была теплая, солнышко пригревало, и Лассе сказал, что можно снять башмаки и идти к камню вброд. Так мы и сделали. Вода была вовсе не такая уж холодная. Мы придумали, будто это не камень, а разбитый корабль, а мы пираты и хотим захватить несметное сокровище — туфли Агды. Но на корабле, понятно, было полно других пиратов, охранявших сокровище. И мы, бегая по воде, стреляли в них. Лассе, наш предводитель, первым вскарабкался на корабль, а мы за ним, с ножами в зубах. Ну, ясное дело, вместо ножей мы держали в зубах палочки. Под конец мы все уже были на камне. И Лассе, размахивая туфлями Агды над головой, закричал:

— Вот она, наша добыча! Смерть каждому, кто посмеет приблизиться к нам!

И тут появился сапожник. Это он «приблизился» к нам. Мне даже стало жаль его, бедняжку. Ведь, увидев нас, он понял, что напрасно спасал нас. Он разинул рот и долго не мог сказать ни словечка. А мы молча сидели на камне. Но под конец сапожник опомнился:

— Убирайтесь отсюда! — заорал он. — Убирайтесь, покуда целы!

И мы плюхнулись с камня в воду, побежали по дороге, быстро надели чулки и башмаки и со всех ног пустились наутек. А сапожник кричал нам вслед:

— Неужели вам мало места озоровать в Буллербю?

Тут мы пошли домой. И больше не останавливались. Ну разве что разок поглазели на птичье гнездо. Буссе знал одно дерево, на котором есть гнездо. Мы забрались на это дерево и поглядели на него. Там лежали четыре маленьких голубых яичка. У Буссе в коллекции есть такие яички. Но Буссе говорит, что птичьи гнезда и яйца надо беречь. И мы посмотрели осторожно. Ну, здесь мы задержались ненадолго.

Хотя, когда я все это рассказала маме, она сказала:

— Теперь я понимаю, что вам никак невозможно прийти домой из школы раньше пяти часов.

А Лассе пошел к Агде и пообещал ей, что на другой день принесет ей туфли с новыми набойками.

— Ты не беспокойся, — сказал он. — Я спрятал их в надежном месте. За ночь они никуда не денутся. Они лежат на разбитом корабле, и их караулят морские разбойники. И еще злющий сапожник.

 

У УЛЛЕ ШАТАЕТСЯ ЗУБ

Один раз на уроке фрёкен спросила Улле:

— Улле, ты почему это держишь пальцы во рту?

Улле застеснялся и ответил:

— У меня зуб шатается.

— Тогда вытащи его, когда придешь домой. А сейчас у нас урок арифметики. Завтра мы все поглядим на дырку, которая у тебя будет вместо зуба.

Улле испугался. Он считает, что вытаскивать зуб страшно, даже если он сильно шатается. Я тоже так думаю.

— Ерунда! — говорит папа. — Вытащить маленький молочный зуб вовсе не больно.

Может, это и не очень больно, но все равно страшно. За каждый зуб, который папа у нас вытаскивает, он платит нам по десять эре. Понятно, он вытаскивает только те зубы, которые шатаются, но с нас и этого хватает. Мне кажется, постоянно у кого-нибудь из нас зуб шатается. Вот Буссе нисколько не боится, когда у него тащат зуб. Тогда нечего ему и давать за каждый зуб по десять эре. Он просто привязывает к зубу толстую нитку, потом «дерг» головой, и зуба нет. А папа всё равно дает ему десять эре — за храбрость.

А Улле, бедняжка, боится рвать зубы. По дороге домой мы пощупали его зуб. Он в самом деле шатался.

— Да я тебе его запросто выдерну, — пообещал Буссе.

— Так я тебе и позволю! — ответил Улле.

Он всю дорогу шел, опустив голову, и почти всё время молчал.

— Да брось ты расстраиваться из-за этого зуба, ерунда это и больше ничего, — сказала я.

Ведь страшно только, когда у тебя самой зуб шатается, а у другого — это пустяки.

— Я знаю, что надо делать, — заявил Лассе. — Когда мы придем домой, ты привяжешь к зубу толстую нитку, а другой конец нитки привяжешь к изгороди. А я раскалю докрасна железную кочергу и махну ею прямо у тебя под носом. Ты испугаешься и отпрыгнешь назад. И зуб повиснет на нитке!

— Я покажу тебе кочергу! — разозлился Улле. Ему это предложение вовсе не понравилось.

Но когда мы пришли домой, он все-таки привязал нитку к зубу и сказал, что будет понемножку дергать ее, чтобы зуб все больше расшатывался. Ведь как-то ему все-таки нужно было избавиться от этого зуба. Ведь фрёкен сказала, что поглядит завтра на дырку, где сидит зуб. Мне думается, он из-за этого больше всего расстраивается. Что ему обязательно нужно прийти на другой день в школу без этого зуба.

Анна, чтобы утешить его, сказала:

— Эх, да что там! Может, фрёкен и забудет завтра про твой зуб.

Хотя Анна не хуже Улле знала, что наша фрёкен почти никогда ничего не забывает. Лассе говорит, что люди с хорошей памятью опасны.

Мы поиграли на дороге в лапту. Весной по вечерам мы в лапту играем часто. А у Улле изо рта все время висела длинная черная толстая нитка. Так смешно было смотреть, как он бегал с этой ниткой! Иногда он, понятно, забывал про свой зуб, про нитку и про всю эту историю. Тогда он смеялся и разговаривал с нами, как всегда. Но потом вдруг снова хмурился, становился каким-то странным, осторожно дергал за нитку и вздыхал.

Под конец Лассе сказал ему:

— Уже семь вечера, а ты всё еще не выдернул зуб. Может, все-таки попробуем с кочергой, а?

А Буссе попросил показать ему зуб еще раз и объяснил:

— Да ты, видно, чокнулся! Он держится всего лишь на тонюсенькой полосочке кожи. Дерни его, и все дела!

При этих словах Улле вздрогнул. Ведь это особенно больно.

Когда нам надоело играть в лапту, мы пошли к дедушке и рассказали ему, что у Улле шатается зуб.

— Ему надо вытащить этот зуб сегодня вечером. Потому что фрёкен завтра поглядит на дырку, где он сидел.

Услышав это, Улле чуть не заплакал.

— Охо-хо, хо-хо! — воскликнул дедушка. — Ох, эти зубы! Когда я был маленький…

— Да, дедушка, расскажи, что ты делал, когда был маленьким, — попросила Анна и забралась ему на колени.

И дедушка рассказал, что, когда он был маленький, у него один раз целый месяц болел зуб. Пришлось ему идти к кузнецу и просить вырвать зуб. В ту пору у них в приходе зубного врача не было. Кузнец взял большие щипцы, которыми вытаскивают гвозди из лошадиных подков, и вырвал у дедушки зуб. Дедушке было ужасно больно. А когда он вернулся домой, зуб заболел еще сильнее. Оказалось, что кузнец по ошибке вытащил здоровый зуб. После зуб у дедушки болел еще целый месяц. Но он боялся снова идти к кузнецу, ведь тащить коренной зуб простыми кузнечными щипцами очень больно. Но под конец зуб у него до того разболелся, что пришлось всё же опять идти к кузнецу. На этот раз кузнец вырвал больной зуб. Но ему пришлось прямо-таки повиснуть на щипцах, потому что у зуба очень большие корни и сидел он крепко.

— Бедный ты, дедушка, — сказал Улле.

Но я подумала, что Улле считает, будто вырвать его зуб так же страшно, как тот дедушкин, хотя у его зуба и вовсе не было корней.

— Подумать только, дедушка, ты тоже был маленьким и боялся, когда у тебя рвали зубы, — сказала Анна.

— Охо-хо, хо-хо, давно это было, — ответил дедушка. — Теперь у меня осталось всего три зуба, и они вот-вот вывалятся сами один за другим.

— И тебе больше не надо бояться, — обрадовалась Анна.

— Да, дружочек, теперь-то уж мне нечего больше бояться.

Он пошел к угловому шкафу и достал для нас постный сахар. Он дал нам по кусочку и сказал:

— Не ешьте постный сахар! От него только зубы будут болеть! Охо-хо, хо-хо!

Мы пожелали дедушке спокойной ночи и ушли.

— Ну, как ты будешь избавляться от своего зуба? — спросил Лассе. — Он что, у тебя будет торчать, пока ты не состаришься, как дедушка?

Улле, понятно, разозлился.

— Он что, тебе мешает? — ответил он. — Мой это зуб или нет?

— Ну а когда ты его вытащишь? — спросила Бритта.

Улле подергал чуть-чуть нитку и ответил:

— Завтра утром. Может быть.

Потом он, бедняжка, побежал домой. И тут Лассе сказал:

— Жаль Улле. Но я знаю, что делать. Когда он уснет, я заберусь к нему и вытащу зуб.

— Ну уж нет, — удивились мы. — Это ты не сможешь сделать.

— Еще как смогу. Зубной врач Ларс Эрикссон удаляет зубы под общим наркозом, — сказал он, скорчив рожу.

Тут мы сказали, что хотим на это поглядеть. Мы побежали в комнату Буссе и Лассе и стали ждать.

Все три дома в Буллербю стоят очень близко друг от друга. От Сёргордена, где живет Улле, до Меллангордена, где мы живем, всего несколько метров. Между этими двумя домами растет липа. Лассе, Буссе и Улле всегда перелезают друг к другу в гости по этой липе. Комната Улле находится как раз напротив комнаты Буссе и Лассе, где мы сидели и ждали.

Мы слышали, как Улле с чем-то возился в своей комнате. Под конец Лассе крикнул:

— Эй, Улле, ты не собираешься, что ли, ложиться спать?

— Ложись сам!.. — крикнул ему в ответ Улле.

— Мы с Буссе уже легли! — соврал Лассе.

Мы тихонько хихикнули. Ведь они лежали в одежде на полу.

— Тебе что, не спится? — крикнул Буссе немного погодя.

Мы надеялись, что Улле уже по крайней мере лег в постель.

— Погаси свет, Улле! — снова крикнул Лассе.

— Гаси сам! — ответил Улле.

И Лассе погасил свет. Мы сидели в темноте и ждали. Немного погодя Улле погасил свет.

— Хоть бы он скорее уснул, — сказала Анна, зевая. — А не то я сама усну.

Тут в ветках липы послышался шорох. Это лез Улле. Мы с Бриттой и Анной быстро спрятались в шкафу, а Буссе и Лассе бросились на кровати, натянув одеяла на голову.

— Послушай, Буссе, — сказал Улле, сунув голову в окно. — Может, я завтра заболею и не пойду в школу. Тогда вы меня не ждите.

— Заболеешь? — удивился Лассе. — С чего бы это? Если будешь вовремя ложиться спать, будешь здоров, как сто коров.

— У меня живот болит, — ответил Улле и полез назад в свою комнату.

Я была уверена, что у него заболел живот от страха.

Мы ждали долго-долго. Под конец так захотели спать, что глаза сами закрывались.

— Ну, теперь уж он, поди, уснул, — сказал Лассе и полез по липе.

— Ты не спишь? — тихонько спросил он Улле.

— Нет, сплю, — ответил Улле.

Пришлось нам еще немного подождать. Под конец Лассе решил перебраться к Улле в комнату и поглядеть, заснул он или нет. Ведь если он не заснул, то, значит, заболел. Тогда Лассе поехал бы за докторами.

Лассе взял фонарик и полез по веткам липы, стараясь не шуметь. Мы полезли за ним. Он влез к Улле в комнату и посветил фонариком. Улле спал, а изо рта у него торчала нитка. Ох, как я испугалась, ведь я знаю, как страшно рвать зубы! А вдруг ему будет очень больно и он начнет кричать? И что он скажет, увидев, что мы все стоим у него в комнате?

Лассе схватил нитку и сказал:

На слове «есть» он дернул нитку. Зуб вырвался и стал болтаться на нитке. А Улле даже не проснулся, а только пробормотал во сне:

— У меня живот болит…

Буссе попытался разбудить его, но не смог. Лассе сказал, что это даже хорошо. Пусть подумает, что зуб у него изо рта вырвало привидение. Лассе привязал нитку к лампе на потолке, и зуб знай себе болтался. Улле сразу увидит его, как проснется утром. Вот обрадуется-то!

На другое утро живот у Улле вовсе не болел. Он, как всегда, стоял у калитки и ждал нас. Он засмеялся, и во рту у него мы увидали между верхними зубами большую дырку.

— Это ты, Лассе, вырвал зуб? — спросил он.

И мы рассказали ему, что тоже были у него в комнате. А Улле засмеялся. Когда мы сказали ему, что он говорил во сне, Улле захохотал еще громче. Он так радовался, что даже подпрыгивал по дороге в школу. И поддавал ногой все камни на дороге. А потом сказал:

— Вообще-то, не так уж трудно вырвать зуб.

— Легко, если под наркозом, — ответил Лассе.

И мы решили рвать друг другу зубы по ночам. Ну, ясное дело, те, которые шатаются.

Когда мы пришли в школу, Улле первым делом подошел к фрёкен, разинул рот и сказал:

— Поглядите, фрёкен, а я вырвал зуб.

— По правде говоря, это я его вырвал, — пробормотал Лассе, сидя за партой. Но фрёкен его не услышала.

 

МЫ С АННОЙ САМИ НЕ ЗНАЕМ, ЧТО ДЕЛАЕМ

Мы с Анной нашли одно место за пивоварней, там, где растут первые голубые подснежники. И потом у нас еще есть другое место, где растет гусиный лук. А белых подснежников у нас на выгонах полно, все полянки ими усыпаны. Мы рвем гусиный лук, голубые и белые подснежники, если держать под носом букетик цветов и нюхать их, то, даже закрыв глаза, знаешь, что пришла весна.

У нас с Анной есть еще одно весеннее местечко — глубокая канава. У нас там есть два ящика из-под сахара, и мы сидим на них. Вокруг нас бурлит вода, а мы не мокнем. Ну, мокнем, но не очень. Вдоль канавы растет черемуха. Кусты черемухи густые-густые, и мы будто сидим в зеленой комнате. Мы забираемся туда довольно часто. Мне это место очень нравится, особенно когда черемуха цветет, солнце светит, а в канаве бурлит вода. А вот Бритта этого не понимает. Один раз, нынче весной, когда мы с Анной там сидели, Бритта сунула в кусты голову, увидела нас в канаве и спросила:

— А что вы тут делаете?

Мы с Анной поглядели друг на дружку и подумали: «Мы сами не знаем, что делаем».

Мы и вправду не знали. А Бритта пошла и сказала, мол, раз не знаешь сама, что делаешь, то и делать это ни к чему. Лучше заняться чем-нибудь другим. Но мы с Анной остались там, хотя и не знали, что делаем.

У нас в канаве растет первоцвет и золотой цветень. Я придумала, будто я — принцесса Гулльпудра. Тогда Анна сказала, что она — принцесса Гулльвива.

— Добро пожаловать в мой зеленый дворец, — сказала я.

— Пожалуйте вы в мой зеленый дворец, — подхватила Анна.

Мы начали спорить, чей этот зеленый дворец. Но я придумала, что Гулльпудра и Гулльвива — сестры-близнецы и живут каждая в своем крыле дворца.

сказала Анна голосом, каким она говорит, когда мы с ней играем. И я тоже сказала:

и воткнула в волосы веточку черемухи. Тогда Анна тоже воткнула веточку себе в волосы.

— Ах вы, белые цветы, — сказала я. И думала, что Анна скажет то же самое. Но она сказала:

— Ах вы, мои белые-белые… кролики.

— Какие кролики? — спросила я.

— Мои заколдованные кролики, — ответила Анна.

Она сказала, что у нее в зеленом дворце есть золотая клетка, в которой живут два маленьких заколдованных кролика.

— Ха-ха! — подразнила она меня. — А у тебя таких нет.

Но тут я увидела маленькую лягушку, которая сидела на краю канавы, и сказала:

— Ах ты, моя волшебная лягушка!

И поймала лягушку. Ведь все знают, что почти все лягушки — заколдованные принцы. Ну, ясное дело, в сказках. И Анна это знала. Она позавидовала моей лягушке.

— Ой, дай мне ее немножко подержать, — попросила Анна.

— Держи своих белых кроликов, — ответила я. Но Анна стала клянчить, чтобы я дала ей хоть на минутку подержать лягушку. И я позволила.

— Подумать только, а вдруг это в самом деле заколдованный принц? — сказала Анна.

— Это черемуха тебе в голову ударила, — ответила я.

Но тут я призадумалась. Может, у меня тоже голова закружилась. Ведь нагретые солнцем цветы черемухи так сильно пахли. И я вдруг подумала: кто знает, может, это и в самом деле заколдованный принц? Ведь в то время, когда были заколдованные принцы, жили и обыкновенные лягушки, вовсе никак не принцы. И тогда, может быть, какого-нибудь заколдованного принца нарочно оставили, чтобы люди думали, будто он лягушка. И если ни одна принцесса не захотела поцеловать его, он так и остался лягушкой навсегда. Даже после того, как все сказки кончились. И его, бедняжку, забыли здесь, у нас, в Буллербю, в канаве. Я спросила Анну, верит ли она в это, и она поверила.

— А раз так, — сказала я, — нам остается только одно. Мы должны поцеловать его, чтобы расколдовать.

— Фу, тви вале! — воскликнула Анна.

Тогда я сказала, что если в прежние времена принцессы были так же трусливы и глупы, как она, то и сегодня в наших канавах, наверно, полным-полно заколдованных принцев.

— Но ведь мы не настоящие принцессы, — попробовала увильнуть Анна.

— Все равно нужно попытаться, — сказала я. — Если мы попробуем вдвоем, может, и получится.

— Давай ты первая, принцесса Гулльпудра, — предложила Анна и сунула мне «заколдованного принца».

Я держала его в руке, смотрела на него и не решалась поцеловать. Меня чуть-чуть тошнило. Но ничего поделать я уже не могла.

И вдруг я кое-что придумала:

— Анна, не забудь, что лягушка эта — моя, если это и в самом деле заколдованный принц.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросила Анна.

— Ну, что ему достанется принцесса и полкоролевства.

Тут Анна рассердилась:

— Ну уж нет! Если я тоже помогу ему и поцелую, он такой же мой, как и твой. Выбирай сама.

Тогда я решила, что принц сам выберет принцессу, Гулльпудру или Гулльвиву, и сказала:

И, зажмурив глаза, я поцеловала лягушку.

— Видно, этот принц очень сильно заколдован, раз не расколдовался. Я, пожалуй, не буду его целовать, — сказала Анна!

— Нечего увиливать, — рассердилась я. — Пожалуйста, принцесса Гулльвива!

Она взяла лягушку и быстро-быстро чмокнула ее. Анна так торопилась, что уронила ее в канаву. И лягушка запрыгала прочь.

— Ну и свинья же ты! — сказала я. — Не видать нам теперь заколдованного принца!

— Знаешь, наверное, только настоящие принцессы могут расколдовать такого уродца, — решила Анна.

И тут в кустах послышался громкий хохот. Там стояли Бритта, Лассе, Буссе и Улле. Они всё видели и слышали.

— Поглядите-ка! — воскликнула Бритта. — Они сидят и сами не знают, что делают.

А Лассе поднял глаза к небу и, кривляясь, сказал:

— Ах, мои белые-белые кролики! — добавил Буссе.

— И лягушке достались королевство и половина принцессы! — крикнул Улле и даже согнулся от смеха.

Тогда Анна взяла пустую банку из-под анчоусов, которая была у нас в канаве, и плеснула водой прямо Лассе в ухо.

— Да, да, мы с Анной сами не знаем, что делаем, — сказала я.

 

ШКАТУЛКА МУДРЕЦОВ

Улле так берег свой зуб, который вытащил Лассе, как будто это был золотой слиток. Он носил его в кармане, в спичечном коробке и то и дело вынимал и разглядывал его.

Два дня спустя у Буссе тоже зашатался зуб. Раньше он всегда сам быстренько вытаскивал у себя больные зубы. Но теперь он вбил себе в голову, что этот зуб ему должны вырвать во сне. Поэтому он вечером, перед тем как лечь спать, привязал к зубу толстую нитку, а другой конец нитки привязал к дверной ручке. Когда Агда пришла утром будить мальчиков, она рванула дверь, и зуб выскочил. И Агде не пришлось даже будить Буссе, он сам проснулся.

— Надо же, — сказал Буссе в тот день по дороге в школу, — до чего же они занятные, эти зубы.

Он тоже положил свой зуб в спичечный коробок и стал сравнивать свой зуб с зубом Улле. Лассе стало завидно, что у него нет выдернутого зуба. И он сказал:

— Интересно, куда я задевал свой коренной зуб, который у меня вырвал зубной врач в прошлом году, когда он приезжал в Стурбю?

Вечером он перерыл весь свой ящик письменного стола и нашел кучу полезных вещей, которые считал потерянными навсегда. В ящичке из-под сигар лежало несколько каштанов, пустые ружейные патроны, ломаный свисток, ломаный карманный фонарик и коренной зуб Лассе. Зуб был тоже ломаный. Наверное, поэтому и пришлось его вытащить. Лассе поглядел на все свои ломаные вещи и сказал, что починит их, когда будет время. Но зуб уже, конечно, починить было нельзя. Его он положил в спичечный коробок. Весь вечер Лассе, Буссе и Улле только и делали, что бренчали, как чокнутые, спичечными коробками. Даже в лапту не хотели играть. А мы — Бритта, Анна и я — играли в классы и не обращали на них внимания.

— Мне так надоели они со своими вырванными зубами, — сказала Бритта, — что я скоро выплюну свои собственные.

И тут пришли мальчишки. До этого они долго сидели в комнате Буссе и Лассе. Вид у них был очень хитрый.

— Не говорите девчонкам, что вы делаете, — сказал Лассе.

— Как раз здорово было бы рассказать им об этом! — воскликнул Буссе.

— Ни за что на свете, — сказал Улле.

Мы с Бриттой и Анной просто лопались от любопытства. Но у нас хватило ума промолчать.

— Твой черед, Анна, — напомнила я.

И мы продолжали старательно скакать, делая вид, что нам это вовсе не интересно.

Лассе, Буссе и Улле уселись на обочине дороги и стали на нас смотреть.

— А ты хорошо это спрятал? — спросил Буссе у Лассе.

— Будь спок, — ответил Лассе. — Шкатулку мудрецов нужно прятать в надежном месте.

— Ясное дело, — согласился Улле. — А не то девчонки найдут ее, вот будет беда!

Лассе скорчил такую рожу, будто беды хуже и быть не могло.

— Ты что, Улле? — рявкнул он. — Такое даже и говорить-то страшно! А вдруг девчонки схватили бы это?.. Ой-ой-ой!..

— Теперь твой черед, Лиса, — сказала Бритта.

И мы продолжали играть в классы, как будто не слышали ни словечка про Шкатулку мудрецов. Тогда мальчишки ушли. Они шли по дороге, все трое в ряд. А Анна показала на них пальцем и прошептала:

— Погляди, вот идут мудрецы! Ха-ха!

И мы захохотали, как сумасшедшие. Лассе обернулся и сказал:

— Хорошо, что у вас веселое настроение, хотя есть вещи, про которые вы, бедняги, не знаете!

И тут мы решили разведать все про Шкатулку мудрецов. Мы поняли, что это новая выдумка мальчишек, но все равно захотели узнать, что за шкатулка.

Мальчики отправились на пастбище покататься на Свея, нашей черной кобыле. А мы пошли в комнату Буссе и Лассе. И стали искать. Ох, до чего же старательно мы искали! Но нелегко найти Шкатулку мудрецов, если даже не знаешь, как она выглядит. Мы поискали в ящиках письменного стола, на полках, под кроватями, в шкафу, в печке и везде на чердаке. Но Шкатулку мудрецов нигде не нашли.

Мы искали изо всех сил, когда вдруг услышали, как хлопнула дверь на чердачной лестнице.

Ох, и заторопились же мы тогда! На чердаке у нас висит куча одежды. Мы спрятались за одеждой и притаились, как мыши.

— Давайте поглядим на нее еще разок, — предложил Буссе.

— Сперва надо узнать, куда подевались девчонки. Может, они играют в свои дурацкие куклы у Лисы в комнате? — сказал Лассе.

— Да ну! Тогда бы мы слышали, как они там возятся, — не согласился Улле. — Они, поди, в Норргордене. Доставай шкатулку.

Мы не смели шевельнуться. Я боялась чихнуть или рассмеяться. Мне казалось, что Лассе идет прямо на меня. Ой! Я чуть не умерла от страха! Но он остановился, нагнулся и что-то достал — я не могла разглядеть, что именно. Анна подтолкнула меня. И я подтолкнула Анну.

— Мудрецы! Поклянитесь не выдавать тайну! — сказал Лассе.

— А что мы должны говорить? — спросил Буссе.

Он не умеет придумывать ничего такого интересного, как мы с Лассе. Но Улле сказал:

— Клянемся никогда не выдавать тайник!

— Клянитесь, что не позволите неверным захватить Шкатулку мудрецов! — велел Лассе.

Неверными они, ясное дело, считали Бритту, Анну и меня. Я снова подтолкнула Анну.

Буссе и Улле поклялись, что никогда не позволят неверным захватить шкатулку.

— Если только неверные посмеют захватить ее, из нее выйдет тайная сила, — сказал Лассе.

Ах, до чего же мне хотелось увидеть эту злосчастную шкатулку, но мальчишки стояли, заслонив ее. Под конец Лассе снова запрятал ее под неприбитую доску. И они снова потопали вниз по чердачной лестнице.

Мы не дремали. Как только дверь чердачной лестницы хлопнула, мы кинулись поднимать эту доску. И под ней лежала эта, с позволения сказать, Шкатулка мудрецов. Это был всего лишь старый ящичек из-под сигар, валявшийся раньше у Лассе в письменном столе. На крышке было большими буквами написано: «ШКАТУЛКА МУДРЕЦОВ» и нарисован череп.

— Открой ее поскорее, Бритта! Поглядим, что у них там такого замечательного! — велела Анна.

И мы открыли ее. Анна и я чуть ли не сунули головы в эту шкатулку. Но мы ничего там не увидели, кроме трех маленьких белых зубов. Два были совсем маленькие, а один чуть побольше. Вот и все, что лежало в Шкатулке мудрецов.

— Иногда мне кажется, — сказала Бритта, — что у мальчишек в голове винтиков не хватает.

У нашей горничной Агды есть комод на чердаке. Мама не велела ни под каким видом лазить в этот комод. Но Агда очень добрая. Она не раз вынимала из своего комода разные красивые вещи и показывала их нам. У нее есть маленькая розовая подушка для иголок, обшитая кружевами, много красивых открыток с цветами, флакон духов, которые так вкусно пахнут, и браслет, почти что золотой… и еще… да, так много всего, что и не перечислить.

Когда в прошлом году в Стурбю приезжал зубной врач, он вставил Агде новые зубы. Он сказал, что таких безобразных вставных зубов, которые у нее были раньше, он в жизни не видел и что такой симпатичной женщине нужны зубы покрасивее. Но Агда не выбросила старые зубы. Она сказала мне, что, может быть, станет иногда по будним дням надевать их. Ну, хотя бы в плохую погоду, чтобы сберечь подольше новые.

— Кормить свиней да доить коров годится и со старыми зубами.

Но старые зубы ей надоели, ведь новые гораздо красивее. Агде нравится Оскар, наш работник, и ей хочется выглядеть красивой и по будням.

Старые зубы Агда хранила в верхнем ящичке комода, я это знала. И сейчас мне в голову пришла хорошая мысль.

— Знаете, что мы сделаем? — предложила я Бритте и Анне. — Положим вставные зубы Агды в Шкатулку мудрецов. Если у трех маленьких зубов есть таинственная сила, то у целой челюсти и подавно!

Бритта и Анна очень обрадовались моей выдумке. Бритта сказала, что это гораздо лучше, чем просто утащить Шкатулку мудрецов. Ведь когда мальчишки придумывают такие глупости, нужно показать им, что мы не принимаем их всерьез. Она сказала, что девочки не могут играть с ними в такие глупые игры.

Мы положили вставные зубы Агды в ящичек из-под сигар и поставили его на место. Потом мы пошли поглядеть, что делают мальчишки. Они играли в шарики. Мы сели у обочины и стали смотреть.

— Вот как, мудрецы играют вечером в шарики! — сказала Бритта.

Они не ответили. У Лассе были полные руки шариков. Тогда я добавила:

— По-моему, в Шкатулке мудрецов очень удобно хранить шарики.

Они опять не ответили. Но Лассе тяжело вздохнул. Видно, считал, что неверные вовсе поглупели.

— А что ж вы не рассказываете нам про Шкатулку мудрецов? — спросила Анна и толкнула Лассе в бок.

Лассе ответил, что девчонкам ему рассказывать нечего. Шкатулка мудрецов полна тайной силы. С ее помощью можно делать чудеса. Он сказал также, что шкатулка спрятана в тайнике, который мы не сможем никогда, никогда, никогда найти. Только тайное братство знает, где она находится. А иначе шкатулка потеряет силу.

— А тайное братство — это ты, Буссе и Улле? — спросила Бритта.

Лассе промолчал с таинственным видом. А Бритта, Анна и я громко засмеялись.

— Видно, их злит, что они не знают, где ящи… где Шкатулка мудрецов, — сказал Буссе.

— Ясное дело, у вас в шкафу, — ответила Бритта с хитрой улыбкой.

— А вот и нет, — ответил Буссе.

— Вот как? Тогда, наверное, под отломанной доской в полу чердака, — сказала Анна.

— А вот и не угадала! — в один голос крикнули Лассе, Буссе и Улле.

Но ах, до чего же они испугались! Им сразу расхотелось играть в шарики.

— Давай, Буссе, пойдем поглядим на твою коллекцию птичьих яиц, — предложил Лассе.

Поглядеть на коллекцию! Он думал, что нас так легко обмануть! Мы поняли, что они отправились спасать Шкатулку мудрецов.

— На коллекцию яиц? — удивился недогадливый Буссе. — Да вы уже видели ее много раз.

Но тут Лассе с такой злостью поглядел на него, что он наконец понял.

— Ну что ж, ясное дело, можно поглядеть на птичьи яйца, — согласился Буссе, состроив хитрую рожицу.

И мальчики пошли. Медленно, чтобы мы не догадались ни о чем. Но мы даром времени не теряли. Мы помчались к маме Улле и сказали, что нам надо кое-что взять у Улле в комнате. А сами перелезли по веткам липы в комнату Буссе и Лассе, оттуда шмыгнули на чердак и спрятались за одеждой. Мы успели как раз вовремя. Мальчики, топая, поднимались по чердачной лестнице.

. — Как ты думаешь, почему Анна сказала про чердачный пол? — спросил Буссе.

— Шшшш… — шикнул на него Лассе. — Это она ляпнула наугад. Но все-таки лучше перепрятать Шкатулку мудрецов в другое место.

Лассе поднял доску, но нам ничего не было видно, потому что мальчишки загораживали шкатулку.

— Открой-ка ее, я хочу взглянуть на свой зуб, — попросил Улле.

— А я на свой, — добавил Буссе.

— Слушайте, мудрецы, — сказал Лассе, — неверные никогда не увидят то, что спрятано в этой шкатулке. Это можем видеть только мы.

Тут мальчики замолчали, и мы поняли, что они открыли крышку. Потом они, наверно, увидели зубы Агды, потому что раздался громкий вой. А мы выскочили из-за одежды и засмеялись во все горло. А я сказала:

— Видно, вы набрались такой тайной силы, что вам хватит ее на целый год!

Тогда Лассе бросил зубы Агды на пол и сказал, что лучше бы девчонок не было на свете, раз они всё только портят. А Анна попросила:

— Милый Лассе, сделай, пожалуйста, хоть маленькое чудо с сигарным ящичком.

— Никак вы на взбучку напрашиваетесь, а? — рявкнул Лассе.

Но потом Лассе, Буссе и Улле побросали свои зубы, и мы все пошли играть в лапту.

 

ЛАССЕ ЛОВИТ ЗУБРОВ

Кое в чем я завидую Бритте и Анне. Во-первых, из-за дедушки. Правда, дедушка говорит, что, если у нас, в Буллербю, было еще больше детей, он всем им был бы дедушкой. Но тогда Анна добавляет:

— Да, может, так и было бы. Но по-правдашнему, по-правдашнему-то ты только мне дедушка. Ну и, ясное дело, Бритте тоже!

И, когда мы приходим к дедушке читать газету, Анна всегда сидит у него на коленях и он все время называет ее «мой дружочек». Не пойму, как он может отличать Анну от нас остальных, ведь он почти слепой. Но он может. Ведь Анна не волосатая, как Исав. Папе Исава было легко различать своих детей, ведь один из них был волосатый, а другой нет. Но дедушка, по-моему, в самом деле молодец, ведь Анна ни капельки не волосатая. Вообще-то он добр ко всем нам. Так что пусть себе называет Анну своим «дружочком».

У Бритты и Анны есть еще и озеро. Этому я тоже завидую. Стоит только пробежать через коровий выгон, как попадаешь к Норргорденскому озеру. Летом мы там купаемся. Там очень хороший песчаный берег. Один раз, когда мы поссорились, Анна сказала, что не позволяет мне купаться в их озере. А мама Анны разрешила мне там купаться сколько угодно. Она сказала, что так написано в законе и что Анна не может мне запретить купаться, как бы мы ни ссорились. Между прочим, мы почти всегда не ссоримся.

На другом берегу озера нет пляжа. Там крутая гора. Мне, по крайней мере, кажется, что она крутая. Хотя Лассе говорит, что ее не сравнить со Скалистыми горами. Понарошку мы называем высокий берег Норргорденского озера Скалистыми горами. Иногда мы берем норргорденскую лодку и гребем к этому берегу.

Лассе говорит, что скалы и валуны в Скалистых горах набросал когда-то великан. Это было очень давно, когда на свете еще не было людей. И Буллербю не было. Я рада, что меня тогда не было на свете. Когда не было Буллербю. Потому что тогда нам негде было бы жить. Лассе говорит, что тогда мы бы жили в пещере в наших Скалистых горах. Там и в самом деле есть хорошая пещера под двумя большими скалами.

У нас есть сосна, к которой мы всегда привязываем лодку, когда причаливаем к тому берегу. Потом мы карабкаемся по горе. Но не где попало. У нас есть особенные места, где есть за что ухватиться, когда поднимаешься. И там карабкаться вовсе не так уж трудно. Там есть ущелье, ну такая щель, мы называем ее Царапиной на носу. Потому что она такая узкая, что, когда лезешь по ней, обязательно оцарапаешь нос. Но через нее нужно пролезть обязательно, потому что это единственный путь. А еще нужно пролезть по скале с очень узеньким выступом. Эту скалу мы называем Соплеломом. Лассе говорит, что когда Буссе один раз свалился с нее, то сломал себе сопли. Буссе обещает за это вранье вздуть Лассе и говорит, что он чуть не сломал руку. Но скалу мы все равно зовем Соплеломом. А самое опасное место у нас называется Рука Мертвеца. Лассе говорит, что если с нее сверзишься, то поедешь домой на тачке. А если пройдешь все эти опасные места, попадаешь на самую вершину. А если потом пройти немножко в сторону леса, придешь к пещере. Мы называем ее Громовой пещерой.

Нынче весной, в воскресенье, незадолго до каникул, мы отправились на экскурсию в Скалистые горы. Мы пошли на целый день и взяли с собой еду.

Лассе, как всегда, привязал лодку к нашей сосне. И мы начали подъем. По дороге мы болтали о том, что интереснее: лазать по деревьям или по горам. И решили, что все-таки чуть-чуть приятнее лазать по горам. Мы нашли еще новое место и назвали его Подожми Живот. Потому что, пролезая через него, нужно поджимать живот. Правда, не то чтобы это место было новое. Мы здесь и раньше пролезали. Но тогда не знали, что оно называется Подожми Живот.

Когда мы полезли по Руке Мертвеца, у меня по коже побежали мурашки, было чуть страшновато. Хорошо, что мама не видела Руки Мертвеца, а не то она ни за что не позволила бы нам лазать по Скалистым горам. Лассе посмотрел вниз и сказал:

— Кто собирается свалиться здесь, пусть поднимет руку или ногу!

Но никто из нас не мог поднять ни руку, ни ногу. Руки и ноги нам нужны были, чтобы цепляться за скалу и двигаться вперед. Но никто не свалился, и скоро мы очутились в Громовой пещере.

Рядом с Громовой пещерой была красивая полянка. Мы уселись на ней и разложили свою еду. На дальних прогулках всегда хочется есть. Мы проголодались быстро и решили подкрепиться. У нас были с собой оладьи с вареньем. Мне кажется, штук сто, не меньше. А еще молоко, сок и печенье. Улле прихватил с собой пальты. Целых шесть штук, по пальту на каждого. Но холодные пальты нам есть не хотелось, ведь у нас было так много оладьев. У Анны с Бриттой остался только один кренделек. И его съел Буссе, ведь ему страшно хотелось съесть его. Он у нас большой сладкоежка.

Улле немножко рассердился из-за того, что никто не хотел есть его пальты. Бритте стало жаль его, и она сказала:

— Я тебе дам кренделек, Буссе. Но сначала ты должен съесть пальты Улле.

Буссе был уже сыт, но все же стал жевать пальт. Потому что ему очень хотелось, чтобы последний кренделек достался ему. Первый пальт он слопал быстро. Второй тоже уплел с легкостью. Хотя немножко медленнее. Принимаясь за третий, он вздохнул. Но Бритта держала кренделек у него перед носом, и он третий пальт все-таки умял. Потом взял четвертый, надкусил его и сказал:

— Четверое уже не лезет!

— Эх ты, чучело! — засмеялся Лассе. — Не «четверое», а четвертый.

— Я так объелся, что забыл все слова на свете, — ответил Буссе.

Анна запрыгала вокруг Буссе на одной ноге и закричала:

— Мне кажется, дело у меня сейчас будет, вот-вот обделаюсь, — сказал Буссе и отказался доедать пальты.

— Но кренделек я тебе все равно дам, — решила Бритта.

Но Буссе ответил, что он никогда не будет есть крендельки и уж ни за что на свете не возьмет в рот пальт.

Потом мы пошли в пещеру. Лассе сказал, что в каменном веке здесь жили люди. Ух, до чего же здесь было холодно зимой этим беднягам! Между скалами были большие щели, куда ветер наметал снег.

Бритта придумала игру, будто мы — люди каменного века. Лассе сказал, что это хорошая мысль, что он, Буссе и Улле будут ловить зубров и приручать их. А Бритта, Анна и я будем сидеть дома, в пещере, и варить еду. Вот еще выдумал! Во что бы мы ни играли, мальчишкам всегда выпадает делать что-нибудь интересное, а мы должны только обед варить и всякое такое. Но Бритта сказала, что мы можем наломать веток, подмести пол в пещере, воткнуть в щели березовые веточки, сделать там поуютнее.

А Лассе сказал:

— Делайте что хотите! Всякую там ерунду! Пошли, ребята, ловить зубров!

Но Буссе до того объелся пальтами, что был не в силах ловить никаких зубров.

— Тогда оставайся дома, в пещере, лупи женщин и детей, — велел ему Лассе. — Главное, займись каким-нибудь делом.

— Пусть только попробует нас тронуть! — сказала Бритта.

Но Буссе так наелся, что улегся на траву у входа в пещеру и лежал все время, покуда Лассе и Улле охотились на зубров, а мы с Анной и Бриттой подметали пещеру. Потом вернулись Лассе и Улле. Они примчались с диким воем. Лассе объяснил, что это значит: охота была удачная. Лассе вообще у нас любит поорать. Но такого дикого воя и рева я от него еще не слышала. Он сказал, что это первобытный вой. Что в каменном веке первобытные люди так выли во время охоты на зубров. Он принялся бессовестно хвастаться, какая опасная была охота и как много зубров он поймал. Хотя мы не увидели ни одного.

Тут пошел дождь, и мы уселись в пещере. Там было очень здорово. Небо сильно потемнело, и мы думали, что в этот день оно уже не прояснится. Но вдруг из-за тучи выглянуло солнце. Мы вышли из пещеры на берег озера и поглядели на красивый остров, который лежит посреди Норргорденского озера. Солнце освещало скалу на нашем пляже, где мы так часто загораем. И Лассе сказал:

— А что, если поплыть туда и искупаться?

Всего три дня назад мы спросили маму, скоро ли нам можно будет купаться.

— Нет, купаться еще слишком рано. Придется вам немного подождать!

— Ведь мы уже немного подождали, — решил Лассе.

Мы сели в лодку и поплыли к острову, потом разделись на нашем пляже и побежали наперегонки купаться. Первым в воду вошел Буссе. Пальты уже улеглись у него в желудке.

Вода была ужасно холодная, и мы все быстренько выскочили обратно на берег. И тут, на берегу, нас встретил злой норргорденский баран. Он стоял, нагнув свои страшенные большие рога. Норргорденского барана нельзя выпускать на выгон вместе со всеми овцами. Он перепрыгивает через изгороди и бодает всех, кто попадется ему на пути. Весной он пасется один на острове. Везти его туда очень трудно. Дядя Эрик, папа и дядя Нильс вместе связывают ему ноги веревкой, кладут его в норргорденскую лодку, дядя Эрик плывет на остров и выпускает барана.

Баран стоял на берегу и таращил на нас глаза. Мы очень удивились, потому что забыли про него. Барана этого зовут Ульрик.

— Ой, надо же! — крикнула Анна. — Я совсем забыла про Ульрика!

Мне думается, Ульрику очень обидно, что его связывают и кладут в лодку на виду у всех его жен и ягнят. Может, поэтому он такой злой. И к тому же, наверно, скучно ходить по острову совсем одному.

Сейчас он, видно, был злее, чем всегда. Он нагнул голову и, мотая ею во все стороны, пошел на нас. Сначала он бросился на Улле и боднул его, сбив с ног. Улле вскочил и помчался во всю прыть. И мы все тоже пустились наутек. Буссе, Анна и Бритта забрались на высокий камень, Улле и я вскарабкались на дерево, а Лассе спрятался за кустом.

Я крикнула Лассе:

— Ты у нас мастер ловить зубров! Вот тебе один почти что зубр. Покажи, как ты его ловишь!

Но Лассе не посмел ответить. Он стоял за кустом и молчал, чтобы Ульрик не нашел его.

Ульрик разозлился, что ему не удалось хорошенько забодать нас. Он стоял под деревом, на котором мы с Улле сидели, и бодал кору так, что крошки летели во все стороны. Когда это не помогло, он подошел к камню, на который забрались Буссе, Бритта и Анна. Баран встал у камня и злобно уставился на них.

— Чего пялишься? — спросила Анна.

Тут мы стали думать, как нам оттуда выбраться. Похоже было, что Ульрику не надоест караулить нас.

— Жаль, что у нас нет при себе пальта! — сожалел Буссе.

Оставшиеся пальты мы спрятали в Громовой пещере и забыли взять их с собой. А теперь, когда Буссе вспомнил про пальты, мы все почувствовали, что проголодались.

— Ты что, заснул там, за кустом? — крикнул Улле.

Тогда Лассе высунул из-за куста голову и огляделся. Он решил прокрасться к камню, на котором сидели Буссе, Анна и Бритта. Лучше бы он этого не делал. Потому что Ульрик прямо-таки подпрыгнул от радости и помчался за Лассе. Лассе с криком побежал. Страшно было смотреть, как Лассе бегает вокруг можжевелового куста, а за ним скачет Ульрик.

— Беги, Лассе, беги! — крикнула Анна.

— А я что делаю? — крикнул в ответ Лассе.

Один раз Ульрик сбил Лассе с ног, и тогда мы все завопили не хуже первобытных людей. Ульрик немного испугался нашего крика. Лассе вскочил и побежал дальше. Ульрик пустился его догонять. Мы заорали еще громче, но это не помогло.

На острове есть старый сеновал. Крыша у него дырявая, и сена там больше нет. Дверь сеновала была распахнута. Лассе вбежал туда, Ульрик за ним. Я заплакала и сказала:

— Теперь Ульрик забодает Лассе до смерти в этом сарае.

Но тут мы увидели Лассе. Он вылез в дыру на крышу, спрыгнул вниз, подбежал к двери, запер ее и крикнул:

— Зубр пойман!

И только тогда мы осмелились спуститься с камня. Потом мы все залезли на крышу сарая и поглядели в дыру на Ульрика. Лассе плюнул на него и сказал:

— Тьфу на тебя, страшила!

А я добавила:

— Хоть бы только мой Понтус никогда не превратился в такого старого злого барана!

Потом мы решили, что нам пора домой. Лассе велел всем нам сесть в лодку. Чтобы потом самому открыть дверь сеновала, бежать к берегу и прыгнуть в лодку, прежде чем Ульрик сообразит, в чем дело.

— Ведь нельзя же оставить его взаперти, чтобы он умер с голоду, — объяснил Лассе. — Пусть даже этот Ульрик злой и глупый.

И мы послушались Лассе. Мы всегда его слушаемся.

Когда мы отчалили от острова, Ульрик стоял на берегу и смотрел нам вслед. Вид у него был такой, будто он очень жалеет, что мы уплыли.

— Ну что, может, поймать для вас еще парочку зубров? Вы только скажите! — похвастался Лассе.

Но нам в этот день не нужны были больше никакие зубры. Мы устали, проголодались и мечтали поскорее вернуться домой.

— Я спрошу у мамы, нет ли у нас дома пальтов? — сказал Буссе.

 

ПРАЗДНИК ЛЕТА В БУЛЛЕРБЮ

Может, Анна и права, что лето все-таки самое хорошее время. Хотя мне нравится ходить в школу. И когда фрёкен после экзаменов говорит нам «до свидания», я каждый раз чуть не плачу, зная, что долго ее не увижу. Но скоро я это забываю. Потому что ведь летние каникулы все-таки замечательное время!

В первый вечер летних каникул мы чаще всего ходим на Норргорденское озеро ловить рыбу. Удить рыбу, по-моему, — самое-пресамое летнее занятие. Мы все сделали для себя удочки из длинных хлыстов орешника. Но блесны, поплавки, грузила и крючки у нас настоящие, мы купили их в магазине в Стурбю.

Первый вечер летних каникул Лассе называет Большим Рыболовным вечером. Там, на берегу, есть небольшая горушка, вот на ней мы и сидим, когда ловим рыбу. Мы назвали ее Окуневой горушкой. Анна говорит, что мы дали ей такое прозвище потому, что не поймали там ни одного окуня. Всё, что мы приносим оттуда домой, — волдыри от комариных укусов. Но вот в прошлый раз Буссе вытащил там большого окуня, а Бритта двух маленьких.

А мы с Анной, когда пришли домой в этот вечер, сели на кухонное крыльцо и стали считать комариные укусы. На правой ноге их у меня было четырнадцать, а на левой пять. А у Анны по девять на каждой ноге.

— Можно сочинить такую задачку, — предложила Анна, — написать ее на бумажке и отдать фрёкен: «Если у Лисы четырнадцать комариных укусов на одной ноге и пять на другой, а у Анны по девять на каждой, у кого больше укусов и сколько всего укусов у них обеих?»

Но тут мы вспомнили, что у нас летние каникулы. При чем же тогда арифметика! И мы стали просто чесать искусанные ноги и весело болтать. Так мы просидели, пока не пришло время ложиться спать. Ой, до чего же хорошо летом!

А сейчас я расскажу, как мы праздновали день летнего солнцестояния. На лужайке в Сёргордене поставили майский шест. Все в Буллербю помогали его ставить. Сначала мы поехали в лес на телеге, на которой возят сено, и наломали зеленых веток для майского шеста. Папа правил лошадьми. Даже Черстин разрешили поехать с нами. Она была очень этому рада и все время смеялась. Улле дал ей маленькую веточку, она сидела и махала ею. А Улле спел ей старинную песню:

Вообще-то мы все пели. Агда тоже рвала с нами ветки и пела:

А Лассе пел эту песню по-своему:

И в самом деле в лесу было полно коровьих лепешек. Но петь о них было вовсе ни к чему.

Вернувшись из леса, Агда, Бритта, Анна и я наломали целые охапки сирени, которая растет у нас за дровяным сараем, и отнесли их на Сёргорден, где Оскар и Калле уже обстрогали майский шест. Калле — работник в Норргордене. Мы украсили шест ветками и привязали к нему два больших венка из сирени. Потом мы поставили шест и стали танцевать вокруг него. Дядя Эрик, папа Анны, хорошо играет на гармони. Он сыграл много красивых песен, а мы все танцевали. Кроме дедушки и Черстин. Дедушка сидел на стуле и слушал. А Черстин сначала сидела у него на коленях. Она никак не хотела перестать дергать дедушку за бороду. Тогда папа Черстин подошел, посадил ее к себе на плечи и стал вместе с ней танцевать. Бедный дедушка не мог танцевать. Но он, кажется, вовсе не расстроился из-за этого, а только сказал:

— Охо-хо, хо-хо! Давненько не танцевал я вокруг майского столба!

А потом мы все пили кофе на лужайке. Кофе нам сварили тетя Грета и тетя Лиса. Понятно, мы пили его с булочками и с печеньем. Дедушка выпил три чашки. Ведь он очень любит кофе.

— Да уж, кофейку я непременно должен выпить!

Я-то сама вовсе не люблю кофе. Но когда пьешь его на зеленой лужайке в летний праздник, он кажется вкуснее, чем всегда.

Мы пили кофе, а в лесу так красиво пела птица. Буссе сказал, что это пел черный дрозд. Мне нравятся черные дрозды.

Мы играли в горелки и в разные другие игры. Здорово играть вместе с папами и мамами! Конечно, не каждый день. Но в летний праздник с ними даже веселее играть. Мы играли, а Свип с лаем бегал за нами. Наверно, ему тоже было весело.

В этот вечер нам разрешили ложиться спать когда захотим. Агда сказала, что если перелезть через девять изгородей, прежде чем ляжешь спать, и положить под подушку девять разных цветков, то увидишь вещий сон. Приснится девушке жених, а парню невеста.

Мы с Бриттой и Анной решили попробовать перелезть через девять изгородей, хотя уже знали, за кого выйдем замуж. Я выйду за Улле, Бритта за Лассе, а Анна за Буссе.

— Ты что, перелезешь через девять изгородей? — спросил Лассе Бритту. — Вот и хорошо, перелезай. И сделай так, пожалуйста, чтобы тебе приснился не я, а кто-нибудь другой. Хотя я и не верю в такую чепуху. Но кто знает, вдруг это поможет!

— Да уж, будем надеяться, — сказал Буссе.

— Точно, будем надеяться, — повторил Улле.

Ведь мальчишки дураки и не хотят на нас жениться.

Агда сказала, что перелезать через изгороди надо тихонько, не разговаривать и не смеяться.

— Ну тогда тебе, Лиса, лучше сейчас же ложиться спать, — засмеялся Лассе.

— Это почему же? — спросила я.

— Да потому, что через девять изгородей за две минуты не перелезешь. А ты дольше двух минут молчать не можешь. Разве только не считать, когда ты болела свинкой.

Мы не стали слушать мальчишек и пошли перелезать через ограды.

Мы начали с ограды на Сёргорденской лужайке и попали в лиственный лес рядом с ней. Ой, как странно в лесу вечером! Было еще не очень темно, просто сумрачно. И так тихо, ведь птицы перестали щебетать. А как хорошо пахли деревья и цветы! Мы сорвали по цветочку. Я вот никак не могу понять, почему так хочется смеяться, когда смеяться нельзя. Как только мы перелезли первую изгородь, тут и началось. Да еще эти Буссе, Лассе и Улле увязались за нами и стали нас смешить.

— Не вляпайтесь в коровьи лепешки, — сказал Буссе Анне.

— Да здесь нет никаких ко… — начала было Анна, но тут же вспомнила, что разговаривать нельзя. Тут мы стали хихикать, Бритта, Анна и я. А мальчишки громко захохотали.

— Что это вы хихикаете? — спросил Лассе. — Забыли, что ли, что смеяться вам нельзя?

Тут мы захихикали еще сильнее. А мальчишки принялись бегать вокруг нас, дергать за волосы и щекотать, чтобы заставить нас смеяться. А мы не могли даже оборвать их, потому что разговаривать нам было нельзя.

— Уббелимуббелимукк! — крикнул Лассе.

Ни чуточки смешного в этом не было, но мы все трое — Бритта, Анна и я — покатились со смеху. Я запихала в рот носовой платок, но и это не помогло, смех вырывался изо рта тоненьким писком. А вот когда мы перелезали через девятую изгородь, нам стало вовсе не смешно. Мы разозлились на мальчишек и сказали им, что они нам все испортили.

Но я все-таки положила под подушку девять цветочков: лютик, подмаренник, колокольчик, ромашку, солнцецвет и еще два цветка, названия которых я не знаю. Но в эту ночь мне ничегошеньки не приснилось. Я знаю, это все потому, что мальчишки рассмешили нас.

Но я все равно выйду замуж за Улле!

 

ВИШНЕВАЯ КОМПАНИЯ

У нас в Буллербю много вишен. В нашем саду и в саду Анны и Бритты. В саду Улле вишен нет, во всяком случае вкусных. Зато у сёргорденцев есть вкусные груши: одно дерево дает вкусные груши в августе, а на двух других растут маленькие, но очень сочные и сладкие желтые груши. Под дедушкиным окном отличная вишня сорта бигарро. По-моему, это самая большая вишня на свете. Мы ее так и называем — «дедушкина вишня». Ветки у нее висят почти до самой земли. И каждый год она стоит просто усыпанная крупными вишнями. Дедушка позволяет нам есть сколько хотим. Он только просит нас не рвать вишен с самых нижних веток, потому что их может достать Черстин. Она и в самом деле может сама рвать их, хоть и маленькая. Только Улле следит, чтобы она не проглотила косточку. Мы слушаемся дедушку и не объедаем вишни с веток Черстин. Ведь нам очень просто влезть на дерево и нарвать вишен. На этом дереве много удобных веток и толстых сучков, на которых можно сидеть и есть вишни. Ешь до отвала, пока живот не заболит. Каждое лето мы немножко маялись животами. Но после вишен у нас долго не болит живот — до тех пор, пока не поспеют сливы.

У Лассе, Буссе и у меня есть у каждого своя собственная вишня. Моя вишня не очень большая, но на ней растут очень вкусные черные вишни. Нынче летом жутко много вишен. На деревьях Буссе и Лассе тоже.

Вишни можно высушить на зиму. Мама это делает каждый год. Она кладет вишни на сушильный противень и ставит противень в чуть теплую печь. Вишни становятся сухими и сморщенными, их можно хранить сколько угодно и варить зимой компот.

В этом году вишен у нас столько, что нам их не съесть, хотя нам помогают Бритта, Анна и Улле. Один раз Лассе решил посушить немножко вишен. Он наполнил целый противень и поставил его в печку. Потом он пошел купаться и забыл про это. А когда потом пошел поглядеть на свои вишни, на противне лежали лишь маленькие обгорелые комочки.

— Сушить вишни — только портить их, — сказал Лассе.

Потом мы сидели вечером у дедушки и читали ему газету. А в ней было написано, что в Стокгольме вишни стоят две кроны за литр. Лассе очень расстроился, что его дерево растет не в Стокгольме.

— Тогда я встал бы на углу какой-нибудь улицы, продавал бы вишни и стал бы богатый, как король, — пожалел он.

Мы попробовали подсчитать, сколько денег мы заработали бы, если бы наши деревья росли в Стокгольме. Получилось так много, что Лассе, думая об этом, даже немного побледнел.

— Если бы мое Норргорденское озеро было бы в Сахаре, я продавала бы воду по две кроны за литр, — сказала Бритта. Она считала, что Лассе говорит глупости.

Я думаю, что Лассе не мог уснуть ночью и думал о том, что в Стокгольме он продавал бы вишни по две кроны за литр. Потому что на другой день он сказал, что откроет вишневый магазин у большой дороги по другую сторону Стурбю. Там проезжает очень много машин.

— Кто знает, может, какие-нибудь чокнутые стокгольмцы будут там проезжать, — сказал Лассе.

Мы с Буссе сказали, что тоже хотим продавать вишни. И все мы решили организовать вишневую компанию. Бритта, Анна и Улле тоже захотели вступить в нашу компанию, хотя вишен у них нет. Но они помогли нам рвать вишни.

Мы встали в пять утра и стали рвать вишни. К восьми часам у нас уже было три полные корзины. Потом мы как следует наелись каши, чтобы не проголодаться, когда будем стоять, и пошли вниз по горушкам в Стурбю. Там мы зашли в магазин к дяде Эмилю и на деньги, которые взяли в долг из копилки Буссе, купили много коричневых бумажных пакетов.

— А на что вам они? — спросил дядя Эмиль.

— Мы будем продавать вишни, — объяснил Лассе.

Корзины с вишнями мы оставили на крыльце магазина, и Улле караулил их.

— Люблю вишни! — сказал дядя Эмиль. — Может, купить мне у вас немножко?

Вот было здорово! Лассе побежал и принес одну корзину. Дядя Эмиль взял литровую кружку, отмерил два литра и дал нам две кроны. Он сказал, что в наших местах вишням такая цена. Это нам было полезно узнать. Мы отдали Буссе деньги, которые взяли у него из копилки. И у нас даже осталась сдача. Дядя Эмиль угостил нас карамельками. Улле увидел через стеклянную дверь, что нам дают конфеты, и ворвался в магазин, будто на нем штаны горели. Но, получив карамельку, так же быстро выскочил на крыльцо.

Мы сказали дяде Эмилю большое спасибо и вышли из магазина. И тут мы увидели, что Улле подбирает с травы вишни, которые он ухитрился просыпать.

— Ты что это делаешь? — сердито крикнул Лассе.

— Я… я просто очищаю твои вишни, — испуганно ответил Улле.

Но он просыпал всего несколько вишен, не стоило и расстраиваться.

Автомобильная дорога проходит недалеко от Стурбю. Осенью и зимой по ней ездит не так уж много машин, почти одни грузовики. Но летом на этой дороге машин много, ведь люди хотят поглядеть, как здесь красиво.

— Они мчатся как бешеные, — сказал Улле, когда первая машина с ревом промчалась мимо. — Где уж им заметить нас!

Мы сделали большой плакат с надписью «ВИШНИ» и поднимали его, как только приближалась машина. Но машины мчались мимо.

Может, те, кто сидят в машинах, думают, что у нас написано «ТИШЕ» или что-нибудь в этом роде. Поэтому-то машины и фырчали так страшно. Но Буссе нравилось смотреть на быстро мчащиеся машины. Он почти что забыл про вишни. Он смотрел на мелькающие машины, вытаращив глаза. Буссе знал марку каждой машины. Он сидел на обочине, делал вид, что ведет машину, и изображал, как гудит мотор. Потом он вдруг сказал, что мотор не в порядке, потому что он пыхтит как-то не так, как нужно.

— Ха-ха! — засмеялась Бритта. — Мы и так слышим. Это не мотор пыхтит, а Буссе.

А Лассе разозлился, что машины не останавливаются, и крикнул:

— Сейчас я проучу их!

Когда показалась следующая машина, он выбежал на дорогу, поднял плакат и отскочил только в последнюю секунду, а не то его бы задавили. Машина остановилась со страшным скрипом. Из нее вышел человек. Он схватил Лассе за руку и сказал, что, мол, мальчишка заслужил хорошенькую порку.

— Никогда больше так не делай, — добавил он.

Лассе обещал, что не будет. И подумать только, тогда этот дяденька купил у нас литр вишен и покатил своей дорогой.

На дороге стояла ужасная пылища. Мы прикрыли вишни бумагой, и хорошо сделали. Но сами мы укрыться от пыли не могли. Машины, проезжая, оставляли тучи пыли, и вся пыль падала на нас. Это было противно, и я сказала:

— Фу, какая пылища!

А Лассе спросил, почему я так говорю.

— Почему же тогда ты не говоришь: «Фу, как светит солнце!» или «Фу, как птицы щебечут!», — засмеялся он. — Кто решил, что нам должно нравиться, когда светит солнце, а не когда летит пыль?

И когда следующая машина обдала нас пылью, Лассе воскликнул:

— Какая сегодня прекрасная пыль!

А Бритта добавила:

— Да, на этой дороге много пыли, это просто замечательно!

Буссе решил не отставать:

— Хоть бы они пылили посильнее! — сказал он.

И ждать пришлось недолго. Промчался грузовик и поднял такую пылищу, какой я в жизни не видала. Наверное, такой столп пыли видели дети Израиля в пустыне, подумала я. Анна стояла в самой гуще этой пыли и кричала:

— Ах, какая чудесная-пречудесная пылища!

Но тут она закашлялась и не смогла больше ничего сказать. Когда пыль немножко улеглась, мы поглядели друг на друга. Все мы стали прямо-таки серо-черные. Бритта высморкалась и показала нам платок. На нем было черное пятно. И тогда каждый из нас высморкался. У Улле не было при себе носового платка, и он высморкался в платок Буссе. Но Бритта сказала, что нелегко угадать, много ли пыли у Улле в носу, потому что у Буссе платок всегда черный.

— Иди домой, проспись! — рассердился Буссе.

Хотя пыль на дороге была распрекрасная, мы немножко расстроились оттого, что машины не хотели останавливаться. Под конец Лассе решил, что мы выбрали плохое место. Посреди прямой дороги, где машины едут на полной скорости. Он велел нам перейти и встать у поворота. Так мы и сделали. Прошли немного вперед и нашли место между двумя крутыми поворотами. Мы встали цепочкой вдоль дороги и ждали.

— Как завидим машину, беремся за руки и машем вверх-вниз, — придумал Лассе, — будет здорово.

И в самом деле, получилось здорово. Почти каждая машина останавливалась. В первой машине сидели папа, мама и четверо детей. Все дети закричали, что хотят вишен. Их папа купил три литра вишен, а мама сказала:

— Ах, как хорошо! Мы ужасно проголодались и пить хотим!

Они купили мои черные вишни. Папа этих детей сказал, что они едут далеко-далеко, за границу. Вот чудеса! Мои вишни поедут за границу, а я сама останусь дома, в Буллербю. Когда я сказала об этом остальным, Лассе ответил:

— Эх ты! Да они слопают твои вишни задолго до того, как приедут за границу, неужели не понимаешь!

— Все равно мои вишни попадут за границу, пусть хотя бы и в желудке этих ребят.

Ой, как много вишен мы продали! Один дядя купил целую корзину. В этой корзине были ягоды Буссе. Дядя сказал, что его жена сделает из них сок, потому что он очень любит вишневый сок.

— Вот чудеса! — сказал после этого Буссе, передразнивая меня. — Подумать только, мои вишни превратятся в сок, а я не превращусь!

Под конец мы продали всё до последней вишенки. А в ящичке из-под сигар, который мы прихватили, чтобы класть туда деньги, оказалось тридцать крон. Наконец-то Шкатулка мудрецов пригодилась по-настоящему. Тридцать крон! Целая куча денег! Мы разделили их, и вышло по пять крон каждому. Пусть даже у Бритты, Анны и Улле вишен не было, зато они помогали нам рвать их и продавать.

— Теперь, когда у вас вишен не осталось, — сказала Бритта, — вы можете рвать что хотите у нас в саду.

— А я дам вам слив, когда они поспеют, — пообещал Улле, получив свои пять крон.

Так что мы поделили деньги по-честному.

Возвращаясь домой, мы зашли в кондитерскую в Стурбю, съели по пирожному и выпили по бутылке лимонада. Теперь у нас на это были деньги. Остаток денег мы решили сберечь. Мое пирожное с марципаном было очень вкусное.

Когда мы пришли домой, мама взглянула на нас и сказала, что такой чумазой вишневой компании она еще в жизни не видала. Она велела нам пойти в пивоварню и вымыться хорошенько. Но как раз в эту минуту прибежала Анна и крикнула:

— Вот повезло! Баню истопили!

У норргорденцев есть баня на берегу озера. Мы взяли чистую одежду и помчались со всех ног по коровьему выгону.

В бане смыли с себя эту распрекрасную пыль и сравнили шайки, у кого вода грязнее. Но разницы не увидели.

Потом мы посидели в бане, чтобы хорошенько пропотеть, и решили основать сливовую компанию, если сливы уродятся.

В бане было ужасно жарко, под конец мы чуть не зажарились и побежали охладиться в озере. Ох, до чего же было здорово! Мы брызгались, плавали и ныряли. А когда вышли на берег, в волосах у нас не осталось ни одной распрекрасной пылинки. В воде мы хорошенько сморкались, чтобы промыть нос от черной пыли.

Погода была мировая. Мы сидели на берегу озера и загорали. А Лассе сказал:

— Фу, как солнце печет!

А Улле засмеялся и добавил:

— Фу, как птицы поют!

 

МЫ С АННОЙ ХОТИМ СТАТЬ НЯНЯМИ… МОЖЕТ БЫТЬ

Пастор в Стурбю пригласил однажды на свой день рождения всех взрослых из Буллербю. Детей он, ясное дело, не пригласил. А маму, папу, дядю Эрика, тетю Грету, дядю Нильса и тетю Лису пригласил. И дедушку тоже. Тетя Лиса расстроилась. Ей хотелось пойти со всеми, но она не могла из-за Черстин. Тогда мы с Анной сказали, что присмотрим за ней. Ведь Анна и я решили стать нянями, когда вырастем. Так можно ведь попробовать начать прямо теперь.

— Что же, вы собираетесь тренироваться на моей сестре? — спросил Улле.

Ему самому хотелось ухаживать за сестрой, но ему велели подоить коров и накормить свиней и кур, пока его мама с папой гостили у пастора. Бритта тоже, ясное дело, хотела присмотреть за Черстин, но она сильно простудилась и лежала в постели.

Тетя Лиса очень обрадовалась, услышав, что мы хотим посидеть с Черстин. А мы с Анной обрадовались еще больше. Я ущипнула Анну за руку и спросила:

— Правда, будет здорово?

А Анна тоже ущипнула меня и ответила:

— Скорее бы только они уезжали, чтобы нам поскорее можно было нянчить Черстин.

Но взрослые так долго возятся, собираясь в гости. Дедушка был готов уже в шесть утра, хотя уезжать из дома они должны были в десять. Он надел черный костюм и свою лучшую рубашку. И как только дядя Эрик запряг лошадей в коляску, дедушка уселся в нее и стал ждать, хотя тетя Грета еще даже не надела свое выходное платье.

— Скажи, дедушка, тебе хочется ехать в гости? — спросила Анна.

Дедушка ответил, что хочется. Но я думаю, для него это было одно беспокойство. Потому что он вдруг вздохнул и сказал:

— Охо-хо, хо-хо! Сколько раз можно тащиться в гости!

Но дядя Эрик вспомнил, что дедушка в последний раз ездил в гости пять лет назад, поэтому ему жаловаться не приходится.

Тетя Лиса до последней минуты наставляла нас. И наконец папа, дядя Нильс и дядя Эрик дернули поводья, и коляски тронулись.

Тетя Лиса велела нам держать Черстин подольше на воздухе, потому что малышка послушнее ведет себя, когда гуляет. Но в двенадцать часов нужно подогреть еду и покормить ее. А потом уложить спать часа на два.

— Ой, как интересно! — сказала Анна.

— Да, — согласилась я. — Когда я вырасту, обязательно буду няней.

— И я тоже, — сказала Анна. — Ухаживать за детьми вовсе не трудно. Нужно только не забывать, что говорить с ними надо ласково. Тогда они будут слушаться. Это было на днях написано в газете.

— Ясное дело, обращаться с ними надо бережно и ласково, а как же иначе! — согласилась я.

— Ага, ты думаешь, мало людей, которые рычат на детей? — сказала Анна. — А они от этого становятся злыми и упрямыми и вовсе никого не слушаются. Это тоже было написано в газете!

— А кто будет рычать на такую вот золотую малышку? — спросила я и пощекотала пятки Черстин.

Черстин сидела на одеяле, расстеленном на траве, и весело смотрела на нас. До чего же она хорошенькая! У нее маленький выпуклый лобик и голубые-голубые глаза. Во рту у нее четыре верхних зуба и четыре нижних. Когда она смеется, зубы у нее кажутся рисинками. Говорить она еще не умеет. Она может сказать только «ай, ай» и повторяет это все время. Может, она каждый раз хочет этим сказать совсем разное, кто знает.

У Черстин есть деревянная тележка, в которой ее возят.

— Давай прокатим ее немножко в тележке, — предложила Анна.

Так мы и сделали.

— Иди сюда, Черстин, миленькая, — сказала Анна и посадила ее в тележку. — Сейчас мы тебя прокатим.

Она говорила ласково и приветливо, как и надо говорить с маленькими детьми.

— Ну вот, миленькая Черстин, садись хорошенько, — уговаривала ее Анна.

Но Черстин это не понравилось. Она хотела стоять в тележке, прыгать и кричать: «аи, аи!». Но мы боялись, что она упадет.

— Давай привяжем ее, — придумала я.

Мы взяли толстый шнурок и привязали ее к тележке. Но раз теперь она не могла стоять и кричать «ай, ай!», то начала громко реветь на всю округу. Улле прибежал из хлева и спросил:

— Что вы делаете? Никак вы бьете ее?

— Еще чего выдумал, дурак! — ответила я. — Мы говорим с ней ласково и приветливо.

— Правильно, — ответил Улле, — так и надо. Позволяйте ей делать всё, что хочет, тогда она не будет плакать.

Ясное дело, Улле лучше знал, как обращаться с его сестрой. И мы позволили Черстин стоять в тележке и сколько угодно кричать «аи, аи!». Я тянула тележку, а Анна бежала рядом и поднимала Черстин каждый раз, когда она падала.

Но тут мы подкатили к глубокой канаве. Черстин увидела это и вылезла из тележки.

— Посмотрим, что она станет делать, — сказала Анна.

И тут мы увидели! Чудные все-таки малыши! Можно подумать, что они не умеют быстро бегать, ведь ножки у них маленькие. Но это вовсе не правда. Когда захочет, малышка побежит быстрее кролика. Во всяком случае, наша Черстин. Она сказала «ай, ай!» и, не успели мы и глазом моргнуть, как она помчалась прямо к канаве, споткнулась и свалилась в воду вниз головой. Правда, Улле сказал, что ей нужно позволять всё, что захочет. Может, она и хотела лежать в канаве, но мы всё же решили вытащить ее оттуда. Она промокла насквозь, кричала и смотрела на нас со злостью, будто это мы были виноваты, что она влетела в канаву. Но мы стали с ней говорить ласково и приветливо, посадили в тележку и повезли домой переодеваться. Она ревела всю дорогу. Увидев мокрую Черстин, Улле сильно разозлился.

— Вы что это делаете? — закричал он. — Никак вы хотели утопить ее?

Тогда Анна сказала, что он должен разговаривать с нами ласково и приветливо, потому что мы тоже дети.

Улле помог нам найти одежду Черстин, чтобы переодеть ее. А потом ему снова надо было бежать в хлев.

— Посадите ее на скамеечку и переоденьте, — велел Улле перед тем, как идти в хлев.

Интересно, пробовал ли он сам сажать ее когда-нибудь? Хотела бы я посмотреть, как он это делает. Мы с Анной изо всех сил старались усадить ее, но ничего не получалось. Она выпрямилась, как палка, и орала на чем свет стоит, но не садилась.

— Глупая девчонка, — начала я, но вспомнила, что так нельзя говорить с маленькими детьми.

Хотя Черстин не желала садиться, пришлось всё равно надеть на нее сухую одежду. Я держала ее за руки, а Анна пыталась ее одеть. Черстин продолжала орать и выскальзывала, как угорь, извивалась туда-сюда. Мы одевали ее целых полчаса. А потом уселись, усталые, отдохнуть. А Черстин перестала кричать, сказала «ай, ай!», заползла под стол и напустила там маленькую лужицу. Потом поднялась и сдернула клеенку, отчего кофейные чашки упали и разбились.

— Вредная девчонка, — сказала ласково и приветливо Анна.

Она вытерла лужицу под столом и собрала осколки, а я сняла с Черстин мокрые штанишки. Пока я искала сухие, Черстин успела шмыгнуть во двор. Я догнала ее на полдороге к хлеву. Тут Улле высунул голову, приоткрыв дверь хлева.

— Вы что, спятили? — крикнул он. — Позволяете Черстин бегать без штанов!

— Представь себе, что не позволяем! — ответила Анна. — Она не спросила нашего позволения, если хочешь знать!

Мы потащили Черстин в дом и надели на нее сухие штанишки. А она опять виляла туда-сюда и орала во все горло.

— Да-вай… стой… спо-кой-но… будь… доб-ра, — сказала Анна почти ласково и приветливо, но не совсем.

Мы надели на Черстин самое нарядное платье, потому что другого Улле не нашел. Платье было очень красивое, с маленькими складками и оборочками.

— Береги это платье, — велела я ей, хотя она не понимает, что ей говорят.

— Ай, ай! — ответила она и тут же, подбежав к плите, посадила на платье большое пятно сажи.

Мы отчистили пятно как умели, хотя оно не совсем сошло. А Черстин решила, что мы с ней играем.

— Уже двенадцать часов, — вдруг сказала Анна. — Пора кормить Черстин.

И мы поспешили подогреть шпинат в кастрюльке, стоявшей на плите. Я взяла Черстин на руки, а Анна стала кормить ее. Черстин ела так хорошо и так широко разевала ротик, что Анна сказала:

— Все-таки она очень хорошая малышка.

Тут Черстин сказала «ай, ай!» и поддала рукой ложку. Весь шпинат залепил мне глаза.

Анна захохотала и уронила тарелку. А я немножко рассердилась на нее. Черстин тоже смеялась, хотя и не понимала, над чем Анна смеется. Наверно, Черстин думала, что залепить человеку глаза шпинатом — ничего особенного.

Потом она вдруг расхотела есть. Сжала губы и каждый раз отталкивала ложку, так что половина шпината оказалась на платье. Мы стали поить ее соком из чашки, и половина сока пролилась на платье. Й платье стало не белое, а зеленое с красным, белого осталось только чуть-чуть в разных местах. Там, где ей не удалось заляпать его шпинатом и залить соком.

— Меня только одно радует, — сказала Анна, — что эта девчонка сейчас ляжет спать.

— Да, я тоже этому рада, — согласилась я.

Мы с трудом снова стащили с нее одежду и напялили на нее ночную сорочку. Мы ужасно устали, пока наконец справились с этим.

— Если кому-то нужен сейчас мертвый час, так это нам, — сказала я Анне.

Мы уложили Черстин в постель в комнате рядом с кухней, вышли и закрыли дверь. И тут Черстин завопила, как сумасшедшая. Мы попробовали делать вид, что не слышим, но она ревела все громче и громче. Под конец Анна сунула голову в комнату и сказала:

— Замолчи, противная малявка!

Понятно, с маленькими детьми нужно говорить ласково и приветливо. Но иногда это никак не получается. Хотя в газете и было написано, что дети будут упрямыми и злыми, если на них рычат. Вот и с Черстин так получилось. Она орала пуще прежнего. Мы обе вошли к ней. Она обрадовалась, встала в кроватке, стала не переставая прыгать и кричать «ай, ай!». Она просунула между перекладинами кровати свою маленькую ручку, похлопала меня и приложила свою щечку к моей щеке.

— Какая она все-таки славненькая, — сказала я.

Тут Черстин укусила меня за щеку. Да так, что у меня два дня была царапина.

Мы уложили ее в постель и укрыли хорошенько одеялом. Но она в одну секунду начала сучить ногами и сбросила его. Она сбрасывала одеяло раз десять. И мы перестали ее укрывать, а просто сказали: «Закрывай глазки и спи, Черстин», и ушли. А Черстин снова подняла вой.

— Нет уж, хватит с нас, — сказала Анна. — Пусть себе ревет!

Мы уселись за кухонным столом и попробовали разговаривать, но никак не смогли. Черстин ревела всё громче и громче. Мы даже вспотели от ее рева. Иногда она на несколько секунд замолкала. Но, видно, только для того, чтобы набрать воздуха и реветь еще громче. И вдруг она все-таки замолчала.

— Вот хорошо! — воскликнула я. — Наконец-то она уснула.

Мы с Анной взяли фишки и сели играть в лото. Нам было очень даже весело.

— Малявки должны всё время лежать в кровати, — сказала Анна. — Тогда, по крайней мере, знаешь, где они есть.

И тут из комнаты, где лежала Черстин, послышались какие-то странные звуки. Так бормочет маленький ребенок, когда он занят чем-то интересным.

— Нет, это уже слишком! — рассердилась я. — Неужели эта девчонка еще не спит?

Мы тихонько подкрались к двери и поглядели в замочную скважину. Мы увидели кроватку Черстин. Но Черстин там не было. Кровать была пуста. Мы ворвались в комнату. Догадайтесь, где была Черстин? Она сидела в только что выбеленном и нарядном открытом очаге с баночкой сапожного крема в руках. Очаг этот был белым до того, как Черстин в него забралась. Девочка была с ног до головы измазана сапожным кремом. Только кое-где на ней белели пятна мела. Этим гуталином у нее были выпачканы волосы, рубашка, и пальцы ног были черны, как у негритенка. Крем был размазан и по всему очагу. Видно, дядя Нильс стоял возле очага и чистил ботинки перед тем, как поехать в гости, и забыл закрыть крышкой баночку с кремом.

— Ай, ай! — крикнула Черстин, увидев нас.

— А что в газете было написано, можно ли драть маленьких детей? — спросила я.

— Ничего я не помню, — ответила Анна. — У меня голова кругом идет.

Черстин встала на ноги, вылезла из очага и хотела похлопать Анну, но та со злостью заорала на нее изо всех сил:

— Стой там, где стоишь, противная малявка!

Но стоять Черстин не пожелала. Не послушав, она помчалась к Анне и похлопала ее, измазав ей все лицо гуталином. Тут я засмеялась так же весело, как Анна смеялась, когда Черстин залепила мне глаза шпинатом.

— Тетя Лиса подумает, что мы обменяли Черстин на негритенка, — сказала я, когда перестала смеяться.

Мы не знали, как нам смыть сапожный крем, и решили посоветоваться с Бриттой. Анна была уже всё равно измазана и потому осталась и держала Черстин возле очага. А я побежала к Бритте.

Когда я рассказала ей о том, что сделала Черстин, Бритта ответила:

— Барахло вы, а не няньки!

Потом она высморкалась, повернулась к стенке и сказала, что больна и понятия не имеет, чем смывают сапожный крем.

В это время пришел из хлева Улле. Он просто озверел при виде Черстин.

— Вы что, спятили? — заорал он. — Никак вы выкрасили ее в черный цвет?

Я пыталась объяснить ему, что мы не виноваты. Но Улле страшно разозлился. Он сказал, что закон должен запрещать таким, как мы, нянчить детей. Что мы уж, во всяком случае, можем искать себе другого ребенка для тренировки.

Мы все трое согрели воду в котле, вынесли его во двор на траву и вывели туда Черстин. Она оставила на полу маленькие хорошенькие черные следы. Мы запихали ее в котел и хорошенько отскоблили с нее всю грязь. Голову мы ей тоже вымыли. Немножко мыла попало ей в глаза. Тут она завизжала на всю Буллербю. Прибежали Буссе и Лассе узнать, не режем ли мы поросят.

— Нет, — ответил Улле. — Это просто две замечательные няньки упражняются. Это у них тренировка по уходу за детьми.

Весь сапожный крем нам все-таки смыть не удалось. Когда мы кончили надраивать Черстин губкой и вытерли ее, тело у нее стало какого-то странного серого цвета. И все-таки она повеселела. Черстин бегала по траве голенькая и кричала «ай, ай!», и хохотала так, что видны были все похожие на рисинки зубы. А Улле сказал:

— Какая хорошенькая эта малявка!

Мы решили, что серая краска с нее понемногу сойдет и под ней снова покажется розовая кожица.

— Пожалуй, где-нибудь к Рождеству, — сказал Лассе.

Потом Улле уложил Черстин в постель. И она вовсе не противилась, а засунула большой палец в рот и сразу же уснула.

— Вот как надо обращаться с детьми, — сказал Улле и пошел кормить поросят.

А мы с Анной сели на кухонной лесенке отдохнуть.

— Бедная тетя Лиса, ведь у нее такая жизнь каждый день, — вздохнула я.

— Знаешь, что я думаю, — сказала Анна. — Я думаю, что в газете всё наврали. Какая разница, как говорить с маленькими детьми. Хоть ласково и приветливо говори с ними, хоть рычи на них, всё равно они делают всё, что хотят.

Мы немного помолчали.

— Анна, а ты будешь няней, когда вырастешь? — спросила я под конец.

— Может быть, — ответила Анна задумчиво.

И, глядя куда-то поверх крыши хлева, она добавила:

— А вообще-то, я даже не знаю…

 

МЫ ЛОВИМ РАКОВ

В глубине леса есть озеро, которое называется Ноккен. Купаться в нем нельзя, потому что на дне его много ила. Но там можно ловить раков. Ой, до чего же там много раков! Лассе говорит, что во всей Швеции нет другого такого озера, где было бы полным-полно раков.

Иногда Анна говорит мне:

— Ха-ха! Норргорденское озеро только мое! А у тебя, бедняжка, озера нет!

А я отвечаю ей:

— А вот и есть! Разве Ноккен не озеро?

— Ха-ха! Это вовсе не твое озеро, а всех, кто живет в Буллербю. Оно такое же твое, как и мое. Ха-ха! Значит, у меня есть целых два озера!

Тогда я сержусь на нее и в этот день больше с ней не играю. Но на другой день мы миримся и решаем, что это вовсе не важно. Ведь мы всё равно купаемся в Норргорденском озере и ловим раков в Ноккене. Никому, кроме нас, кто живет в Буллербю, ловить раков там не разрешается. По-моему, это хорошо.

Ловить раков мы начинаем в августе. День, когда мы начинаем ловлю, почти такой же замечательный, как Рождественский вечер. Потому что в этот день все дети из Буллербю, понятно, кроме Черстин, отправляются к Ноккену вместе с папой, дядей Нильсом и дядей Эриком. Вечером мы ставим ловушки и строим шалаши в лесу; Ночь спим в шалашах, а утром встаем рано-рано и проверяем ловушки. Самое интересное — это ночевать в лесу. Ноккен находится далеко от Буллербю, и дорога туда плохая. И папа говорит, что возвращаться домой, чтобы поспать час-другой, не стоит. Как хорошо, что Ноккен так далеко от нас в глухом лесу! А иначе мама обязательно велела бы нам вернуться домой и спать в своих постелях.

— Я боюсь, что дети простудятся, — говорит мама всякий раз.

— Ерунда! — отвечает папа.

Он сказал так и в этом году. И мы отправились в лес. До Ноккена надо идти больше полумили лесом по узенькой извилистой тропинке. Нам приходится нести тяжелую ношу: ловушки для раков, одеяла, рюкзаки, набитые всякой всячиной. Если устанешь, хныкать нельзя. А то папа скажет, что того, кто устает, нечего брать ловить раков и ночевать в лесу.

Как только мы пришли к озеру, сразу побежали поглядеть, сохранилось ли что-нибудь от прошлогодних шалашей. Но от них осталось лишь немного засохших можжевеловых веток и мусор, который мы тут же убрали. У Бритты, Анны и меня был шалаш под большой елкой. Ветки у нее свешиваются почти до земли. Папа и дядя Эрик рубят для нас можжевеловые ветки. Мы прислоняем их к стволу ели и оставляем только одну дыру, через которую влезаем в шалаш. Внутри мы стелем на землю много еловых веток, чтобы спать на них.

Построив свой шалаш, мы пошли поглядеть, как устроились мальчики. Они всегда ночуют в расселине скалы. Наверх вместо крыши они кладут ветки, а спать ложатся тоже на еловом лапнике.

— Хорошо, если бы девчонки не совали нос к нам в шалаш, — сказал Лассе, когда мы вошли к ним.

— Пожалуйста! — ответила Бритта. — Между прочим, наш шалаш намного лучше этой тесной дыры.

Тогда Лассе, Буссе и Улле засмеялись и сказали, что им жаль нас, потому что мы понятия не имеем о том, как надо строить шалаш. Не успели мы придумать, что им ответить, как дядя Нильс крикнул, чтобы мы пришли и помогли ему чинить ловушки на раков. Эти ловушки сделаны из проволоки, это такие клетки. И каждый год нам приходится их немножко чинить. То в одной, то в другой находим большие дырки. Их нужно заделывать, а то раки могут вылезти.

Мы сидели на камнях, чинили ловушки шнурками и весело болтали. Солнце уже садилось, и у озера было так красиво и тихо. Ну конечно, когда мы молчали.

— Красивое озеро Ноккен, — сказал папа.

Дядя Эрик вычерпывал воду из двух старых лодок, которые мы оставляли у озера. В них скопилось много воды. Дядя Нильс и папа насаживали в ловушки приманку. Когда все было готово, мы сели в лодки, поплыли и стали ставить ловушки вдоль берегов. У нас есть свои места, где мы каждый год ставим ловушки.

Когда мы объехали все озеро и расставили клетки-ловушки, уже начало смеркаться. Я ущипнула Анну за руку и сказала:

— Это почти что интереснее, чем Рождественский вечер.

И она со мной согласилась. Ведь когда стемнело, папа, как всегда, зажег костер на камнях у берега. А мы все уселись вокруг костра, достали свои термосы и стали пить горячий шоколад с бутербродами. Свет костра падал на воду, и казалось, будто озеро тоже горит. В лесу было совсем темно и тихо. И Лассе сказал:

— Я слышу, как тролли крадутся в темноте между деревьями на мягких лапах.

Мы с Анной испугались, хотя Анна сказала:

— Вот еще! Никаких троллей не бывает!

Но мы все-таки прислушались, не крадутся ли в темноте тролли на мягких лапах. Но ничего не услышали и сказали об этом Лассе.

— Еще бы! У них такие лохматые лапы, — ответил Лассе. — Они ступают так тихо, стоят за деревьями и пялят на нас глаза.

— Вот еще! И вовсе они не пялятся на нас.

— А вот и пялятся! Весь лес полон троллиных глаз, которые сейчас таращатся на нас. Но подойти к нам они не смеют, боятся огня.

Тут папа сказал, чтобы Лассе перестал пугать маленьких девочек глупыми россказнями. Он подбросил веток в огонь, и он вспыхнул так ярко и красиво. Я не верю, что на свете есть тролли. Но на всякий случай забралась к папе на колени, а Анна села на колени к дяде Эрику. И дядя Эрик посвистел для нас. Он очень хорошо умеет свистеть, когда захочет. Как птица.

И я подумала: «Если и в самом деле в лесу есть тролли, то они сейчас, наверно, удивляются, зачем мы сидим здесь у огня среди ночи и слушаем, как дядя Эрик свистит».

И еще дядя Нильс, папа и дядя Эрик рассказывали всякие истории. А мы смеялись, потому что это были очень смешные истории. Лассе, Буссе и Улле взяли карманные фонарики и пошли на берег поискать раков. И принесли в жестяной банке двадцать три штуки. Лассе сказал Буссе и Улле:

— Если девчонки будут вести себя как люди, мы завтра вечером угостим их раками.

— Да, но только смотря по их поведению.

— Точно, если они будут очень хорошо себя вести, — добавил Улле.

Когда костер догорел, дядя Эрик сказал, что пора спать. У наших пап шалаша не было. Они легли возле потухшего костра и завернулись в одеяла. Анна, Бритта и я залезли в свой шалаш под елкой. Мы тоже завернулись в одеяла и собрались спать. И тут мы услышали, как кто-то крадется неподалеку от шалаша. И я крикнула:

— Кто там?

— Тролль! — ответил Лассе страшным голосом. Мы поглядели в щелочки между ветками и увидели мальчишек. Они светили фонариками и сказали, что хотят посмотреть на наш шалаш. Потом они влезли к нам один за другим. В шалаше было тесно, но всем хватило места. Мальчики сказали, что шалаш у нас ничего себе, хотя у них, ясное дело, лучше. Потом они снова вылезли, и Лассе сказал:

— Да, шалаш у вас подходящий! Но от троллей он вас не спасет!

Мальчишки ушли, а мы попытались заснуть. Сначала мы немножко поболтали, но когда лежишь ночью в лесу, разговаривать как-то страшновато. Кажется, будто кто-то стоит в темноте и слушает.

Я думаю, Бритта и Анна заснули намного раньше меня. Я лежала и слушала, как шумит лес. Он шумел тихонько. А еще волны бились о берег медленно-медленно. Все это было так удивительно. И я не знала, весело мне или печально. Я лежала и пробовала догадаться, весело мне или грустно, но не смогла. Видно, потому, что, когда спишь в лесу, становишься какой-то чудной.

Папа разбудил нас в четыре утра. И я обрадовалась, хотя дрожала от холода, как собачонка. Солнышко уже светило. Мы вылезли из шалаша, помахали руками, чтобы согреться, и папа напоил нас горячим шоколадом. На озере еще лежал туман, но скоро он рассеялся. Мы с папой, Лассе и Буссе сели в одну лодку, дядя Эрик, дядя Нильс, Улле, Бритта и Анна в другую. И все мы поплыли забирать ловушки.

Мне жаль всех людей, которые никогда не сидели в лодке в четыре утра и не собирали ловушки на раков.

Почти во всех ловушках было полно раков. Буссе и Лассе запросто берут раков в руки. А я не смею. Буссе взял одного рака и стал его разглядывать. Потом вдруг ни с того ни с сего отпустил его в воду.

— Ты что, спятил? — крикнул Лассе. — С какой это стати ты бросаешь раков в озеро?

— У него были такие печальные глаза, — ответил Буссе.

— Ну и дурак! — рассердился Лассе. — Теперь он ползает по дну и рассказывает про нас другим ракам. И нам больше их не поймать в этом году. Зачем ты его отпустил?

— Он так печально смотрел на меня, — повторил Буссе.

Но тут подошла вторая лодка, и мы крикнули Улле, Бритте и Анне:

— Много раков наловили?

— Почти полную лодку! — ответил Улле.

Потом мы поплыли назад, к своему лагерю, выложили раков в две большие бельевые корзины с крышками, упаковали все свои вещи и отправились домой, в Буллербю. Трава была мокрой от росы, висевшая на ветках паутина сверкала, как бриллиантовая. Ноги у меня промокли. Я была сонная, голодная и ужасно-преужасно довольная. Ведь так интересно идти гуськом по тропинке и нести так много раков. Дядя Эрик насвистывал, а мы пели:

Вдруг Лассе закричал:

— А я вижу дым Буллербю!

И мы все увидели дымок, поднимающийся над лесом. Дым трех труб. Мы поняли, что в Норргордене, Сёргордене и Меллангордене уже все проснулись. Мы прошли еще немного и увидели Буллербю. Солнце светило в окна, и деревня наша была такой красивой!

— Мне жаль людей, которым негде жить, — сказала я Анне.

— А мне жаль тех, кто живет не в Буллербю, — ответила Анна.

Дедушка уже проснулся и сидел под вязом, который растет на лужайке Норргордена. Услышав, что мы пришли, он крикнул нам:

— Есть нынче раки в Ноккене?

А дядя Эрик ответил, что раков там тьма-тьмущая и что дедушка такого еще не видел. Но дедушка сказал:

— Охо-хо, хо-хо! Да я на своем веку этих раков в Ноккене пропасть переловил.

Мы уселись на траве рядом с дедушкой и рассказали ему, как там было интересно. А Лассе открыл жестяную банку, где были раки мальчиков, и дал дедушке послушать раков. Когда раки ползают в банке, слышится звук, похожий на «клирр, клирр». Дедушка был доволен, он засмеялся и сказал:

— Да, я слышу, что это раки ползают, знакомые звуки!

А Лассе спросил:

— Дедушка, можно, мы устроим у тебя сегодня ужин с раками?

— Охо-хо, хо-хо, конечно, можно, — ответил дедушка.