Писец, может статься, из этого получится песнь.

Славлю я Господа, ибо Он научил руки мои брани и сражению, Он щит мой и убежище мое, Он подчиняет мне народ мой.

Что есть человек, что Ты помнишь его? Человек подобен дуновению; дни его — как уклоняющаяся тень.

Фамарь. Дочь моя Фамарь. Кто угодно мог похитить ее от меня. Она была овечкою, которую никто не стерег. Я был пастырем ее, но я не стерег ее, слишком я любил ее. Теперь же она потеряна для меня навеки. Я принес ее в жертву.

Писец, помоги мне запомнить: я должен принести овна в жертву ради Амнона, жертву вины, жертву ради того, кто совершает грех, забирая себе посвященное Господу.

Я не соблюдаю жертвоприношения так, как должно. Помоги мне запомнить это, писец. Наверное, теперь, когда стал мне различим предел лет моих, я думаю, что пожертвовал достаточно. Эта мысль отвлекает меня, и я пропускаю мои жертвы. Вирсавия говорит: ты владеешь всем, оттого и нечего тебе пожертвовать. А я бы пожертвовал всем, чтобы вновь стать таким же молодым, как Амнон. Или Авессалом.

Я не накажу Амнона. Я не в силах этого сделать. Господи, молю Тебя, не наказывай его!

Лишь Тебе пристало наказать его. Господи, убей его гневом Твоим, если нет иного выхода!

Приклони небеса Твои и сойди; коснись гор, и воздыбятся! Избавь меня и спаси меня от вод многих!

И Авессалому не положено наказывать его за то, что обесчестил он Фамарь. Авессалом — наказующий. В его жизни нет даже самой малой лжи, нет обмана, он никогда не колеблется. Надобно мне запомнить: принужден я запретить Авессалому поднимать меч на Амнона!

Вирсавия к трапезе не придет, она велела сказать, что останется в своих покоях, от печали по Фамари, от печали по Амнону, от печали по Авессалому. Она останется с Соломоном.

Соломон упрашивал меня подарить ему носилки из дерева ситтим и слоновой кости.

Нет, я не смеюсь. Этот жуткий звук, который ты, увы, толкуешь столь превратно, возникает у меня внутри, горло мое сводит судорогой от безутешности и бессилия, язык мой трепещет от сознания всех противоречий, которые невозможно соединить и которые все же непрерывно соединяются, ибо Господь без устали сплетает и сплавляет их между собой. Прошу тебя, забудь об этом!

Мне должно обратить ненависть мою к Амнону в кротость. Должно простить ему. Ведь он просто совершил мое деяние. Это я в нем обидел Фамарь. Ах, как ненавижу я моего перворожденного, любимого сына! Как омрачают душу мою ненависть и любовь!

Господи, пошли молнии Твои во мрак любви и ненависти и развей его!

Нечистую Фамарь я отныне видеть не желаю. Я должен сказать душе моей: она умерла. Окаменело сердце в моей груди, я горюю о ней, будто она самое дорогое мое дитя. Она и есть самое дорогое мое дитя.

Когда наступит ночь, я буду спать на земле, как зверь или как бедный отрок-пастух. Я — пастух, потерявший драгоценнейшего из ягнят моих.

Да будут сыновья наши, как разросшиеся растения в их молодости; дочери наши — как искусно изваянные столпы в чертогах. Да будут житницы наши полны, обильны всяким хлебом, да плодятся овцы наши тысячами и тьмами на пажитях наших до самой пустыни; да будут волы наши изнемогать под своею поклажею;

да не будет ни расхищения, ни пропажи,

ни воплей на улицах наших.

Блажен народ,

у которого Господь есть Бог!

Да, писец, поистине сложилась у меня песнь.