Капитан остановил повозку на обочине, где несколько деревьев образовывали естественное прикрытие, и отнес измученную собаку в уютное гнездышко, которое устроила для нее Сара. Услышав, что он очень мешает, Эшборн улыбнулся и ушел туда, где густая листва помогала укрыться от дождя.

Остальные пассажиры повозки уже проснулись, и Десси, всегда необыкновенно практичная, быстро оценив ситуацию, принялась вытряхивать перину, предохранявшую их от влаги, затем достала корзинку с едой. Даже Элси с трудом приподнялась и села, покачивая ребенка и робко переговариваясь с Десси.

Капитану Элси казалась невероятно маленькой, а тут еще сверток с младенцем. Малыш, несмотря на обстоятельства рождения, имел невероятную тягу к жизни, он не только сопел и ворочался, но к тому же обладал потрясающими легкими и часто кричал во всю мочь.

На плач обычно быстро откликалась Десси, она что-то успокоительно шептала, а там добавлялись восхищенные слова Элси, и вскоре малыш замолкал, плач переходил в тихое по-мыкивание, затем раздавался звук, известный каждой матери: малыш увлеченно сосал молоко. Тем не менее поведение женщин, думал капитан, некогда не перестанет повергать его в изумление. То их охватывает паника, то — не прошло и минуты — они спокойно и деловито, как сейчас, смотрят в лицо житейским неурядицам.

То, что Сара хладнокровно воспринимает жизненные явления, отнюдь не предназначенные для робкого девичьего взгляда и слуха, также изумляло и поражало Эшборна, ведь в его мире молодые незамужние дамы даже не допускали, что подобные вещи могут существовать, и уж тем более ни о чем таком не говорили. Да и замужние женщины о таком вели разговор только шепотом. Но эта замечательная девушка без ложного смущения, спокойно готовилась сыграть роль акушерки при обычной дворовой собаке, будто ей не о чем больше беспокоиться.

Капитан покачал головой и опять улыбнулся, не жалея о том, что появилась возможность немного посидеть, блаженно вытянув гудевшие ноги. Минули по меньшей мере сутки его неожиданных похождений, и уже двое суток он провел без сна. Чем быстрее доставит он мисс Маккензи и ее подопечных в безопасное место, тем лучше, но отсрочка на час два не имеет никакого значения.

Сара между тем ничего не видела и не слышала, она просто поглаживала и успокаивала страдающую собаку, притом она и не задумывалась, как опасна сложившаяся ситуация; а ведь они оказались между двумя армиями и сейчас могли пасть жертвой обеих сторон. Капитан, в отличие от Сары, понимал, насколько неутешительно создавшееся положение. Если предположить, что он сможет безопасно доставить мисс Сару в Аннаполис — а это еще бабушка надвое сказала, — ему-то предстоит совершить обратное путешествие, а затем по возвращении в полк очищать захваченную территорию от противника. Последнее неприятней всего, ибо ему с каждым разом трудней было справляться с обязанностями офицера (его уже откровенно тошнило от войны и того, что с ней связано).

К сожалению, такова реальность, и нелепое путешествие лишь ненадолго отвлекло Эшборна от нее. Если ему станет сопутствовать удача, он доставит мисс Маккензи к ее отцу, и на том путешествие закончится.

По какой-то причине эта мысль сейчас его уже не радовала. Он нахмурился. Ничего хорошего не выйдет, если он чересчур привяжется к Саре, какой бы она ни была. Упрямая, храбрая маленькая дура! Только идиот согласился бы постоянно терпеть ее капризы.

От зевка у него заломило челюсть. А ведь он устал, — так не утомляла его даже самая трудная битва в Пиренеях. Усталость в костях, на губах ощущение горечи, неприятный привкус во рту. Если это то, чем стала военная служба, ему не остается выбора. Даже выход в отставку и возвращение домой более предпочтительны, пусть ранее он и сопротивлялся подобным Мыслям.

Дом. Он думал о родине, словно о чужом мире, едва ли знакомом. Испания и Португалия казались ему сейчас гораздо более похожими на дом, и даже эта полуцивилизованная страна представлялась более реальной и близкой, Он думал о путах жестких условностей и снобизма, которые он оставил на родине и которые, казалось, не имеют с ним ничего общего.

Он думал о своем брате Джерри, сейчас удостоенной титула и становящимся с каждым годом все более похожим на отца: благовоспитанным, лишенным воображения, находящим убежище в традициях, церемонности и однообразии. Джерри был женат, его жена умерла бы при одном упоминании о том, что выдалось пережить и (совершить этой ночью мисс Маккензи. Чарльз не мог даже предположить, как Элен перенесла бы войну, страх и ужас, не говоря уже об акушерском вмешательстве в процесс деторождения обыкновенной дворовой собаки.

Возможно, он недооценивал Элен, хотя навряд ли. В ее мире — в мире, к которому принадлежал капитан Эшборн по своему рождению, — наличие титула делало человека более привилегированным, чем другие, а богатство принималось как должное. Женщины, как говорила мисс Маккензи, слишком изысканны, чтобы при них хотя бы просто упоминали об изнанке жизни. Они флиртовали и совершали измены, обменивались последними сплетнями, думали о доме, о воспитании детей и муштровке армии слуг и пребывали в дурном настроении, если мужья не уделяли им достаточного внимания, либо любовники оставляли их ради других.

Он снова зевнул. Усталость и необычность последних суток обострили его восприятие, будто он впервые взглянул ясно на свою прежнюю жизнь. Женщины, которых он знал, были детьми, испорченными и не имеющими цели, и ему казалось, что мужчины намеренно делали их такими на протяжении всей жизни.

Он снова взглянул на Сару, которая спокойно стояла на коленях в мокрой грязи; ее яркие рыжие кудри прилипли к лицу, а внимание было сосредоточено на бедном создании, которому она помогала. Она игнорировала грозящую им опасность, равно как новости, что могли их ожидать в конце путешествия. Она ласкала и успокаивала животное, которое не только бы отвергла, но даже отшвырнула от себя Элен или какая-нибудь иная женщина из тех, что он знал, — они содрогнулись бы от ужаса и отвращения. Она и впрямь была раздражающе независимой, исполненной решимости любой ценой сделаться самостоятельной. Однако он не знал, что женщина может быть столь отчаянно храбра, что она может не поддаться страху или сомнению, что может признать: есть нечто, чего она не сумеет сделать, даже если очень постарается.

Он подумал о Лизетт, и воспоминания впервые не принесли обычного прилива боли. Эшборн предположил: он просто слишком устал для горечи и гнева, устал, чтобы ощущать то ноющее чувство утраты, которое слишком долго носил в себе. Он все еще без усилий мог воскресить перед глазами ее лицо, разумеется, безмятежно красивое и желанное, отмеченное блистательным шармом, самоуверенное, окрашенное властностью, лицо смеющееся или дразнящее.

Он влюбился в нее с первого взгляда, как и многие другие, и когда понял, что через две недели предстоит их помолвка, почувствовал себя самым счастливым мужчиной на земле.

В слезах она умоляла жениться на ней до возвращения на войну либо демобилизоваться сразу и окончательно. Но он был исполнен сознания гражданского долга и, без всякого сомнения, несентиментального благородства; с гримасой на лице он признавал, что, если в последствии уйдет с ее пути — так в точности и случилось, — она не станет его за это винить.

В том, что он прав, мало утешения. А он оказался прав. Лизетт потратила почти шесть месяцев на то, чтобы понять, сколь утомительно хранить верность отсутствующему человеку. Душа дала трещину — без сомнения, короткие письма, нацарапанные им, когда удавалось урвать свободную минуту, были слишком скудной заменой. В конце концов она вышла замуж за другого, гораздо более богатого, чем Чарльз, и в придачу с титулом. По сравнению с этим тот факт, что муж вполне годится ей в отцы, а дочери его того же возраста, что и молодая жена, ничего ровным счетом не значил.

Лизетт написала ему о замужестве со свойственной ей беззаботностью, притом вину большей частью она возлагала на него самого. Помнит ли он: она умоляла его жениться на ней и не возвращаться на эту долгую и утомительную войну. Если бы он так и поступил, они были бы безгранично счастливы. Он поступил иначе и, как бы сильно она его не любила — а Лизетт уверяла, что ничто не изменилось, — не может упрекать ее в том, что она не стала дожидаться его возвращения, дожидаться того момента, когда он устанет от безумных кровавых игр либо его просто убьют, в крайнем случае, страшно покалечат.

Слова письма живо напоминали ее речь, он почти слышал, как она говорит это, и, мучаясь чувством утраты и невыносимой горечи, он понимал: Лизетт по-своему права. Возможно, ему следовало жениться на ней, когда представлялась возможность. Было безумием надеяться, что столь прекрасная и полная жизни женщина станет терпеливо ждать его, ведь Лизетт так любила веселье и выказываемое ей восхищение. Не стоит винить бабочку, когда она флиртует то с одним, то с другим цветком.

Долгое время он страдал от мысли, что сейчас она находится в объятиях другого мужчины — старого сатира, который купил ее богатыми посулами, обещанием драгоценностей и высоких титулов. Но со временем боль уменьшилась, остались только цинизм и убеждение: он больше не найдет такой головокружительной любви.

Теперь — на спокойном пятачке чужой и враждебной страны — ему впервые пришло в голову, что он, в сущности, благополучно выпутался. Мысль была новой и ошеломляющей, и он подумал: а вдруг Лизетт с ее острым чувством самосохранения обо всем давно уже догадывалась? Он любил ее, любил до безумия, это верно. Но даже тогда, когда ему казалось, что не может жить без — нее, он не поддался ее требованиям жениться сразу, и к черту последствия.

Теперь ему было интересно, почему он так поступил. Он твердил себе, что хотел спасти ее от себя, тому подобную благородную чепуху. Но скорее всего он просто сбежал из того мира, который она обожала и частью которого была: бесконечные завтраки, болтовня, партии в мушку, прогулки по парку, визиты. Снова и снова видеть одних и тех же людей, слушать и пересказывать одни и те же сплетни, делать одно и то же. Балы, иногда два и даже три за вечер, где люди слишком много танцевали, необычайно много пили, флиртовали и доползали до постели только к рассвету, чтобы встать поздно, с тяжелой головой, и повторить все сначала. Легкий флирт, случайные неверности, бессмысленность такого времяпрепровождения могла доставлять удовольствие от силы месяц, и скоро бы это наскучило, стало бы вызывать глубокое отвращение.

Теперь он часто думал, что, возможно, они не поженились по самой простой причине: оба они были слишком большими эгоистами и не желали отказываться от излюбленного образа жизни.

Но даже во время их молниеносной помолвки, стал понимать он, появились первые признаки разлада. Слезы и бурные объяснения, сменявшиеся затем нежным примирением. Лизетт угрожала расторгнуть помолвку, выйти замуж за другого, сделать что-нибудь немыслимое, ибо, словно дитя, она не умела ждать даже страстно желаемого, к тому же не выносила, если ей перечили. И, не знающий страданий и самоограничений, самодовольный человек, каким он тогда был, он говорил о чести и долге, но, возможно, за словами скрывалось нежелание отказаться от чего-то даже ради нее.

Это происходило два года назад, и хотя самые свежие раны затянулись, он все еще лелеял в себе тягучую ноющую боль. Он подумал: когда война в Европе закончилась и он мог вернуться домой, именно поэтому он и отправился с радостью добровольцем в Америку, он был все еще не в силах видеть, как она счастлива в браке со своим мужем-развалиной. Сейчас он даже не понимал, действительно ли он ее любил или, ослепленный ее красотой, поддался собственному тщеславию и мечтал отвоевать ее у своры оскалившихся соперников. Она же скорее всего была всего-навсего ослеплена блеском его мундира.

Он чуть не рассмеялся вслух: он водрузил Лизетт на пьедестал и обожал ее, но, если признать правду, юная американка с ее гордой храбростью и неожиданными поступками возбуждала в нем то спокойное восхищение, которого никогда не удостаивалась Лизетт, сколь бы красива и очаровательна она ни была.

Он рассеянно закурил сигару и теперь сидел, наслаждаясь пахучим дымом и наблюдая, как Сара принимает роды; он удивлялся тому, что он безмятежен в такой неподобающий момент и в таком неподобающем месте. Он попытался сравнить Сару с Лизетт, припомнил ее звонкий смех, ее зовущий к поцелуям рот и грациозность ее движений, но сравнение никак не получалось. Лизетт при всей ее красоте была тепличной розой, изнеженной, хрупкой, ароматной и — не совсем настоящей, а Сара… Он попытался вспомнить какой-нибудь американский цветок и не смог.

Сравнение в любом случае представлялось немыслимым. Более непохожих женщин не отыскать. Лизетт светловолосая, миниатюрная, всегда одетая в дорогие, по последней моде сшитые туалеты, обласканная и окруженная восхищенными поклонниками и поклонницами, куда бы она ни пошла; Лизетт, отчетливо осознающая свою власть над мужчинами. И упрямая, с собственным мнением, настойчивая мисс Сара Маккензи с небрежно собранными в пучок волосами, в разорванном платье с выпачканными в грязи и саже юбками; Сара Маккензи, хладнокровно помогающая собаке разродиться, нисколько не заботясь при этом, как ее действия выглядят со стороны. Невозможно представить ее в бальном зале или флиртующую. Упрямая, волевая, раздражающе самолюбивая, отказывающаяся слушать доводы разума… Между двумя женщинами не могло быть никакого сравнения. Какое наступит облегчение, когда он сможет освободиться от ответственности, которую ему ни в коем случае не стоило на себя взваливать, и вернет Сару отцу; пусть тот отвечает за многочисленные пробелы в воспитании единственной дочери.

Он улыбнулся, предвкушая свою встречу со столь замечательным джентльменом. Самое худшее то, что она, казалось, не понимала: ее действия выходили за всякие рамки. Она — пусть не нарочно — увлекла за собой и Эшборна, и свою бедную служанку, и бедного напуганного ребенка с его матерью, и даже бедную дворнягу. Никто из них не имел ни малейшего представления, во что они ввязались. Конечно, сейчас он пришел к выводу, что их судьбу было бы трудно предсказать, даже если бы они за ней не последовали. Но разве это оправдание?

Неохотно, с удивлением Эшборн признал: насильно она его не тянула. Его взгляд снова задержался на Саре с неосознанным одобрением. Мокрая, испачканная, с чересчур большими для ее лица глазами, с наскоро сколотым разорванным платьем, со спутанными волосами, вьющимися вокруг ее слишком белого лица, и все еще кутающаяся в его мундир, который был ей слишком велик, — если оценивать беспристрастно, она была необыкновенно, хотя вовсе не безупречно красива. Рядом с Лизетт, например, она бы смотрелась нелепо и, может быть, вульгарно. Слишком бледное лицо, замечательные зеленые глаза необыкновенно колючи и уж вовсе непримиримы, рот и подбородок неженственны.

И все же в ее лице угадывался характер, а в фигуре — неосознанная грациозность, и даже Лизетт не обладала такой изумительной белой кожей. Он хотел бы взглянуть на нее, наряженную в зеленый бархат и старинное золото с изумрудами вокруг шеи.

Затем он поразился тому, о чем он думает, и отвел глаза. Они — враги, и она не уставала ему об этом напоминать. Кроме того, сейчас его будущее и так было достаточно неопределенным. Хорошо бы доставить ее в целости и сохранности домой, впрочем, ему еще предстояло бороться с превратностями войны, о существовании которой он теперь сожалел. Вероятно, он больше никогда не увидит Сару, и это самое главное.

Дождь все усиливался, но под деревьями они оставались более или менее в безопасности. Избегая заведомо бесплодных и глупых мыслей о мисс Саре Маккензи, он лениво наблюдал за Десси, возившейся с провизией, и Элси, которая, не стесняясь окружающих, кормила ребенка. Потом снова взглянул на Сару. Она была поглощена своими делами и не обратила внимания на то, что он пристально на нее смотрит. Странно, подумал он, но больше всего ему нравилось в ней именно это редкое у женщин умение забывать о себе ради других.

Он зевнул и прикрыл глаза. Веки горели от долгого недосыпания. Не веря, что удастся уснуть, он тем не менее почти сразу забылся. Проснулся он внезапно, как от толчка, и увидел Десси, которая несла ему тарелку с едой.

Он поморгал, потер усталое небритое лицо и взял тарелку Времени, наверно, прошло немного, ибо Сара все так же стояла на коленях, ободряя собаку. Он понял по ее сосредоточенному лицу, что в данный момент для Сары в целом мире нет ничего важнее этой дворняги и ее щенков. Как будто это не ей пришлось несколько часов назад пережить столько ужасов!

Десси проследила направление его взгляда и вдруг спросила:

— Вы женаты, капитан?

Он удивился. Десси вообще больше помалкивала во время их путешествия. Она обладала высоким чувством собственного достоинства без малейших признаков раболепия, но, что называется, знала свое место. Говорила она мягким, низким голосом, гораздо более грамотно, чем другие рабы, с которыми ему доводилось встречаться. Ее темное лицо было невозмутимо. О чем она думает, задавая такой необычный вопрос?

— Я? О Боже, нет! — только и ответил он.

Она кивнула, будто получила подтверждение своим мыслям, но больше ничего не сказала. Потянувшись, он выпрямился и опять посмотрел на Сару.

— Неужели эта немыслимая девушка в самом деле предполагает взять с собой выводок новорожденных щенят? Не трудитесь отвечать. Видимо, бесполезно пробовать убедить ее, что гораздо гуманнее было бы утопить несчастные создания и покончить с этим!

Впрочем, это был риторический вопрос, и он, не дожидаясь ответа, принялся за еду. На тарелке лежала ветчина и холодный цыпленок со специями. Пища была вкусная, и он про себя усмехнулся: какие бы испытания ни ждали их впереди, голод им явно не грозит.

Но только он собрался поблагодарить Десси, как до его чуткого слуха донеслись звуки, которые он ни с чем бы не спутал. К ним приближался отряд, и всадники были уже совсем недалеко.

Он бросил взгляд на Сару, склонившуюся к дворняге, и выругался про себя. Не важно, кто это — британцы или американцы; лучше было бы по возможности избегать и тех, и других. Если это британцы, ей вряд ли грозит опасность, разве что небольшие неприятности. Он сумеет им все объяснить. А если американцы, что более вероятно, их дело плохо. В отличие от Сары, он не испытывал доверия к сформированным не так давно отрядам американской милиции. При встрече с ними ему-то точно не поздоровится.

Хорошо бы они проехали мимо. Он не хотел пугать своих спутников раньше времени, а потому сказал Десси, оценив ее уверенное спокойствие и здравый смысл:

— Идите и скажите Элси, что нам пора уезжать. Прикройтесь пледами и лежите в повозке, как раньше. Я предупрежу вашу хозяйку.

Десси, благодарение Богу, не спорила. Такая женщина встречается одна на миллион, подумал капитан; вот если бы и ее хозяйка была столь же послушной!