Монах из Болтонского аббатства

Маркиз Хартингтон, ныне герцог Девонширский, прислал лорду Галифаксу этот рассказ о призраке, которого он видел в Болтонском аббатстве, находившемся во владениях его отца, герцога Девонширского. Это случилось в августе 1912 года, когда покойный король приезжал в Болтонское аббатство поохотиться. Скорее всего, лорд Хартингтон ночевал не в самом аббатстве, а в примыкавшем доме приходского священника.

В воскресенье восемнадцатого августа 1912 года, возвращаясь вечером в свою комнату в доме приходского священника в 11.15, я ясно увидел стоящую в дверях фигуру. Призрак был в каком-то неописуемом одеянии и без бороды. Я стоял наверху лестничного пролета, повернувшись к коридору, в котором моя комната была последней. Я спустился вниз и захватил фонарь, но, когда поднялся, привидение исчезло.

В тот вечер разговор как раз шел о призраках, но я при нем не присутствовал и ни о чем таком не думал.

(Подпись): Хартингтон

(Свидетели): Король

Герцог Девонширский

Лорд Десборо

Письмо герцогини Девонширской леди Галифакс

Не скажете ли Вы лорду Галифаксу, что Эдди (лорд Хартингтон) пошлет ему рассказ о привидении? Кажется, это тот самый человек, которого два или три раза видел викарий, но тот призрак был одет в коричневое платье, тогда как Эдди утверждал, что на нем были темно-серые или черные одежды. Привидение Эдди было безбородым, с круглым, как он описывал, грубым лицом. Когда мы потом расспросили викария, была ли у его призрака борода, он сказал «нет», но человек выглядел так, словно не брился дня четыре, и его лицо было очень полным.

Письмо Маркиза Хартингтона лорду Галифаксу

Я видел привидение, стоявшее в дверях моей комнаты, оно смотрело не на, а сквозь меня, это было в 11.15 вечера в воскресенье, восемнадцатого августа. Я ночевал в доме приходского священника и увидел привидение, когда прошел три лестничных пролета и повернул налево, к коридору, в конце которого, ярдах в одиннадцати, находилась дверь в мою комнату. Пока я поднимался по последнему пролету, в котором было всего шесть ступенек, у меня появилось ощущение, что наверху кто-то есть. Но я не придал этому значения, так как священник часто встречал меня на лестнице.

Я сразу понял, что это призрак, но в тот момент не испугался, страх охватил меня потом.

Человек этот был ниже среднего роста, на вид старик, лет шестидесяти пяти. У него было необычайно круглое лицо, или, скорее, непропорционально широкое, морщинистое, с грубыми чертами. Глаза сверкали, и лицо можно было бы принять за старушечье, если бы не седая недельная щетина на подбородке. На голову был накинут капюшон, а сам он был в длинном одеянии, напоминавшем халат. Капюшон и верхняя часть казались серыми, а нижняя черной или коричневой. Свет падал у меня из-за спины, и в руке я держал свечу, так что нижняя часть его фигуры была в тени.

Я смотрел на него секунду или две и затем спустился, чтобы позвать священника из кабинета. Его, однако, там не оказалось, тогда я взял фонарь, с которым выходил на улицу, и вновь поднялся по лестнице, но призрак исчез.

Я и раньше слышал об этом привидении, но облик его я описал прежде, чем услышал прочие свидетельства. Я не думал о привидении, когда его увидел, но в доме в это время как раз шел о нем разговор. Он вовсе не был прозрачным и выглядел вполне материально, как живой человек.

Стена в моей комнате, не менее семи футов в толщину, осталась от старой монастырской постройки.

В этой обители носили белое, а не коричневое облачение, поэтому он наверняка не был монахом Болтонского аббатства.

 

Джентльмен с ключом

Следующую историю «лорд Фалмут рассказал лорду Гринфилу, лорду Метъюэну и его сыну Полу» (нынешний лорд Метъюэн). Лорд Фалмут услышал ее от своего друга, узнавшего ее от человека, с которым она и произошла.

Один джентльмен возвращался как-то домой после ужина в Филмор-Гарденз, между одиннадцатью и двенадцатью часами. Он свернул на небольшую улочку (возможно, Филмор-стрит), прохожих там не было, не считая женщины и мужчины, шедшего немного впереди. Через какое-то время женщина обогнала мужчину, при этом взглянув на него. Тут она, испуганно вскрикнув, бросилась на другую сторону и свернула в проулок.

Джентльмен ускорил шаг и, решив узнать, что могло так напугать женщину и заставить столь поспешно свернуть, довольно быстро нагнал прохожего. Поравнявшись с ним, джентльмен заметил, как тот достал из кармана ключ, открыл дверь какого-то дома и вошел. Джентльмен успел разглядеть лицо незнакомца, которое, о ужас, оказалось лицом мертвеца.

Запомнив номер дома, он отправился домой, где провел беспокойную ночь, намереваясь на следующий день, как только закончит дела, попытаться выяснить, что же произошло. Он без труда нашел дом, но заметил, что на дверях появилась табличка: «Сдается». «Это мне на руку», – подумал он. Он позвонил, и дверь открыла хозяйка, выглядевшая взволнованной, и он поинтересовался комнатами.

– Да, – сказала она. – Я сдаю несколько комнат.

Он выразил желание осмотреть их, но хозяйка попросила его прийти в какой-нибудь другой день, поскольку комнаты, по ее словам, были не готовы. Он ответил, что собирается уехать из Лондона и если не увидит комнат, то ему придется отказаться от своего намерения.

Тогда она провела его наверх и показала несколько очень милых, хорошо обставленных комнат, в них было много приятных вещиц, которые свидетельствовали о том, что их хозяин имеет вкус к жизни и ценит комфорт.

– Что ж, думаю, эти комнаты мне подойдут, – сказал джентльмен. – А кто хозяин этих прелестных вещей?

– О, они принадлежат джентльмену, который раньше снимал эти комнаты.

– А где он сейчас?

Вначале хозяйка попыталась уклониться от ответа, но в конце концов разрыдалась и сказала:

– О, сэр, я вам все объясню. Комнаты сдавались джентльмену, который жил здесь много лет. Он был обходительным и добрым человеком, и у нас были превосходные отношения. Мы всячески старались ему угодить. Каждый год приблизительно в это время он отправлялся в Монте-Карло, и около месяца назад он, как обычно, уехал. Сегодня утром, в восемь часов, мы получили телеграмму, в которой сообщалось, что его нашли сидящим на стуле с пистолетом в руке и простреленной головой. Это случилось приблизительно в четверть двенадцатого.

Как раз в это время джентльмен, рассказавший историю, видел, как человек входил в дом.

 

Дилижанс в Бордо

Лорд Галифакс никак не подтверждал достоверность этой истории, если в данном случае вообще уместно говорить о какой-либо достоверности.

Один французский джентльмен, потерявший жену и пребывавший по этой причине в глубоком горе и печали, прогуливаясь как-то по рю де Бак, встретил трех мужчин, которые посмотрели на него с явной симпатией и, указав на женщину в конце улицы, спросили:

– Извините нас, сэр, не могли бы вы оказать нам услугу?

– Конечно, – ответил он.

– Будьте так любезны, спросите у той женщины в конце улицы, когда отправляется дилижанс в Бордо.

Просьба ему показалась странной, но все же он отправился в конец улицы и обратился к леди:

– Прошу прощения, не могли бы вы сказать, в котором часу отправляется дилижанс в Бордо?

– Не спрашивайте меня, идите и спросите жандарма, – торопливо ответила она.

Итак, он подошел к агенту полиции и задал тот же вопрос.

– Что? – переспросил тот.

– Когда уходит в Бордо следующий дилижанс?

Тут полицейский повернулся, арестовал его и отвел в участок, где мужчину бросили в камеру; вскоре пришел следователь и спросил, в чем обвиняют задержанного.

– Он спрашивал, когда отходит дилижанс в Бордо, – ответил полицейский.

– Он действительно спрашивал такое? – вознегодовал следователь. – Бросьте его в темную камеру.

– Но я же только поинтересовался временем отправления дилижанса, по просьбе людей, которые послали меня узнать это у женщины, и она в свою очередь отправила меня к жандарму, – запротестовал джентльмен.

– В темную камеру его, – последовал ответ.

Через некоторое время джентльмен предстал перед судом присяжных, и судья спросил:

– В чем его обвиняют?

– Он подошел и спросил меня, когда отправляется дилижанс в Бордо, – ответил полицейский.

– Он сказал такое! – воскликнул судья. – Господа присяжные, виновен ли этот заключенный?

– Виновен! – закричали все в один голос.

– Уведите его, – сказал судья. – На семь лет в Кайенну.

Несчастного увели, посадили на корабль и отправили в Кайенну. Со временем он свел дружбу с другими заключенными, и как-то раз они решили, что каждый должен рассказать о том, как попал в это место. Один рассказывал одну историю, другой – другую, пока очередь не дошла до последнего прибывшего на остров.

– Как-то раз я шел по рю де Бак, – начал он со вздохом. – И мне встретились три человека, которые попросили меня оказать им услугу узнать у леди в конце улицы, когда отправляется дилижанс в Бордо. Я пошел и спросил ее, она же отправила меня к полицейскому, который арестовал меня и отвел в участок, затем суд присяжных вынес мне приговор.

Когда он закончил, воцарилась тишина, и с тех пор все сторонились его.

Через какое-то время начальник тюрьмы решил пересмотреть приговоры заключенных, чтобы выяснить, чью участь можно облегчить. Наконец и джентльмена привели к начальнику, который спросил его, в чем состояло его преступление. Он повторил свою историю.

– Бросьте его в одиночку! – приказал начальник тюрьмы.

Несчастный попросил, чтобы его навестил капеллан, который, услышав рассказ о его преступлении, немедленно оставил его.

Так, в горе и муках, прошли семь лет, и наконец, он вышел на свободу, без денег, связей и друзей. Однажды после своего возвращения он решил, что должен снова отправиться на рю де Бак, и, оказавшись там, он увидел в конце улицы ту самую женщину, только очень постаревшую и выглядевшую ужасно. Он подошел к ней и сказал:

– Это вы виноваты во всех моих несчастьях.

– Не прикасайтесь ко мне, – ответила она. – Но если хотите, я скажу вам, почему сделала то, что я сделала. Отправляйтесь в полночь на Елисейские Поля, там увидите ветхий домишко. Постучите в дверь и входите. И тогда я объясню, почему вам пришлось все это выстрадать.

В условленное время он отправился на Елисейские Поля, нашел дом, постучал и увидел внутри ту самую женщину.

– Теперь скажите, почему все это случилось со мной? – спросил он.

– Налейте мне стакан коньяку, – последовал ответ.

Он взял бутылку с полки над ее головой, налил стакан бренди и протянул женщине, которая его гут же осушила.

– А теперь говорите, – сказал он.

– Налейте мне еще, – попросила она.

Он налил ей еще, и она начала говорить.

– Нагнись ближе, – велела она. – Я очень слаба и не могу говорить громко.

Он приставил ухо к ее губам, но тут она вонзила в него зубы и с тяжелым вздохом упала замертво.

 

Появление мистера Бекбека

Мистер У.Дж. Бекбек, так странно появившийся в этой истории перед мистером Г. У. Хиллом, рассказавшим об этом случае, был близким другом лорда Галифакса. Он был известным богословом и сторонником сближения с Русской Православной Церковью.

Мистер У.Дж. Бекбек из Стратон-Сторлесса в Норвиче – мой дорогой друг, к которому я испытываю большую симпатию и с которым у меня много общего. Около семи лет назад (1907), зимой, по одному случаю я написал мистеру Бекбеку важное письмо и отправил по его адресу в Стратон-Сторлесс. На следующий день я неважно себя чувствовал и не пошел на службу. Я сидел в своей комнате в доме номер девять на Блумфилд-Террас, когда без четверти четыре пополудни я увидел, как мимо окна прошел мистер Бекбек и направился к входной двери. Я сказал себе: «Надо же, я и не знал, что мистер Бекбек в Лондоне». Затем я приготовил для него стул, с минуты на минуту ожидая, что будет доложено о его приходе. Время шло, а он все не появлялся. И тогда, чтобы успеть к вечерней почте, я сел и написал мистеру Бекбеку записку, спрашивая, что он делал или о чем думал сегодня без четверти четыре. Он ответил, что в это время был на охоте и подумал, что должен вернуться, чтобы отправить мне письмо: ответ на одно важное послание, которое я написал днем ранее.

Мистер Бекбек – человек выдающейся наружности, которого невозможно с кем-то перепутать.

 

Кот-вампир

Мистер Эверард Мейнелл, рассказавший в письме эту историю лорду Галифаксу, приходился ему племянником со стороны брата, преподобного Фредерика Вуда, который сменил фамилию на Мейнелл, унаследовав поместье в Хоар-Кросс.

Я просто обязан рассказать Вам самую необычайную историю, которую только что услышал и тороплюсь записать, чтобы не забыть никаких подробностей.

Я сидел в своем клубе после обеда, курил и пил кофе, и тут ко мне подошел приятель, которого я долгое время не видел. Мы стали беседовать на разные темы. И наконец он сказал, что с ним случилось одно необыкновенное происшествие.

В прошлое воскресенье он отправился в Истборн, чтобы провести уик-энд с друзьями, немного подышать свежим воздухом и восстановить силы после периода напряженной работы, сопровождавшейся продолжительным недосыпанием. Субботним вечером, когда он прибыл на место, в доме уже собралась веселая компания, и он искренне порадовался тому, что наконец выбрался из Лондона.

До того как он успел переодеться к обеду, его внимание привлекло необычное поведение кота, который вышел встречать его в переднюю и стал проявлять всяческие знаки симпатии, начал тереться о его ногу и попытался забраться на плечо. Это удивило моего приятеля, и ему стало даже не по себе, потому что он всегда питал к котам некую необъяснимую неприязнь. Но поскольку кот явно старался выказать ему свое расположение, он позволил животному пойти за ним наверх, однако в спальню его не пустил. Когда он вышел к обеду, кот все еще ждал его у двери и последовал за ним в столовую, где такая преданность стала предметом шуток. Тот же спектакль повторился, когда настало время ложиться спать. И вновь кот остался за дверями спальни. Все воскресенье кот продолжал вести себя таким странным образом, делая отчаянные попытки добраться до шеи моего приятеля. В воскресенье, перед сном, ему чуть ли не силой пришлось выдворять кота из комнаты.

Благодаря морскому воздуху и царившей вокруг тишине он моментально погрузился в глубокий безмятежный сон, что ему не удавалось уже много недель. Через некоторое время он стал постепенно просыпаться от странного ощущения в боку. По его собственным словам, ему казалось, что он «дышит лишь одной половиной тела». Одновременно он почувствовал дурноту и слабость, заставившие его перевернуться на бок и попытаться снова заснуть. Но тут он почувствовал острую боль в области сердца. Он приложил туда руку и нащупал что-то теплое и лохматое. Он поднялся и обнаружил кота, спрятавшего голову у него под мышкой, а ночная рубашка с той стороны была пропитана кровью. Он спрыгнул с постели, кот перестал сосать и отполз на другой конец кровати, принявшись шипеть на него со злобой, превосходившей прежнюю любовь. Нечего и говорить, что мой приятель тут же вышвырнул его из комнаты.

В ходе дальнейших расспросов выяснилось, как удалось коту проникнуть в спальню. Мой приятель попросил разбудить его пораньше, чтобы он успел на поезд. Лакей, однако, перепутал время и вошел в спальню на час раньше, в шесть часов вместо семи; открыв дверь, он нечаянно впустил кота и не смог снова его выдворить. Мой друг проснулся в семь тридцать, так что у кота было в распоряжении полтора часа, за которые он смог высосать довольно много крови, хотя ему приходилось лизать ее через рубашку. На теле моего приятеля остались следы от кошачьего языка.

Это было чрезвычайно неприятное происшествие, и то, что кот сразу же стал выказывать моему другу какую-то жутковатую симпатию, делает эту историю еще кошмарнее. Когда мой приятель вернулся в Лондон, он проконсультировался с двумя докторами, которые уверили его, что рана совершенно чистая, и рассеяли его опасения, что кот мог страдать бешенством.

 

Лорд Литтон и гороскоп

Лорд Литтон, о котором рассказывается в этой истории, был первым графом, поэтом, дипломатом, вице-королем Индии и сыном Эдварда Бульвер-Литтона, известного романиста. Историю прислала лорду Галифаксу леди Маргарет Шелли.

Мисс Джоунз из Корстоффи, что в Пемброкшире, гостила как-то в Кнебворте у лорда Литтона. Как-то она застала его за составлением гороскопа для лорда Биконсфилда, позже выяснилось, что в нем точно предсказывались некоторые события. Мисс Джоунз после настойчивых уговоров упросила лорда Литтона узнать и ее судьбу.

Он сказал ей: «Вскоре у вас будет роман, который закончится несчастьем, и какое-то время вы будете очень страдать. Затем станете выезжать в свет, интересно проводить время и познакомитесь со многими выдающимися людьми. Трагедия в вашей жизни будет связана с предательством слуги. И наконец, на склоне лет вы встретите человека, привыкшего командовать, с которым обретете счастье».

Спустя несколько недель после своего визита в Кнебворт мисс Джоунз обручилась с племянником леди Ллановер, но помолвка была внезапно расторгнута, поскольку мисс Джоунз стало известно, что у ее жениха уже есть супруга, которую он не признает. Через какое-то время она познакомилась с корреспондентом Дином Стэнли и епископом Тирволлом и стала много времени проводить в кругу их друзей. Как-то во время своего отсутствия она получила телеграмму, в которой говорилось об ужасном случае, произошедшем с ее отцом и сестрой. Дома ее ждала настоящая трагедия. Повара застали пьяным и уволили. В отместку, находясь еще под действием спиртного, он ворвался в кабинет отца и застрелил его. Затем он загнал сестру в кухню и ранил ее, но не смертельно. Наконец, он приставил дуло к голове и вышиб себе мозги. Мисс Джоунз была сражена смертью отца и болезнью сестры, так до конца и не оправившейся от потрясения, и некоторое время вела тихую, уединенную жизнь. Но когда ей было уже около сорока восьми, она познакомилась со своим соседом, генерал-лейтенантом, сэром Джеймсом Хиллом, близким другом лорда Роберта, получившим в Индии Крест Виктории. Через десять дней они обручились. Вскоре после этого состоялась свадьба, и супруги прожили очень счастливо почти до восьмидесяти лет.

 

Призрак, явившийся полковнику П

История «Призрак, явившийся полковнику П.» не претендует на достоверность, она выдумана самим лордом Галифаксом. Этим она и интересна и потому включена в данный сборник. В рассказе, вероятнее всего, описан Гэрроуби, собственный дом лорда Галифакса, расположенный неподалеку от Кеби-Лидедэйл, в восточном округе Йоркшира.

Где находятся умершие, те, кого мы любили и кто любил нас; и те, кому мы, возможно, причинили какое-либо непоправимое зло? Покинули они этот свет навечно или же порой возвращаются? А может быть, они все еще среди нас, ведут то неопределенное, таинственное и ужасное существование, которое в древние времена связывалось с миром духов? Есть ли среди них не обретшие покоя души, которым позволено преследовать нас и мстить за причиненные обиды? Мы не в силах объяснить связь между этим миром и тем, который нельзя ни увидеть, ни ощутить, но не в силах мы также и допустить, что преграда между ними непроницаема. Мы точно знаем, что мертвые во сне или наяву продолжают влиять на наше земное существование, и порой все мы, даже самые невосприимчивые, вдруг ощущаем присутствие чего-то незримого и испытываем смутный страх перед тем, что скрывающиеся в темноте призраки вдруг явятся нам, и мы окажемся в их власти, беспомощные перед непознанным могуществом невидимого мира. Что будит в нас предчувствия именно в определенное время и в определенных местах? И что лежит в основе веры в контакт с мертвыми и в различные ритуалы, которые не связаны с какой-нибудь отдельно взятой страной или эпохой, но распространены среди всей человеческой расы?

Или же человек, будучи духом, облеченным плотью, является существом двойственной природы, и низшей, телесной, уготовано после временного разлучения ее с душой, вызванного смертью, вновь стать инструментом духовным, с которым даже в период этого временного разъединения поддерживается некая таинственная связь? В силу тождественности человеческой личности, которая делает душу и тело единым существом, какие отношения могут быть между душой и прахом, в котором она некогда обитала, между душой и местом, где покоится тело, в ожидании воссоединения в будущей жизни? Неужели слова, произнесенные поблизости от того места, что некогда было земным обиталищем души, будут скорее услышаны бестелесным духом, которому все еще принадлежит это прибежище, чем слова, произнесенные где-то еще?

Откуда пошла распространенная почти повсеместно традиция обращать молитвы к усопшим поблизости от их могил? Как идеи, лежащие в основе этих и иных фактов, связаны с верой и обрядами, которые одобряются христианской церковью, а также народными суевериями и обычаями? Корнуэльские рыбаки, например, боятся проходить ночью вдоль тех участков берега, куда выбрасывало обломки судов, чтобы не услышать голоса мертвых рыбаков, зовущих их из моря. Они верят, что на одиноких пляжах можно услышать голоса утопленников, выкрикивающих свои имена. Откуда пошло поверье, что духи непогребенных мертвецов, чьи тела осквернены, не могут обрести покоя, но блуждают поблизости от своих земных останков? Известен случай с британским военным кораблем «Вагнер»: потерпевшие кораблекрушение моряки единодушно связали свое несчастье с непогребенным телом, которое они нашли и посчитали останками своего бывшего товарища, убитого на острове, куда их выбросило. Веря в это, пираты убивали раба или пленника в том месте, где они прятали свои сокровища, чтобы дух мертвеца охранял тайник от вторжения живых.

Возвращаются ли мертвые туда, где они часто бывали при жизни? Неужели это их поступь слышна на лестницах, а незримое присутствие порой нарушает наше уединение? Наделены ли животные в этом смысле более тонким восприятием, чем люди?

Что за связь существует между жизнью и светом, смертью и тьмой? Что вкладывается в понятие «тот свет»? Какой смысл несут слова «подземный мир»? Что лежит в основе столь часто повторяемых рассказов о звуках, которые доносятся по ночам из одиноких курганов на йоркширских пустошах? И откуда пошли предания о том, что духи по-прежнему возвращаются к этим древним могилам в призрачном подобии тел, где некогда обитали, и ищут останки, место последнего упокоения которых так часто бывает разорено? И откуда пошла легенда об огоньках, которые в определенное время года можно видеть над заброшенными могильными холмами, под которыми лежат древние обитатели этой страны, чье присутствие, говорят, до сих пор ощущают те, кто безрассудно вторгся в сферу их таинственного влияния?

Я только что вернулся в Англию после нескольких лет, проведенных в Индии. У меня не было причин досадовать на прошлое, и я с радостью смотрел в будущее, ожидая встречи с друзьями, среди которых я никого так не желал увидеть, как Л. Мы вместе закончили Итон, а затем короткое время до моего поступления в армию учились в одном колледже в Оксфорде.

Так что легко можно себе представить, как обрадовался я на второй или третий день по приезде в Лондон, получив от Л. письмо, в котором он сообщал, что узнал о моем возвращении из газет, и приглашал меня приехать к нему в Б., его поместье в Йоркшире. «Никаких отговорок я не принимаю, – писал он. – Даю тебе неделю на то, чтобы обновить гардероб, отрапортовать о своем прибытии в военном министерстве, засвидетельствовать свое почтение герцогу, но после этого я тебя жду, короче говоря, приезжай в понедельник. У меня есть пара лошадей, которые тебе как раз подойдут (мы часто охотились вместе, пока учились в Оксфорде), экипаж встретит тебя в П., поэтому все, что тебе нужно сделать, это сесть в поезд, который отходит от Кинг-Кросс в двенадцать часов». Я уже собирался выходить, когда утром в понедельник мне доставили телеграмму, в которой Л. сообщал, что по несчастному стечению обстоятельств он вынужден ехать на похороны, так что мне придется погостить у его соседа, где как раз намечалась охота, а он пошлет туда лошадь, чтобы я смог на следующий день приехать в Б. Было уже поздно менять планы. И я прибыл в С. как раз вовремя, чтобы успеть переодеться к обеду. В доме остановилось несколько человек, включая трех членов местного Археологического общества, которые, как выяснилось в ходе беседы, занимались изучением старинных земляных укреплений, и мы провели очень приятный вечер.

Охота на чаек и грачей следующим утром тоже удалась, и было уже около четырех, когда я направился вверх по склону холма в сторону Б. Вначале дорога шла прямо, так что заблудиться было невозможно, и я благополучно проехал так миль шесть. Затем, согласно указаниям, я должен был свернуть с дороги, которая дальше шла через парк лорда Н., и, срезав приличный угол, вновь выехать на нее, обогнув поместье там, где начинаются неогороженные пастбища. Потом мне предстояло свернуть с дороги во второй раз и проехать через поля по овечьей тропе, и она в конце концов должна была вывести меня к двум большим, поросшим деревьями курганам на вершине холма.

Как и было сказано, я доехал до места, где начинались неогороженные пастбища; несколько одиноко стоящих кустов терновника, о которых мне говорили, рассеяли все сомнения, какую из тропинок выбрать, и я стал медленно взбираться по довольно крутому склону, по которому ехать можно было только шагом.

Когда я добрался до вершины, солнце уже зашло, но на западе еще светилась полоска неба, и на ее фоне четко вырисовывались две черневшие группы деревьев, которые я должен был миновать.

Подъехав туда, в сгущающихся сумерках я увидел гигантские деревья, они показались мне такими высокими из-за того, что росли на насыпях. Сами насыпи напомнили мне то, что я слышал в С.: вероятно, курганы были насыпаны бриттами ими датчанами, и я еще подумал, не их ли собирались исследовать члены Археологического общества.

В тот самый момент мне внезапно вспомнился черный скелет со скрещенными ногами, который я ребенком видел в музее в 3., хотя я и не думал о нем уже в течение многих лет. Его как раз в то время извлекли из кургана в пустошах Йоркшира. Скелет стоял у меня перед глазами во всех подробностях, как много лет назад: из сломанной нижней челюсти все еще торчали остатки зубов, ноги были перекрещены и согнуты, что так удивило меня тогда. От этих воспоминаний я почувствовал, что холод поднимается у меня по спине, как в детстве, когда я думал о скелете перед сном. И тут мне пришло на память, что Л. упоминал о черепе, который раскопал в одном из таких древних курганов его дед, и который, сколько Л. себя помнил, стоял на каминной полке в одной из комнат в Б. Как-то, когда мы рассказывали всякие страшные истории Л. пошутил, что, вероятно, это бывший владелец черепа расхаживает ночами по коридорам дома. Не здесь ли проводились раскопки, подумал я, может, это голова некогда покоившегося здесь человека украшает ныне каминную полку в Б.?

Как бы глупо это ни показалось, мне захотелось поскорее выехать из сгущающейся тьмы возле курганов с их черными тенями на сравнительно светлую дорогу, и с чувством большого облегчения в свете едва показавшейся из-за холма луны я увидел, что нахожусь не более чем в двадцати ярдах от плетеной калитки. Крутой спуск, затем еще четыре или пять миль езды, и я был у ворот парка Б.

Олень, щипавший траву неподалеку от дороги, заметив меня, убежал прочь. Около мили ехал я по пологому склону холма, и внезапно после резкого поворота прямо передо мной возник дом. Это было приземистое здание с остроконечной крышей и старомодными решетчатыми окнами, отделенное от парка спускавшимся террасами садом. У угла дома росло несколько высоких деревьев, отбрасывавших на дорогу густую тень, так что все находившееся за ними тонуло в темноте. Услышав лай собаки и увидев свет фонаря, я проехал под аркой во внутренний двор. Конюх, очевидно, уже поджидавший меня, подошел, чтобы увести лошадь. Открылась дверь, на пороге стоял Л., которого я не видел столько лет. Он почти не изменился, и на его лице светилась радость. Взяв за обе руки, он втянул меня внутрь, сняв с моей головы шляпу, внимательно оглядел и затем на одном дыхании выпалил, как рад меня видеть, и как чудесно мы вместе проведем время. Сказав все это, он провел меня через обшитую деревом приемную, затем по дубовой лестнице в приготовленную для меня комнату. Когда я спустился, все уже сидели за столом, но мне оставили место рядом с леди Л. Кроме хозяев там были две их дочери, капеллан и еще несколько гостей, чьих имен я не припомню.

Обед проходил за оживленной беседой; после многочисленных вопросов о моей жизни в Индии разговор перешел на политические темы, касавшиеся индийских границ, особенно с Афганистаном. Затем заговорили о потребностях и настроениях коренного населения Индии, в связи с чем кто-то упомянул некоторые недавно опубликованные истории, возбудившие большой интерес. Меня спросили, разделяю ли я убеждение автора относительно того, что некоторые явления, происходящие среди коренного населения, не могут быть объяснены иначе, чем вмешательством духов. Я высказал свое мнение, несколько колеблясь, и привел факты, о которых мне было достоверно известно. Тут вступила в разговор леди Л., заявив, что подобные истории не слишком приятны, и, несмотря на протесты дочерей, пригласила дам в гостиную, попросив нас не засиживаться долго за сигарами. Беседа, прерванная таким образом, потекла в другом русле, вернувшись к моей службе.

После обеда мы немного послушали музыку, сыграли партию в вист, затем дамы поднялись наверх, мы же с Л. вновь отправились в курильню, где проговорили допоздна. Думаю, было около трех, когда мы отправились спать. Очутившись в постели, я уснул так крепко, что слуга на следующее утро не смог меня добудиться, и я проснулся только в начале десятого.

После завтрака Л. повел меня на прогулку по примыкающей к дому части парка, который отличался удивительным разнообразием ландшафта. После нашего возвращения и просмотра газет я попросил старшую дочь хозяев, Элизабет, показать мне дом, что, казалось, доставило ей удовольствие. Это был действительно внушительный особняк, хотя снаружи он казался больше, чем был на самом деле. К дому одним концом примыкала конюшня. Комнаты были отделаны деревянными панелями, по стенам висели картины. Были там изображения Карла Первого и графа Эссекса, фаворита Елизаветы, находившегося, как говорили, в каком-то родстве с этой семьей, а также множество портретов, среди которых был и портрет одного из предков, обезглавленного якобы за измену во время религиозных и политических конфликтов шестнадцатого века.

За часовней располагалась ризница, где мы застали капеллана, который что-то писал; оттуда шла узкая винтовая лестница, ведущая в его спальню и в темную мансарду или чулан, откуда не было выхода. Моя проводница предложила подняться по лестнице, пройти через комнату капеллана, которая смыкалась с галереей, и затем по галерее дойти до другой части дома. Мы так и сделали, но, когда миновали галерею, она остановилась и сказала:

– Вам стоит взглянуть на чердак.

И, открыв дверь рядом с гардеробной леди Л., Элизабет провела меня по узкой лестнице в обшитую деревом мансарду, шедшую вдоль всего дома. Наверху были видны потолочные балки, окна двух глубоких эркеров выходили в сад. На стене кое-где висели ковры, в нишах стояли два или три дубовых сундука, стулья с высокими спинками, а также старинная кровать с резными столбиками. Дверь в конце галереи вела в обшитую деревом комнату, где, как сообщила мне проводница, ее отец хранил книги и бумаги и иногда уединялся, чтобы его не беспокоили. Я спросил, спит ли кто-то в какой-нибудь из комнат, на что она ответила, что обычно это помещение пустует, за исключением комнаты отдыха, хотя иногда они с сестрой поднимаются сюда со своим рукоделием.

Когда мы завершили обход дома, побывали в конюшне и познакомились с собаками, пробил час дня. Мы собирались пораньше перекусить и отправиться осматривать руины аббатства, где сохранились живописные ворота. Леди Л. ехала в коляске, а мы верхом. Прогулка была приятной, и вернулись мы как раз к чаю, после чего устроили чтение вслух. Вечер прошел почти так же, как предыдущий, лишь за тем исключением, что леди Л., занятая какими-то делами, не спускалась в курительную. А я ушел к себе пораньше, чтобы написать письмо, которое хотел отправить с индийской почтой.

Я закончил письмо, получившееся довольно длинным, и написал еще два или три, и только успел лечь в постель, как вдруг услышал чьи-то шаги по галерее наверху. Это была медленная, тяжелая, размеренная поступь, которая становилась все громче по мере приближения к моей комнате. Я был слегка удивлен, ведь мне сказали, что мансарда пустует. Но затем я решил, что это Л., который, как я знал, собирался кое-что написать, отправился в маленькую комнату наверху за какими-нибудь книгами, и больше я об этом не думал.

– Ты вчера засиделся допоздна, – обратился я к Л. на следующее утро за завтраком. – Я слышал твои шаги наверху уже после часу ночи.

– Да нет, я лег спать еще до двенадцати, – последовал короткий ответ.

– Но кто-то точно был вечером наверху, потому что я совершенно отчетливо слышал шаги в галерее, – ответил я.

Полковник Л. заметил, что тоже часто слышит, будто кто-то поднимается по лестнице в его половине дома, хотя точно знает, что там никого нет. И, вероятно, хотел сказать что-то еще, когда брат прервал его, как мне показалось, довольно резко. Мы условились о времени начала охоты, и у меня не было возможности расспросить его подробнее. Стрелять закончили в сумерках, и к тому времени, когда мы добрались домой, совсем стемнело. Во дворе слуги мыли чей-то экипаж.

– Кто это может быть? – воскликнул Л.

Кучер ответил, что капитан и миссис X. приехали около часа назад, одна из их лошадей охромела по дороге из замка, и им пришлось остановиться здесь на ночь. В гостиной мы застали леди Л., наливающую чай младшей сестре Л. и ее мужу, который, когда мы вошли, воскликнул:

– Мы приехали просить у вас ночлега.

Оказалось, что они гостили в одном поместье по соседству и вынуждены были срочно уехать, потому что в доме кто-то внезапно умер.

– Мы подумали, – продолжил мистер X., – что, даже если у вас гости, вы все же найдете для нас местечко где-нибудь на пару ночей.

Леди Л. заметила на это, что все уже готово, но, обращаясь к мужу, добавила:

– Можно тебя на несколько слов?

Они вместе вышли из комнаты. Л. вернулся почти тотчас же и под тем предлогом, что хочет показать мне на карте место, где мы охотились, пригласил меня в библиотеку.

– Боюсь, что должен просить тебя переехать в другую комнату, – сказал он, когда мы остались одни, с явно обеспокоенным видом. – Мы устроим тебя в галерее наверху, надеюсь, тебе будет там удобно. Леди Л. уже распорядилась растопить камины в обоих концах, так что ты не замерзнешь. Это всего на ночь или две. Слуге было сказано собрать твои вещи, но леди Л. не решилась отдать распоряжение перенести их, пока я не переговорю с тобой.

Я уверил его, что с радостью перееду и что мне очень понравилась галерея наверху. С этими словами я ушел наверх переодеваться. В обоих концах комнаты горели камины, к одному из которых было придвинуто кресло. Все мои книги и письменные принадлежности лежали на столе в центральной нише, так что у меня получилась собственная гостиная. Оглядевшись вокруг, я на самом деле порадовался перемене. Л., разумеется, должен был уделить время сестре и ее мужу, которых давно не видел, и, когда дамы покинули нас после обеда, я вместо того, чтобы спуститься в курительную, отправился к себе, намереваясь закончить увлекшую меня книгу. Правда, читал я недолго и скоро лег в постель. Наверное, я заснул на какое-то время, потому что, когда я внезапно проснулся, луна уже ярко светила в окно. Мне показалось, что в одном из концов галереи хлопнула дверь. Я всегда сплю чутко, но тут я проснулся с ощущением, будто все мои чувства обострены до предела. Поднялся порывистый ветер, сова ухала в кронах деревьев где-то поблизости, издавая время от времени протяжный крик, походивший на отчаянный стон. Прошла минута или две, и я уже решил, что, должно быть, ошибся, как вновь раздался шум. На этот раз он был громче, и я удивился, что кто-то ходит по дому в такой час, и что ему удалось пройти через комнату, не разбудив меня. Тут я вспомнил шум, который слышал прошлой ночью, и замечание полковника Л., утверждавшего, что порой до него доносится звук шагов по лестнице, в то время как он может поклясться, что там никого нет. В следующий миг я услышал, как открылся один из деревянных засовов, на которые запирались двери в этой части дома, и заскрипели доски. Я сел на постели и прислушался, до меня довольно отчетливо донеслись шаги за деревянными панелями, которые из-за ската крыши отстояли на несколько футов от моей кровати, и затем, еще через несколько минут, я совершенно ясно различил щелчок задвижки, только на этот раз на двери, ведущей в мою комнату. Дверь, находившаяся между окном и туалетным столиком, была завешена ковром, и я услышал шорох, словно кто-то отодвигал ковер. Затем наступила тишина, и в дальнем конце комнаты вновь раздались шаги. Ни на одном из окон в галереи не было ставен, и лунный свет проникал сквозь занавески. Окно, выходившее во двор, оставалось темным, как и вся та часть комнаты, где стояла кровать, но сквозь неплотно задернутые шторы из окон в нишах лился лунный свет, ложившийся на пол двумя яркими полосами. Вся остальная галерея тонула во мраке, так что в ее дальнем конце я ничего не мог рассмотреть, но зато совершенно отчетливо слышал медлительную тяжелую поступь. Шаги стихли у двери, ведущей на лестницу, я изо всех сил напряг слух, чтобы уловить малейший звук. И действительно, дверь отворилась, и звук спускающихся шагов донесся с лестницы. Вновь наступила пауза, затем раздался шум, словно хлопнул ставень, и через мгновение – глухой удар, словно на дощатый пол рухнуло тело, и вновь послышались шаги по коридору.

Дверь закрылась, и та же негромкая поступь стала удаляться по галерее. В конце галереи шаги стихли. Там кто-то словно пересек помещение и стал возвращаться вдоль противоположной стены. Мне показалось, что я увидел силуэт высокого человека, когда он ступил на освещенную луной полосу у дальнего окна. Он вновь исчез, скрывшись во тьме между двумя нишами, но, когда шаги приблизились ко второй полосе света, я отчетливо различил высокого человека с худым лицом и ввалившимися глазами, его зубы были плотно сжаты, меховая шапка надвинута на брови. Тут он исчез, и остался лишь лунный свет, но шаги продолжали приближаться к моей кровати. Я отпрянул к стене с криком, который вырвался у меня против воли, как у спящего человека, когда ему привидится кошмар.

– Кто ты? Что ты? – вырвалось у меня.

В это время я ощутил, как волосы у меня на голове встали дыбом, и я уже приготовился схватиться с чудовищем, прятавшимся в темноте, но тут скрипнула доска, шаги стали удаляться, и вскоре я вновь увидел фигуру в той же меховой шапке, стоявшую в углу ближайшей ко мне ниши, залитой лунным светом. Только в этот раз лицо было повернуто ко мне. В следующее мгновение я услышал, как кто-то взбежал по лестнице, в комнату ворвался Л.

– Ради всего святого, что случилось? Что это был за крик, который слышали во всем доме?

– В галерее кто-то есть, – ответил я. – Вот в той освещенной луной нише. – Я едва смог выговорить эти слова, прежде чем Л. зажег свет и обыскал все углы.

– Здесь никого нет, – сказал он, подбегая к другой нише в дальнем конце галереи. – Должно быть, ты спал, – крикнул он мне оттуда. – Тебе приснился кошмар.

Он развернулся и пошел обратно, но, вероятно, что-то в выражении моего лица или же внезапно возникшая мысль заставила его сказать:

– Постой, это возможно.

Направившись к окну, он отодвинул стенную панель в том самом месте, где я видел стоявшую в лунном свете фигуру, так что открылся очень узкий проход, который шел между обшивкой и стеной в тот угол, где стояла кровать.

– Подожди здесь, – сказал он, зажигая вторую свечу, и прошел в маленькую комнатку, еще меньше той, которую занимал я, откуда, как я знал, не было другого выхода. Через две или три минуты он появился в проходе со словами:

– Нет, там тоже никого.

Однако что-то по-прежнему продолжало его беспокоить, потому что, пригласив меня следовать за ним, он вновь отправился во внутреннюю комнату, где хранил книги и документы. Тронув пружину в стене, он открыл потайную дверь, которая вела в третью комнату, где я разглядел только зеркало на противоположной стене, отражавшее наши выхваченные из темноты лица. Подняв свечу, Л. шагнул в проем, и я, последовав за ним, увидел, что мы очутились в маленькой комнатушке. На стене висели выцветший гобелен и картина, на полке над дверью стоял сундучок с открытой крышкой, откуда выглядывал череп. Комната была достаточно большой, чтобы вместить шесть или семь человек. Л. прошел в один из углов и принялся что-то искать, бормоча себе под нос:

– Должно быть, его куда-то сунули. Кто-то заходил сюда после меня. – Но в следующую секунду он воскликнул: – Да вот же он! – и, достав ключ, лежавший на одной из потолочных балок, вставил его в замочную скважину, скрытую деревянной резьбой.

Дверь, если это была дверь, оказалась очень тугой, и прошло несколько минут, прежде чем ее удалось отворить. Когда дверь наконец поддалась, он сказал:

– Видишь, никто не мог проникнуть в твою комнату этим путем, тебе наверняка все приснилось.

Не дожидаясь ответа, он пошел обратно и, когда мы оказались в галерее, попросил меня спуститься в его гардеробную. Я последовал за ним вниз, он шепнул несколько слов леди Л., которая стояла на пороге своей комнаты, повернулся ко мне и произнес:

– Видишь, в галерее никого не было, туда можно пройти только через мои комнаты, другой же вход, через потайную дверь наверху лестницы, находится на половине моего брата. Ты сам видел, что дверь заперта, о ее существовании никто, кроме меня, не знает. Тебе, должно быть, приснился кошмар, другого объяснения я не нахожу. – Затем после короткой паузы он продолжил: – Буду тебе признателен, если ты никому не станешь рассказывать об этом случае: в округе достаточно неумных людей, мне бы не хотелось, чтобы поползли слухи о разгуливающем ночами по дому привидении. Но мы поговорим об этом утром, – добавил Л. – Камин еще не догорел, оставайся здесь, если тебе не хочется ложиться спать, почитай. Мне нужно идти к леди Л., она испугана и не хочет оставаться одна.

Он отправился в спальню, и минут через пять-шесть я услышал, как он поднялся наверх и почти тотчас же возвратился. О сне, разумеется, я и не думал; впрочем, ни Л., ни его супруге в эту ночь выспаться, по-видимому, не удалось, потому что я еще долго слышал, как они беседовали. Мне не стыдно сказать, что у меня не было ни малейшего желания возвращаться в свою комнату. Собрав угли, я раздул пламя и расположился у камина, вновь и вновь прогоняя в памяти все происшедшее. Через некоторое время я взял книгу и попытался читать, но без толку. Воспоминание о ночном приключении было еще слишком ярким, а вопросы, которые оно будило, слишком увлекательными, чтобы я мог думать о чем-то еще. Я так и не перевернул страницу, и перед моим взглядом, устремленным в книгу, стояла темневшая в лунном свете фигура с запавшими глазами, в которых читалась безнадежная тоска. Что это было за привидение? Почему оно явилось? Зачем бродит по галерее по ночам? Было ли оно там всегда? Эти и другие подобные вопросы возникали в голове снова и снова, не оставляя в водовороте сознания ничего четкого, кроме образа человека с изможденным лицом и мерного звука его поступи. Я сидел, поглощенный этими раздумьями, пока до меня не донеслись звуки утренней суеты слуг. Тогда я поднялся к себе и, не задув свечу, лег в постель. Я только заснул, когда в восемь часов слуга принес мне чашку чая. Когда он ушел, я встал и осмотрел проход за деревянной обшивкой, ведущий в потайную комнату. За завтраком капитан X. спросил, не случилось ли чего-нибудь ночью, потому что они то и дело слышали шаги наверху. Л. ответил, что у меня был приступ радикулита, и он поднялся, чтобы за мной поухаживать. По его ответу я понял, что мне следует промолчать, и, естественно, ничего не сказал. После завтрака Л. спросил меня, не хочу ли я поехать разыскать свору. Был прекрасный солнечный день. Собаки убежали довольно далеко, но, если они не нашли добычу в чаще, куда направились первым делом, мы, вероятно, встретим их по пути, и если повезет, то вернемся около часа. Я с удовольствием принял предложение. Он, две его дочери и я – остальные отправились стрелять – выехали около одиннадцати часов. Наш путь лежал по торфяникам, и галоп по открытой местности очень нас взбодрил. Однако на след охоты мы так и не напали; никто из тех, кто нам встречался, ничего не слышал. Должно быть, собаки сразу учуяли дичь и побежали в противоположном направлении. Поэтому в три часа, когда мы уже съели свои бутерброды и ехали по возвышенности, откуда открывался потрясающий вид, Л., прислушавшись в надежде услышать звук рожка, неохотно сказал, что пора поворачивать домой, несмотря на протесты дочерей.

Но прежде он указал на рощу, хорошо заметную издалека.

– Мимо тех деревьев ты проезжал позапрошлым вечером, когда возвращался из С., – сказал он. – Они растут у самого конца нашего поместья, мой дед посадил их на кургане, после того как там были проведены раскопки, чтобы обозначить границу имения. Помнишь, я рассказывал тебе о черепе, который стоял раньше на каминной полке в моей комнате, – думаю, он оттуда.

Мы повернули лошадей к дому и начали спускаться с холма, когда Л., остававшийся весь день очень молчаливым и задумчивым, внезапно произнес:

– У моего деда был в жизни удивительный опыт. Одно из его первых воспоминаний связано с тем, как его дядя, муж той леди, на чей портрет ты, возможно, обратил внимание в столовой, взял его на казнь пяти бунтовщиков, в то время как другие старались по мере возможности не участвовать в том, что могло бы навлечь на них возмездие. Будучи еще молодым человеком, вступив во владение поместьем, он сам принял участие в подавлении серьезных волнений в промышленных районах и наказал зачинщиков, продемонстрировав силу характера и хладнокровие. – Л. помолчал и затем продолжил: – Я расскажу тебе еще одну историю, частью она известна, а о чем-то мы можем только догадываться.

У моего деда была привычка по ночам обходить свои охотничьи угодья с одним преданным молодым егерем, чтобы выследить браконьеров, которых считал личными врагами. Молодой человек происходил из семьи, исстари жившей в поместье, несколько членов которой служили в разное время у моего деда и даже у прадеда. Однажды ночью, как я полагаю (мои догадки явились результатом многих сопоставлений), дед совершал свой обход с этим самым молодым человеком, и в кустарнике у границы парка, недалеко от мелового карьера, мимо которого мы сегодня проезжали, они наткнулись на бродячего лудильщика, которого не без оснований подозревали в связи с отдельными скверными типами из близлежащей деревни, не раз замеченными в браконьерстве по всей округе. В ту самую ночь мой дед и егерь, должно быть, застали его за установкой силков, произошла драка, в результате которой браконьер, сильный и отчаянный парень, был убит или же оглушен. По той или иной причине мой дед вынужден был незаметно пробраться в дом, что он легко мог сделать через скрытую деревьями дверь, ключ от которой всегда носил с собой. Эта дверь вела на лестницу, проходившую за часовней, таким образом, этот вход был отделен от остального дома. Был ли браконьер убит сразу или только оглушен и, придя в себя и увидев, что егерь остался один, вновь полез в драку, которая закончилась для него роковым образом, я не знаю. Я склоняюсь к последнему, на эту мысль меня наводят слова, оброненные старым доверенным слугой, который упомянул как-то, что дед в ту ночь не раз входил и выходил из дому. Не остается сомнений, что человек был убит и тайно похоронен под покровом ночи недалеко от мелового карьера, о котором я упоминал. Его исчезновение, принимая во внимание его репутацию и привычку бродяжничать, некоторое время не вызывало удивления, но позже какие-то обстоятельства возбудили подозрение, и было начато расследование. Среди прочих допросили и егерей моего деда. После вспомнили, что тот самый молодой егерь перед магистратом не предстал, дед послал его с собаками на болота, но этот факт остался тогда незамеченным, а если и был замечен кем-то, то обойден молчанием. Расследование ни к чему не привело, и все дело, возможно, было бы закрыто, если бы, по каким-то неизвестным мне причинам, судья, недавно приехавший в нашу округу и почему-то невзлюбивший моего деда, не настоял на возобновлении расследования. В результате чего был выдан ордер на арест того самого егеря. Мой дед, которого как раз скрутил приступ подагры, был в отъезде, но, услышав новости, доставленные кем-то, сознававшим их важность, сразу же вернулся домой. В тот же вечер он долго беседовал с егерем, который отправился к себе домой только в девять вечера. Ордер был подписан на следующий день, но к тому времени егерь исчез. Мой дед отдал распоряжение всем своим людям всячески содействовать в поисках местным властям, но сам не мог принять в этом активного участия, потому что слег с новым приступом подагры и принужден был оставаться в своих комнатах более двух недель, все то время, пока полиция прочесывала округу. Он и прежде не отличался покладистым нравом, когда страдал от подагры, но в тот раз был особенно не в духе, так что никого не подпускал к себе, кроме того самого доверенного слуги, о котором я уже упоминал. Следов егеря обнаружить не удалось, и через какое-то время поползли слухи, что он отправился в Америку. Однако никакого подтверждения не последовало, и, так как он был человеком неженатым, постепенно о нем забыли. Дед не позволял говорить об этом в его присутствии, потому я так и не слышал ничего о судьбе юноши, кроме расплывчатых легенд, которыми всегда обрастают подобные происшествия. Тем не менее, свет на это дело пролили два обстоятельства: одно врезалось в мою память в детстве, тогда как другое снабдило меня ключом, благодаря которому я смог собрать разрозненные факты в историю. В свои последние годы мой дед стал много времени проводить с внуками и иногда зимними вечерами играл с нами в длинной, обшитой деревом галерее, которая, как ты видел, тянется вдоль всего дома. Одно из моих самых ранних воспоминаний связано с этим местом: дед сидит с одной стороны камина, приходской священник – с другой, а наша старая няня немного поодаль, пока мы с братьями и сестрами играем в сумерках. Как тебе известно, в одном конце галереи есть потайной ход на лестницу, ведущую мимо комнаты капеллана к небольшой двери, выходящей в уголок сада, а в другом конце галереи был и сейчас есть вход в потайную комнату под крышей, который мы, дети, случайно обнаружили однажды, когда родители пригласили водопроводчиков отремонтировать цистерны. Мы рассказали об этом матери, которая при нас попросила деда заколотить вход. Она опасалась, что мы как-нибудь заберемся туда и не сможем вылезти обратно. Я помню, что меня поразил ответ деда. Он сказал, что «не позволит ничего трогать в доме, такие места уже пригождались прежде и, может быть, еще послужат». Другое обстоятельство открылось не так давно: добывая мел из карьера, рабочие наткнулись на скелет, хорошо сохранившийся, лежавший под довольно тонким слоем почвы. Я видел его своими глазами, но не знаю, что сталось с ним дальше. Думаю, его снова зарыли, а так как потом место это было засажено деревьями, то подозреваю, что он лежит там до сих пор; но по поводу его истории у меня нет сомнений. Я убежден, что это скелет того самого лудильщика, убитого восемьдесят или девяносто лет назад; я также уверен, что мой дед во время повторного расследования спрятал егеря в доме в Б. в ночь перед подписанием ордера на арест, и там егерь пробыл все то время, пока шли поиски и делались приготовления к отъезду за границу из ближайшего порта, до которого здоровый парень мог запросто добраться пешком за шесть-семь часов, особенно под покровом зимней ночи.

Закончив свой рассказ, Л. некоторое время ехал молча и, вынув часы, пустил свою лошадь рысцой, сказав:

– Нужно поторопиться, иначе мы опоздаем.

Когда мы добрались до дома, я обнаружил, что мои вещи перенесли в комнату, расположенную в другой части особняка.

Вечером, когда поблизости никого не было, Л. повел меня наверх, в галерею, и показал, как работает пружина, открывающая дверь в потайную комнату. Он также отметил, что снаружи невозможно увидеть окно, через которое туда проникает свет. Комната сообщалась с потайной лестницей и чердаком, а значит, любой, кто знал про этот ход и имел ключ, мог не только свободно входить в галерею, но и выходить незамеченным. Л. попросил меня никому об этом не рассказывать, что я ему тут же и пообещал. Пока мы находились в потайной комнате, Л. взглянул на череп и сказал:

– Это тот самый череп, который раньше стоял на каминной полке в моей комнате. Теперь я обязательно похороню его надлежащим образом, чтобы никто не говорил, что его владелец разгуливает по галерее, – закончил он с довольно принужденным смехом.

С тех пор я много раз гостил в Б., и, хотя мне не случалось бывать там в то же время года, я не видел, чтобы кто-либо ночевал в длинной галерее, а мне отводили комнату совсем в другой части особняка. Но я не мог отделаться от чувства, что с этой галереей и комнатой связано что-то странное, не поддающееся объяснению. Другие, как я выяснил, разделяли мои подозрения. Элизабет Л. однажды сказала, что они с сестрой не любят оставаться в галерее одни после наступления темноты, хотя и не знают почему. Несколько лет спустя она рассказала мне, что старая экономка ужасно перепугалась однажды вечером, когда поднялась в галерею закрыть позабытое окно и услышала, как ей показалось, приближающиеся шаги, а в другой раз она утверждала, что видела фигуру человека, поднимавшегося по лестнице в пустовавшую мансарду. Л., однако, никогда больше не возвращался к этому предмету, и его нежелание говорить на подобные темы было настолько очевидным, что я при нем их не затрагивал. Я часто думал о том, действительно ли он верил, хотя и не желал в этом сознаваться, что явившийся мне призрак и шаги, раздававшиеся наверху, связаны с трагическим происшествием в жизни его деда. Иногда я склонялся к тому, что причина именно в этом, и ему было неприятно любое напоминание об истории, которую, как он полагал, следует забыть.

Я провел в Б. еще неделю, и постепенно впечатление от того, что я видел и слышал той ночью в галерее, стало сглаживаться. В конце своего пребывания я под влиянием нескрываемого скептицизма Л. и поддавшись очарованию счастливой семейной жизни друга, в которую я окунулся, уже начал спрашивать себя, не было ли то, что я видел и слышал, результатом какого-то особенно правдоподобного кошмара. Но чем больше я старался убедить себя, что это наиболее логичное объяснение всего, что произошло, тем меньше я верил в это на самом деле. Множество мелких, вроде бы незначительных по отдельности деталей и совпадений при сопоставлении подтверждали мое убеждение в том, что я действительно видел нечто такое, что невозможно объяснить сновидением, даже очень реалистическим. Что это было за существо, чьи шаги я слышал в галерее? И чье лицо видел я в лунном свете? И что есть духовное существование, как не разум, мысль и воля? Неужели возможно отделить обитателя духовного мира от мыслей, которыми он одержим? Даже наш ограниченный опыт свидетельствует, что мысли, занимающие одного человека, могут быть переданы другому без слов. Мы знаем, какой эффект может оказывать присутствие некоторых личностей на тех, кто подвержен их влиянию. Неужели мертвые стоят у нас на дороге? Неужели мы встречаем их во время нашего земного пути? Может быть, когда мы попадаем в сферу их влияния, воспоминания, мысли и страсти, которыми они охвачены, передаются нам, ведь мы тоже есть существа духовные, но облеченные плотью. Правда ли это, что призраки – это мысли не обретших покоя мертвецов? Присутствуя среди нас, они воссоздают в наших умах картины прошлого. Глаз видит то, что отражается на дне его сетчатки. Вероятно, можно допустить, что души обладают той же способностью к отражению реалий духовного мира, к которому они принадлежат. Этот вопрос не может быть разрешен, пока мы находимся в теперешнем нашем состоянии, и никакое Физическое общество не раскроет этой загадки. Никакая классификация историй о привидениях не прояснит этой тайны. Есть еще места, оставшиеся за пределами науки и исследований, но не было ни одного периода в мировой истории, когда сверхъестественное теряло свою притягательность, особенно для тех, кто любит заявлять, что менее всего верит в его существование; и это описание событий из моей жизни, изложенных так, как они происходили, вероятно, будет небезынтересным всем, кто любит читать подобные истории. Нет необходимости упоминать, что инициалы упомянутых людей, а также названия мест были намеренно изменены, чтобы любое отождествление оказалось невозможным.

 

Крики в западной комнате в Флесбери

Лорд Галифакс скопировал этот рассказ с рукописи сестры Джона Карнсена, упомянутого в нем ребенка, который умер 22 апреля 1835 года в возрасте одиннадцати лет. Лорд Галифакс также приводит сведения о том, что «дом, в котором произошли описанные события, – это одинокий особняк на Северном побережье Корнуолла. Семья, обитавшая там, единственные потомки Карнсенов в Корнуолле». Имена приводятся так, как они появляются в «Книге привидений», но, вероятнее всего, Карнсены должны писаться как Карнсью (это фамилия старинного корнуэльского рода), а Флесбери – как Флексбери (так называется поместье неподалеку от Бьюда).

Это простое изложение произошедших с нами событий, без прикрас и преувеличений.

В начале 1835 года мой брат Джон серьезно заболел и многие недели находился между жизнью и смертью. Наступил и прошел кризис, и в последующие две недели надежда и отчаяние то и дело сменяли друг друга. Но к концу этого периода его состояние настолько улучшилось, что все члены семьи питали самые радужные надежды на его выздоровление. Кроме матери и тетки, которые продолжали тревожиться, пока врачи отказывались дать определенно положительный прогноз.

Было между пятью и шестью часами чудесного весеннего вечера в конце марта. Заходящее солнце заливало радостным светом западную комнату, в которой сидели трое сестер Джона и его брат Уильям. Они только что поднялись из столовой, где оставили отца. Матушка и тетя вернулись в комнату Джона. Западная комната выходит на главную лестницу, которая поднимается от главного зала через центральную часть дома. Перед дверью в западную комнату имеется небольшая площадка, к которой ведут несколько ступеней. Следующий пролет заканчивается верхней площадкой, откуда можно попасть в комнату, в которой лежал Джон. Так как центральная часть дома была открытой, то каждый звук, раздавшийся внизу, был явственно слышен на верхней площадке. Служебные помещения были расположены в конце коридора, шедшего позади зала и столовой, так что обычно шум из зала или с лестницы туда не доносился.

Дети в западной комнате были в прекрасном настроении. Они больше не тревожились за брата и даже были склонны считать, что взрослые напрасно беспокоятся. Бедный малыш Джонни после всех волнений и суеты, которая поднялась вокруг, наконец-то поправляется, говорили они друг другу. Он был милым, славным мальчуганом и никогда бы не стал заставлять попусту суетиться вокруг себя. Но даже тогда матушка и тетя не верили, что он поправится. В тот вечер за обедом мама снова расплакалась. Дети обсуждали двух докторов, которые пользовали Джона. Один, который был помоложе, особенно досадил им тем, что в тот день, докладывая отцу о состоянии своего пациента, хотя и отметил, что у Джона улучшился аппетит, и мальчик набирается сил, тем не менее, добавил, что не видит никаких улучшений.

– Папа сказал, что он сам себе противоречит, – заметил кто-то из детей.

Затем другой ребенок продолжил мысль, и его реплика вызвала общий смех. Смех еще не успел стихнуть, как вдруг послышался пронзительный крик. Было такое впечатление, что кто-то кричит на лестничной площадке за дверью.

Затем наступила тишина, и вдруг снова раздался такой же крик, потом снова тишина, и тут закричали в третий раз, еще громче и пронзительнее, крик перешел в хрип и бульканье, словно вырывавшиеся из горла умирающего.

Дети в комнате были объяты ужасом. Наверное, никто не забыл этого ужасного звука. И сейчас, когда я пишу эти строки, крик, кажется, до сих пор звенит у меня в ушах.

В этот момент дверь из столовой, находившаяся в дальнем конце зала, распахнулась и мистер Карнсен, сидевший там в одиночестве, выбежал к подножию лестницы. Взволнованным голосом он позвал дочь, которая, как он знал, была в западной комнате.

– Гертруда, что случилось? Кто так жутко кричал?

– Мы не знаем, папа, – ответила она. – Никто из нас не кричал, хотя крик донесся откуда-то поблизости.

– Это было похоже на вопль отчаяния, – сказал отец. – Спустись к Грейс и спроси ее, не случилось ли чего с кем-нибудь в кухне, хотя звук, кажется, раздался в другом месте.

Гертруда побежала исполнять поручение и застала экономку одну в большой передней. Она стояла, словно прислушиваясь, и тоже сообщила, что отчетливо слышала, как трижды кричали. Она тоже не знала, в чем дело, и, хотя крики явно раздались не на кухне, пошла туда выяснить, не знают ли чего слуги.

Когда она вернулась, ее обычно румяное лицо было бледно.

– О мисс Гертруда, нет никакой надежды для мистера Джона, вот что это значит, – сказала она. – Это были не слуги, да и вообще это не человеческий голос. Слуги тоже слышали крики, и, кажется, они раздавались где-то далеко.

– Как ты можешь говорить такую чепуху! – ответила Гертруда. – Кому же знать, как не тебе. Папа велел все выяснить и доложить ему.

Вернувшись в зал, девочка застала отца, разговаривавшего с врачом, который только что пришел.

– Это был женский голос, – говорил мистер Карнсен. – Крик был такой отчаянный, словно ее убивали.

Врач ответил, что в это время шел по лужайке и наверняка услышал бы, если бы крик раздался где-то вне дома.

Гертруда сообщила отцу о том, что ее расспросы остались безрезультатными, и он попросил сообщить матери, которая была в комнате Джона, о том, что пришел врач. По дороге наверх она заглянула в западную комнату, где застала присоединившуюся к детям Элен, верную и преданную служанку, с младшей девочкой на руках, которой было около двух с половиной лет. Элен сказала, что услышала крики, когда была на первом этаже, они доносились, как ей показалось, из западной комнаты. Ребенок спросил: «Кто это кричит, Элен? Я не кричала»; и, подняв ее на руки, девушка побежала наверх, чтобы выяснить, что случилось.

– Бедный Джонни! Он, должно быть, ужасно перепугался! – заметил кто-то из детей.

– А вдруг это кричал мистер Джон, может, с ним случился приступ? – предположила Элен.

Пораженная этой мыслью, Гертруда кинулась наверх. Дверь в комнату брата была приоткрыта, и мальчик лежал с совершенно безмятежным лицом. Когда она подошла к кровати, он взглянул на нее и улыбнулся, но ничего не сказал. Матушка сидела на диване, а тетя читала у окна. Ничего более тихого и спокойного, чем эта комната и ее обитатели, нельзя было себе и представить.

Сообщив, что пришел доктор, Гертруда склонилась над братом, чтобы выяснить, по возможности не растревожив мать, слышал ли он крики.

– Джонни, какой ты молчаливый! – сказала она. – Ты спал?

– Нет, Герти, – ответил он. – Я не спал и уже знаю, что пришел доктор; я слышал, как тявкнул Дэш.

Старый пес, лежавший на коврике в прихожей, всегда гавкал один раз, когда приходил врач. Значит, Джон слышал лай, но не слышал этого жуткого крика, который перепугал всех в доме, за исключением Джона и тех, кто был рядом с ним.

Доктор уже поднимался наверх, и Гертруда попросила тетушку выйти с ней. В западной комнате она рассказала о том, что случилось, тетушка ответила, что в комнате Джона было очень тихо. Он не спал, но некоторое время лежал молча; и никаких необычных звуков они не слышали.

Стали разбираться, выдвигались всевозможные предположения, но все было напрасно, причину установить так и не удалось.

На следующее утро к завтраку пришел доктор, вместе со своим братом, старым священником, который время от времени навещал Джона. В их присутствии позвали экономку и управляющего и расспросили о результатах разыскания, которое они провели согласно указаниям мистера Карнсена. Одно было совершенно ясно: крики звучали в доме, поскольку никто за его пределами их не слышал. Все опрошенные утверждали, что слышали три крика, голос был женским и последний крик словно перешел в предсмертный хрип. Самое странное было то, что крики раздались где-то поблизости от западной комнаты, так что они должны были быть хорошо слышны в комнате Джона, но никто из находившихся там ничего о них не знал.

Слугам строго-настрого запретили распространяться о том, что произошло. Мистер Карнсен выказал такое отвращение к этому предмету, что никто при нем не решался заговорить на эту тему, и детям также было велено молчать. Священник, услышав об этом случае, сказал, что подобным вещам невозможно найти какое-либо естественное объяснение. Нам он говорил, что нельзя ни отрицать того, что мы слышали, ни впадать в какие-нибудь суеверия. И лишь со временем можно будет яснее судить о значении этого предупреждения.

С того дня даже те, кто питал большие надежды, потеряли уверенность, хотя в течение следующей недели здоровье Джона, казалось, продолжало улучшаться.

Но затем ему вновь стало хуже, и через три недели после того, как мы слышали крики, он умер.

Может возникнуть вопрос, предшествовали ли подобные предзнаменования смерти других членов семьи. Через пятнадцать лет младшая сестра Джона, Эмма, находилась при смерти. Посреди ночи, перед самым концом, дежурившие у ее постели услышали надрывный плач и стоны, наполнившие весь дом. Шум стих, когда она испустила последний вздох. Несколько месяцев спустя сестры Эммы, собравшись у смертного одра своей матери, ожидали, что вот-вот они услышат крик, но ничего не произошло. Не было никаких предзнаменований смерти двух их братьев, скончавшихся в далеких странах, и даже когда отошел сам мистер Карнсен в марте 1860 года, стоя на коленях и молясь у края постели.