Сара встрепенулась. Щеки ее вспыхнули.

— Боже праведный! Почему вы меня не разбудили? Долго я спала? — спросила она виновато. Она утратила чувство времени, но ей казалось, что даже, несмотря на сгустившиеся тучи, небо темнело отнюдь не ночной темнотой. Вероятно, близилось утро.

Он улыбнулся ей, сейчас совсем не похожий на того офицера с угрюмым лицом, которого она увидела при первой их встрече. Если раньше ему бы не помешало побриться, то теперь это было попросту необходимо. Капитан снял кивер, и дождь обильно смочил его густые волосы.

— Вы спали не больше часа, — ответил он добродушно. — А не разбудил я вас потому, что вам следовало отдохнуть. Кроме того, безопасней, когда вы спите, вы не выдумываете разных рискованных предприятий, из-за которых можно угодить в беду. Я боялся, вас разбудит дождь, поскольку вы и так проснулись, взгляните вокруг.

Она бросила быстрый взгляд назад, хмурясь и еще ничего не понимая со сна. С минуту она недоумевала, что он имел в виду, затем увидела: багровое зарево вдалеке — отсветы горящего города — мрачное воспоминание о минувшей ночи, столь похожее на восход солнца там, где никакого солнца не должно быть, исчезло. Там оставалась лишь неестественная темень, будто нависшие, поредевшие клубы дыма. Дождь оказался манной небесной: огонь оставил город.

Она снова моргнула, вспомнив невероятные события ночи, и прошедшее едва не показалось ей страшным сном; но рядом с ней все так же находился английский офицер, а сердце ее сжималось при мыслях о Магнусе.

Все сильнее занимавшийся рассвет напомнил ей о том, о чем она прежде не думала: ее внешний вид оставлял желать лучшего, к тому же она все еще тепло куталась в мундир капитана, а сам владелец мундира нещадно мок, хотя дождь, еще не набрав силу, казался легкой холодной моросью. Сара посмотрела на других пассажиров повозки и с благодарностью поняла, что они тщательно укрыты пуховой периной и не промокнут, если дождь не усилится. Однако капитану пришлось несладко, и Сара процедила сквозь зубы:

— Возьмите ваш мундир. Мне следовало давно его вернуть.

Он взглянул на нее с удивлением.

— Нет, пусть лучше остается у вас. Думаю, так безопаснее для нас обоих.

Но она уже упрямо стаскивала мундир.

— Ни в коем случае!.. Вы ранены, а вам пришлось всю дорогу править лошадьми! Передайте мне вожжи и попытайтесь хоть немного вздремнуть.

— Моя дорогая дев… Моя дорогая мисс Маккензи, — с улыбкой поправился он. — Это пустяки, царапина, уверяю вас. Я, признаться, все размышляю над тем, как я, черт возьми, поддался на ваши уговоры?

— Никто вас не уговаривал! — со свойственной ей вспыльчивостью перебила она. — Насколько я помню, вы настояли на поездке, угрожая запереть меня, если я не соглашусь.

— Не мог же я позволить вам привести в действие ваш безумный план! Знаете, о чем я еще подумал? Неужели все американки похожи на вас? Клянусь, мне трудно даже попробовать вообразить такое, — насмешливо заметил он.

Сара не обратила внимания на насмешку.

— Конечно, не все, — быстро ответила она. — Мы очень разные. Впрочем, из того, что мне доводилось слышать, можно сделать вывод: американки более независимы, чем англичанки.

— Да, вы правы, — согласился он. — Я попытался представить какую-нибудь знакомую мне даму в подобной невероятной ситуации и не смог. Как вы считаете, в чем причина такого отличия? Может быть, в том, что ваша страна совсем молода?

— Полагаю, вы правы. А ведь теперь мы уже менее независимы, чем раньше. Мисс Дэнвилл — помните ту пожилую леди, мы останавливались у ее дома, — уверяет: когда она была девочкой, женщины делили с мужчинами любые трудности, например, сражались с индейцами, и порой с большим успехом, чем представители сильного пола.

— Невероятно! — откликнулся он, с изумлением разглядывая ее разгоревшееся лицо. — И вы говорите так, будто жалеете, что не застали те времена.

— Жалею. Магнус и мисс Дэнвилл считают, что чем цивилизованнее становится наша жизнь, тем быстрее исчезают из нее задор и веселье.

— На вашем месте я бы не переживал столь сильно. События последних дней убедили меня: к вам вовсе не подходят слова «покорная» или «ручная».

Она пожала плечами и бросила на него быстрый взгляд, невольно подумав: здесь у них есть немало общего.

— А вы? — сухо поинтересовалась Сара. —

Ведь вам, должно быть, не слишком-то нравились покой и безопасность, коль скоро вы пошли в солдаты? Он рассмеялся.

— Вы совершенно правы. Мы с вами оба плохо вписываемся в окружающую обстановку. Я, скажем, не могу представить вас в бальном зале поддерживающей светскую беседу и изящно обмахивающейся веером.

Она состроила гримаску.

— Я тоже не могу этого представить. Я не привыкла к пустой болтовне и жеманству и не умею притворяться, делая вид, будто мужчина, с которым я разговариваю, самый умный и блистательный собеседник на свете, хотя на самом деле он глуп словно пробка!

— Довольно! — усмехаясь, попросил он. — Я понял то, о чем и не догадывался раньше: быть женщиной чрезвычайно тяжело! Но что же о вас думают ваши американские мужчины, мисс Сара Маккензи? Они могут оценить вашу независимость?

— Нет. Мне кажется, в глубине души они такие же рабы условностей, как и британцы. Магнуса моя «независимость» порой приводит в отчаяние, но что поделаешь? Впрочем, надо отдать ему должное: он никогда не пытался принуждать меня заниматься тем, что мне не нравится, и редко что-нибудь запрещал.

— Это заметно. По мне, было бы лучше, обходись он с вами построже. Кстати, почему вы зовете отца «Магнус»?

Она равнодушно повела плечом.

— Не знаю. Я всегда его так называла. Моя мать умерла, когда я была совсем маленькой, я едва ее помню. Отец сам вырастил меня. А еще Десси и Хэм, конечно. Десси частенько ворчит, что отец махнул рукой на мое воспитание, даже не приучил слушаться старших. Но я благодарна ему: вот был бы ужас, если бы в детстве мне пришлось тихо сидеть с шитьем или у фортепьяно, подобно другим маленьким девочкам! Магнус прощал мне и непослушание, и проказы; единственное, за что мне доставалось, так это за трусость. Если я пугалась чего-нибудь, он мог и уши надрать и никогда не разрешал оправдывать свой страх тем, что я девочка.

— Похоже, второго такого странного отца свет не видывал! Однако это многое объясняет, — задумчиво проговорил он. — А чем же вы занимались вместо вышивания?

Она вновь пожала плечами.

— Всем, чем душе угодно. Мы с Джефом — моим другом детства — бегали везде, где хотели. Магнус запретил нам только гулять в окрестностях города, да еще не разрешал опаздывать к ужину. Иногда мы вставали затемно, чтобы поспеть выйти в море на лодке краболовов, или просто бродили в дюнах, надеясь увидеть какой-нибудь необычный корабль. Боюсь, я ни разу не вернулась домой в целом платье и чулках, зато всегда с чумазым лицом. Магнуса это лишь забавляло,

а Десси огорчало. — Она взглянула искоса и добавила с нарочитой злобой: — Когда я была маленькой, мы нередко играли в «революцию». Я обычно заставляла Джефа играть кровожадного британца.

Вместо того, чтобы нахмуриться, он засмеялся.

— Ничего удивительного. Я сразу понял: для большинства американцев мы не многим лучше дьяволов. Бесполезно убеждать вас в том, что мы такие же люди, как и вы. Испанцы и французы, помню, чрезвычайно удивлялись, что мы платим за то, что берем, и стараемся не наносить ущерба стране, через которую проходят войска.

— Неужели? — с сарказмом отозвалась она. — Отец Магнуса сражался при Куллодене. Магнус и сам хорошо помнит, как вы старались «не наносить ущерба» Шотландии. Что-то я не слышала от него о попытках англичан заплатить за то, что они брали. И не забывайте, мне самой лишь недавно довелось наблюдать, каково британское представление о чести и благородстве!

— Боже, зачем я завел этот разговор! Все это произошло задолго до того, как я родился, и, полагаю, даже до того, как родился ваш отец. Я оправдываю наши действия в Шотландии не более чем то, что мы натворили в Вашингтоне.

— И все же вы британский офицер, — жестко заметила она.

— Так и есть. А вы — законопослушная американка. И тем не менее вы утверждали, что недовольны политикой государства в вопросе о рабовладении. Можно любить свою страну, но не одобрять иные государственные установления. Мне казалось, в этом и заключается сущность демократии.

Она чувствовала, что не в силах продолжать спор.

— Вы просто пытаетесь меня запутать, — с раздражением заявила она.

— Неужели упрямой и независимой мисс Маккензи больше нечего сказать? — усмехнулся он. — А что, ваш отец действительно сенатор?

— Да, действительно. И мне есть, что сказать, но разговаривать больше я не желаю.

Его улыбка сделалась еще шире, однако он промолчал. Мысли Сары лихорадочно заметались и наконец она спросила, не в силах сдержать любопытство:

— Вы давно служите в армии?

— С тех пор, как закончил Оксфорд. Я второй сын в семье, и должен сам устраивать свою судьбу. Впрочем, мне это пошло на пользу.

Она совсем уже было собралась заговорить о недостатках аристократической кастовой традиции, согласно которой старший сын в семье получает все, а те, кто имел несчастье родиться после, вынуждены заботиться о себе сами, но, взглянув украдкой в его лицо, передумала. Казалось, он угадал ее мысли, но спросил о другом:

— Если вам и вправду двадцать четыре года, в чем я очень сомневаюсь, ибо вы сейчас выглядите значительно моложе, то почему вы до сих пор не замужем? Вы отвергаете условности, вы чувствуете себя скованной в бальном зале, пусть так, но все же поверить, что все американцы — слепцы.

Это ее позабавило.

— Думаю, вы сами можете ответить на свой вопрос. Вряд ли часы, проведенные со мной, показались вам такими уж… спокойными.

Он расхохотался.

— Что ж, признаюсь, слово «спокойный», безусловно, не подходит для вашего описания, мисс Маккензи. Разъяренная, до смешного упрямая и своенравно наивная — вот какие слова мгновенно приходят на ум.

Она обиделась только на одно из них.

— Я вовсе не наивна, — с достоинством произнесла она.

Его плечи вновь вздрогнули от смеха, и он подтвердил с уверенностью:

— Своенравно наивная — вот как я вас охарактеризовал. Да, вам претят жеманство и девичья беспомощность, моя дорогая мисс Маккензи, но о жизни вы знаете гораздо меньше, чем вам кажется, несмотря на ваше необычное воспитание. Я думаю, вы будете прекрасной женой тому смельчаку, который сумеет с вами совладать, — у вас есть несколько необходимых для этого качеств. Наверняка вы отказали уже не одному поклоннику.

Настал ее черед удивляться.

— Любопытно было бы узнать, какие качества вы имеете в виду? Знаете, мне странно слышать от вас комплименты, капитан, даже если они и неискренни.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Напротив, я никогда не отрицал, что вы поистине замечательная женщина, мисс Маккензи. Правда, большинство ваших достоинств на деле оборачиваются недостатками, но в жизни так часто случается. Вы замечательно храбры, пожалуй, даже чрезмерно, так что можете в своей отваге наделать глупостей. Вы также весьма умны, пусть не всегда утруждаете себя необходимостью использовать ум, каковым обладаете. Но в целом, принимая во внимание даже ваши особо раздражающие качества, не могу не признать, вы на удивление приятная спутница.

Тут уж она не сдержалась.

— Боже правый! Ну, теперь-то я поняла, что такое сладкая английская лесть, о которой мне доводилось слышать! — Не думаете ли вы, что я и впрямь поверю, будто вы находите меня приятной спутницей? Вы просто не хотите сказать мне правду.

— Вы ошибаетесь, — спокойно ответил он. — Я действительно содрогаюсь при мысли, что на вашем месте могла бы оказаться какая-нибудь из ваших драгоценных подруг или одна из моих знакомых дам. Не поймите меня превратно: я далеко не одобряю методы, использованные вашим отцом в воспитании единственной дочери. Честно говоря, на протяжении нескольких последних миль пути я утешаю себя, воображая свой с ним разговор, когда, как вы предполагаете, мы встретимся в Аннаполисе. Но и ему, и вам я могу сказать одно: вы не похожи ни на одну из встреченных мною женщин, и это, бесспорно, комплимент. Его слова застали ее врасплох, и она поспешила скрыть замешательство под привычной иронией:

— Столь же бесспорно двусмысленный, на мой взгляд.

Он улыбнулся.

— Тогда я скажу вам другой, — беспечно продолжил он. — Порой вы на самом деле бываете невыносимы, и все же не стоит себя так ужасно недооценивать. Я не встречал женщины, настолько не осознающей своей красоты; вы прекрасны, и не трудитесь это отрицать — даром потратите время. Ваша красота необычная, согласен, но я вовсе не слеп, уверяю вас.

— Да, особенно если учесть: вы наблюдали за мной в лучшие минуты моей жизни, — насмешливо ответила она. — Неудивительно, что я удостоилась таких возвышенных комплиментов. Вероятно, мне следует пачкать лицо и рвать платье всякий раз, когда я пожелаю произвести на кого-нибудь впечатление.

Его губы легко дрогнули.

— Думаю, мне действительно повезло наблюдать за вами в лучшие минуты вашей жизни, мисс Маккензи, и я увидел вас такой, какой не многим позволено видеть. Мне посчастливилось. Однако, как я понимаю, вам не по душе чрезмерные похвалы?

— Конечно, нет. А вам?

— Нет, полагаю, что не очень, — согласился он. — Интересно, а какой из двух ваших обожателей склонен расточать комплименты?

Она смутилась, но через несколько мгновений призналась не без удовольствия:

— Генри. Он воображает, будто мне приятно их слышать, хотя это весьма далеко от истины.

— Глупо с его стороны. Но, я надеюсь, другой воздыхатель понимает вас лучше?

Она и не заметила, как они пустились в обсуждение такой немыслимой темы. При воспоминании о Джефе губы ее дрогнули в улыбке, и тут же душу затопили угрызения совести: она вспомнила, что не знает, в безопасности ли он.

— Нет, Джеф не станет расточать комплименты, — мягко сказала — она. — Мы вместе выросли, и он хорошо меня понимает. Это ему всегда доставалась роль британского солдата в наших играх, — добавила она с ехидством.

Он засмеялся.

— Бедняга! Я ему сочувствую. Он тоже был под Блейденсбергом?

Она неохотно кивнула, и он не стал больше ни о чем спрашивать, лишь сухо заметив:

— Думаю, он фаворит в брачном забеге? Впрочем, сомневаюсь, что он будет подходящим мужем, раз вы еще в детстве им верховодили.

Но она уже не слушала его. Ее внимание отвлекла собака, жалобно скулившая у ее ног. Несчастное создание сильно дрожало и взвизгивало, и Сара решила поначалу, что животное опять мучают ожоги. Но, присмотревшись повнимательнее, она догадалась об истинном положении вещей и, не утерпев, сообщила:

— Боюсь, ваши испытания только начинаются, капитан. Если не ошибаюсь, эта бедная псина собралась рожать.

Он похолодел.

— Что вы сказали? — недоверчиво воскликнул он.

— Я сказала, что скоро у нас появятся щеночки. И если вы не хотите, чтобы это произошло прямо в повозке, я бы посоветовала вам остановиться.

— Вы шутите!

— Какие уж тут шутки! Даже война не в силах помешать матери-природе. Хотелось бы надеяться, что, несмотря на травмы, это не преждевременные роды, иначе щенки не выживут.

Он взглянул на нее, против воли развеселившись.

— Простите меня за то, что я не слишком встревожен столь ужасной перспективой. Вы совершенно невозможная девушка! Сначала вы настояли на том, чтобы взять собаку с собой, а теперь, вероятно, ожидаете, что я стану ее акушером и повезу дальше весь выводок!

— Конечно, — решительно сказала она. — Не можем же мы бросить их здесь умирать!

Он вздохнул и послушно свернул к обочине.

— Беру обратно свои слова, мисс Маккензи, — горестно пробормотал он. — Я начинаю думать, что ни за что на свете не пропустил бы этого приключения.