В Хевроне, высоко в горах Иуды, создал праотец Авраам жертвенник Господу, быть может, жертвенник этот был вообще первым из увиденных Господом, а случилось это еще прежде, чем возникли города, и народы, и цари, сложен он был из живых камней, тех, что Сам Господь выломал и оставил на земле, по углам жертвенник был снабжен рогами из острых обломков. Находился он на окраине города, в роще дубов и теревинфов, называемой Мамре.

Там, в Хевроне, Авраам и погребен. И там жил Иисус Навин, пришелец. И семь лет Давид правил из Хеврона землями Иуды.

Рано утром разослал Авессалом весть всем своим людям: мы идем в Хеврон!

Затем он пошел к Давиду.

Я хочу принести Господу жертву в роще Мамре, хочу представить Ему жертву благодарности за то, что возвратил Он меня в Иерусалим и в дом отца моего.

И Давид отпустил его. Однако подумал: вправду ли то был Господь?

У гумна Орны, перед жертвенником, который воздвиг Давид, Авессалом остановился и сосчитал людей, которые последовали за ним: было их двести человек. Затем он указал, какими дорогами надлежит им направиться в Хеврон, назначил каждому собственную дорогу, и должны они были собирать всех, кого встретят по пути, и вести их за собою в Хеврон. Трудностей с этим не будет, в земле Иудейской все знали, что Господь живет в Хевроне.

Когда Авессалом немного удалился от Гило, он заметил, что обок него едет верхом очень старый человек с бородой, свитой в двойную петлю вокруг шеи.

Ахитофел! — воскликнул он. Отчего ты здесь?

Дочь сына моего Вирсавия послала меня, отвечал Ахитофел.

Ты старейший и самый верный советник царя после Хусия, сказал Авессалом. Ты вправду оставил его?

Вы оба — и ты, и царь — нуждаетесь в советниках, сказал Ахитофел. С Давидом остался Хусий. Ты же получил меня.

А если я отошлю тебя назад?

От тех советов, что я могу дать тебе, пользы больше, чем от тысячи воинов с мечами.

Все знают, что ты царский советник.

Все знают и другое — что я был другом Урии, хеттеянина Урии, которого убили по приказу Давида. И все знают, что я отец отца Вирсавии, той Вирсавии, которую он украл себе, как похититель скота крадет ягненка.

Как же я могу тогда положиться на тебя? Ведь на протяжении человеческого возраста ты руководил царя Давида?

Советы не таковы, как ты думаешь, сказал Ахитофел. Советы нельзя отнести к одному человеку. Советы есть советы. Они вольны и неоспоримы, а порою и беспощадны.

Надобны такие советники, чтобы можно было им верить и полагаться на них, упрямо сказал Авессалом.

Полагаться тебе должно не на меня, а на Господа. Но все же не худо выслушать и то, что скажу тебе я. Принимающий советы мудр, а мудрость идет от богобоязненности.

Это я уже слышал, сказал Авессалом.

Да, отвечал Ахитофел. Твой отец Давид часто так говорит.

Казалось, народ давно ждал мятежа, народ, то бишь мужи с мечами, всегда ждет мятежа, чтобы поддержать его или укротить, мятежи подобны землетрясениям и затмениям солнца: они происходят. Так говорил Ахитофел. Скоро Авессалом собрал вокруг себя семь тысяч воинов, мужей из Иуды, и число их непрерывно росло.

У жертвенника Авраамова провозгласили Авессалома царем, он сам произнес окончательные и бесповоротные слова: се, Господь велит помазать меня князем над наследием Своим! Он совершил жертву всесожжения, и священники помазали его святым елеем и призвали над ним дух избрания, и он приказал трубить трубами.

Когда услыхал Давид, что Авессалом воцарился в Хевроне, оперся он головою на руки свои и заплакал, будучи не в силах придумать ничего более подходящего и благочестивого; войско может прийти из Хеврона в Иерусалим за два дня, войско решительное и честолюбивое под водительством новопоставленного и алчного царя может совершить этот переход за один день, ветер соблазна дует в спину таким воинам, и царь подумал: завтра он будет здесь, я встречу его на лестнице царского дома, Господь оставил меня.

И будто в зеркале увидел он пред собою то, что произошло, когда он взял Равву: царя, который сложил с себя одежду свою и святость, Авессалома, который поднял венец и прижал его к груди, беседу царя Аннона с Богом, с тем Богом, который оставил его.

Так происходит всегда: то, что было, есть то, что будет, то, что уже случилось, есть то, что случится.

Господь ждет Авессалома, думал он, я вижу Его. Он сидит на ковчеге под крылами херувимов и ждет его. Если я пойду в скинию, я лишь почувствую себя захватчиком. Господь более не со мною.

И еще он думал: отчего Он так диковинно улыбается?

Однако же Вирсавия поняла его мысли.

Он не оставил тебя, сказала она.

Кто?

Господь.

Нет, оставил, отвечал Давид. Он улыбается так странно, а когда я призываю Его, Он отвращает от меня лицо Свое.

Если ты останешься здесь, Авессалом и воины его возьмут Иерусалим мечом, перебьют, уничтожат и сожгут все, будто во вражьей земле, они сделают то же, что ты в молодости твоей делал с городами идолопоклонников, — то, что было, есть то, что будет.

Авессалом не враг мне, сказал Давид. Он всего лишь тот, кто придет после меня.

Избранный? — спросила Вирсавия.

Сейчас он избран, отвечал Давид, и почудилось ей, будто хотел он поделиться разумением: избрание мимолетно и непостоянно, кто способен собрать ветер в пригоршни свои?

Ты должен бежать, сказала Вирсавия.

Быть может, воинам должно заставить тебя бежать, продолжала она, быть может, хелефеи и фелефеи должны связать тебя по рукам и ногам и силою унести прочь, быть может, должен ты бежать стреноженным и ощипанным, но бежать необходимо.

Разве стражи мои не оставили меня?

Нет, все чужеземные воины верны тебе.

Отец твоего отца Ахитофел у Авессалома? — сказал Давид.

Он решил, что и Авессалому может понадобиться советник, отвечала Вирсавия.

Пусть же Господь обратит все советы его в величайшую глупость, сказал Давид, и Вирсавия услышала в его голосе холодную горечь.

А Хусий?

Он в Вефиле у сыновей своих, ведь сейчас время сбора миндаля.

Иоав?

Он собирает твоих воинов. Тех, что не в Хевроне, не у Авессалома.

У царя Авессалома, назидательно произнес Давид.

Нет, сказала Вирсавия, у мятежника Авессалома. Нечестивца Авессалома. Преступника.

Он все-таки мой сын.

Да. И должен ты бежать от него, он покушается на твою жизнь.

И решил Давид покинуть Иерусалим, решили они оставить Иерусалим, город Давидов, чтобы Авессалом не истребил мечом жителей города.

И Вирсавия ушла из Иерусалима вместе с Давидом, он — верхом на царском муле, она — сидя боком на вьючном седле ослицы. Направились они на восток к устью долины Кедрона, к горе Елеонской. За ними следовали домочадцы и слуги, среди них Шевания, большинство пешком, а некоторые и верхом, и жены и наложницы, которые еще не достигли того возраста, когда ноги уже не способны нести их. И несчастный писец — Господи! что же теперь писать? По сторонам смиренной вереницы шли хелефеи и фелефеи и шестьсот наемников из Гефа, города исполина Голиафа, они держали щиты свои и оружие в руках, будто выступили на битву, будто им было еще что защищать или охранять. Последними шли люди, служившие в скинии Господней, большинство из них не желало знать другого царя, кроме Давида, они несли с собою ковчег завета, не захотели они оставить Господа одного на ковчеге в покинутом городе.

Обок остальных шли все тридцать семь храбрых Давида, те, что всегда следовали за ним и готовы были всегда повиноваться его приказаниям, те, что не оставят его, даже если он прикажет им так поступить.

Если бы Урия еще был жив, он бы тоже находился среди них. Вместо него шел Хецрон из Кармила, могучий лучник, ведь их непременно должно быть тридцать семь.

Одинокий, с улыбкой на устах ехал Соломон на муле своем среди военачальников и священников, он тщательно выбрал для себя место в свите. Другие царские сыновья, те, что не последовали за Авессаломом, рассеялись среди народа, были это отроки и мужи, просто отроки и мужи.

Тут и там по склону шло, и бежало, и ехало верхом, и ковыляло уходящее население — мужчины, и женщины, и дети, и старики, те, что были обыкновенными людьми, те, у кого не было святыни, чтобы охранять ее или потерять, те, кто не имел ничего, кроме жизни.

Царь никогда не был искусным наездником, он качался в седле, сидел неловко, наклонившись к холке, тяжелые ноги его колотили по бокам мула, он жмурился от серебристо-белого света. Он не оборачивался на исшедших с ним, он был вообще не из тех, кто оглядывается назад, Вирсавия смотрела и назад, и вперед — такова уж она была. А Давид даже не видел, что она едет обок него, но чувствовал это, как всегда чувствовал ее близость, в сердце его брезжила догадка, что исходит от нее нечто непостижимое и таинственное — благоухание ли, звук ли, свет ли, а быть может, особенная сила — и что неведомый этот поток держит его в седле.

Однако ж ты сделала выбор и последовала за мною, сказал он вдруг, будто они давно уже вели беседу.

Никогда не было у меня выбора, сказала Вирсавия.

Моему сердцу хочется думать: она сделала выбор и последовала за мной.

Но она не желала говорить о его сердце.

Мемфивосфей, сказала она. Иногда я думаю о нем с завистью. Жить и все же не быть среди живых. Быть лишь голодом, жаждою и усталостью и получать в дар обильную еду, и питье, и сон.

Я дал ему всю любовь, какую только мог, сказал царь.

Да, сказала Вирсавия.

Он остался в моем доме?

Он спит. Шевания пытался разбудить его, но не сумел. Он проснется к вечерней трапезе.

И Давид подумал: вечерняя трапеза.

Авессалом не знает, какие сосуды священны, сказал он. Не знает молитвы, какую должно читать за столом. Неизвестно ему, как очистить и благословить вино. Способен ли он увидеть, есть ли еще кровь в мясе?

Она поняла его мысль: ему следовало наставить Авессалома.

А разве знание приходит не от избрания? — спросила она.

Он не избран. Он лишь избрал себя сам. Еще в утробе матери он был избран стать таким, кто избирает себя сам.

Разве не может Господь избрать его теперь, задним числом?

Господь ничего не делает задним числом, сказал Давид. Он все делает к назначенному времени. И все сделал изначально.

И это тоже?

Да. И это тоже.

Беседуя, они ехали рядом. И были это минуты счастья.

Она свободно держала поводья в правой руке, сидела очень прямо, чуть наклонясь вперед, на седельной луке висели лук ее и колчан.

Да, ничего больше она не взяла с собою, только лук и стрелы.

Даже домашнего бога не взяла.

Нет, сказала она. Тот, кто станет избран, никогда не имеет выбора.

Но он по-прежнему думал обо всем, что было решено от начала времен.

Народы, и люди, и города истребляются, сказал он. Гибнут, потому что избраны для гибели. Все истребление, какое я видел, и совершил, и с Господней помощью сумел забыть, — все это предопределено. Иногда мне кажется непостижимым, что мир еще способен существовать.

Господь сотворил его недавно, сказала она.

И вдруг она поняла, что в душе он переживает то, что исполнял ежегодно, чему подвергался в новогодний праздник, — ниспровержение царя, и уничижение, и нисхождение в преисподнюю, это благоговейное и нелепое зрелище, которое всегда завершалось его возрождением и воцарением на престоле, это глубоко волнующее и гремящее трубами празднество, когда царь поочередно был сотворяемым и творцом, а всякое слово и движение, все срывания одежд, и насмешки, и поучения, и приветственные возгласы были установлены в святых книгах священников, быть может, даже Самим Господом.

Много раз спрашивала она, не следует ли и царице унизиться и воспрянуть таким же образом, но он отвечал, что это представление смерти и жизни может быть исполнено только священниками, и царем, и Господом. И она думала: скоро он скажет: да рукоплещут реки; да ликуют горы пред лицем Господа; ибо Он идет судить землю!

Да рукоплещут реки, сказал Давид, да ликуют горы пред лицем Господа, ибо Он идет судить землю!

Кого бы избрал ты? — спросила она. Кого бы избрал ты, если бы этого не сделал Авессалом?

Но он не ответил, он схоронился за стеною своих помыслов: он будет судить вселенную праведно и народы верно, Господь царствует!

У Вефары, как раз там, где священники обыкновенно опорожняли сосуды с кровью жертвенных животных, они остановились.

И тогда увидел Давид, что первосвященник Садок и все левиты несли с собою ковчег Господень.

Он приказал им немедля возвращаться в Иерусалим, ибо Господь ныне старый Бог, привыкший к жилищу своему, и если благоволение Его и милосердие следуют за Давидом даже за поток Кедрон, то в конце концов Он, быть может, даст Давиду видеть Его на горе Сион. Я иду в землю Аммонитскую, сказал он Господу, священники же пусть будут бдительны и внимательны, пребывая подле царя Авессалома — он так и сказал: царя Авессалома, — и пусть они сообщают все важное и полезное, что удастся им услышать, и увидеть, и понять, пусть станут они соглядатаями и подслушивателями в собственном городе, а тайные их гонцы всегда могут достигнуть до него через переправу за Галгалом.

И Вирсавия объяснила левитам: у нас есть царь Давид, оставленный же Иерусалим больше нуждается в ковчеге Господнем, чем мы!

На восточной стороне Кедрона, на склоне горы Елеонской, Давид и все его спутники расположились станом на ночлег.

И вот вечером Авессалом и мужи иудейские, которые слышали, как он провозгласил себя царем, вошли в Иерусалим.

Пустой царский дом показался ему вдруг пугающе огромным. Нашли они только Мемфивосфея, который должен был в скором времени проснуться, если «проснуться» здесь подходящее слово, и Авессалом велел, чтобы принесли ему вина и мяса от молодого тельца, которого он пожертвовал, кусок от бедра жертвы.

И открыл Авессалом воинам винные погреба своего убитого брата Амнона, что были на замке и засове с того дня, когда поехал Амнон на последнее стрижение овец. Многие из воинов заболели, даже двор пред скинией Господней сделали они местом нечистот, те, что пили темно-красное, почти черное вино; другие же, которые пили золотистое, подслащенное медом вино, полагали, что не доводилось им прежде отведать напитка благороднее.

Теперь Авессалом был царем, и велел он призвать к себе Ахитофела.

Советник, сказал он, дай совет, что нам делать.

Войди к женам и наложницам отца твоего.

А разве они не убежали с царем?

Десять жен, наложниц царя, остались, на запястьях у них льняные повязки с именем царя Давида, он оставил их тому, кто придет после него.

Это знак?

Да, знак от царя царю.

У меня уже есть жены, защищался Авессалом. Они ждут меня в моем доме.

Это не царские жены. Нет в них ничего царственного или божественного. Они просто жены для твоей похоти, они рожают тебе дочерей.

Так и было: рождались у Авессалома лишь дочери и мертвые сыновья.

Вот почему поставили на кровле царского дома палатку из верблюжьего сукна, ведь ни каменное, ни кирпичное здание не может быть столь же свято, как палатка, поставили ее на краю кровли, так что видели ее все воины во дворе, и вход ее также был обращен к народу.

Затем принесли туда жен, в носилках Мемфивосфея, которые Ахитофел взял исключительно для этой цели, Мемфивосфея же оставили лежать на полу, на собственном его плаще. Одну за другой несли жен наверх к Авессалому, чтобы весь народ видел, как он входил к ним в палатку и брал их, многие из этих жен мучились тяжкими судорогами и старческой немощью, и стоны их и жалобы тоже достигали до народа во дворе. Первую из этих святых и неизбежных обязанностей он исполнил быстро и почти с благоговением — эта аммонитская женщина была ему нянькой, прежде чем Давид взял ее в наложницы, — но уже с третьей женой его охватила мучительная усталость, казалось даже, будто и он пил темное, слишком старое вино, а последние из этих обязанностей, восьмую, девятую и десятую, он бы не смог осуществить, если б не постигал душою, что это — посвящение, жертва, которой требовал от него Господь.

Потом, когда на Иерусалим уже пала ночь, Ахитофел сказал: нет теперь пути назад, невозможно примирение между тобою и царем Давидом, этим поступком ты сделал на жезле времени неизгладимую зарубку, глубокую отметину меж Доныне и Отныне.

Мне кажется, скорее я преломил жезл времени пополам, сказал Авессалом.

Ибо он понимал, что советы Ахитофела могли быть не только сомнительны, но и погибельны, советы есть советы, они вольны и неоспоримы, а нередко даже беспощадны.

И пошел Авессалом в темноте к колодезю Давидову. И оперся на ограду, тихо и безмолвно было все в Иерусалиме; некоторые из людей его последовали за ним, и он помочился в колодезь.

Женский колодезь, думал он.

И люди, видевшие его, сделали вслед за ним так же, они думали, что это священнодействие, которое надлежит совершать в первую ночь, когда новый царь воцаряется в Сионе, и наполнили они колодезь до половины.

Когда же настал день и пришло время женщинам встретиться у колодезя, немногим женщинам, что еще оставались в городе, распространился слух, что с колодезем сделалось чудо, из него поднимались испарения, на дне его открылся источник.

И люди говорили: вот каков царь Авессалом.

И взяли женщины кувшины на длинных веревках, всем хотелось принести священной воды в дома свои.

Но когда вытащили они наверх наполненные кувшины, и увидели цвет влаги, и почуяли запах ее, и поняли, что это за вода, то сказали они:

Вот каков царь Авессалом.

С той поры колодезь Давидов никогда уже не был святыней.

Для Давида и Вирсавии тоже поставили палатку. На выступе скалы в долине Кедрона, подле горы Елеонской. И сделали эту палатку из сырых кож четырех ослов, которые сломали себе ноги в камнях горного потока.

В сумерках пришел туда Хусий, второй из главнейших советников царя Давида, царь встретил его у входа в палатку. Хусий приехал верхом на муле и, когда спешился, хромал сильнее обычного.

Сбор миндаля закончился? — спросил Давид.

Да, отвечал Хусий. Урожай уже свезли в кладовые.

Обилен ли он был?

Обильнее не бывать ему ни при каком другом царе.

Хусий разодрал плащ свой и покрыл волоса свои пеплом, смешанным с елеем. На одном глазу у него с молодых лет было бельмо, ибо попали туда брызги негашеной извести, на другом веко не открывалось, иногда он поднимал это тяжелое, вялое веко двумя пальцами правой руки. И тогда он видел.

Но Господа он видел и под закрытым веком, так он говорил.

Теперь он смотрел на Давида, ждал ответа на вопрос, которого не высказал.

Но Давид не отвечал. Вместо него ответила Вирсавия, она вышла из палатки и села на корточки под откинутым входом.

Нет, сказала она. Не надобно ему никаких советов.

Я не оставлю тебя, сказал Хусий. Оставить тебя — все равно что оставить Господа.

Оставь его — и тем ты окажешь величайшее благодеяние, сказала Вирсавия.

В самом деле оставить?

Да. Оставить.

Тогда Хусий вдруг заплакал, и плакал он отчаянно и горько, никогда прежде Давид не видел его плачущим, никогда не предполагал, что это искаженное лицо может исказиться еще больше. Но когда царь поднял руку для благословляющего, утешительного движения, какое должно было сопроводить ласковые и теплые слова, с которыми он хотел обратиться к Хусию, Вирсавия остановила его.

Твои советы всегда были царю по душе, сказала она. Однако же это были только советы, и не более.

И единственное, что сумел Давид сказать, было: да, Хусий, твои советы были мне по душе.

Советы есть советы, продолжала Вирсавия. Они всего лишь иносказания и слова, что сыплются нам под ноги, и мы идем по ним своею дорогой, и не замедляем шага, не изменяем направления, в них нет неизбежности и принуждения.

В чем же тогда неизбежность и принуждение? — спросил Хусий, унявши слезы.

Это мы узнаём, только совершив неизбежное, к которому принуждены, сказала Вирсавия.

Но Давид сказал: неизбежность и принуждение в велениях Господа.

Сегодня ночью я видел во сне Господа, сказал Хусий. Он странствовал в долине Кедронской, шел в Вифару, где отдыхал, а потом возвратился в Иерусалим.

Да, сказал Давид. Именно так Он и сделал.

И вправду было так: Господь совершил короткое странствие. Теперь Он опять дома. Они размышляли об этом в молчании.

А я? — наконец сказал Хусий.

И тебе тоже должно возвратиться в Иерусалим, сказала Вирсавия.

В Иерусалим?

Да. В Иерусалим.

Царем там теперь Авессалом?

Да, Авессалом и приспешники его вошли в Иерусалим.

Мне идти к Авессалому?

Хусий повернулся к Давиду, ему хотелось, чтобы Давид сам отвечал на его вопросы. Но царь только вздохнул и воздел перед ним пустые ладони движением, которое означало: я более не даю приказаний, мне довольно отвечать на собственные мои вопросы.

Что же я должен советовать Авессалому?

Ты должен давать советы по своей воле, сказала Вирсавия. Советы они и есть советы. Чем больше ты их ему подаришь, тем лучше. Ахитофел уже у него. Твои советы против советов Ахитофела.

Я должен служить царю Авессалому?

Да, ты должен служить ему, и никому другому.

И она добавила: будь у царя тысяча советников, он бы всех их послал к Авессалому. Тогда погибель его была бы неминуема.

И царь Давид сказал:

В конце концов Бог разрушает все советы.

В ту же ночь Хусий поехал в Иерусалим, мул его сам нашел дорогу, и Авессалом встретил его благосклонно, обрадовался, что теперь у него два мудрейших советника царя Давида, и Хусий приподнял пальцами веко, и открыл свой глаз, и посмотрел на Авессалома, и сказал: да живет царь! Да живет царь!