Я наказан, придется теперь все воскресенье торчать дома, и всю субботу тоже. Мама меня без всякой жалости заперла в четырех стенах, и буду я сидеть, как горилла в клетке… Даже хуже, к горилле хоть всякие чуваки подваливают и пялятся, как на обезьяну в зоопарке, а ко мне вообще никто не приходит. Короче, ничего не остается, кроме как тусоваться с соседями по клетке, в смысле, с дедушкой и с Придурком.

Когда я сижу дома наказанный, то становлюсь весь такой квелый, как хлеб, который дня два провалялся в хлебнице, у меня дедушка такой любит. А еще у меня всегда живот разбаливается, потому что я дохну со скуки, а когда я дохну со скуки, то целый день только и делаю, что таскаюсь туда-сюда от дивана к бару и обратно.

Бар — это такой шкафчик, его мама подарила папе, потому что папа у меня всегда говорит:

— Каталина, сама знаешь, мне без бара не жизнь.

Скажет — и айда в «Спотыкач».

Вот мама взяла и подарила ему на день рождения этот самый бар. Снаружи он как барная стойка с мягкой обивкой, а внутри как откроешь — все в зеркалах, и если стоят три бутылки, то сначала кажется, что их там штук шестнадцать. По-научному это называется «эффект отражения». Ну вот, мама распаковала шкафчик и говорит папе:

— Ты ведь всегда говоришь, что тебе без бара не жизнь? Вот, держи, больше тебе в «Спотыкач» ходить незачем. У тебя теперь дома свой собственный бар есть.

Сначала папин бар считался неприкосновенной территорией. Мама там держала папин коньяк «Фундадор», дедушкину анисовую настойку и еще бутылку сидра, которая завалялась с Рождества. Только у нас дома такая теснотища, что неприкосновенный папин бар потихонечку превратился в склад всякой всячины.

— У нас даже тараканы не заводятся, — говорит мама нашей соседке Луисе. — Мы и рады бы, только им и приткнуться негде будет.

Она у меня тоже иногда не прочь пошутить, а то, может, ты решил, что моя мама только и делает, что ругается.

Так вот, сначала мама стала пихать в папин бар всякие там чипсы, орешки и разные другие штуковины, которые она приберегает для гостей, а мы с Придурком уминаем за полсекунды. Потом туда же отправилось наше какао, шоколадные шарики и, как говорит мама, всякая прочая дребедень, которой мы с Придурком засоряем желудок. А месяц назад она начала засовывать в папин бар еще и жидкость для мытья туалета. Это чтобы Придурок не выпил, а то его так и тянет на всякую хлорку, он уже два раза успел нализаться, пьянчуга несчастный.

Короче, когда я сижу дома наказанный, то целый день только и делаю, что таскаюсь к этому самому бару: то прихвачу горсточку чипсов, то шоколадных шариков, то какого-нибудь миндаля в сахаре. Понятное дело, стоит мне просидеть взаперти больше одного дня, я так наедаюсь, что того и гляди лопну, а в толстой кишке у меня приключается самый настоящий затор. Тут мама зовет доктора и говорит:

— Ну что ты будешь делать! Этого мальчишку как заклинит, так ни туда, ни сюда, ни тебе через верх, ни тебе через низ.

Когда моя мама говорит «через верх», это значит через рот, а когда она говорит «через низ», то это про попу. Вечно она всем докторам что-нибудь рассказывает про мою попу, можно подумать, им интересно. Когда она говорит «через низ», я прямо не знаю, куда деваться. По-моему, доктора это тоже слегка напрягает. Еще бы! Был бы я доктором, и вызвали бы меня к мальчику, до которого мне и дела никакого нету, мне бы тоже было не особо приятно, чтобы его мама мне что-то там талдычила про его попу.

Конечно, бывает, обходится и без заторов-запоров, но в одном можешь не сомневаться: когда я сижу дома наказанный, то сразу превращаюсь в самого жуткого зануду во всем нашем квартале, ну и в целом свете тоже.

Сейчас я тебе расскажу историю моего ужасного наказания, что называется, от и до.

Жил-был в квартале под названием Карабанчель один замечательный мальчик, смышленый такой и на вид очень даже симпатичный, и звали его Манолито Очкарик. Не знаю, дошло до тебя уже или нет, только это я и есть. Так вот, просыпается этот классный чувак в один трагический понедельник (в смысле, в прошлый понедельник) и думает себе: «Елки! У меня ж сегодня экзамен по природоведению, а я ни в зуб ногой!» Тут этот самый суперский чувак — то есть я — зовет свою маму и говорит:

— Мамочка-мамулечка, у меня, кажется, температура.

Ну, мама этого самого мальчика, в смысле, моя, потрогала мне лоб и говорит:

— Манолито, одевайся, а то в школу опоздаешь.

— А вдруг, пока я дойду до школы, она как подскочит до тридцати восьми? Может, лучше поберечься, чем потом долго лечиться? — сказал я, потому что никогда не теряю надежды хоть разок перехитрить маму.

— Вот я тебе сейчас покажу температуру! А ну, вставай сейчас же, а то я тебя сейчас взгрею по первое число!

Делать было нечего. Когда мама вот так на меня напускается, мне сразу становится ясно, что она у меня ни капельки не похожа на мам, про которых говорится в стихах и поется в песнях. Наверно, такие мамы живут где-нибудь в Америке в двухэтажных виллах.

Я пошел в школу, уселся за парту, как будто на электрический стул, и сказал Ушану (это мой сосед по парте и мой лучший друг, хотя, вообще-то, он та еще свинья-предатель):

— Дай списать, а то я Н.Х.Н.З.

Мы стали говорить «Н.Х.Н.З.», с тех пор как наша училка один раз услышала, как мы говорим: «Ни хрена не знаю». Оказалось, слово «ни хрена» у нас в школе вслух лучше совсем не говорить, а то мало не покажется. А Ушан мне на это:

— Придется списывать у того, кто перед нами, а то я тоже Н.Х.Н.З.

Вообще-то, по правде говоря, списывать у Ушана — гиблое дело. Он в жизни ничего путного на контрольных не писал, разве что когда у меня чего-нибудь сдует.

Пока не пришла училка, мы быстренько начали выяснять, у кого можно сдуть. Оказалось, никто ни фига не знает: ни те, кто перед нами, ни те, кто за нами, ни те, кто на потолке. В общем, в тот день никто на свете Н.Х. Н. З. Оставалась одна надежда на спасение, и звали эту надежду Пакито Медина.

* * *

Пакито Медина был новенький. Он перешел к нам в школу не в самом начале года, а где-то через месяц. «Сита» Асунсьон нас предупредила:

— Завтра к вам в класс придет новый мальчик, его зовут Пакито Медина. Не вздумайте у него спрашивать про его папу, потому что папы у него нет.

Мы все прямо-таки обалдели от того, что сказала наша «сита». Где-то через полминуты Джиад расхрабрился и спросил:

— А чего это у него нету папы?

— Он умер.

— Давно? — спросил Оскар Мейер (вообще-то его зовут просто Оскар, а Мейером мы его зовем, потому что есть такие сосиски «Оскар Мейер»).

— Два месяца назад.

— Два месяца назад!!! — повторили мы все хором, как будто три недели подряд только и делали, что тренировались.

— А от чего он умер? Он что, был очень старый? — спросил Артуро Роман, про которого наша «сита» говорит, что он всегда витает неизвестно где.

— Ты чего? Как он мог быть старым, если это папа Пакито Медины? — сказала Сусана.

— А ты что, знаешь этого Пакито Медину? — спросил Джиад. Иногда можно подумать, он совсем тупой.

— Да я в жизни его не видела, — фыркнула Сусанка.

— Наверно, он умер от какой-нибудь неизлечимой болезни, — сказал я, потому что всегда воображаю самое худшее.

— Он умер от сердечного приступа, — «сита» Асунсьон явно не собиралась вдаваться в подробности.

— А он что, был совсем один, когда у него случился сердечный приступ? — спросил Ушан, которому вечно надо все знать.

— Не знаю, а теперь начнем урок.

— А у моего папы есть друг, так вот, у него один раз тоже был сердечный приступ, его совсем мертвого отвезли в больницу, а в больнице оживили специальными электродами, которые привезли из Штатов, — сказал я, потому что так все и было на самом деле.

— Может, пока друга твоего папы оживляли, все электроды и кончились, а за новыми съездить в Штаты не успели, вот папу Пакито Медины и не спасли, — сказал кто-то с задних рядов.

— Вот наглая рожа этот друг манолитиного папы, и не стыдно ему! — сказала Толстуха Джессика, которая теперь никакая не толстуха.

— Это у твоего папы друг — наглая рожа! — крикнул я.

Тут одни стали кричать, что папин друг — наглая рожа, а другие стали защищать папиного друга, моего папу и меня.

«Сита» Асунсьон стукнула указкой по столу, но мы продолжали вопить. Она стукнула еще, и на третий раз мы все заткнулись. Так всегда бывает. Автоматическая реакция.

— Хватит! Я хочу, чтобы вы не обижали этого мальчика и не спрашивали про его папу, и все.

— А почему нельзя спрашивать про папу? — спросил Артуро Роман.

«Сита» Асунсьон выгнала его за дверь, так что у нас у всех пропала охота расспрашивать про Пакито Медину. Мы, конечно, прилипалы, но не тупые.

Назавтра к нам в школу пришел Пакито Медина, и наша «сита» посадила его на первую парту. Мы три дня подряд смотрели на него во все глаза и три ночи думали только о нем. А на четвертый день Пакито Медина показал нам на переменке значок футбольной команды «Райо Вальекано» и сказал:

— Меня зовут Франсиско, и я болею за «Райо Вальекано», как мой папа.

— А у тебя правда папа умер? — спросил я. Я даже не сразу сообразил, что задал запрещенный вопрос, он же у всех у нас вертелся на языке.

— Да. Раньше мы жили в Вальекасе, а когда папа умер, мама решила переехать в другой квартал.

Всю переменку мы выспрашивали у него всякие подробности. В конце концов, у нас еще никогда не было приятеля, у которого бы не было папы. А после того как мы разузнали все про его прошлую жизнь, больше уже никто про это не вспоминал, разве что когда мы уговариваем Пакито Медину бросить свой «Райо Вальекано» и заделаться фанатом «Реала».

И потом, Пакито Медина совсем скоро сделался знаменитым, и вовсе не потому, что у него папа умер. Оказалось, Пакито Медина — самый настоящий круглый отличник. Наша училка всегда говорит:

— Пакито Медина обязательно прославится, вот увидите.

Только это она не про какой-нибудь конкурс по телеку, а про Нобелевскую премию или что-то в этом роде.

Пакито Медина не похож на обычных мальчишек. Он всегда ходит чистый. Ногти у Пакито Медины такие, что их хоть сейчас на Всемирную выставку. В зубах у Пакито Медины никогда не застревают кусочки шоколадной булочки. Тетрадки у Пакито Медины больше похожи на учебники. Пакито Медине надо дать Нобелевскую премию.

Честно говоря, при виде такого умного мальчика прямо-таки руки опускаются. Когда Пакито Медина перестал быть новеньким и стал таким же стареньким, как все, мы всем классом втихаря надеялись, что Пакито Медина хоть в чем-нибудь да проколется. Ну, хоть на физкультуре. Так ни фига подобного. Выходит Пакито Медина в своем тренировочном костюме цвета морской волны с надписью «Райо Вальекано» и скачет себе через коня, как заправский чемпион.

Пакито Медина никогда не обзывается, не дерется с Джиадом и не пинает ногами чужие портфели. Пакито Медина не такой, как мы.

Ушан говорит, Пакито Медина на самом деле — марсианин, его к нам инопланетяне заслали, чтобы мы тут свихнулись от зависти, а когда мы все окончательно съедем с катушек, он перейдет в другую школу, а потом в другую, а потом в другую. И так пока неземное существо Пакито Медина не покончит со всеми детьми на голубой планете.

А на днях в раздевалке мы окончательно убедились в том, что Пакито Медина — самый настоящий марсианин. Оказалось, у него два пупка: один маленький, а рядом другой, побольше, такой же, как у всех землян. Я так думаю, что Пакито Медина прилетел с планеты, где все женщины — сиамские близнецы, и дети соединяются со своими мамами двумя пуповинами. Тут же в раздевалке мы ему задали сто пятьдесят тысяч вопросов про его инопланетянский пупок, только Пакито Медина на такие вопросы не отвечает, а твердит одно и то же:

— Это у меня от рождения.

Вот тебе и доказательство, что Пакито Медина не из нашего мира.

Так вот, может, ты еще помнишь, я тебе сто лет назад начал рассказывать, как однажды пошел на контрольную по природоведению, а сам Н.Х.Н.З., а еще я тебе уже рассказал, что весь наш ряд тоже оказался ни в зуб ногой. Ну, мы и спросили Пакито Медину, может, он даст нам всем списать. Честно говоря, когда тебе прямо-таки до ужаса надо у кого-нибудь сдуть, тебе по фигу, с Земли он или с другой планеты, в конце концов, все мы вертимся вокруг Солнца.

Пакито Медина ужасно обрадовался, когда мы его попросили об этом маленьком одолженьице. Вот тебе еще одно доказательство, что Пакито Медина — инопланетянин, потому что я, может, кому-то одному и дал бы списать, да и то за деньги, но не всему же ряду. Еще чего захотели!

Наша безжалостная «сита» Асунсьон продиктовала нам жуткий вопрос про жидкое, твердое и газообразное состояние. Мы все уставились на нее ненавидящим взглядом. Такого вопроса я и врагу не пожелаю.

Пакито Медина начал строчить ответ, давая списать тому, кто сидел за ним, тот, кто за ним, дал списать следующему, и так вплоть до нас с Ушаном, мы с ним как раз в самом хвосте сидим.

Я был прямо сам не свой от радости. В такие вот минуты начинаешь верить, что все люди братья и скоро наступит мир во всем мире. Я подставил тетрадку Джиаду, который сидит за мной, чтобы он тоже списал, а этот воображала возьми и скажи:

— Чего это я буду сдувать у вашего Пакито Медины, у меня своя шпора есть, я из дома принес!

Никакого коллективизма нету в человеке. Короче, Джиад вытащил из ноздри свою шпору и давай сдувать оттуда. Он всегда так делает: сворачивает маленькую такую трубочку и запихивает подальше в нос. Его один раз уже на скорой увозили, потому что шпоры поползли у него вверх по ноздрям и чуть не пробили мозги.

На следующий день нам должны были объявить отметки за контрольную. Я уже представлял себе, как «сита» Асунсьон входит в класс и говорит: «Манолито Гарсия Морено, пятерка с плюсом!» И как моя мама будет рассказывать тете Луисе: «А мой Манолито пятерку с плюсом получил, это тебе не хухры-мухры!»

Но не тут-то было. Вечно в жизни все выходит не так, как я придумываю. «Сита» Асунсьон вошла в класс и вместо того, чтобы начать раздавать пятерки с плюсом, начала раздавать записки родителям. Никто не мог врубиться, в чем дело. Записки достались десятерым: мне, Ушану, Сусанке, Артуро Роману, экс-Толстухе Джессике, Пакито Медине и еще четверым, ты их все равно не знаешь. А под конец «сита» сказала:

— Вы даже списать по-человечески, и то не можете, остолопы.

Оказывается, «сита» нас засекла. Оказывается, Пакито Медина допустил ужасную ошибку, перепутал варианты и вместо того чтобы написать про жидкие и газообразные состояния, взял и написал про слои атмосферы, про всякую там стратосферу и все такое прочее.

Пакито Медина ошибся, а мы все сдули, как дураки. Это так «сита» Асунсьон сказала. Она сказала, пусть наши родители узнают, что мы даже списывать нормально — и то не умеем. Впервые в жизни она разозлилась на Пакито Медину, потому что, как говорит наша «сита» Асунсьон, списывать тоже дают только дураки, и вообще стыдно такому умному мальчику путать варианты. Рейтинг Пакито Медины страшно упал. Не видать ему в этом году Нобелевской премии.

Самое смешное, что Джиад контрольную не завалил. Бывают в жизни такие вот гадские сюрпризы.

Хорошо еще, что ему только трояк поставили. Джиад говорит, это все из-за соплей, у него в шпоре половина букв расплылась. Так ему и надо.

* * *

Мы с Ушаном шли домой, и у каждого в портфеле лежало по записке. Бывает, одна малюсенькая записочка весит, как здоровый кусок железа, особенно когда в ней написана какая-нибудь гадость. Ушан не так сильно дрейфил, как я. У него мама в разводе, так что, если у Ушана что-нибудь выходит не так, она всегда чувствует себя виноватой. Она его почти что никогда и не ругает, так что Ушану что пара, что кол: у него в одно ухо влетает, а в другое вылетает.

А вот мне всегда достается по полной программе, нет чтобы кто-нибудь пожалел или посочувствовал. У меня уже заранее все болело от будущего маминого подзатыльника. Ужас как болело! Хорошо еще, что папа вечером приходит так поздно и такой усталый, что у него уже ни на что сил не хватает, даже меня ругать. Поэтому мне так нравится, что у меня папа — шофер на грузовике. Если бы он ходил в контору, как Сусанкин, и заявлялся домой в пять, сил бы у него оставалось — хоть целому полку шею намылить. Хотя, честно говоря, мне и маминых выволочек хватает. Дедушка зовет ее полковницей, правда, только за глаза, потому что в глаза он ей такое сказать боится. Недаром же она у нас полковница.

Пакито Медина догнал нас с Ушаном и говорит, как ни в чем не бывало:

— А мне «сита» Асунсьон тоже дала записку.

И показывает, как будто это почетная грамота.

— Выходит, меня одного дома ругают, что ли? — я развернулся и пошел дальше, топая изо всех сил. Меня так и распирало от злости. Как же они все меня достали!

Пакито Медина догнал меня и сказал:

— Манолито! Меня тоже будут ругать!

— Врешь ты все! — стану я верить чуваку, который говорит, что его будут ругать, а сам и в ус не дует.

— Клянусь папой.

Раз он поклялся своим папой, значит, точно не врал. В конце концов, у Пакито Медины всегда все не как у людей.

— И тебе что, по фигу, что тебя будут ругать?

— Нет, не по фигу, — сказал он с серьезным видом. — Правда, меня не очень сильно будут ругать, я ведь всегда себя хорошо веду. Не знаю, как это у меня выходит, но я всегда себя хорошо веду.

— А у меня все наоборот, — сказал я. — Не знаю, как это у меня выходит, только я всегда себя веду плохо.

— Мне это все осточертело, — сказал Пакито Медина.

— И мне.

— Если ты когда-нибудь сядешь за мной, я тебе дам списать, — пообещал он.

— Только ты, уж пожалуйста, не перепутай вопросы, как сегодня.

Он сказал, что постарается. А еще Пакито Медина сказал мне одну вещь, про которую я собираюсь помнить до конца своих дней:

— Когда с тобой происходит что-нибудь плохое, надо думать, что это все пройдет, даже если пока не верится, все равно все когда-нибудь пройдет, а потом ты будешь про это вспоминать так, как будто все это случилось с кем-то другим.

— А ты откуда знаешь?

— Это мне так папа один раз сказал.

Я постарался думать про это, пока мама разворачивала записку от училки. Я подумал: «Через три месяца мне будет все равно, а через три года покажется, что это все было не со мной». Я постарался и дальше так думать, когда увидел, как мама на меня посмотрела, когда прочла записку. Но уже не смог так думать, когда она начала меня ругать и засветила свой знаменитый подзатыльник, а потом заперла дома на все выходные.

Сейчас у меня получается думать только про то, что мне еще два дня придется торчать взаперти, и буду я сидеть, как горилла в клетке, квелый, как позавчерашний хлеб, и объедаться чипсами до тошноты. А еще я думаю, что Пакито Медина точно с другой планеты. Не знаю, может, с Марса, а может, с Венеры или с Юпитера, это все равно. Одно ясно: на его планете люди гораздо добрее, чем на моей.