ГЛАВА I. ПОБЕГ

Старик сторож, сидевший у ворот, что-то бормотал себе под нос. Он боялся привидений. Потому-то ему и поручили это дело: раз он не может уснуть от страха, пусть себе сидит у входа с маленьким светильником, который гаснет от малейшего дуновенья. Управитель отказался дать ему фонарь, и старик коротал время в беседе со свирепого вида псом, нарисованным. на стене прямо против ворот. Чуть выше была надпись «Берегись собаки», которая не давала старику окончательно увериться, что перед ним живое существо, Впрочем, он рассчитывал на то, что привидения вообще подслеповаты и могут принять намалеванного пса за настоящего. Раз их так трудно увидеть, может быть, и они сами плохо видят.

Он часто делился этими соображениями с двумя молодыми рабами, недавно купленными и приведенными в дом его господином. Один из этих мальчиков, по имени Бренн, был похищен в Британии батавскими купцами. Батавы, застигнутые бурей, вынуждены были выбросить часть своего груза за борт и потому решили возместить убыток, торгуя невольниками. Другого мальчика звали Марон, и родом он был из Фракии. Старику сторожу велено было как можно старательнее учить по вечерам обоих мальчиков латинскому языку. Прошло года два, и его ученики сделали за это время немалые успехи.

Старик считал, что они славные ребята, но, пожалуй, немножко дикие. Между мальчиками завязалась тесная дружба, хотя сначала они так отчаянно дрались, что их можно было разнять, только вылив на них целое ведро воды.

Сейчас они уже ушли спать и сразу крепко заснули. А он проводил у ворот вторую половину ночи, худшую половину, после того, как его, зевая, разбудил чернокожий раб, стороживший с вечера. Счастливые эти ребята – так крепко спят!

Старик вел свою обычную беседу с изображением пса, который страшно скалил покрытые пеной челюсти.

Вдруг он услышал шаги и удивленно поднял глаза: по крытому проходу к нему шел Бренн. Старик безмятежно потянулся: он даже рад был знакомому лицу. Может быть, Бренну тоже не спится, и он не прочь будет потолковать.

– Марон заболел, – сказал Бренн. В его тихом голосе слышалась тревога. Это был высокий и стройный белокурый и голубоглазый паренек. Речь у него была неторопливая.

– А чем я ему помогу? – ответил старик, поднимаясь с место. – Жалко его, конечно; но с чего это он вздумал болеть? Я в его годы никогда не болел. И что только творится на белом свете!

Он не собирался покидать свой пост, но все же двинулся в сени, досадуя, что ничего не может сделать.

– Скажи ему, чтобы до утра подождал, – продолжал он. – До света не помрет. И дай ему на завтрак капустного отвара. Это от всего помогает, только что голову к плечам не приставит, раз уже она срублена. Да перед тем, как ему пить, ты не забудь прочитать заклинание.

В то же мгновение Бренн внезапно подошел к нему вплотную, крепко охватил его туловище, заведя ему руки за спину, и приподнял. А кто-то другой вынырнул сзади, из темноты, зажал ему рот. Сперва он пробовал отбиваться, но очень скоро перестал. Не бойся, – сказал Бренн. – Мы тебе ничего не сделаем. Мы только пойдем прогуляться.

Тут заговорил второй из нападавших, и старик узнал голос Марона.

– Надолго пойдем. Так что, пожалуй, заблудимся и не сможем вернуться. Пойти ночью гулять – самый верный способ сбиться с пути.

Бренн схватил несколько скрученных простынь, которые Марон держал наготове, и принялся связывать старика. Узлы он делал крепкие, но не настолько тугие, чтобы они причиняли боль. Потом он тряпками заткнул старику рот и еще обвязал, чтобы старик не смог вытолкнуть кляп изо рта.

– Ты уж прости, – сказал он. – Но если мы не сделаем все как следует, подумают, что ты с нами стакнулся, а мы вовсе не хотим, чтоб тебе попало. А лучше всего – послушайся нашего совета: бежим вместе.

Старик только в отчаянье таращил глаза, стараясь внушить им, что бежать совершенно бесполезно. Рабов всегда ловили или же находили мертвыми где-нибудь в болоте. И куда они могут убежать? От воинских отрядов, которые охотились за беглыми рабами, в Италии не спасали никакие уловки, а за пределами Италии повсюду хозяйничали те же римляне. Лучше уж покориться и знать, что хоть с голоду не помрешь.

Мальчики кончили свое дело и осторожно положили сторожа на циновку. Затем они отодвинули затворы ворот и, стараясь не наделать шума, подняли засов. Ворота широко раскрылись, в лицо им пахнул свежий ветерок. Откуда-то донесся жалобный крик птицы.

Несмотря на кляп, старик делал попытку заговорить. Он хотел попросить мальчиков, чтобы они закрыли за собой ворота. А то еще с холмов прокрадется волк и разорвет его. И не такое бывало. На лбу его выступили капли пота. Вот он лежит, связанный, на полу, – а что, если появится призрак?

Но мальчики сами заперли за собой ворота и пошли по тропинке. Звезды светили очень слабо, но беглецы хорошо знали дорогу. Не оглядываясь на виллу, из которой бежали, мальчики торопливо шли вперед. Их хватятся только на рассвете, а до него оставалось еще несколько часов. Они нарочно решили бежать ночью. Хотя пришлось повозиться со стариком, но зато они выигрывали время, пока обнаружится их побег, и не было опасности, что кто-нибудь увидит, по какому направлению они ушли.

Мальчики шагали по мощеной аллее, обсаженной с обеих сторон кипарисами. Потом свернули вправо на проселочную дорогу, мимо большого четырехугольного строения, скотного двора, посредине которого был утиный пруд. Единственный выход со двора находился у помещения, где жил управитель. Но тот уже давно заперся, и все рабы спали в своих бараках.

Мальчики миновали скотный двор, тонувший в ночном мраке, и свернули на воловью тропу. Потом прошли полями, перешли речку по дощатой кладке и тихонько засмеялись, потому что Бренн едва не оступился и не угодил в воду. Речка журчала в темноте. Они стали подниматься на холм.

Теперь и идти и находить дорогу стало труднее. Они обогнули небольшую темную лощину и вышли на гребень холма. Положение несколько улучшилось, но тут им пришлось пробираться через колючий кустарник, а они не помнили, чтобы днем он здесь рос. Зато стало немного светлее, и они смогли держаться ближе к козьей тропе. Теперь мальчики находились высоко на холмах, и домов уже не было видно, – они скрывались внизу, за выступом скалы. Дул прохладный ветерок, и мальчики поплотнее закутались в шерстяные плащи,

Они были вполне счастливы, и от радости им хотелось немного побороться друг с другом, даже рискуя скатиться с холма. Светало, и они чувствовали себя сильными, способными противостоять всему и всем. Наконец-то они свободны, наконец-то они смогут присоединиться к Спартаку, который там, на юге, поднял восстание.

Начался небольшой спуск; они скользнули вдоль другого гребня, взобрались по каменистому склону и очутились в узкой ложбине. Здесь, под сенью невысоких деревьев, среди папоротников и колокольчиков, протекал ручеек.

Они остановились напиться. День уже занимался, можно было даже разглядеть свое отражение в небольшом водоеме с усеянным мелкими камешками дном. Они пробрались сквозь зеленую заросль и, приподняв покрытые густыми листьями ветви, очутились в неглубокой пещере, которую Марон обнаружил однажды, когда ему пришлось пасти на холмах коз; тогда пастух лежал в лихорадке, а все другие работники фермы находились на полевых работах.

Едва переводя дух, они уселись на сухом каменном краю пещеры и достали еду, которую им удалось с собой захватить: пять хлебцев, порядочный кусок сыра и добрую горсть маслин. Они разделили пополам один хлебец и съели его, прибавив немного сыра, а затем улеглись, намереваясь провести день в пещере. Безопаснее было переждать и идти только ночью, особенно, если ночи ясные и звезды светят достаточно ярко, чтобы указывать им путь на юг. Правда, при ночных переходах случается оступаться и падать, но уж тем хуже для их ног. Мальчики твердо решили не попасться. В конце долины находилась хижина, откуда их легко могли увидеть, если бы они сейчас пошли дальше.

Солнце уже поднялось, но в ложбину его лучи еще не проникали.

– Пойдем попьем еще, – сказал Марон, потягиваясь всем своим смуглым крепким телом и тряхнув курчавой головой. – До вечера нам еще захочется пить, а выходить потом нельзя будет.

Они выползли из-под куста и стали пить большими глотками холодную кристально-чистую воду, стараясь не оставлять следов на земле около источника. Почва повсюду была сухая и твердая, как камень. Чтобы освежиться, они вымыли лица и руки по самые плечи, а затем уползли обратно в пещеру, намереваясь спокойно пролежать там весь день.

Нелегко было лежать неподвижно, руки и ноги требовали движения; трудно было не разговаривать и не обсуждать планов и надежд на будущее. Но оба мальчика были дети и внуки охотников, людей, привыкших к одиночеству, молчанию и терпению. Они лежали на спине, заложив руки за голову. Их молодые сильные тела не так-то скоро, застынут и заноют на каменном полу пещеры.

Ими овладело то чувство радостного успокоения, которое бывает у охотника, когда он лежит в глубокой лесной чаще, забыв о том, что где-то шумит человеческая жизнь, уверенный в своих силах и почти слившийся с природой.

Время текло.

Хотя Бренн испытывал чувство полного покоя, словно жил мирной жизнью этих холмов, в его сознании было еще много других образов и представлений. В мозгу у него возникали целые картины – воспоминанье о его прежней жизни в Британии, о том, как его захватили в плен и продали, как он существовал здесь, на самнитской вилле, откуда сейчас убежал. Его господин был не злой человек: он обещал научить мальчиков разным вещам и освободить их лет через десять-двенадцать, если они будут хорошо учиться. Но какой от этого толк? Им все равно пришлось бы жить в Италии на положении рабов.

Потому у них и была одна мысль – бежать. И каждый раз, как до них доходили вести о подвигах великого вождя восставших рабов, Спартака, который сражался с римскими легионами, им страстно хотелось присоединиться к нему. Они молили судьбу, чтобы его войско приблизилось к местам, где они жили. Но оно никогда не вступало в холмистый Самниум, хотя однажды прошло уже через всю Италию. А сейчас Спартак воевал где-то на юге.

Но Бренн не только стремился попасть к Спартаку и биться под его знаменем, – он жаждал большего. После войны он хотел возвратиться на родину. Снова увидеть Британию – вот о чем он мечтал. Однажды он услышал, как его господин случайно упомянул о том, что из Гадеса в Испании отплывали в Западную Британию корабли за оловом и серебром. И Гадес стал тем местом, куда он рвался, хотя и понятия не имел, где оно находится. Но моряки, они-то, наверно, знают, – это ведь где-то на море.

 

ГЛАВА II. НА ВЕРШИНЕ ХОЛМА

Мальчики насторожились и совсем притихли, почти не дыша: они услышали чьи-то шаги. Бренн повернулся медленно, бесшумно, так, чтобы видеть сквозь листву куста, которая настолько хорошо скрывала отверстие пещеры, что казалось, будто за нею не дыра, а гладкая поверхность камня.

По склону холма к ним приближался человек, за ним шел другой. Они были вооружены. При виде прозрачного водоема у них вырвался радостный крик. Напившись из горсти, они оглядели ложбину и обследовали кусты вблизи небольшой рощицы. Бренн и Марон могли слышать, как они переговаривались между собой. Мальчики знали их – это были работники с виллы, которых, вероятно, выслали за ними в погоню, пообещав награду, если поймаю беглецов.

– Здесь негде спрятаться.

– Да, они вернее всего пошли на восток, к побережью, Надеются доплыть домой, к матке.

– Устал я от этой охоты. Давай отдохнем.

Они сели, развязали свои котомки и принялись торопливо и жадно есть. Затем поудобнее разлеглись на земле, вяло перебрасываясь словами. Бренн следил за ними сквозь густую листву, не спуская глаз, и внезапно ему показалось, что один из этих людей, рыжеволосый парень, подмигнул другому. Подмигнувший тотчас же заговорил как-то особенно громко.

– А что, если и нам с тобой пойти да пристать к Спартаку? Опостылело мне тянуть эту лямку на вилле.

Другой подскочил, словно изумившись, но сразу же опять улегся и ответил:

– Ладно. Бежим отсюда, как те мальчишки. Только у них одних и хватило ума.

– Хотел бы я знать, где они, чтобы можно было двинуться вместе.

Марон резким движением перевернулся. Он тоже слышал этот разговор и теперь вопросительно смотрел на Бренна. Выйти им из пещеры и показаться? Хорошо было бы, если бы к ним присоединились двое взрослых мужчин, которые лучше их знают местность и повадки жителей. Марон поднял было руку и дотронулся до куста, но еще не решительно, сам не зная, поднять ли ветку, позвать ли тех двоих. Но Бренну в их разговоре почуялось что-то деланное, и он был уверен, что заметил, как один из них подмигнул. И почему это, подумал он, они теперь замолчали, словно чего-то ожидая?

Бренн схватил Марона за руку и покачал головой. Марон был смущен, но не стал спорить с Бренном. Он опять откатился в свой угол и с некоторым сомнением смотрел на Бренна. Тот прижал палец к губам.

Наконец один из мужчин прервал молчание.

– Зачем ты это сделал?

Рыжий засмеялся.

– Сам не знаю. Я что-то почуял. Знаешь, как бывает, когда тебе кажется, что сзади на тебя смотрят. По спине словно дрожь пробегает. Говорят, это значит, что кто-то прошел по тому месту, где тебя зароют, когда помрешь. На этот счет я ничего не скажу, но только я почуял, что на меня смотрят. Я подумал: если мальчишки спрятались поблизости, – они мигом объявятся, когда услышат, что мы тоже решили присоединиться к мятежникам.

Другой плюнул в водоем.

– Хочешь, так иди к этим болванам. Дело их –, дрянь, и скоро им конец. Легионеры только играют с ними в прятки. А потом, как затрубят в трубы, сразу бросятся и затопчут их; сапоги-то у легионеров гвоздями подбиты. Нет, я за порядок и закон.

Оба были явно раздражены и говорили с оттенком озлобления.

– Да, да, так, чтобы тебе никто не мешал воровать?

– А ты помалкивай.

– Ну, я-то знаю, как ты взвешиваешь мешки с зерном. Ты в каждый мешок переложишь немножко, а купец тебе за это ладошку посеребрит; ведь правда, а?

– Врешь ты все, – закричал другой, весь багровея.

Бренн и Марон переглянулись, радуясь, что не попались на удочку. Что они могли бы сделать против двух дюжих парней с ножами за поясом?

Но те двое продолжали ссориться и больше не возвращались к случайно возникшему у них подозрению, Слушая их перебранку, мальчики поняли, что это два старых врага, которые по многим причинам завидуют друг другу. Спор разгорался, и теперь оба смотрели друг другу в лицо с яростью, часто и коротко дыша.

– Кто подвел меня под плети из-за того, что коза сломала ногу?

– Нечего чушь молоть! Я знаю, почему бесишься. Но я разве виноват, что Флавия тебе не улыбается?

Говоривший поднялся с ядовитой усмешкой.

– Ну, я пойду обратно.

Рыжий побагровел. Когда другой повернулся, чтобы идти, он выхватил из-за пояса нож и, громко выругавшись, всадил ему в спину. Тот глухо застонал и упал ничком. В то же мгновение Марон, не в силах сдержать возмущения при виде этого подлого удара, издал громкий негодующий возглас.

Рыжий огляделся по сторонам, сам пораженный силою нахлынувшей на него ярости и не уверенный в том, что действительно слышал чей-то крик. Он отер пот с лица и, никого не видя вокруг, старался убедить себя, что слышал только эхо того крика, который вырвался у убитого.

– Я не хотел этого делать, – пробормотал он, не то про себя, не то призывая в свидетели рощицу. – Он сам меня вынудил. Он целыми неделями днем и ночью меня преследовал. Незачем ему было поворачиваться спиной.

Убийца снова огляделся, как затравленный зверь.

– Кто это звал?

Он хрипло крикнул:

– Ну, выходи! Я тебя не боюсь. Это не я его убил.

Но теперь эхо не отвечало. Почему же на тот крик оно отозвалось?

Охваченный ужасом, убийца пустился бежать, спотыкаясь на подъеме, скользя на голом камне. Ему чудилось, что его преследует разгневанный и мстительный дух источника. Все знают, что самое худое дело – это осквернить источник. Даже просто замутить его – и то преступление. Так как же назвать то, что он сейчас содеял у священного места, где родник вытекает из недр земли?

Марон уже не в силах был сдерживаться. Он разразился глумливым хохотом, да так громко, что ложбина действительно огласилась отзвуками его смеха. Убийца и без того был насмерть перепуган, а сейчас он от страха потерял равновесие и скатился назад в ложбину. С отчаянными усилиями взобрался он на большой валун, одно мгновение маячил на фоне неба и затем исчез.

– Глупая это выходка, – сказал Бренн.

– Не мог я сдержаться, – ответил Марон, – Надо же было как-нибудь напугать этого скота.

Они выползли из пещеры и подошли к тому, кто получил удар ножом. Но совершенно ясно было, что он мертв.

– Это нам очень напортит, – мрачно произнес Бренн.

– А почему? Мы же решили не возвращаться, что бы ни случилось.

– Тот парень наверняка скажет, что это мы сделали, что мы набросились на них обоих. А это значит, что за нами устроят настоящую охоту. Или ты не понимаешь? Ведь теперь все работники на вилле перестанут быть за нас.

Марон свистнул и нахмурился.

– Надо поскорее убираться.

Он взобрался наверх по склону холма и осторожно посмотрел с его гребня в ту сторону, куда убежал убийца.

– Их там, на пастбище, человек шесть, а тот им что-то лопочет и указывает сюда.

– Я же тебе говорил! Он не уверен, что мы здесь. Он, верно, думает, что кричал какой-нибудь злой дух, но ему придется сказать, что он нас здесь видел, чтобы объяснить, кто убил его товарища.

Мальчики быстро собрали остатки своей еды и объедки, оставленные преследователями, и по другому склону выбрались из ложбины. Они хотели достичь долины по ту сторону холмов, откуда через узкое ущелье можно было выйти на южную равнину, Только бы пробраться через этот проход – и опасность сразу уменьшится: ведь тогда они будут уже за пределами владений своего господина, в лесистой и холмистой местности.

Беда заключалась в том, что на верную тропу они могли выйти только через широкое поле, где их сразу увидел бы всякий поднимающийся по холму к ложбине. Но тут уж ничего нельзя придумать. По другую сторону холма было открытое место, где их тоже сразу увидят те, кто окажется над ложбиной. Придется бежать через поле.

Сердца их и без того полны были решимости вырваться на свободу. Но теперь добавилось еще новое побуждение. Господин их не был жесток. Если бы их поймали тогда, когда могли обвинить только в попытке к бегству, он, возможно, ограничился бы тем, что разбранил мальчиков за неблагодарность да велел бы запирать их на ночь, да на некоторое время посадил на хлеб и воду. Но теперь, когда возникает обвинение в убийстве, а они не будут иметь никакой возможности оправдаться, и вся видимость – все явные улики окажутся против них, так легко им уж наверняка не отделаться.

 

ГЛАВА III. ЧЕРЕЗ УЩЕЛЬЕ

День клонился к вечеру, но было еще достаточно светло, чтобы их предприятие оказалось опасным. Припав к земле за кустами, мальчику решили немного обождать, перевести дух и удостовериться в том, что они не потеряли своих припасов, спрятанных под одеждой. Потом они крепко пожали друг другу руки, рванулись вперед и побежали через поле.

Они уже почти достигли изгороди, огораживавшей поле, как вдруг позади раздался громкий крик, и они поняли, что обнаружены. Не оглядываясь, они выпрямились, помчались во всю прыть, перепрыгивая через кусты, и очутились на тропе. Еще два-три рывка вперед, и вот они обогнули холм и скрылись из глаз тех, кто поднимался к ложбине. Но они хорошо понимали, что преследователи не отстанут. Раньше рабы с виллы не стали бы искать их особенно тщательно и не очень соблазнились бы даже наградой. Но теперь, охотясь за убийцами своего товарища, они все сделают, чтобы поймать беглецов.

Однако ноги у мальчиков были быстрые и к тому же от преследователей их отделяло порядочное расстояние. Они были уверены, что смогут добраться до конца долины гораздо раньше их и найти верное убежище по ту сторону, где местности никто хорошо не знал. Поэтому они бежали хотя и быстро, но легко и ровно, то рядышком, если тропа достаточно расширялась, то следуя друг за другом.

Но, когда, обогнув выступ холма, они оказались на другой его стороне, у Марона вырвался возглас отчаяния, и он указал вниз. По нижней тропе бежали два человека. Ясно было, что их выслали вперед преследователи, которые разгадали замысел мальчиков. Они бежали уже давно, а путь по нижней тропе был ровный, и мальчики не имели никакой надежды опередить их.

Не останавливаясь, они внимательно осмотрели расстилавшуюся внизу местность и поняли, что единственное спасение для них – укрыться в леске, который темнел слева в узкой части долины. Между холмами уже сгущались вечерние тени, а захватить беглецов ночью у преследователей не будет никакой возможности. Там слишком много деревьев, на которые мальчики могут взобраться, чтобы спрятаться среди ветвей, там есть стволы с широкими дуплами и бесчисленные расщелины на склонах холмов.

Теперь тропа шла под гору, и мальчики бежали со всех ног, не спотыкаясь и потому не боясь упасть. Они достигли первых деревьев, которые росли внизу, вошли в сгущавшуюся под ними мглу и затем, остановившись, стали наблюдать за своими преследователями, которые как раз появились из-за выступа противоположного холма. Только одно ничтожное мгновение стояли они и смотрели, а затем опять пустились бежать, уходя все глубже и глубже в лес.

До них доносились голоса преследователей. Те явно остановились, чтобы обсудить, стоит ли сейчас обшаривать всю лесную чащу, и, быстро договорившись, снова вышли на дорогу. Они решили сосредоточить свои силы у выхода из долины и в то же время держать под непрерывным наблюдением все пространство до самого леса, чтобы мальчики не имели никакой возможности ускользнуть в темноте.

В роще стало уже совсем темно. Бренн и Марон понятия не имели, куда они направляются, но ни на минуту не замедляли шага, Они не рассчитывали спастись от погони тем путем, которым сейчас шли, так как хорошо знали, что здесь долину замыкают обрывистые склоны. Попытавшись влезть на них, они только сломают себе шею или заблудятся на голых вершинах, где с восходом солнца их сразу обнаружат преследователи.

Наконец они остановились.

– Давай поедим, – предложил Бренн подавленным голосом.

– Надо подкрепиться: нам понадобятся все наши силы.

Они уселись на выступавших из земли корявых корнях дуба и пожевали немного хлеба и сыра с маслинами. После еды им стало легче. Найдут же они какой-нибудь выход!

Внезапно Марон вскочил и крадучись подбежал к старому дуплистому дереву, покрытому желтыми грибными наростами. В руках он держал развернутый плащ. Послышался шум птичьих крыльев, какая-то возня. Марон замотал край плаща и, быстро выбросив его вперед, как сеть, поймал что-то и сейчас же прижал плащ к земле, несмотря на все усилия, которые делала его добыча, чтобы вырваться.

– Что это там у тебя? – прошептал Бренн.

– Сова. Я увидел, как она глазела на меня из темноты и, понимаешь, сперва даже испугался. А потом захотелось проверить, смогу ли я ее поймать. Она сидела на дереве.

– Сова! – с раздражением сказал Бренн. – А на что нам сова?

– Да просто так. Мне хотелось проверить, хватит ли у меня ловкости, как бывало прежде. Вот я поймал ее, и мне вроде легче стало, – будто я снова дома, на воле, в лесу. Но похлебки из совы не сваришь, даже если бы у нас был огонь и горшок. Отпущу ее на свободу.

– Нет, не надо, – сказал Бренн и призадумался, – Знаешь, мне как будто пришла в голову одна мысль. Обожди-ка. Давай поглядим на нее.

Марон осторожно пошарил под плащом, нащупал лапы совы, быстрым движением откинул плащ и приподнял сову. Длинные крылья распростерлись и забили; сова попыталась ударить клювом Марона, который, хохоча, крепко держал ее в вытянутой руке.

– Да, у меня как-то от души отлегло, – говорил он с радостным смехом. – Хорошо это – чем-нибудь завладеть, хотя бы совой. Ах, скорей бы домой, во Фракию.

Сова испускала резкие, неприятные крики и отчаянно отбивалась, но Марон держал ее крепко.

Отступив на несколько шагов, Бренн внимательно смотрел на Марона и его добычу. Над деревьями распростерлась ночь. И, когда сова, не в силах вырваться, успокоилась на руке у Марона, Бренн увидел, как ее большие круглые глаза сверкают во мраке ярким и жестким огнем животного страха.

– Видишь, она тебя сперва напугала, – сказал он Марону, – и мне самому не очень-то приятно на нее смотреть, хотя ты держишь ее в руке и я знаю, что это такое. А как ты думаешь, обрадуются ли те парни, если увидят ее в полночь?

– Испугаются, конечно, да потом сразу же распознают, в чем дело.

– Не распознают, если мы об этом позаботимся.

Бренн разъяснил Марону свой замысел, и тот от удовольствия даже присвистнул. Потом Бренн оторвал от своей туники несколько полосок материи и – правда, не без труда – обвязал ими сову так, чтобы она не могла распускать крылья; затем он связал ей лапы.

Марон попытался приручить сову, подсовывая ей кусочки хлеба. Но она едва не клюнула его в пальцы, после чего он оставил свои попытки и осторожно положил ее на ровное место среди дубовых корней, сплошь заросшее фиалками. Мальчики уселись и стали спокойно ждать, когда станет совсем темно.

Луны все еще не было, только слабо светили звезды, и это их очень устраивало. Почувствовав, что наступило время, когда люди, преследовавшие их, несколько поостыли и немного приуныли от одинокого бдения в долине, от холода и мрака ночи мальчики взяли сову, которая сопротивлялась и кричала, и двинулись из леса, по направлению к дороге.

Пошли по краю тропы, пока не оказались довольно близко от узкого прохода, где наверняка устроена была засада. Тут они остановились и приступили к делу. Бренн вскарабкался на плечи Марона и завернулся в плащ таким образом, чтобы в смутном полусвете казалось, будто оба они покрыты одним плащом. Так возникла гигантская фигура в восемь футов ростом; а в капюшоне, пришитом к плащу на случай непогоды, Бренн держал над своей головой отбивающуюся сову. Спереди, между краями плаща, была щелка, сквозь которую Марон мог видеть, куда ему двигаться.

Великан с птичьей головой и круглыми, как блюдце, глазами медленно шествовал по тропе. Марону было не особенно тяжело нести на себе Бренна, но он боялся споткнуться.

Мальчики дошли до места, где тропа слегка изгибалась, и все мысли у них невольно напряглись: тут как раз, наверно, и находится засада. Как все обернется? Только бы иметь уверенность, что глаза у совы горят с той же пламенной яростью, которую они ощущали в сове. Но совы они не могли видеть и только заклинали судьбу, чтобы ее глаза действовали так, как им было положено.

Откуда-то спереди донесся вопль, и мальчики ощутили прилив бодрости. Марон слегка покачнулся, стараясь крепче охватить руками ноги Бренна, потом он решительно двинулся вперед. К ужасу своему, работники с виллы, воспитанные в страхе перед духами, населяющими всю природу, увидели исполинскую фигуру, высотою с дерево, как им показалось, колыхавшуюся под самым небом, а над этой фигурой – пламенеющие глаза злого духа.

Сова крикнула, и в то же мгновение сквозь ущелье, между суживающимися холмами, налетел порыв ветра с протяжным и жалобным воем, какой можно услышать только в подобном месте. Эти люди часто слышали вой ветра, но в сочетании со страшной фигурой он звучал, как вопль, полный нечеловеческой муки и вместе с тем угрозы.

Охваченные ужасом, они обратились в бегство, карабкаясь на крутые склоны, ныряя под кусты, прячась за камни, – злой дух неуклонно двигался вперед.

Бренн выждал, пока они с Мароном миновали самое опасное место, откинул капюшон и повернул сову так, что теперь она смотрела назад, в сторону засады, оставшейся у них за спиной. Это не даст преследователям опомниться и обдумать, что за странное явление предстало перед ними. Осмелившись снова взглянуть на призрак, они решили бы, что у злого духа имеется вторая пара глаз на затылке.

Так мальчики и шли, пока тропа снова не завернула вправо. Тогда Бренн соскользнул на землю, и они с Мароном от радости расцеловались. –

– Подожди, – молвил Марон.

Он заботливо поднял сову, развязал путы и подбросил ее в воздух.

– Ты заслужила свободу. И мы тоже.

Сова расправила затекшие крылья, неловко перекувырнулась в воздухе и пришла в себя. С хриплым криком она исчезла во мраке.

Мальчики во всю прыть побежали по тропе. Было достаточно светло, чтобы не заблудиться в незнакомой местности. Они – на воле! К утру они уйдут далеко на юг!

 

ГЛАВА IV. ГОЛОД

К тому времени, когда небо побледнело от первых тусклых лучей зари и все предметы стали видны отчетливей, мальчики уже пробежали такое расстояние, что ус-. тали, как собаки, но зато оказались в совершенно новой для них местности. Они ощущали себя в безопасности, но понимали, что это ощущение скоро исчезнет, если им не удастся сразу найти какое-нибудь убежище. Оглядевшись, они заметили рощицу в расселине на склоне холма и тотчас же направились туда. Там они разлеглись на сухой земле, усыпанной сосновыми иглами, съели остатки своих припасов и стали обдумывать положение.

Мальчики действительно продвинулись к югу. Им обоим легко было убедиться в этом по солнцу и по звездам, но они не имели ни малейшего представлений о том, как далеко придется идти и какие препятствия лежат между ними и войском восставших рабов. Однако они пришли к заключению, что восставшие не могут быть очень близко, иначе на вилле было бы гораздо больше разговоров и слухов, встречались бы легионеры, идущие походным маршем или останавливающиеся на отдых, доносился бы шум отдаленной битвы среди холмов.

Мальчики лежали в благоуханной тени сосен и спорили, в скольких днях пути на юг находится Спартак и его войско. Марон сказал, – в десяти, а Бренн тотчас же возразил, что десять – это уж слишком много. «Дней через пять, – утверждал он, – мы наверняка окажемся в самой гуще событий».

И вот оба мальчика ссорились из-за расстояния; ведь в трудных обстоятельствах между людьми часто возникают раздоры по поводу вещей, о которых никто из спорящих ровно ничего не знает. Возможно, расстояние измерялось всего двумя днями пути, а возможно, и пятьюдесятью, – по-настоящему ни один из них и не мог ничего знать.

Но когда они очень разгорячились от спора, Марон вдруг засмеялся и сказал, что он, пожалуй, ошибается.

– Да и я тоже, – признался Бренн, в свою очередь, рассмеявшись. – У меня это только одни догадки.

Они лежали и смотрели вниз на дорогу. Мимо них прошло несколько путников. Проехал человек в повозке в сопровождении вооруженных всадников – рабов и пеших слуг; появилась кучка работников, мальчик со стадом овец и весьма ретивыми овчарками. Заметив, что у пастуха через плечо перекинута котомка с припасами, мальчики ощутили приступ голода. Пока. они смотрели, он открыл котомку и достал из нее что-то похожее на яблоко.

– Спустимся и спросим, может быть, он присоединится к нам, – предложил Марон.

– Нет, он, чего доброго, испугается и позовет на помощь, – возразил Бренн, борясь с искушением, хотя у него слюнки потекли. – Да еще услышит кто-нибудь. И, вдобавок, как только его господин обнаружит, что он сбежал, будет новая погоня.

Они продолжали наблюдать за мальчиком и увидели, что он гонит овец дальше, к ложбине, где виднелись зеленые деревья и кусты; они поняли, что там должен быть источник, скрытый за выступом горы. Все же им было досадно, что они не прошли немного дальше и не обнаружили источника прежде, чем выбрали себе убежище; им ужасно хотелось пить, а под соснами днем стало очень . жарко.

Но как медленно ни катилось по небу солнце, сумерки, наконец, наступили. Тени удлинились и поползли на склоны, где лежали мальчики, потом солнце спустилось к гребню противоположных холмов и скрылось за ними. С неба все еще струился некоторое время его отраженный свет, и мальчикам пришлось ждать, хотя в горле у них совсем пересохло.

Однажды, когда они уже потеряли терпение и намеревались выйти из своего укрытия, с дороги донесся стук лошадиных копыт и они увидели гонца в развевающемся по ветру военном плаще, галопом мчавшегося с юга. Какие он вез известия?

Им очень хотелось знать, но пришлось снова укрыться в тени сосен на сухих хвойных иглах, которые уныло шуршали под ногами. Они ждали, пока вечер не спустился окончательно на потемневшую дорогу. Тогда мальчики соскользнули вниз по откосу и побежали к ложбине, где, должно быть, журчали прозрачные струи ручья.

Они нашли источник. Земля вокруг была утоптана копытами овец. Мальчики с наслаждением напились, потом они смыли со своих тел сухую пыль этого бесконечно долгого дня. Однако через несколько мгновений они перестали ощущать радость утоленной жажды и ими завладело мучительное чувство голода.

Но где-нибудь должна же находиться какая-нибудь пища; отыщут же они поле с ранними овощами или амбар, в котором можно будет чем-нибудь поживиться. Они так радовались своей свободе, что не хотели беспокоиться ни о чем, даже о такой важной вещи, как еда, и бодро двинулись дальше.

Да, им понадобился весь их запас бодрости. В эту ночь они ничего не нашли, кроме недозрелых яблок, от которых у них разболелись животы, и весь следующий день они пролежали в камышах у небольшой речки. Здесь они хоть от жажды не страдали; а под вечер Марон, ползком среди камышей, отправился искать гнезда диких уток и возвратился с шестью яйцами. Мальчики осторожно разбили яйца и с радостью убедились, что они только что снесены.

Они проглотили яйца сырыми, запили водой, журчащей среди чисто вымытой гальки, а потом нашли какие-то ягоды, которые Марон объявил съедобными: на ягодах были следы птичьих клювов, а то, что клевали птицы, наверняка не ядовито.

Этой ночью идти им было труднее: они заблудились, свернув на тропинку, показавшуюся им кратчайшим путем, потом опять вышли на дорогу, но попали к деревне, где их едва не поймали. Залаяла одна собака, потом залились лаем остальные. Мальчики услышали, как открываются двери, бросились бежать назад и спрятались под плетнем, цепенея от страха, что рассвет застанет их у всех на виду. Но в предутренних сумерках им удалось обойти деревню и двинуться дальше, прежде чем люди вышли из домов. Теперь их нестерпимо мучил голод, и они, уже не остерегаясь, шли по дороге, несмотря на то, что стало совсем светло.

Промчался какой-то всадник; беглецам показалось, что он подозрительно посмотрел на них, но это их не смутило: на случай, если их начнут расспрашивать, мальчики решили сказать, что они подпаски, но заблудились и разыскивают стадо. Они видели работающих в поле людей, строения большого поместья, но не осмелились подойти ближе. Проникнуть в какую-нибудь ферму и при этом не попасться было невозможно, потому что каждая ферма имела всегда только один вход, находившийся под постоянным наблюдением управителя или его жены, а за ним – внутренний двор, куда выходили все жилые и хозяйственные помещения.

Наконец, к великой своей радости, мальчики нашли немного еды на перекрестке двух дорог; это было приношение, которое поселяне оставили местному божеству, идя на работу. Перед четырехугольным деревянным чурбаном, грубо обтесанным в виде человеческого туловища с плечами и головой, стояло глиняное блюдо, а .на нем – яблоко, маслины, хлебные корки. Мальчики пробормотали несколько слов, прося этого деревянного бога простить им грех, который они совершают по жестокой необходимости, и набросились на еду, спугнув воробьев, дравшихся из-за хлеба.

Они были рады, что птицы первыми начали хозяйничать здесь: им казалось, что это уменьшало их собственную вину. Они разделили добычу и, с трудом сдерживая голодное нетерпение, шмыгнули за куст. Потом уселись под деревом на сухую землю и съели свои доли, стараясь не обронить ни крошки. Им хотелось извлечь из еды все, что возможно, и казалось, что, если они будут есть медленно, она принесет им больше пользы и лучше усвоится. Они жевали медленно и осторожно, чтобы не обременить изголодавшийся и ослабевший желудок. И правда, от долгого голодания нутро у них так обессилело, что мальчики не могли наслаждаться пищей, как рассчитывали. Они не находили в ней настоящего вкуса. Им было трудно есть; во рту пересохло, и казалось, что пища камнем ложится на желудок.

Но все же она была съедена слишком скоро; они полулежали, опершись спиною о ствол дерева, пока им не стало легче. Пища переваривалась, кровь быстрее струилась по жилам, и снова захотелось есть.

Теперь голод мучил их больше, но зато силы прибавилось, а это было важнее всего. Мальчики поднялись и побежали по дороге. Местность стала более пустынной, они уже никого не встретили, кроме весьма угрюмого человека с коровой, который даже не ответил на их робкое приветствие. Они перестали бежать и пошли быстрым шагом, становясь все уверенней, по мере того, как на полях, окаймлявших дорогу, виднелось все меньше и меньше следов человеческого труда.

С наступлением сумерек мальчики заметили одинокую виллу, приютившуюся за небольшой рощицей. Набравшись храбрости, они решили, как только мгла совсем сгустится, подойти к ней поближе в надежде обнаружить огород или фруктовый сад, где можно будет найти что-нибудь съедобное.

.Они залегли под кустом, удивляясь, почему кругом не заметно никаких признаков жизни. Не слышались голоса людей, возвращавшихся с работы, не мелькал свет факелов или фонарей. Молчание немного пугало мальчиков, и они уже хотели было идти дальше, но все усиливавшиеся муки голода побудили их приблизиться к этому жилью.

Они стали ползти к дому. Но там по-прежнему царила мертвая тишина. Вдруг Марон схватил Бренна за руку.

– Смотри, – прошептал он. – Ворота выломаны.

Они вгляделись в сумрак и убедились в том, что створы ворот, ведущих во двор, разбиты и повисли на петлях.

– Как ты думаешь, что здесь произошло? – снова начал Марон.

– Дело ясное, – промолвил Бренн, дрожа от возбуждения, – либо здесь побывали повстанцы, либо рабы вырвались на волю, чтобы примкнуть к ним.

Мальчики вылезли из кустарника, в котором прятались, и пошли по направлению к брошенной вилле.

 

ГЛАВА V. НА ВИЛЛЕ

Они были уверены, что в доме никого нет, и все же дрожали всем телом, проходя через разбитые ворота во двор. Какие-то живые существа метнулись от них в разные стороны, и они сперва испугались, но потом сообразили, что сами же спугнули уток и гусей, которые бросились к пруду посредине двора, отчаянным шипением, гоготом и кряканьем выражая пришельцам свое негодование. Весь этот шум отдавался эхом по строениям виллы, но грубого голоса управителя не было слышно. Управитель либо скрылся вместе с рабами, либо его убили.

Наконец-то мальчики действительно ощутили, что восстание не выдумка, что оно – правда. Это вдохнуло в них новые силы, хоть они и не могли всецело отдаться радостному чувству здесь, на заброшенной вилле, темной, как гробница. Вскоре голод заставил их подумать о самом насущном. Уж здесь-то где-нибудь наверняка имеется съестное. Сколько бы припасов ни забрали с собой рабы, что-нибудь да осталось, хотя бы зерно в закромах и объедки на кухне и в кладовой.

Первым делом следовало раздобыть огня, а это было нелегко. В кухне должны находиться кремень с огнивом; но как их разыскать в темноте? Мальчиков дразнила и мучила мысль, что в этом пустом, оставленном. без присмотра доме, наверно, имеются всякие припасы, но добраться до них без огня невозможно. А кто знает, что может случиться до утра? Могут появиться легионеры или какие-нибудь чиновники и понятые, посланные владельцем или его наследниками, если владельца убили бежавшие рабы.

При этой мысли мальчики вздрогнули – не от жалости к этому владельцу, что бы там с ним ни случилось, а потому, что не очень-то приятно находиться темной ночью в доме, где, может быть, присутствует разгневанный дух – дух человека, который не получил подобающего погребения. Рабы, вероятно, бежали поспешно, – иначе они не оставили бы уток и гусей.

Но что-то надо было предпринять.

– Я мог бы раздобыть огня с помощью двух деревяшек, – сказал Бренн. – Но их у нас так же нет, как и кремня.

Хотя в темноте голос его звучал глуховато, все же от одного этого звука мальчикам стало стыдно своего страха, и к ним вернулось мужество.

– Давай держаться вместе, – сказал Марон, – и поищем чего-нибудь.

– Да, только сперва хорошенько все обдумаем, – ответил Бренн. – Тут, у ворот, наверно помещение управителя. А сейчас же за первой комнатой должна находиться кухня.

Они заметили, что мрак несколько поредел, и вдруг увидели луч месяца. Это подбодрило их больше всего; теперь они уже не ощущали безнадежного одиночества. Они послали месяцу воздушный поцелуй, как благоговейное приветствие, и вошли в сторожку управителя.

Дверь была открыта и, как ворота, сорвана с петель. Мальчики пробирались через опрокинутые столы и скамьи, уже не ощущая такого страха, как в первое мгновенье, когда они вступили в этот непроглядный мрак. Вдруг Бренн громко завопил и отпрянул назад, отчаянно стараясь освободиться от чего-то, в чем он запутался, – это оказалась дверная завеса. Встревоженный Марон бросился ему на помощь, однако, разобравшись в чем дело, принялся смеяться. Бренн отбросил завесу и тоже рассмеялся. Но оба они ощутили, что смех у них совсем неестественный, и когда услышали отзвуки его в пустом доме, ими опять овладело неприятное чувство. Они перестали смеяться и прислушались. Теперь ничего не было слышно, кроме заглушенного утиного кряканья да вздохов ветра.

Отодвинув завесу, они проникли в другое помещение. Марон споткнулся о скамью, и по запаху они сообразили, что находятся в кухне: пахло гниющими овощами. В помещении имелось окно, выходившее во двор, и сквозь него проникал тусклый лунный свет, достаточный, чтобы рассмотреть окружающие предметы, после того, как глаза привыкли к темноте.

Бренн нашел сосуд, в котором когда-то было оливковое масло, и горшок с прогорклым жиром. Марон увидел ларь для муки и с надеждой открыл его, но тотчас убедился, что ларь давно опустел. Они уже начали бояться, что рабы унесли все, что стоило взять с собой, как вдруг Бренн стукнулся головой о большой кусок копченой грудинки, свисавшей с крюка в потолке. Он не мог удержаться от торжествующего крика и потянул грудинку вниз; веревка порвалась, и на голову ему посыпались хлопья сажи и паутины.

Но на такие пустяки нечего было обращать внимания. Он торопливо пробрался к окошку, обследовал свою находку и обнаружил, что она вполне пригодна для еды.

– Ну, тяни, – сказал он Марону.

Они не смогли разорвать грудинку пополам и только вымазали руки в сале. Не в силах дольше ждать, они стали по очереди отгрызать куски, каждый от своего конца.

После этого им повезло. Наткнувшись на какой-то сосуд, Марон обнаружил разбавленное водой вино, и они смогли утолить жажду. Бренн нашел банку с маринованными маслинами, горшочек с рыбным соусом и – это была самая лучшая находка – несколько черствых пшеничных хлебцев и мед. То, что хлеб был черствый, не смутило мальчиков, – они привыкли к хлебу, который нарочно выдерживали, пока он не зачерствеет; свежевыпеченный хлеб предназначался только для господ: им делать нечего и они могут портить себе пищеварение.

Все найденное мальчики разложили на полу у окна, куда падали бледные лучи месяца, и в перерывах между едой считали и пересчитывали свои запасы. Никогда в жизни они не видели такого количества пищи. Ее хватит на многие годы. И в то же время им жалко было есть ее: хотелось сохранить эти запасы, смотреть на них, любоваться и прикидывать, на сколько их хватит.

И вот, когда Бренн случайно оперся о подоконник, он что-то смахнул с него локтем и, нагнувшись, чтобы поднять упавший предмет, обнаружил, что это кремень, которым пользовались для разжигания огня в очаге в тех редких случаях, когда он совсем угасал. Поискав немного, они нашли стальной нож и попытались выбить искру из кремня. Марон вытащил из кучи топлива за очагом несколько древесных стружек, оторвал полоску материи от шерстяной завесы и надергал из нее волокна. Стружки и волокна он держал в руке, пока их не подожгла искра. Он бросил горящие стружки в очаг и подложил щепок.

– Найди мне светильник, да такой, чтоб в нем было масло.

При свете дрожащего пламени Бренн заметил на полке светильник, но без масла. Другой светильник, стоявший на подставке в углу, оказался налитым до половины. Бренн принес его к очагу, где Марон и зажег его горящей лучиной.

– Теперь можно пойти и осмотреть дом, – сказал Марон.

Бренн колебался.

– Ты думаешь, так уже это нужно?

– Сам не знаю.

Они призадумались. Им не хотелось осматривать дом, но они не могли чувствовать себя в безопасности, пока не сделают этого. Правда, и после осмотра полной безопасности не будет, ведь кто угодно мог пробраться в виллу сквозь сломанные ворота. Им обоим хотелось вернуться под открытое небо на склоне холма, где они ничего не боялись ни днем, ни ночью. Другое дело – темный и пустой дом; мальчики не знали, на что решиться.

Но сидеть в сторожке управителя было так же жутко, как идти осматривать дом. А им все же любопытно было, – не найдется ли там еще чего-нибудь подходящего. Может быть опять какая-нибудь еда, ибо теперь еда заполняла все их мысли. Когда они убегали, им даже в голову не приходило, как трудно будет прокормиться в незнакомой местности. Больше всего они нуждались в пище, но совсем неплохо было бы раздобыть денег. Итак, Бренн взялся за ручку глиняного светильника.

– Все-таки лучше посмотрим.

Они пересекли двор и нашли главный вход в дом. Здесь дверь едва держалась на петлях. От легкого ветерка она раскачивалась. Бренн заслонил светильник закутанной в плащ рукой. Через сени прошли они в комнату для господ. Но в комнате все было разбросано в полном беспорядке, обстановка поломана, а на покрытых росписью стенах виднелись явные следы борьбы.

Дальше помещалась контора поместья. На одном столе стоял светильник, а на полу валялись папирусы, выпавшие из взломанных ящиков и шкафов. Впрочем, некоторые из них, заботливо собранные, лежали в стороне. Подойдя к светильнику, Марон увидел, что он полон масла. Он поднял его, но тотчас же быстро опустил и с удивлением взглянул на Бренна.

– Светильник еще теплый. Его только что погасили.

Мальчики не двигались, словно оцепенев от охватившей их тревоги. Значит, кроме них, в доме еще кто-то находится. Кто же зажег, а потом погасил светильник?

 

ГЛАВА VI. В ПОДВАЛЕ

Инстинктивно они стали оглядываться по сторонам, ища какого-нибудь оружия, чтобы защититься, если бы неизвестный враг бросился на них из темноты. Марон поднял с пола ножку сломанного стула, а Бренн схватил подставку светильника, представлявшую собой бронзовый столбик с ножкой в виде львиных лап: в перевернутом виде она отлично могла служить дубинкой.

Вооружившись таким образом, они стали осматривать комнату. Один раз Бренн отпрянул назад и едва не опрокинул Марона. Ему почудилось, что он наткнулся на мертвое тело, но это оказалась всего-навсего сваленная на пол статуя; ноги у нее были отбиты, а голова съехала набок, словно этой статуе свернули шею.

Потом в другой комнате их сперва испугала возня крыс; в жуткой тишине дома она походила на шорох, который может производить человек, прячущийся в тайнике. Но ни под кроватью, ни за занавесью никого не было. Когда Бренн поднял одеяло на кровати, что-то с глухим стуком упало на красивый шерстяной ковер. Это был кошелек. Развязав его, он обнаружил довольно большое количество золотых и серебряных монет.

Считая себя и Марона разведчиками на вражеской территории в военное время, он без малейшего колебания взял деньги и с радостью отдал Марону причитающуюся ему половину.

– Ну, с этими деньгами у нас теперь все пойдет по-другому!

Оба впились глазами в найденное сокровище, забыв на мгновенье мучительный страх, овладевший ими с тех пор, как они обнаружили еще теплый светильник.

Но память об этом быстро вернулась к ним, и они продолжали розыски в мрачной общей спальне, где раньше ютились рабы, в кухне и в других помещениях для рабов, где на стенах нацарапаны были углем разные насмешливые надписи и рисунки. Потом они повернули обратно и направились в другую половину дома, где находились кладовые; засовы были сорваны и печати сломаны. В одной из комнат хранилось зерно, в другой шерсть.

Однако мальчики нигде не обнаружили никакого врага и начали уже подумывать, – не произошло ли ошибки?

– А ты уверен, что светильник был теплый? – с сомнением в голосе спросил Бренн.

– Не понимаю, как я мог бы ошибиться, – ответил Марон, сам уже несколько поколебленный. Тут он указал на люк в полу. – Смотри-ка. Что там может быть такое?

– Вероятно, подвал для вина или для масла.

– Спустимся туда или, лучше, навалим на него что-нибудь тяжелое, чтобы тот, кто там прячется, не смог вылезть.

Но под рукой не было ничего настолько тяжелого, чтобы люк нельзя было открыть снизу, и, кроме того, раз уж начав поиски, мальчики не хотели оказаться под конец трусами. Желание заставить неизвестного обнаружить себя было у них сильнее, чем страх перед возможной схваткой с ним.

Бренн поднял люк, потянув за вделанное в него кольцо, и заглянул вниз. Тусклый огонек светильника озарил деревянные ступени и, еще ниже, в темноте, ряды амфор с вином.

– Это винный погреб, – сказал он. – Я спущусь первый, а ты держи палку наготове.

Пока Бренн спускался, Марон светил ему сверху. Когда же Бренн благополучно добрался до самого низа, он спустился вслед за ним. Оглядевшись, они ничего, кроме амфор и бочек, не увидели. Несколько разбитых сосудов валялось на цементном полу, и целая лужа вина еще стояла в одном углу, там, где оно вытекло из амфор, опрокинутых ворвавшимися в погреб рабами.

– Ничего тут нет, – сказал Бренн, голос его слабо звучал в холоде и мраке между каменных стен погреба. Марон зашел в подвал и заглянул в бочки.

– Да, ничего, – ответил он. – Верно, я ошибся насчет того светильника, хотя готов поклясться, что его только что погасили. Ну, ладно, пойдем обратно и поедим еще чего-нибудь.

Они облегченно вздохнули и уже повернули назад, как вдруг раздался грохот и в погреб ворвался порыв ветра, едва не задувший их светильника. Марон, который еще раньше передал светильник Бренну, бросился к лесенке и быстро взбежал вверх по ступенькам. Но было уже поздно. Люк плотно захлопнулся, и снаружи доносился скрежет железа по железу. Когда Марон попытался плечом приподнять люк, тот не поддался его усилиям.

– Кто опустил люк? – с тревогой спросил Бренн. – И почему он не открывается? Там ведь не было задвижки.

– Но паз для нее был, – произнес Марон сквозь стиснутые зубы. – Кто-то вынул задвижку, а теперь засунул ее обратно.

Бренн стал рядом с Мароном, и оба они старались плечами приподнять тяжелый люк и сорвать задвижку, но тщетно. В полном отчаянье они опять спустились в погреб и принялись осматриваться, ища выхода.

– Кто это мог быть? – опять спросил Бренн.

– Кто бы он ни был, хотел бы я, чтобы он попался мне в руки, – сердито пробормотал Марон. – И какие же мы были дурни! Так нам и надо.

– Похоже, что это женщина, а если мужчина, то один, – подумав, сказал Бренн. – Будь там двое мужчин или больше, они бы сразу на нас накинулись. Они бы не стали красться за нами вслед, в надежде, что заманят в ловушку.

– Ты прав, – произнес Марон, колотя кулаком о кулак. – 0, если б нам только выбраться отсюда! Кто б это ни был, он боится нас еще больше, чем мы его. Хоть это утешительно.

Верно, эта мысль могла придать им бодрости, но, по правде сказать, не много. Как бы ни был слаб их скрытый недруг, они ничего не могли против него предпринять, не выбравшись из погреба. Они шагали взад и вперед по твердому полу; было очень холодно. Они сделали руками несколько упражнений, выпили немного вина, чтобы согреться, и старались до чего-нибудь додуматься. Но ничего не приходило им в голову. Время от времени они поднимались по ступенькам и тщетно пытались поднять люк, сколоченный из тяжелых дубовых досок.

– 0, какие же мы были дурни! – стонал Марон. Он с яростью оглядывался по сторонам и вдруг заметил, что Бренн слишком приблизься к светильнику, стоявшему на полу.

– Смотри, ты подожжешь свой плащ.

Бренн отошел от светильника и внезапно воскликнул:

– Слушай, ты надоумил меня. Нельзя ли нам выжечь огнем выход отсюда?

Мысль эта вдохнула в них бодрость. Они подбежали к полкам, сбросили оставшиеся на них сосуды, разбили две пустые бочки и собрали таким образом большую кучу дров. Но растопку найти было не так-то легко. Пришлось взять самые тонкие доски и расколоть их на более мелкие куски, а затем они голыми руками принялись расщеплять их, так что вскоре кончики пальцев у них стали кровоточить. Тогда они попытались расщеплять кусочки дерева острыми краями разбитых амфор.

Таким образом у них образовалась основательная груда щепок и мелких кусочков дерева, причем они выбирали самые сухие. Ведь если огонь не очень сильно разгорится, он не сможет выжечь прочный дубовый люк. Тут понадобится самое жаркое пламя.

Под конец Бренн оторвал от своего плаща большой лоскут.

– Вымочим его в масле из светильника и подожжем, тогда дерево наверняка разгорится.

– Чудесно! – воскликнул Марон, потирая руки. – Ну и удивится же этот негодяй, поймавший нас в ловушку, когда увидит, что пламя уничтожает его проклятый люк и выпускает нас прямо на него!

– Приготовь дрова, – сказал Бренн.

Он направился к светильнику с лоскутом в руках, но не успел еще подойти, как фитиль угрожающе затрещал.

– Ох, он затухает! – завопил Марон. – Скорее!

Бренн бросился к светильнику и вынул фитиль со всей быстротой и осторожностью, на какие только был способен, попробовал наклонить светильник так, чтобы фитиль пропитался всем оставшимся маслом, но ему не удалось поддержать гаснущее пламя. Его пальцы только скорее загасили слабо мерцавший на почти выгоревшем фитиле огонек. В светильнике уже не оставалось ни капли масла.

Погреб погрузился в непроглядный мрак, и мальчики были заперты в нем вместе с собранной ими кучей топлива, которой хватило бы на хороший костер, но не было ни огня, ни даже искорки, чтобы его запалить. И ничего больше они сделать не могли.

– Если бы он стал медленно разгораться, – промолвил, наконец, Бренн, – мы бы, пожалуй, задохнулись от дыма. Может быть, так оно даже к лучшему.

Но как это могло быть к лучшему, когда они обречены на голодную смерть в этом помещении, в полной темноте? Скоро же рухнула надежда на вольную жизнь!

 

ГЛАВА VII. НЕСМОТРЯ НА РЕШЕТКУ

Так сидели они в темноте на деревянных ступеньках, потому что каменный пол был слишком холодный; время от времени они выпивали глоток вина, иначе бы их уже мучил кашель и била лихорадочная дрожь. Они не рассчитывали на то, что наступление дня чем-нибудь им поможет, так как не представляли себе, что солнечный свет сможет проникнуть в подземелье. Сейчас ими овладело уныние. Они уже оставили свои тщетные попытки открыть дубовый люк, безжалостно державший их в плену. Может быть, их так и оставят тут умирать с голоду; может быть, вызовут вооруженный отряд охотников за беглыми рабами, которые доставят их обратно, в дом господина, где их, конечно, обвинят в убийстве того человека, на холме. А тогда их ожидает смерть на кресте. Неизвестно, какой . конец хуже.

Но они были сильно утомлены и, несмотря на холод, от усталости и выпитого вина заснули беспокойным сном. Бренн проснулся оттого, что Марон тряс его за плечо.

– Гляди!

Бренн открыл глаза. Сквозь еле видимую щель справа, за полками. проникал слабый свет. А что особенного было в наступлении дня? Но тут он вспомнил, где находится, вспомнил, что, проснувшись, не мог ожидать ничего, кроме все того же ужасного мрака, который давил на глаза, как тяжелая повязка.

В погреб проникал свет! Мальчики вскочили, хотя все тело у них ныло и дрожало от холода, и бросились к отверстию, которое слабо освещало подвал. Вместе со светом к ним возвратилась надежда. Они поспешно сорвали полку и осмотрели отверстие. В стене проделано было нечто вроде наклонного хода наружу, слишком узкого для взрослого человека, но достаточно широкого для мальчика, который решился бы на попытку ползти в таком тесном пространстве. Но в конце этого прохода, сделанного для доступа света и свежего воздуха, имелась решетка – три железных прута.

– Нам их никогда не выломать, – простонал Бренн.

– Все равно надо попробовать, – ответил Марон. Он оглядел погреб и выбрал черепок с острым краем. – Ты разве не видишь, что они вделаны в дерево и закреплены только штукатуркой? Если дерево хоть немного подгнило, их нетрудно вынуть, а проход весь покрыт штукатуркой. Ее можно соскоблить, и он тогда расширится.

Марон тотчас же принялся соскабливать штукатурку. Бренн усердно помогал ему. Вскоре они, дюйм за дюймом, расширили нижнюю часть прохода. Тогда Марон сбросил плащ и тунику, чтобы легче было ползти, и, подставив к стене под самое отверстие бочку, протиснулся в проход и стал продвигаться к решетке, извиваясь и вытягивая руки вперед. Желая помочь ему, Бренн сперва держал его за лодыжки, а потом уперся ладонями в его ступни, чтобы тот имел нечто вроде точки опоры.

Марон кряхтел и хрипло дышал, но все-таки добрался до решетки. Снизу Бренн не мог видеть, как он работал. Да он и вообще почти ничего не видел, так как своим телом Марон закрыл доступ свету, и погреб снова погрузился во мрак. Но он слышал, как Марон выковыривал штукатурку и дерево, и молил судьбу, чтобы скрытый недруг, кто бы он ни был, не мог услышать, как стучит и скрежещет черепок в руках Марона,

Под конец Марон совсем обессилел. Задыхаясь, он соскользнул вниз, лицо и волосы у него были покрыты пылью от штукатурки. Он потряс головой и, обтерев руки о брошенную на пол тунику, протер глаза, болезненно слезившиеся от пыли.

– Ох, я почти ослеп. Работа не очень-то приятная. И в горло набилась пыль.

Он набрал в рот вина и прополоскал горло.

– Теперь моя очередь, – сказал Бренн.

Он тоже разделся и пополз в проход. Да, работа была не из приятных. Рукам его, вытянутым над головой, едва хватало силы, необходимой для того, чтобы расшатать деревянную раму. Эта работа заняла бы многие часы, если бы дерево не было слегка подгнившим.

Но он упорно трудился, едва не ослепнув от пыли, потеряв всякий счет времени и своим собственным усилиям, пока не пришел в себя и не заметил, что средний прут уже достаточно расшатан. Он повертел его и вырвал из гнезда. Прут выскользнул из онемевших пальцев, ударил его по плечу и содрал кожу. Но разве это могло иметь значение? Он радостно принялся за другие прутья, завершая работу Марона, и через несколько мгновений решетка была вырвана.

Бренн соскользнул вниз по проходу, а за ним полетели железные прутья. Он не смог удержать их, и они со звоном и грохотом упали на цементный пол. Шум этот поверг мальчиков в ужас. Неужели его услышат наверху и враг поймет, в чем дело?

Они задержали дыхание и прислушались. Но все было тихо. Тогда они шепотом обсудили дальнейший план действий.

Марон первый полез обратно в проход – ведь это он обнаружил его, и ему принадлежало право первому выбираться из погреба. Он пополз опять с помощью Бренна, который подталкивал его снизу, и, соскоблив еще немного штукатурки, высунул голову из отверстия. Потом, сделав еще несколько резких движений плечами и туловищем, выскочил наружу. Бренн протянул ему на конце длинной доски от разломанной бочки их туники и плащи, вместе с завернутыми в них железными прутьями.

Марон, уже стоявший во дворе над отверстием, благополучно принял этот узел. А тогда и Бренн взобрался на бочку и пополз в проход, держа руки над головой; нагнувшись, Марон схватил его за запястья и вытащил наружу.

Мальчики шатались, их исцарапанные тела горели от ссадин, но они быстро оделись и взяли железные прутья, которые должны были служить оружием. Проход из погреба выходил в глубокую нишу, защищенную от дождя подпорками и сточными желобами. Поэтому мальчики решили, что, вернее всего, их никто не заметил. Во всяком случае, никто не пытался на них напасть.

Они стояли выпрямившись, глубоко вдыхая воздух, щурясь на солнце. Снова на свободе! Они ощущали, как новые силы жарко разливаются по их жилам, и были готовы встретиться с кем угодно – здесь, в вольном солнечном свете на лоне природы.

Мучительные часы, проведенные в мрачном погребе, уже изглаживались из памяти. Они улыбались вновь обретенному миру, улыбались двору, омытым дождем стенам, утиному пруду, блестящей на солнце грязи – всем вещам, обычным и незначительным, но полным волшебной прелести для них, считавших себя заживо погребенными в холоде и мраке.

Переживая подобные мгновения и словно сливаясь со всем миром, невольно осознаешь, как дорого тебе все окружающее,. все те вещи, на которые ты и внимания не обращаешь, пока, охваченный страхом, не поймешь внезапно, что вот-вот потеряешь их. Синева неба казалась мальчикам нежной, как никогда. Ветерок был изумительно приятный, ласкающий, игривый. Даже самые обыкновенные утки с птичьего двора, предававшиеся блаженному ничегонеделанью в мокрой грязи, стали восхитительными созданиями, которых стоило созерцать часами. А воробьи, те были просто старые друзья.

А где же враг?

Внезапно Марон схватил Бренна за руку. Из дыры над очагом сторожки управителя шел дым.

 

ГЛАВА VIII. СОЮЗНИК

Крепко держа в руках железные прутья, мальчики стали красться к сторожке. При ярком дневном свете они не боялись врага. Они даже были злы на него, потому что, по всей вероятности, он сейчас поглощал ту пищу, которую они разложили на полу в кухне управителя, – их пищу! При этой мысли они сразу ощутили острый голод; но, прежде чем позавтракать, им еще придется разделаться с неизвестным.

Они вползли в дверь сторожки и уловили в задней комнате шорох и движение. Подняв завесу, они ворвались туда с оружием наготове, ожидая неизбежной схватки.

Сперва они никого не увидели. Потом, изумленно осматриваясь по сторонам, заметили скорчившегося в углу седого плешивого старика.

– Это ты запер нас в подвале? – спросил Бренн.

Ему немного совестно было грозить оружием такому беспомощному существу, но он старался говорить сурово.

– Что ты такое говоришь? – дрожащим голосом пробормотал старик. – Ночью пришли какие-то разбойники. Я их не очень хорошо разглядел… Они там, в погребе.

– Ты один здесь остался? – спросил Марон.

– Да, – ответил старик все тем же слабак голосом, печально покачав головой. – Я не хотел сделать ничего дурного. Только не выпускайте этих головорезов из погреба.

– Да я же тебе говорю: это нас ты запер в подвале, – сказал Бренн. Ему стало совсем стыдно, и он спрятал железный прут за спину. – Но я понимаю, – ты хотел только защититься.

Старик смотрел на мальчиков своими выцветшими глазами, отказываясь верить, что перед ним те разбойники, которые напугали его ночью. Но мальчики, утратив всякий интерес к тому, что он думал и чего не думал, набросились на еду и принялись уплетать за обе щеки.

Видя, что они перестали им заниматься, старик встал, молча потянулся и пошел из комнаты.

– Не уходи, – с трудом выговорил Бренн: рот у него был полон хлеба с сыром.

– И не бойся нас, – добавил Марон, отрезая себе еще ломоть грудинки, – Мы такие же рабы, как и ты.

– Я вас не боюсь, – ответил старик. – Вы не похожи . на тех здоровенных головорезов, которые пробрались . сюда ночью.

Он помолчал, а потом вспомнил, что Марон упомянул про рабов.

– Рабы уже не те, что были. Они превратились в головорезов. Наступает конец света.

– Что здесь произошло? – спросил Бренн. Ему и любопытно было, и хотелось задобрить старика.

– Они восстали и разгромили виллу. – Старик опять медленно покачал головой. – За всю свою жизнь я не видел такого разорения. Даже после страшного урагана в тот год, когда развелось великое множество злющих ос. Я им сказал, что для них это кончится плохо, но они только засмеялись в ответ. Потом они хотели, чтобы я с ними бежал. А я побоялся, я ведь старый и больной. И они убили господина. – Он подозрительно взглянул на. мальчиков. – А вы кто такие? Что вам нужно?

– Нас послали на юг с донесением, – ответил Бренн, но не добавил, что донесение-то было от них самих и предназначалось вождю восставших рабов.

– Не знаю я, что делать с виллой, – печально жаловался старик, забывая свой страх от удовольствия, что есть с кем поговорить. – Как бы я ни старался, мне ее не привести в порядок. У меня и так несколько дней ушло на то, чтобы похоронить господина. Но похороны-то были не настоящие. – Он умоляюще взглянул на мальчиков. – Не знаю, откуда вы проведали, что у меня в погребе заперты разбойники, но обещайте, что вы их не выпустите.

– Ладно, – ответил Бренн, считая за лучшее не раздражать старика. – Как тебя зовут?

– Луципор, – ответил старик. После каждой произнесенной им фразы он покачивал головой, – Мир не тот, что был раньше. Зовут меня Луципор. Как мне, старику, справиться со всем этим беспорядком? Все это время я провозился с погребением, Все-таки надо же было его похоронить. Правда, за еду он заставлял целый день работать, а отдых давал только ночью, но ведь это повсюду так. Он сказал мне, что записал мое имя в завещании, чтобы меня освободили после его смерти, а теперь я уж никогда не буду на свободе.

– Но раз он тебя освободил в завещании, – значит, теперь ты свободный, – убеждал старика Бренн.

– Не говори так, – упрямо возразил Луципор. – Он не своей смертью умер. Убили его. Ты что, разницы не понимаешь?

– Я понимаю только одно, – вмешался Марон, доедая маслины: – если тебя здесь застанут, так обязательно казнят.

– Да ведь я ничего не сделал, – захныкал Луципор.

– Закон знаешь? Все рабы в доме, где убили господина, подлежат казни. Для того и придумано это, чтобы мы друг за другом следили.

Луципор старался уразуметь то, что ему втолковывали. По его щекам струились слезы.

– А я всегда надеялся дожить свои дни в семье брата, в Фуриях. Он гораздо моложе меня и хорошо смыслит в делах. Он столько денег накопил, что смог выкупить себя пять лет тому назад и открыть пекарню. Теперь никогда уж мне его не увидеть.

Старик с тревогой посмотрел на мальчиков.

– Вы очень торопитесь? Может, останетесь и поможете мне убрать виллу? Нельзя же, чтоб так все и осталось, когда приедет его наследник!

– Вздернет он тебя, если приедет, – сказал Марон; но Бренн молча махнул ему рукой и подмигнул. Со стариком можно было сладить только одним способом – во всем ему потакать.

– Да пойми же, наконец, что ты теперь свободный человек. Мы сами прочитали это в завещании и пришли за тобой, чтобы нам вместе двинуться на юг, в Фурии.

– Я свободный человек, правда? – боязливо спросил Луципор. – Ты в этом уверен?

– Да, конечно, уверен. – Бренн решил, что самый верный способ помочь и Луципору и самим себе – это пустить в ход какую-нибудь безобидную выдумку, От всего другого полубезумный старик окончательно лишится рассудка. – Мы позаботимся о тебе и доставим к брату. Не забывай, что теперь ты свободный человек.

– Свободный человек, – промолвил Луципор голосом, полным глубокого удивления. Он встал со скамьи и прошелся по комнате. – Свободный…

Он выглянул в окно.

– Но я что-то никакой разницы не чувствую. Все такое же, как было. Даже не верится. В молодости я часто думал обо всем, что я сделаю, когда освобожусь…

Он обернулся к Бренну, в голосе и в глазах его была мольба.

– Уйдем отсюда, пока те головорезы не выбрались из погреба. Вы же их, наверно, видели – такие здоровенные парни, а в руках у них мечи, топоры и копья. Ох, и страшные же люди! Но я-то догадался, что они полезут . в погреб за вином. Я и вынул засов, а потом на цыпочках пробрался обратно…

Он усмехнулся себе под нос. В его старческом мозгу почти не осталось рассудка, – столько страданий выпало в жизни ему на долю. Он продолжал ходить взад и вперед по комнате, бормоча:

– Свободен!..

Бренн и Марон отошли в сторону и стали вполголоса совещаться. Двое подростков, блуждающих по дорогам, обязательно привлекут к себе внимание, и их станут все время расспрашивать. Но если они приоденут старого Луципора и отправятся вместе с ним в качестве слуг, никто на них и не посмотрит. Они смогут сопровождать Луципора, пока не окажутся уже близко от войска Спартака, а тогда научат его, как одному добраться до Фурий. Разыскав своего брата, он будет в безопасности, если же его застигнут в разграбленной вилле, то, разумеется, сразу же казнят.

– Понял ты в конце концов, что ты теперь свободный человек? – сказал Бренн, снова подойдя к старику, который сидел теперь на табуретке, охватив руками колени и глядя вдаль.

– Я уж начинаю понимать, – ответил Луципор. – Я знал, что это придет, если я смогу дождаться. Я только боялся, что помру прежде, чем это случится. Но кто приведет в порядок дом, если я уйду?

– Ничего, приведут уж его в порядок, – успокаивал старика Бренн. – Тебе только надо хорошенько запомнить, что ты свободный человек и едешь на юг к брату.

– Верно! – возбужденно вскричал Луципор, хрустнув суставами пальцев. – Верно. Вы ведь сами сказали, что так написано в завещании? Я, наконец, увижусь с братом!

Он с важным видом поднял палец.

– Слушайте, что я вам скажу. Видите, как награда приходит к тому, кто исполняет свой долг? Не часто доводилось вам видеть такого счастливца, как я…

– Поешь теперь чего-нибудь, – ласково молвил Бренн, похлопывая старика по спине. – Скоро нам предстоит небольшая прогулка.

 

ГЛАВА IX. ОПЯТЬ В ДОРОГЕ

Они основательно поели, набили припасами несколько сумок и приготовились двинуться в путь. Луципор все еще не вполне пришел в себя, но уже верил, что он взаправду свободный человек Он дал согласие идти вместе с мальчиками, хотя продолжал колебаться и забрасывал их бесконечными вопросами.

Они порылись в сундуках с платьем, переоделись в более прочные туники. Луципора обрядили в одежду, принадлежавшую его господину. Это сразу придало ему вид почтенного горожанина, старика-купца, доживающего свой век на покое. Сперва он возражал, но привычный к тому, что им помыкают, быстро приучился повиноваться Бренну и смотрел на него почти как на нового господина. Он не мог быстро ходить, но мальчики дали ему дубовый посох, найденный Мароном среди вещей управителя.

От Луципора мальчики узнали, что управителю удалось скрыться, и было даже удивительно, что из ближайшего города до сих пор никто не явился навести в вилле порядок и предпринять розыски бежавших рабов, виновных в убийстве своего господина. Объяснялось это страхом, который нагнали на рабовладельцев Спартак и его войско. Власти старались действовать как можно меньше, надеясь в скором времени получить известия о разгроме и уничтожении восставших.

Мальчики со своим новым спутником двинулись в путь. Они сделали круг, чтобы обойти деревню, и, основательно подкрепившись пищей, захваченной с собой, провели ночь в кустарнике на склоне холма. Но на следующий день мальчики увидели, что равняться и впредь по Луципору – значило бы двигаться черепашьим шагом. Поэтому, если они решат по-прежнему делать вид, что они слуги Луципора, им необходимо будет раздобыть повозку с лошадью или хоть несколько мулов.

Завидев неподалеку другую деревню, мальчики подбросили вверх одну монету из кошелька, найденного на вилле, сказав при этом «корабль или голова». Так обычно говорили, когда метали жребий, потому что древнеримская монета имела на одной стороне изображение двуликого бога, а на другой – корабельного носа.

– Голова, – сказал Бренн.

Монета упала вверх той стороной, на которой была голова, и это означало, что ему на долю выпадет небезопасное дело – пойти в деревню и раздобыть лошадей или мулов.

Забрав кошель, он зашагал по дороге и первого же встречного спросил, есть ли в деревне постоялый двор. Человек смотрел на него, разинув рот, но, после того, как Бренн несколько раз повторил свой вопрос и жестами изобразил, как едят, пьют и укладываются спать, он указал на дом побольше других, и Бренн постучался в дверь.

Открыл ему угрюмого вида человек, на ходу обтиравший руки о грязную скатерть. К вопросам Бренна он проявил полное равнодушие.

– Нет повозок, – отрезал он, зевнув. – И лошадей. И мулов. И лягушек даже нет.

– Но, – настаивал Бренн, пересказывая историю, которую они с Мароном состряпали, – на нашего господина нынче ночью напали разбойники, и ему надо раздобыть что-нибудь, на чем он мог бы ехать дальше,

– А пусть идет пешком, – икнув, ответил хозяин постоялого двора. – Ноги у него украли разбойники, что ли?

– Да он старик, – с негодованием возразил Бренн. – И к тому же не привык ходить.

– Научиться никогда не поздно, – сказал хозяин, отгоняя невидимую муху. – Что он, не знает, для чего у него ноги? Ведь не только для того, чтобы их подагрой скрючило.

Бренн вынул кошель и позвенел деньгами.

– Да он заплатит.

– А сколько? – спросил хозяин. И сейчас же добавил. – Только с лошадьми сейчас худо. Почему бы ему не зайти сюда и не пожить, пока кто-нибудь из проезжающих не возьмется его подвезти. Можешь сказать ему, что у меня очень удобно. Мое вино хвалят лучшие знатоки; а уж кто, как не они, понимают в этом деле? Если он не очень скаредный, будет получать у меня баранину. Терпеть не могу мелочных постояльцев, которым подавай пирог с павлином по цене тушеного воробья. Скажи своему господину, чтоб он остановился здесь. У меня такие кровати, что и люди получше его не ворчали, проведя на них ночь, а по их храпу я могу судить, что спалось им расчудесно.

– Нам нужны лошади, – прервал его Бренн. – У нас срочное дело.

– Срочных дел не бывает, – невозмутимо возразил хозяин. – Только сон, да еду, да еще кое-что в этом роде никак нельзя откладывать, и потому такой человек, как я, который может все это предоставить людям, и есть, можно сказать, всеобщий благодетель. Раз твой господин едет по срочному делу, ему как раз и подошло бы задержаться у меня на несколько дней.

– Не может он задерживаться.

– Ну, что ж, хорошо. Раз он из тех людей, которые только тогда и счастливы, когда никому житья не дают, я в нем не нуждаюсь. От таких я сам рад по возможности избавиться. Сколько он может заплатить?

Бренну пришлось долго торговаться, пока удалось купить двух лошадей и осла. Лошади были довольно старые и изнуренные, а осел, хотя и помоложе, оказался косматый и неуклюжий. Все же это было лучше, чем ничего. А хозяин постоялого двора, как ни выпытывал Бренн, клялся, что во всей деревне других животных нет – одни только рабочие волы да собаки – и что он даже не знает, как выйти из положения, если теперь кто-нибудь захочет поехать в соседний город на рынок.

– Они будут ругать меня за то, что я продал этих прекрасных коней по такой ничтожной цене. А ты не очень-то даже благодарен за это.

Наконец Бренн расстался с хозяином и повел под уздцы обеих лошадей и осла. Вскоре он присоединился к Марону и Луципору, которые отдыхали под деревом у поворота дороги. Луципор был в восторге от покупки и пытался взобраться на осла; но мальчики заставили его сесть на ту лошадь, что выглядела получше, а сами бросили жребий – кому из них ехать на другой, Бренн проиграл, ему пришлось довольствоваться ослом. Но они уговорились каждый день меняться животными. Стоимость трех грубых седел из парусины и кожи включена была в цену, заплаченную за животных. И, во всяком случае, теперь мальчики могли считать, что они с Луципором всадники, если не очень блестящие, то вполне обычные на большой дороге, и что никаких подозрений ни у кого не возникнет.

Однако Луципор продолжал добиваться, чтобы ему уступили осла; лошадь была для него слишком высока, у него все время кружилась голова, и он каждую минуту мог свалиться. Но в конце концов он научился держаться в такие моменты за гриву, и все обходилось благополучно.

Теперь они могли двигаться вперед вполне спокойно, хотя по-прежнему избегали более или менее значительных поселений, где могли начаться всевозможные расспросы, и останавливались на деревенских постоялых дворах или на уединенных фермах. Луципора они сразу водворяли в предназначенную ему комнату, говоря, что он больной человек и не желает, чтобы за ним ухаживал кто-либо, кроме них. Благодаря этому они ни разу не попались. Луципора, одетого в добротное господское платье, все действительно принимали за больного чудака, потому что он все еще был несколько не в себе. Старик слушался их, он свыкся с мыслью о своей свободе, которая даст ему возможность ездить куда угодно, хотя и предпочитал, чтобы им командовали.

Когда мальчики его слушали, он говорил о своем брате в Фуриях и о том, какой приятный запах в пекарне, и все время спрашивал Бренна, есть ли у брата дети. Бренн сказал ему, что не знает, но старик на этом не успокоился, так как вбил себе в голову, что Бренну известно все на свете.

Бренн и Марон чувствовали себя уверенно. Все шло так хорошо, что они позабыли об отчаянье, охватившем их, когда они голодали. Мальчики подолгу беседовали о том, куда направятся после войны. Марон хотел возвратиться во Фракию, в Северной Греции. Бренна тянуло домой, в Британию. Каждый из мальчиков расхваливал свою родину, стараясь доказать, что она лучше. Им и расставаться не хотелось, и в то же время оба желали настоять на своем.

Как-то вечером они сидели в комнате постоялого двора, после того как накормили Луципора. Старик все еще смущался тем, что ему прислуживают, и его силой приходилось не пускать в кухню. Сами они тоже поели и снова принялись обсуждать, что лучше, Фракия или Британия, пока не разгорячились от спора.

– Давай кинем жребий, – сказал Бренн, нащупывая монету в кошельке, висевшем у него на поясе.

– Ладно, – согласился Марон. – Разлучаться мы не хотим, так надо же как-нибудь договориться, Монету достал?

– Да, – сказал Бренн. – Вот. Если выпадет голова, – держим путь в Британию, если оборотная сторона, – во Фракию.

– Кидай, – промолвил Марон, – и да выпадет нам жребий ехать во Фракию. Увидишь, какие там горные долины и как славно можно в них поохотиться.

– Подожди хвастаться, пока не убьешь оленя в наших лесах.

– Ладно, кидай! – нетерпеливо крикнул Марон. – И спор наш раз и навсегда разрешится.

Бренн положил монету на ноготь и подбросил ее в воздух.

– Ну, что там? – крикнул Марон и кинулся за монетой.

– Голова, – объявил Бренн и, выхватив монету из руки Марона, спрятал ее обратно в кошель.

На мгновенье могло показаться, что Марон рассердился. Лицо его потемнело, брови сдвинулись, зрачки сузились. Потом он рассмеялся искренне и дружелюбно.

– Так пусть и будет! Едем в Британию, и ты поведешь меня охотиться на оленя.

– Ты не пожалеешь, – сказал Бренн несколько смущенно. Он уже готов был предложить Марону отправиться с ним во Фракию. Но тоска по родине была сильней всего. Чтобы вернуться на родину, он готов был пожертвовать всем, даже правдой, которую он скрыл от своего друга. Ведь он выбрал такую монету, на обеих сторонах которой, благодаря, видимо, простой случайности были выбиты головы; этой монетой дал ему сдачу хозяин, когда он платил за еду и ночлег. Он стыдился, что сплутовал, и теперь был уверен, что если бы они опять кинули жребий, – он играл бы честно.

– Хочешь, кинем еще раз?

– Нет, – отвечал Марон и отвернулся. – Одного раза довольно. Мы же договорились, что этим все будет решено.

Голос его звучал холодно и принужденно. Бренн еще острее почувствовал свою вину. Не должен он был обманывать друга, даже ради такой цели. Нехорошо это и не принесет ему счастья. Но ведь Марон сам отказался второй раз кидать жребий. И Британия выбрана правильно. Бренн поклялся в глубине души, что он все сделает, чтобы Марону в Британии было как можно лучше; он так сделает, что Марон сам будет рад этому исходу. Может быть, тогда он, Бренн, и найдет в себе силы признаться в своем обмане. Но сейчас – не может он этого сделать, как ни тяжело у него на душе.

Как ему хотелось, чтобы выбор пал на Британию! Он страстно желал снова стоять на британской земле, разыскать деревню, где он родился и вырос, луга и рощи и реку, которые все были частицами его существа. Он не мог поверить, что Марон так же страстно стремился к себе во Фракию, а потому утешился и ничего не сказал.

Но между друзьями словно возникла какая-то преграда. Они сидели в сгущающихся сумерках, молчаливые, погруженные в раздумье. На мгновенье оба почувствовали, как нелепо было ссориться из-за Фракии и Британии, когда столько еще оставалось сделать, прежде чем они найдут приют где-нибудь в свободной стране.

Из соседней комнаты донесся какой-то шум, и они бросились туда. Старый Луципор свесился во сне со своей койки, перевернул светильник и поджег простыни. Они принялись затаптывать тлеющие лоскутья, и это опять сблизило их. Они снова зажгли светильник и поставили на полку, с которой Луципор уже не сможет его свалить. Потом, усмехнувшись друг другу за спиной старика, который с перепугу стучал зубами, оба они возвратились в переднюю комнату.

– Ладно, – промолвил Бренн, – нам еще много чего придется пережить, пока мы доберемся куда-нибудь, – на востоке, на западе, на севере или на юге. Лучше всего для нас будет, если мы станем думать о настоящем.

– Да, лучше, – протянул Марон. – Внизу я слышал, как один человек рассказывал, что Спартак отступает к Адриатическому побережью и что его войско хочет захватить корабли в Брундизийской гавани и уплыть из Италии. Нам надо поторопиться, а то мы их не нагоним.

– Придется сказать Луципору, чтобы остаток пути он продолжал один, – вымолвил Бренн, немного подумав. – Теперь ему уже недалеко. А нам надо пробраться прямиком через холмы и догонять Спартака. Завтра же, – добавил он решительно.

 

ГЛАВА X. СРЕДИ ВОССТАВШИХ

На следующее утро, как только деревня осталась позади, мальчики сказали Луципору, что остаток пути ему придется проделать одному. Он был этим крайне удручен и умолял не оставлять его, уверяя даже, что уж лучше пойдет вместе с ними через холмы, чем останется один одинешенек на дороге в Фурии.

Но Бренн научил его, как добраться до Фурий, и заставил несколько раз повторить свои указания. Заставил также заучить новое имя, которое они ему дали – Луций Флавиан Гальба, – потому что Луципор было имя, которое обычно давали рабам, и оно его сразу выдало бы. Они отдали ему осла, чем старик был очень обрадован, так как чувствовал себя на лошади плохо. Снабдили его также достаточным количеством денег, чтобы добраться до Фурий, а затем двинулись верхом по боковой дороге; Луципор на своем осле остался позади. Ему было очень грустно, хотя под конец он несколько примирился с их отъездом, приняв совет, который дал ему на прощанье Бренн: доехать до ближайшего постоялого о двора и нанять какого-нибудь подростка, который будет служить ему провожатым до Фурий.

Мальчики помахали Луципору с вершины холма, а затем поехали своей дорогой, торопясь присоединиться к Спартаку, полководцу, который всего два года тому назад был простым рабом-гладиатором. С тех пор он трижды разбил войска, посланные против него римским государством, и без всякого сопротивления прошел из одного конца Италии в другой, призывая в ряды своего войска всех рабов и угнетенных. Только победы Спартака могли вселить в мальчиков мужество, которое дало им возможность выработать план побега, и к Спартаку они устремились потому, что он боролся за их освобождение.

Весь день мальчики ехали на восток со всей быстротой, на какую способны были их лошади, а вечером остановились в доме бедного поселянина. Там они услышали, что неподалеку было сражение, и на следующий день еще быстрее поехали по направлению, которое указал им крестьянин.

Около полудня, уже совсем уставшие, они шагом ехали по узкой тропе, извивающейся под выступом холма. Нестерпимо жаркий солнечный свет бил им прямо в глаза с безоблачно-белесоватого неба, отражаясь от нависших утесов, от иссохшей земли, на которую ниоткуда не падала тень. Видно было, что лошадей давно мучит жажда, да и мальчикам самим хотелось пить: сумки у них были набиты припасами, но меха с водой они не захватили.

– Похоже на то, что в той вон расщелине есть источник, – сказал Марон. – Смотри, там растет зеленая трава.

Они повернули обессилевших лошадей и углубились в небольшую лощину, но не успели отъехать от тропы, как раздался какой-то гортанный окрик. Мальчики взглянули в ту сторону и увидели человека, который целился в них из лука. Они остановили лошадей и подняли руки для приветствия и доказательства того, что у них нет враждебных замыслов. Рядом с лучником показался другой человек, он тоже кричал и жестами указывал, чтобы они спешились. Они соскользнули с седел и, держа лошадей под уздцы, подошли к человеку, который им грозил.

– Кто вы такие? – резко спросил человек. – Лазутчики, верно?

– Мы не лазутчики, – с жаром ответил Марон. – А вы сами кто?

– Да что с ними долго разговаривать, тащи их сюда, – сказал второй человек с окровавленной повязкой на голове.

Оба они вынули из ножен мечи и коротко приказали мальчикам идти вперед. У тех не было выбора. Они пошли по указанному направлению и в той же расщелине за поворотом увидели лагерную стоянку. Палаток не было, но некоторые из находившихся там людей устроили навесы из забрызганных грязью плащей, растянув их на ветках невысоких деревьев. Другие лежали или сидели развалясь на открытом месте, пили вино, готовили пищу или натачивали оружие. Поодаль работало несколько женщин. Там и сям немногочисленные лошади и мулы щипали траву у ручейка. Люди были и в лохмотьях и в хорошей, но замызганной одежде. Среди них имелись раненые; их лица были покрыты дорожной пылью.

– Мы привели двух лазутчиков, – крикнул человек с повязкой на голове.

Все взглянули на подошедших. Некоторые со злобой, другие равнодушно. Раненые по-прежнему занимались своими ранами, накладывая на них примочки из трав. Женщины продолжали варить пищу и чинить одежду. Но вокруг мальчиков собралась довольно большая группа наиболее решительных людей; раздавались насмешки и угрозы.

– Повесить их!

– Распять на дереве!

– Пусть они расплатятся за наших павших братьев!

– Вырвать им глаза! – завопила одна из женщин. Истерический вопль ее, перешел в рыдание. – Где мой муж? Пусть они возвратят мне его!

Никто не обратил на нее внимания. Человек с повязкой вынул кинжал.

– А ну-ка, идите сюда. Мы вас заставим говорить. Зачем господа заслали вас к нам?

– Нас никто не засылал, – ответил Бренн. – Мы разыскиваем Спартака. Мы беглые рабы.

– Слишком у вас упитанный вид, да и платье слишком чистое. Рабы не убегают, когда их так закармливают, как вас. Враки все это.

– Где Спартак? – спросил Марон. Он чувствовал, что, будь здесь Спартак, их сразу поняли бы и они оказались бы в безопасности.

– Спартак! – воскликнул все тот же человек, – Вы слышите, он назвал священное для нас имя! Произнеси его еще раз, и я вырву у тебя сердце из груди. Спартак!

Густеющая толпа ответила криками ярости и скорби, Женщина, что закричала первая, подошла и стала на открытом месте прямо перед мальчиками. Она откинула назад растрепавшиеся волосы и принялась причитать;

– Спартак мертв. О, любимый вождь! Он был наш лев, враги убили его своими стрелами. Он был голосом вольных людей, а теперь этот голос навеки умолк. Но ветер по-прежнему шумит в горах, и никто его не заставит умолкнуть. Спартак никогда не умрет. Он опять возвратится к нам!

Она упала ничком на землю. Люди безмолвно стояли вокруг, полные благоговения перед существом, которым – так они думали – завладела, доведя его до священного безумия, некая неведомая сила.

– Спартак умер, – скорбно и гневно промолвил человек с повязкой, снова обратившись к мальчикам. – Но мы еще живы, как мало нас ни осталось от его войска. Пусть мы только горстка! Так легко им нас не победить. А потому вам не удастся пробраться обратно к господам и донести им, где мы скрываемся.

– Мы же пришли, чтобы присоединиться к вам, – в отчаянье вымолвил Бренн. – Мы не знали, что Спартака нет в живых.

– Да замолчи ты! – крикнул какой-то человек. –

0 чем тут долго разговаривать?

С ножом в руках он шагнул к мальчикам. Другие заворчали и тоже схватились за оружие. Мальчики приготовились к смерти и молили судьбу только об одном – чтобы конец пришел быстро.

Но когда человек с ножом подошел совсем близко, среди зрителей возникло движение, и высокий силач, плечом расталкивая людей, протиснулся сквозь окружавшее мальчиков кольцо.

– Что тут происходит? – крикнул он и выбил нож из руки у того, который готов был уже броситься к пленникам.

Высокий поглядел на мальчиков. Они заметили, что он одноглазый и что на его лбу выжжены буквы FUG; это было клеймо, означавшее fugitivus , которое каленым железом выжигалось на лбу у каждого бежавшего и снова захваченного раба. Слепой глаз и клеймо уродовали лицо этого человека, и все же в нем было нечто, придавшее Бренну надежду.

– Мы не лазутчики, – горячо повторил он. – Мы пришли присоединиться к Спартаку.

Одноглазый силач испытующе посмотрел на него, подошел вплотную и схватил за плечо. Бренн не шелохнулся, хотя ему было больно.

– Ты, значит, был рабом, – произнес он немного скрипучим голосом. – А где?

– На севере Самниума, вблизи Ауфидены.

Внезапно человек словно что-то сообразил. Резким движением он обернулся к толпе.

– Расходитесь по местам! – прогремел его голос, зазвучавший вдруг необычайно громко. – Кто вам разрешил самовольную расправу? С этими мальчишками все в порядке.

Люди сразу же подчинились и рассеялись в разные стороны. Одноглазый снова повернулся к мальчикам.

– Они озлоблены, – промолвил он, указывая на людей. – Но это понятно: только два дня назад всему пришел конец. Раньше они не были такими. Мы крепко надеялись. Спартак должен был взять Рим и вернуть отверженным их место в мире. Так он нам говорил, а если б ты когда-нибудь слышал его голос, то сразу понял бы, что он хочет сказать. Но теперь он мертв, и я ничего больше не знаю. Меня зовут Феликс. Надо вам поесть чего-нибудь.

– Нам только сперва лошадей напоить, – сказал Бренн. – А потом мы бы с тобой поговорили.

– Насчет еды у нас неважно, – ответил Феликс с каким-то резким смешком. – Лошади ваши в лагере долго не протянут. Вчера у нас пало несколько лошадей.

Он пробормотал что-то про себя и подмигнул единственным глазом. Потом размашистым движением руки указал на лагерь.

– Не думайте худого о наших людях. Там, откуда они пришли, их тонкому обращению не учили. Вы, видимо, неглупые парнишки, и я был бы рад, если бы вы стали мне помогать. Ребята у меня хорошие. И сам Спартак назначил меня начальником над ними. Он мне сказал: «У тебя только один глаз, но ты умеешь смотреть дальше, чем многие другие, и вразумлять тех, кто в этом нуждается». А теперь он мертв. Да, это был человек!

– И Феликс продолжал упавшим голосом:

– Мы думали, ничто не может его убить. И все же он погиб. Я видел, как он сражался один против сотни врагов, и они не могли с ним справиться. Он убил больше двадцати человек, пока ему не нанесли удар в спину.

– Он взглянул на Бренна и Марона с кривой улыбкой.

– Может быть, вы спросите, почему я не пал вместе с ним, как пали все другие храбрецы? Вам это не понятно. Да и мне самому тоже. Он был мертв, прежде чем я смог до него добраться. Я сражался и плакал. Но было уже поздно. Нас разбили. Да, мальчики, великое двухлетие пережили мы, мы – отверженные.

Он снова сделал рукой размашистое движение.

– Наши люди измучены, озлоблены. Но в них много хорошего… Ну, ступайте, поите лошадей.

Он отошел, и мальчики взяли под уздцы лошадей, которые старались на ходу подщипнуть хоть немного редкой травы. Направляясь к источнику, они прошли сквозь ряды тех, кто уцелел из войска восставших рабов.

Теперь, когда беглецы были приняты в их лагерь, рабы сразу позабыли о своей недавней враждебности. Они шутили, дружелюбно разговаривали, и мальчикам трудно было распознать в них тех людей, которые всего несколько мгновений назад кричали, угрожая им смертью. Теперь это были добрые парни, измученные усталостью от непрерывных боев и быстрых переходов среди пыльных, выжженных солнцем холмов. И как ни тяжело было мальчикам узнать о гибели Спартака и разгроме его войска, ими овладело радостное чувство оттого, что они, наконец, обрели товарищей по общей беде.

 

ГЛАВА XI. СОВЕЩАНИЕ

Они напоили лошадей, сами напились мутноватой воды из ручья и возвратились к Феликсу, который, нахмурившись, скрестив руки, сидел у скалы и смотрел на лагерь своих товарищей. С ним мальчики чувствовали себя легко, хотя иногда и терялись от быстрой перемены его настроения. Говоря о чем-нибудь очень важном, он вдруг отпускал шутку, а в голосе его резко скрипучие ноты внезапно сменялись громовыми раскатами. Вдобавок единственный глаз у него слегка косил, что придавало лицу несколько странное выражение. Но своим добродушием и остротой ума Феликс понравился мальчикам; кроме того, он спас им жизнь.

– Из начальников я один не погиб, – сказал он, когда мальчики к нему подошли. – А я был далеко не самый лучший. Но фортуна дарит свою благосклонность людям не по их заслугам. В общем, дура она порядочная и видит гораздо хуже меня, хоть у меня всего один глаз: другой выклевали птицы в один прекрасный день, когда я шарил по их гнездам.

Он рассмеялся и глуховатым голосом запел:

"Одноглазый я, друзья,

Только нет острее взгляда,

А чего не вижу я, –

Мне на то смотреть не надо".

Услышав его голос, лошади испуганно отпрянули и сторону, и это снова развеселило Феликса. Посмеявшись, он сказал:

– Много чего я видел на белом свете.

И добавил с горечью:

– Видел мертвыми лучших на свете людей. – Он покачал головой и снова засмеялся: – Но вы, молодые, воображаете, что весь мир – ваш и что лучше вас никого нет. Ну, ну, не спорьте, а то я рассержусь. Как бы там ни было, назначаю вас моими помощниками, и если вы не будете мне подчиняться, я вас так хвачу, что с ног свалитесь. Но к советам я прислушиваюсь. Что, по-вашему, надо предпринять?

– Нет ли какой-нибудь возможности выбраться из Италии? – спросил Бренн.

– «Нельзя ли выбраться из клетки?» – сказала птичка, забилась о ее прутья и только поранила себя. – Он свистнул и снова помрачнел. – А куда мы денемся, если даже выберемся отсюда?

– Повсюду будет лучше, чем здесь, – ответил Марон. – Скоро нас станут травить собаками.

– А почему бы и нет? Мы сделали попытку и потерпели неудачу. Пощады нам не ждать, да мне ее и не нужно. Но бороться я буду до последнего издыхания.

Он сжал челюсти и взглянул в небо, где кружил коршун.

– Не могли бы мы напасть на какую-нибудь гавань и захватить корабль? – с надеждой в голосе спросил Бренн.

Феликс покачал головой.

– Слишком нас мало. Пока не погиб Спартак, мы еще могли бы это сделать. Они все так боялись его, что и полдюжины наших было бы достаточно. Но теперь весть о его смерти распространилась повсюду, и враги наши приободрились… В маленьком городишке, где одни только рыбаки, мы не достанем такого большого корабля, чтобы выйти на нем в море, а в гавани побольше нас живо закуют в цепи.

Никакого выхода как будто действительно не было. Феликс и его новые помощники сидели и раздумывали, Все, что угодно, для них было бы лучше, чем так вот прятаться среди холмов, пока они не будут захвачены солдатами и казнены, как мятежники. Пощады ожидать нечего. Их даже не приговорят к погребению заживо в каких-нибудь свинцовых рудниках, а просто предадут самой мучительной смерти. Рабовладельцев перепугала сила восстания и полководческий дар, проявленный Спартаком, простым гладиатором. Хотя в последней битве пали десятки тысяч восставших и хотя каждый убитый раб представлял собой материальный ущерб для хозяев, они твердо решили казнить каждого захваченного повстанца.

– Неужели ничего нельзя сделать? – со злостью спросил Марон.

– Можно, – сказал Феликс. – Можно умереть. Что бы ни случилось, нас не должны захватить живыми.

Но мальчикам вовсе не хотелось умирать. А похоже было на то, что их приключение идет к печальному концу. И все споры о прелестях Британии и Фракии показались им теперь ребяческими и суетными. Неужели их так и затравят до смерти среди этих бесплодных холмов, и они никогда не почувствуют себя свободными в стране, которую смогут назвать родиной? Может быть, им лучше было оставаться на вилле своего господина и примириться с той жизнью, которую они там вели? Такая мысль закрадывалась им в душу иногда, в минуты особенно горького отчаянья.

Феликс сочувственно поглядел на них.

– Не принимайте всего этого близко к сердцу. Я забыл, что вы молоды и не были эти два года вместе с нами. Мы изведали настоящую жизнь, а теперь все кончилось. Я даже хотел бы увидеть сейчас, как в расселину идут солдаты; стал бы я лицом к ним, прислонился к скале и разом со всеми покончил.

Он свистнул.

– Уж я бы позаботился, чтобы не погибнуть одному, – и тотчас же громко захохотал.

– Слушая, что я говорю, вы, пожалуй, не поверите, что на самом деле я миролюбивый человек. А ведь это так. Кто станет воевать ради удовольствия? Я вроде пчелы. Ей только одно нужно – мед собирать. Но начни ей мешать – и она живо ужалит тебя, хоть и умрет без своего жала.

Бренн рассеянно смотрел на людей, которые сидели на корточках неподалеку от них. Они чистили оружие и латы землей с песком.

– Смотри-ка, – сказал он вдруг с волнением, схватив Феликса за руку, – ведь у этих людей латы римских легионеров.

– Ну, ясное дело, – ответил Феликс. – А откуда, по-твоему, у нас оружие и доспехи? Большей частью мы забирали их у разбитых нами солдат. На деревьях иногда бывают шипы, но мечи на них, к сожалению, не растут.

Феликс почесал щетинистый подбородок.

– Пожалуй, некоторые смогли бы сойти за легионеров. Полное обмундирование имеется только у немногих, но, я думаю, сто с лишним человек можно было бы обрядить по-настоящему, если только хорошенько подобрать… Давай-ка обдумаем все как следует. А что будет с теми, кто останется без обмундирования, и с женщинами?

– А разве их нельзя вести под конвоем, как будто они пленные? – вставил Марок.

– Вот, вот, – сказал Бренн. – Те, что в форме, будут изображать конвой.

Феликс помолчал, а потом озабоченно добавил:

– Только все зависит от того, смогу ли я придать своим ребятам достаточно приличный вид. Да и себе самому, я ведь буду начальником. Мне надо подавать пример. Как насчет клейма у меня на лбу, которое я получил десять лет назад, когда в первый раз попытался бежать ночью?

– Все будет в порядке, если ты не станешь снимать шлем.

– Верно, – загремел Феликс. – Мы так и сделаем. мальчуганы. Это для нас единственный выход.

 

ГЛАВА XII. К МОРЮ

Обстоятельно обдумав план предстоящих действий, Феликс принялся за работу. Он собрал всех людей и объяснил, что надо делать. Все доспехи и оружие велел сложить в кучу, осмотреть и подобрать возможно большее количество предметов, составляющих полное обмундирование.

После этого те, кого нашли наиболее подходящими, должны были одеться римскими легионерами, а всем прочим предстояло изображать пленников.

Восставшие рабы, даже не стараясь вникнуть в подробности плана, хорошо поняли, что предпринята попытка спастись от гибели, и это сразу подняло их дух. Неясным гулом они выразили свое согласие, боясь громко кричать, чтобы их не услышали болтливые пастухи или римские разведчики. И сразу же приступили к выполнению приказа.

Феликс и мальчики с группой наиболее сообразительных людей заняты были сортировкой оружия, нагрудных знаков, шлемов, наплечников, поясов и щитов; работа эта потребовала больше труда и времени, чем они думали. Многие мечи и части доспехов оказались бесполезными, так как либо были в очень уж плохом состоянии, либо явно не имели никакого отношения к легионерской форме. И даже тогда, когда были отобраны и отложены наиболее подходящие предметы, оставалась забота: как составить из них полное легионерское обмундирование. На восставших невольниках были весьма пестрые и разнообразные одеяния: от ценных и богато украшенных доспехов до самой грубой крестьянской одежды.

Под конец в наличии оказалось около ста полных комплектов. Не теряя времени, Феликс выбрал самых высоких воинов и приказал им привести себя в надлежащий солдатский вид. Остро отточенными кинжалами они остригли длинные косматые волосы, вымылись в водоеме и пытались даже побриться. Туники свои эти люди приспособили таким образом, чтобы они походили на уложенную в складки и подпоясанную нижнюю одежду легионеров.

Затем им роздали оружие. Здесь некоторое нарушение формы не имело особого значения: многих в последнее время вербовали в солдаты столь поспешно, что полного единообразия в их снаряжении могло и не быть; к тому же, после тяжелой походной жизни нечего было ожидать, чтобы солдаты имели опрятный вид и полностью сохраняли свои доспехи и оружие.

Остальные рабы, которым предстояло изображать пленников, забавлялись, глядя на выбранных Феликсом воинов. Они подшучивали над ними, уверяя, что предпочитают выступать в своей менее почетной роли, – так, по крайней мере, они смогут оставаться самими собой. И в лагере воцарилось бодрое настроение.

Феликс продолжал разрабатывать свой план так, чтобы не оставалось ни одной неясной подробности. На представителей власти в гавани, куда они явятся, необходимо было произвести должное впечатление, не допустив ни малейшей ошибки. Было ясно, что от Феликса, как начальника отряда, потребуют, чтобы он подписал документ, свидетельствующий, что им для государственной надобности реквизирован корабль и что расходы возмещены будут владельцу римской казной. Но Феликс был неграмотный и потому Бренну пришлось научить его писать слова «Марк Юлий Фронтин» – имя, которое они ему придумали, а затем и остальное: «Трибун. Десятый легион».

Феликс, насупившись, чертил концом кинжала на земле буквы, стирая написанное и начиная снова. Буквы эти для него не имели никакого смысла, и потому ему было очень трудно удержать их в памяти. Под конец он добился того, что у него получилось нечто похожее на слова, нацарапанные Бренном. Стараясь научиться писать их как можно быстрее и правильнее, он стал чертить свои каракули повсюду – и на скалах, и на коре немногочисленных деревьев.

– Кто бы мог подумать, что на старости лет я получу такое красивое имя, – подсмеивался он, – Марк Юлий Фронтин? Это я. Эй ты там, узнаешь меня или нет? – крикнул он одному из смотревших на него товарищей.

– За версту узнаю. Ты Феликс, который был в Велитрах рабом при банях, и единственное, в чем тебя можно упрекнуть, – в том, что ты за обедом съедал больше, чем было положено.

– Врешь ты все, – закричал Феликс и в шутку свалил его с ног. – Я Марк Юлий Фронтин, трибун десятого легиона, во всяком случае на ближайшие несколько дней; запомни это, а то я только что забыл и опять могу забыть.

Человек отошел, почесывая затылок и добродушно ухмыляясь.

Самое лучшее снаряжение взял себе Феликс. Шлем с султаном плотно сидел у него на голове, закрывая клеймо. Мальчики в свою очередь вырядились так, чтобы их принимали за вестовых при трибуне – Феликсе.

В ту ночь весь лагерь был охвачен надеждой, Люди собирались более упорядоченными группами и по-товарищески беседовали, разбирая свои пожитки, приготовляясь к завтрашнему походу, в который надо будет выступить дисциплинированно. Феликс сообщил мальчикам, что, по его расчетам, побережье должно находиться милях в пятидесяти к югу и что туда можно будет дойти в три, самое большое – в четыре дня.

На следующее утро отряд выступил. Феликс потребовал, чтобы каждый и каждая продолжали играть свою роль даже при переходах через пустынную местность, где вряд ли можно было встретить кого-нибудь, кроме заблудившегося пастуха или разбойника. Каждому в отряде необходимо было привыкнуть к своей роли, чтобы произвести должное впечатление, когда отряд окажется в месте назначения. Ведь если бы кто-нибудь донес властям, что большая толпа людей, похожих на восставших рабов, движется на юг через холмы, весьма вероятно, что за ними в погоню выслали бы конный отряд.

Главная опасность состояла именно в том, что они могли натолкнуться на один из таких отрядов, которым поручено было разыскивать рассеявшихся после сражения воинов Спартака, Поэтому они, насколько возможно было, старались держаться холмистой местности, выбирая наименее людные дороги, а так как эти дороги были узкие и неровные, приходилось двигаться медленнее.

На третий день у них уже иссякли все припасы. Но мальчики в сопровождении нескольких повстанцев, более других походивших на римских легионеров, зашли в ближайшую деревню и реквизировали там все зерно, заплатив за него золотыми монетами из добычи, которая доставалась восставшим в былые дни. Жители деревни ничего не заподозрили, они даже удивились тому, что им вообще заплатили за зерно. От них мальчики узнали, что самая большая группа бежавших после сражения рабов в количестве пяти тысяч, устремившаяся на север, была окружена солдатами, и уже принято решение всех, кто будет захвачен живым, распять на крестах вдоль Аппиевой дороги . Печальное известие об участи, которая готовилась их собратьям, все же не могло заглушить в них чувство тревожной радости оттого, что внимание римских войск пока отвлечено от южного побережья.

Самая лучшая лошадь была у Феликса. Он все время выезжал вперед на разведку. Однажды ему удалось уберечь свой отряд от встречи с испанскими всадниками под командой римлянина. Он подал своим знак, и отряд ушел и скрывался в пихтовой роще, пока не миновала опасность.

На пятый день они достигли побережья. Усталые люди стояли на высоком, голом гребне горы и глядели вниз, на Тарентинский залив, сверкавший в лучах солнца, а свежий ветерок, насыщенный запахом моря, овевал их лица прохладой. Какой-то пастух сказал им, что на расстоянии всего нескольких миль находится Сирисская гавань. И они двинулись в этом направлении по береговой дороге.

Примерно через час они добрались до предместий города. Расположив свой отряд у городских ворот, Феликс в сопровождении мальчиков и охраны из специально подобранных людей въехал в город и потребовал, чтобы его проводили к главному представителю городских властей. Приближающийся отряд сразу заметили со стен города, где уже собралась толпа зевак: весть о поражении восставших придала мужества рабовладельцам всех южных городов.

Увидев отряд, который они приняли за утомленных переходом легионеров, конвоирующий взятых в плен рабов, горожане высыпали из ворот поглазеть на пленников и осыпать их оскорблениями. Им хотелось плевать на захваченных и бросать в них камнями, но они боялись попасть в воинов, одетых в форму римских легионеров. Так им и пришлось удовольствоваться ругательствами и оскорблениями.

Сирис славился своей статуей богини Афины. Однажды, несколько столетий тому назад, когда напавшие на город греки захватили его у первых колонистов, некоторые из осажденных бросились в храм, к ногам статуи, молить богиню о спасении. Победители начали оттаскивать их прочь, и тогда (так гласило предание) богиня закрыла свои каменные очи от ужаса и гнева перед совершающимся святотатством, а преступники в страхе бежали.

И теперь жители города, чувствуя, что опасность, грозившая им от восставших рабов, миновала, славили свою богиню.

– Это она спасла нас от грабителей и убийц.

– Посмотрите-ка на их зверские рожи. Счастье, что у нас такие храбрые солдаты, которые их разгромили.

– Мятежники все равно не завладели бы Сирисом.

Горожане приносили мнимым солдатам вино и пироги, и рабы, изображавшие пленников, очень завидовали счастливцам. Феликс же пробрался сквозь гущу толпы и потребовал, чтобы его провели туда, где заседает совет города.

 

ГЛАВА XIII. УДАЧНАЯ ХИТРОСТЬ

Феликса с его охраной и обоими мальчиками ввели в просторное помещение, где навстречу им поднялся жирный лысый человек в одеянии с пурпурной каймой. Тут же находились ликторы со связками прутьев, а в креслах, расположенных амфитеатром, сидели влиятельные граждане, члены совета.

– Чему мы обязаны такой честью? – отдуваясь, спросил председатель. – Как первый гражданин славного и древнего города Сириса, основанного выходцами из Трои, приветствую тебя в наших стенах и с радостью пользуюсь случаем, чтобы передать тебе петицию, где перечислены потери, которые сограждане наши понесли от грабительства злодеев, столько времени наводивших ужас на всю Италию и особенно на наш округ, хотя их замыслы и по терпели крушение. Мы будем счастливы, если ты, как лицо, несомненно, влиятельное, представишь нашу петицию римскому сенату…

– Я всего только воин, к государственным делам отношения не имею, – перебил Феликс эту речь, которую председатель, видимо, заучил наизусть. – Разве город не может оплатить расходы по доставке вашей петиции в Рим каким-нибудь рабом – гонцом государственной почты? Или вы не знаете, что задерживать военного, находящегося, как я в настоящее время, при исполнении служебных обязанностей, – преступление перед государством? А что такое излишние разговоры, как не задержка?

Эти слова явно смутили председателя.

– Но все же, может быть, ты будешь так благосклонен и употребишь все свое влияние…

– Мы об этом потолкуем позже, – опять перебил его Феликс. – Прежде всего, да будет вам известно, что мне нужна ваша помощь, которую вы мне, разумеется, с радостью окажете.

– Вне всякого сомнения, – промолвил председатель без всякого восторга.

– Хорошо, – ответил Феликс и обернулся к Марону. – Пойди, скажи центуриону , чтобы он вел пленных к главной пристани. Он сам знает, что ему делать.

Марон вышел из помещения.

– Не будешь ли ты так добр объяснить нам, что все это означает, – начал председатель, от волнения надувая щеки и тревожно моргая глазами.

– Мне приказано взять в вашей гавани самый большой корабль и плыть в Регий, – произнес Феликс, повторяя придуманное заранее заявление. – Пленные, которые находятся под нашей охраной, должны быть отправлены в Регий, где, как вы сами знаете, мятежники прошлой зимой наделали много бед.

– А разве они не могут идти пешком?

– В горах между вашим городом и Регием имеется крупная шайка еще не пойманных мятежников, и мне велено не рисковать. Среди моих пленников есть несколько главарей. Их личность должна быть установлена в Регии. Теперь ты все знаешь.

– Но почему вы явились именно сюда? – спросил председатель, ища, что бы возразить. – Почему не в Метапонт или Тарент?

– Уж, наверно, потому, что ваш город был ближе всего, – резко ответил Феликс. – Поэтому, если ты вручишь мне вашу петицию, я позабочусь о том, чтобы она рано или поздно попала куда следует.

– Ты очень добр, – отдуваясь, сказал председатель. – Но, может быть… дай-ка я подумаю. У нас нет ни одного подходящего корабля. Ни одного, который был бы сейчас готов к выходу в море.

– Об этом вы уж не тревожьтесь, – успокоительным тоном произнес Феликс. – Мои люди живо все наладят.

Председатель колебался. Ему хотелось отказать, но он недоумевал, как это сделать. Перед ним был грубый рубака – и вид у него был такой, и речи такие. Но солдаты часто бывают очень грубыми и ни с чем не считаются. Конечно, в чрезвычайных обстоятельствах все должны прийти на помощь государству, но ведь мятежники теперь разгромлены. Почему же военным дано право по их усмотрению распоряжаться частной собственностью граждан?

– Похоже на то, что у нас нет ни одного свободного корабля, который мог бы выйти в море, – сказал он, напуская на себя важный вид.

Члены совета поддержали его сочувственным гулом. Они не желали соглашаться на требование предоставить корабль. Несколько месяцев тому назад, когда ими еще владел страх перед восставшими, они бы сразу согласились. Но сейчас у них было совсем не то настроение.

Феликс только отмахнулся от председателя и членов совета.

– Не ваша это забота, – повторил он. – Все равно должно быть по-моему. Зовут меня Марк Юлий Фронтин. Я – трибун десятого легиона.

Ему нравилось повторять свое выдуманное имя, и он даже причмокнул.

– Я не привык, чтобы мне говорили «нет». Я делаю, что хочу, беру, что мне понравится, а по счету может платить кто угодно, кроме меня.

Члены совета растерянно поежились в своих креслах. Что-то уж очень невежливо разговаривает этот военный трибун. Но они настолько привыкли к наглому высокомерию римских сенаторов, что им даже в голову не пришло заподозрить Феликса в обман? Все же их несколько смутила его грубая речь. Римский аристократ вполне мог думать, как Феликс, однако, не стал бы высказываться так откровенно, как он. Но, может быть, – думали они, – этот надменный трибун очень долго прослужил в чужих странах и приобрел грубые провинциальные замашки. Он словно не соображал, что разговаривает со свободными гражданами. Но каковы бы ни были причины подобного поведения, вел он себя весьма неприятно. И члены совета беспокойно ерзали на своих местах.

Один из них, уловив взгляд председателя, встал и заговорил:

– Благородные отцы города Сириса, вы хорошо знаете, что в гавани сейчас нет ни одного корабля с полной командой или заслуживающим доверия кормчим. Может быть, через месяц или два…

Феликс потряс кулаком под самым носом говорившего:

– Молчать!

Тот, пораженный, опустился на свое место, а Феликс спокойно продолжал:

– Не бойтесь. Я человек добродушный, только не надо мне перечить. В таких случаях я сперва, действую, а уж потом думаю, но до сих пор именно я-то и оставался в живых. Только вот глаза не уберег. Он мне приказал долго жить.

И он разразился громким хохотом, а затем опять оглядел собравшихся,

– Может, кто еще что-нибудь скажет? Видно, никто. Давайте будем опять друзьями. Велите принести вина… Впрочем, сейчас не до того. Документы-то у вас готовы?

Председатель снова поднялся со своего места, мрачно пыхтя. Но прежде, чем он успел раскрыть рот, вошел Марон в сопровождении мнимого центуриона, одетого в посеребренные доспехи, с виноградной лозой в руках.

– Корабль мы нашли, – доложил он Феликсу. – Его только что разгрузили и собрались вновь нагружать тюками с шерстью. Большинство матросов еще не сошло на берег, так что мы велели им оставаться на корабле.

– Отлично, – закричал Феликс, с веселой усмешкой обращаясь к собранию, – корабль мы достали. Сами видите, что я был прав, когда говорил, что вам беспокоиться нечего. Если вы дадите мне что-нибудь подписать, я подпишу. Если нет, мы отчалим и так.

– Но корабль нам нужен, – протестовал председатель. – Не позднее, чем послезавтра, мы обязались отправить его из гавани с грузам шерсти и кож. Наши деньги пропадут.

– А вы укажите это в своей петиции сенату, – ехидно возразил Феликс.

– Матросов нет, – твердил свое председатель.

– Есть, есть, – ответил Феликс. – Мои люди об этом уже позаботились.

Члены совета так и не знали, что им предпринять. Они молча уставились на Феликса.

– Вы исполняете свой долг перед государством, – напыщенно заявил он, повторяя одну из фраз, которую сочинил вместе с Бренном. – Вы должны этому радоваться. А если вы не рады, я доложу сенату, что вы – шайка, сочувствующая мятежникам, и что на вас надо наложить основательную денежную пеню.

– Этот корабль – мой, – сказал, поднимаясь с места, один из членов совета. – Я не хочу, чтобы его забирали…

– Ты не хочешь? – многозначительно, протянул Феликс. – Ладно. Попробуй нам помешать.

Он взглянул на председателя:

– А разве тебе не нужно, чтобы я подписал документ?

– Да, да, – сказал председатель, стараясь хоть что-нибудь извлечь из этой неприятной истории. Он сделал знак своему помощнику, писцу, который ушел в боковое помещение и стал спешно составлять документ.

– Ну, вот и хорошо, – произнес Феликс, снова заулыбавшись. – Я так и знал, что вы образумитесь, если вам дать время подумать… Я ведь никогда не сержусь, если только люди не начинают дурить. Город у вас славный. Как-нибудь я еще приеду и получше с ним ознакомлюсь. Тогда мы с вами выпьем. Не забудьте моего имени – Марк Юлий Фронтин.

– Ты не в родстве с Фронтином, который управлял Сардинией? – спросил один из присутствующих.

– Я знал его много лет, – ответил Феликс. – По правде сказать, это же мой брат. Хороший парень. Вроде меня.

– Но ведь он уже умер.

– Что поделаешь? – сказал Феликс, подмигнув единственным глазом. – Все мы когда-нибудь помрем, Он умер у меня на руках.

Теперь Бренн стал опасаться, чтобы насмешки Феликса над членами совета не выдали его.

– Я слышал, что он умер от какой-то внутренней болезни, – сказал собеседник Феликса с некоторым сомнением в голосе.

– Правильно, – подхватил Феликс, который не мог отказать себе в удовольствии подурачить спесивых «отцов города».

– У него был коклюш, осложненный расстройством желудка. Он всегда ужасно много ел, и врачи сказали, что доконала его спаржа.

Члены совета удивленно глядели на него, чувствуя в его речах явную странность, но не отдавая себе отчета, в чем тут дело. Для них было ясно, что он из простонародья: ни один римлянин хорошего происхождения не стал бы разговаривать так, как он. С другой стороны, думали они, он мог быть и из хорошей семьи, но опустился, спутался с чернью и привык к грубому обращению. Несомненно, за последний год сенату и консулам пришлось назначить на командные посты много таких людей, которые в обычное время до них не допускались.

Наконец вернулся писец со своими дощечками. Феликс посмотрел на написанное, делая вид, что читает, затем, взяв стиль, он нацарапал на воске свое мнимое имя, Но от излишнего рвения перепутал порядок слов, и у него получилось: «Десятого Марк легиона Юлий Трибун Фронтин».

После этого он протянул таблички председателю. Тот нахмурился, увидев столь странную надпись. Однако ошибка, которая, казалось, могла подвести Феликса, в конце концов помогла ему. Ибо в ней советники нашли то объяснение его непонятного поведения, которое они искали. Прочитав перепутанные слова, председатель решил, что трибун, очевидно, пьян.

Он шепнул это объяснение ближайшему к нему советнику, который передал его соседу, и в один миг оно обошло весь совет. Конечно, этот человек пьян, Они почувствовали некоторое удовлетворение: наконец им стало понятно, в чем дело, и потому совершенно отказались от мысли устроить Феликсу перекрестный допрос. Теперь самое лучшее было бы скорей от него избавиться. Печально, разумеется, что они не в силах помешать ему забрать корабль, но что же делать!

– Ну, теперь вы все довольны? – вызывающе спросил Феликс.

– Да, да, – запыхтел председатель.

– Хорошо, – сказал Феликс. – Итак, счастливо оставаться. На прощанье дам вам один совет. Не пейте неразбавленного вина после того, как поедите устриц. Видите, что случилось с моим братом, а он управлял Сардинией. Я ухожу, а если вы хотите, чтобы я взял вашу петицию, пришлите мне ее на корабль, да в придачу к ней бочонок лучшего вина.

Он повернулся к охране.

– Идем!

И они вышли из помещения.

– Благодарение богам, что он ушел! – промолвил председатель, отирая со лба пот. – И что это творится на свете? Не знаешь, право, что хуже – когда рабы наши поднимают мятеж или когда такой вот неотесанный рубака распоряжается у нас, как хочет.

– Сперва он сказал, что брат его умер от спаржи, а потом – от устриц, – негодовал собеседник Феликса.

– Да он же совершенно пьян, – вставил другой.

– Ну, уж кто-нибудь да заплатит мне за корабль, если он погибнет, – простонал судовладелец.

Но члены совета уже стали расходиться, желая увидеть собственными глазами отплытие этого странного трибуна, его солдат и пленников.

 

ГЛАВА XIV. МОРЕ

Времени не теряли. Рабов, которые изображали пленных, разместили в трюме. Большая часть команды находилась на корабле, а немногих матросов, тех, что не хотели идти в плаванье, насильно вытащили из кабачков на набережной. На корабле имелось достаточное количество припасов и пресной воды. Раб, переодетый центурионом, запер кормчего и его помощника в одну из кают. Феликс велел привести их к себе.

– Корабль находится сейчас в моем ведении, – сказал он. – По делу государственной важности. Отплываем немедленно. В Регий. Покажите мне лучшую каюту.

Он удалился в каюту и велел принести вина. Ему до смерти хотелось снять тяжелый шлем. Кормчий был худощавый, светлоглазый, хитрый на вид человек с редкой, похожей на высохший мох бороденкой. Он залопотал что-то насчет распоряжений «хозяина», но, как только Бренн вызвал центуриона, тотчас же затих.

Последние его колебания исчезли, когда он увидел председателя и членов совета, собравшихся на пристани и без всяких возражений наблюдавших за приготовлениями к отплытию. Он начал выкрикивать команду матросам. Канаты были отданы, трап и якорь подняты, матросы скинули одежду и полезли по веревочным лестницам на мачту, чтобы распустить паруса, свернутые на реях. Прежде чем лезть наверх, матросы всегда раздевались догола, так как свободные туники легко могли затруднить их работу и даже сделать ее опасной, запутавшись в канатах или же развеваясь на ветру.

Когда корабль двинулся в открытое море, собравшаяся на берегу толпа радостно завопила – без особых причин, просто потому, что ей чудилось, будто отплытие этого корабля было чем-то связано с неудачей, постигшей восстание рабов. Члены совета наблюдали за отплытием, мрачно хмурясь и не проявляя никакого восторга. Чем больше думали они о беззастенчивом трибуне, тем более странным он им представлялся. Но сейчас уже было поздно принимать какие-либо меры.

Как только корабль вышел из гавани, матросы на главной мачте отпустили снасть, и огромный парус развернулся до самой палубы.

Корабль «Лебедь Сириса» устремился в море, и весь его корпус задрожал под напором волн.

Свобода! Наконец-то настоящая свобода!

Теперь беглецы уже были вне Италии. И хотя власть Рима распространялась на все берега того моря, по которому они плыли, все же средоточие этой власти находилось в самой Италии. Уж, наверное, те, кому удалось вырваться оттуда, сумеют миновать и последние пределы Римского государства, сумеют найти дорогу в мир, существующий за этими пределами~ Пусть мир этот – варварский по сравнению с цивилизованным миром, находящимся под римским владычеством, зато там – свобода. Корабль отошел уже достаточно далеко от гавани. Тогда Феликс без шлема вышел из каюты. Уцепившись за брус, так как началась легкая качка, он обратился к кормчему:

– Поверни корабль и плыви на восток.

– Что ты хочешь сказать? – спросил кормчий с несмелым вызовом в голосе. – Ты же направлялся в Регий.

– Я передумал, – зарычал Феликс. – Поворачивай корабль.

– Но к какой гавани держать курс?

– Ни к какой. Поверни корабль и, не отклоняясь, плыви на восток. Пока тебе больше ничего знать не нужно.

Тут он увидел, что глаза кормчего с изумлением и отчаяньем уставились на его заклейменный лоб. Он поднял палец и обвел буквы одну за другой.

– Так, значит, ты умеешь читать? А знаешь ли, что означают эти буквы? Я тебе сейчас скажу. Они означают, что я не такой человек, который любит дважды отдавать одно и то же приказание. Ну, за дело!

Пока он говорил, повстанцы, переодетые легионерами, открыли двери и люки, и их товарищи, запертые в трюме, высыпали на палубу. У многих из них от спертого воздуха внизу начались приступы морской болезни.

– Пленники вырвались, – задыхаясь от волненья проговорил кормчий.

– Правильно, – ответил Феликс. – Пусть себе вырываются. Я вижу, Ты соображаешь, когда хочешь. Все мы здесь пленники, в том числе и ты. А теперь делай, что я тебе приказал.

Кормчий советовался со своим помощником, а Феликс крикнул матросам:

– Не падайте духом, ребята. Все в порядке, Ведите себя прилично, и к вам будут хорошо относиться.

Кормчий понял, что выход у него один – подчиниться. Корабль медленно повернул.

Бренн подошел к Феликсу.

– Надо ли нам плыть на восток?

– Почему нет? – ответил Феликс. – Спартак хотел двигаться на восток, если бы мы прорвались сквозь войска Красса. Потому и я говорю, – на восток. Спартак считал, что на востоке есть страны, где Рим пока еще не хозяйничает: Египет, Иудея, Парфия, а еще дальше – Индия, а на западе за Испанией – только океан.

Бренну хотелось посоветовать, чтобы они поплыли вдоль испанских берегов в Британию. Но он хорошо понимал, что на такое долгое и опасное путешествие никто бы не согласился. Так ему и надо: он сплутовал, кидая с Мароном жребий. Много ему помогло это плутовство!

– Да, видно, придется нам плыть на восток. Но моя-то родина на западе, к северу от Испании.

– А у меня никогда не было родины, – мягко ответил Феликс. – Сперва я рос на одной вилле, потом был кухонным рабом в Риме, потом метельщиком двора в школе гладиаторов, а потом работал при бане. А кто были мои отец и мать, я так и не знаю. Глаз мне выбили деревянным мечом в гладиаторской школе. Теперь ты все обо мне знаешь. Когда я .услыхал о Спартаке и его войске, я вылез из кухонного окна, спрятался в фургоне среди пустых винных бочек и убежал на все четыре стороны. Они-то для меня родина – все четыре стороны. А где именно – мне безразлично.

– Я хотел бы, чтобы и мне было все равно, – грустно вымолвил Бренн. – Но мне так хочется снова увидеть родную землю!

Ему представились луга, где он ребенком играл на солнце, река, где он купался, деревья, на которые он лазил, людей, у которых в жилах текла та же кровь, что у него, которые думали и говорили так же, как он, и стремились в жизни к тому же, – вот что было родиной.

– Мне нравится море, – заметил Феликс, которому чувство, волновавшее Бренна, было непонятно. Он глубоко вдохнул морской ветер. – Вот уж где все четыре стороны. Я на море не в первый раз. В прошлом году я уже видел его в Регии. Но здесь оно лучше. Здорово много воды; и кто это окрасил ее в такой чудесный цвет? Здесь приятнее, чем в цветущем саду, и пахнет куда лучше.

Бренн понял, что всякий разговор о Британии будет бесполезным. Другие рабы сочтут его безумцем – предлагать полный опасностей путь в Британию, когда гораздо ближе есть много других стран, где они тоже будут вне досягаемости для Рима. К тому же большинство из них были родом с востока – из Греции, Фригии или Сирии – и предпочтут более теплые края.

Бренн прошел на корму и, склонившись над бортом, стал смотреть на бурлящую и пенящуюся воду – след, который оставлял за собой корабль. С каждым мгновением он удалялся от Британии, даже если и приближался к свободной земле. Ему было и радостно и грустно, а сильнее всего овладело им чувство одиночества. И тут он понял, что пора поговорить с Мароном и сказать ему правду насчет плутовства с монетой. Он знал, что Марон радуется дороге на восток, и сам хотел разделить его радость, раз уж все равно не будет так, как мечтал сам. Но разделять радость Марона, пока между ними лежит этот обман, он был не способен.

Он спустился с кормы и разыскал Марона. Тот помогал готовить ужин.

– Мне надо с тобой поговорить, – произнес он с каким-то жалким видом.

Марон вытер руки, белые от муки, и вышел к Бренну. Мальчики подошли к борту.

– А что случилось? – Марон заглянул Бренну в глаза. – Ты что-то не в себе.

Бренн не в силах был говорить. Признаться в плутовстве было труднее, чем он предполагал. Но теперь, когда потребность в признании возникла в нем и овладела всем его существом, он уже не мог молчать.

– Марон, – хрипло произнес он, – помнишь, как мы на постоялом дворе метали жребий монетой?

– Да, – спокойно сказал Марон. – Помню.

– Я тебе хочу сказать одну вещь насчет этого, – продолжал Бренн, не смея взглянуть другу в лицо. Он посмотрел за борт на пенящиеся гребни волн. – Я… я ведь сплутовал, – выпалил он и добавил уже спокойнее: – Голова была на обеих сторонах монеты.

– Я это знал, – ответил Марон все тем же ровным голосом. – Я увидел, когда схватил монету. Но раз ты мне сам признался, теперь это все равно.

Бренн поднял глаза от клокочущей пены и, наконец, взглянул на Марона.

– Ты знал и ничего не сказал? – Ему было еще стыднее, чем раньше.

– Сперва я рассердился и хотел выложить тебе все. А потом раздумал. Тогда бы мы с тобой по-настоящему рассорились, а я видел, как тебе хочется в Британию. Вот я и решил остаться с тобой. Ведь если бы я не сделал этого, нашей дружбе пришел бы конец. Вот и все. Конечно, мне было тяжело. Но теперь ты все загладил.

Бренн почувствовал, что глаза у него Наполняются слезами. Он крепко пожал руку Марона.

– Ну, так я рад, что мы плывем на восток и рано или поздно попадем во Фракию. Я рад, что плутовство мне не помогло.

– Не надо больше об этом думать, – сказал Марон. – Ты бы сделал так же, как я.

– Не знаю, сделал ли бы, – ответил Бренн. – Но это не важно. Важно, что теперь мы друг друга поняли. Мы будем вместе, что бы ни случилось, и пусть наш путь кончится там, куда занесет нас судьба.

– Пусть будет так.

Они опять крепко пожали друг другу руки.

Тут порыв ветра донес до них из кухни запах варева, и они засмеялись: от бодрящего морского воздуха им захотелось есть. Хорошо жить на свете, – они свободны здесь, на свежем морском просторе, и скоро будет готова вкусная еда.

 

ГЛАВА XV. МОРСКОЙ РАЗБОЙ

Прошло три дня со времени отплытия из Сириса. Поздно вечером Бренн вышел на палубу.

Прислонясь к мачте, он смотрел на озаренную звездами воду, струившуюся за кормой. Погода по-прежнему стояла ясная. Феликс приказал не прерывать плаванья на ночь, тем более, что бросать якорь неподалеку от берега было бы рискованно, – приходилось опасаться внезапного нападения. Несомненно, за эти дни правители Сириса либо узнали правду, либо догадались о ней и разослали гонцов, чтобы предостеречь власти в других гаванях.

Бренна подняло с койки безотчетное желание еще ваз взглянуть на волны, с глухим шумом разбивавшиеся о борта судна; от волн он перевел глаза на звездное небо, местами подернутое легкими облаками. Он ни о чем не думал, но ощущал какую-то смутную тревогу. Морская пена отливала серебром, и каждый всплеск волн означал, что Британия – все дальше и дальше…

Вдруг он заметил, – со звездами что-то неладно. С самого раннего детства он научился наблюдать движение небесных светил; теперь, снова внимательно взглянув на небо, он увидел, что «Лебедь» идет не в том направлении, куда следует. Нос корабля уже не был обращен к звездам, блиставшим на востоке. Мальчику стало ясно, – корабль повернул и поплыл обратно, на запад.

Бренн проскользнул на корму, не постучав вошел в каюту Феликса и тихонько окликнул его:

– Феликс!

Тот сейчас же бесшумно приподнялся на койке.

– Кто там?

– Я, Бренн.

Феликс высек огонь из кремня, и при тусклом свете восковой свечи Бренн увидел его настороженное лицо; единственный глаз сверкал из-под спутанной гривы.

– Что случилось?

– Кормчий повернул судно; я это заметил по звездам.

Феликс протяжно свистнул.

– Я должен был это предвидеть, Давай поговорим с ним по-свойски.

Он торопливо надел башмаки и, не зашнуровав их, выбежал из каюты. Бренн пошел за ним следом. Они быстро нашли кормчего. Феликс гневно сказал ему:

– Поди-ка сюда! Мне нужно спросить тебя кое о чем.

Кормчий нехотя повиновался. Вид у него был смущенный.

– Глянь-ка вверх! – продолжал Феликс и, схватив кормчего за подбородок, вздернул ему голову кверху: – Погляди-ка хорошенько: что случилось со звездами~

– Ничего с ними не случилось, – мрачно ответил кормчий.

– Они повернулись задом наперед, – глумливо продолжал Феликс, – встали шиворот-навыворот, перекувырнулись, прошлись колесом – называй это, как хочешь. Но каким словом ни назовешь, а ты – подлая собака.

– Я только выполняю приказания, – пробормотал кормчий.

– Вот как! А чьи это приказания? Не мои! Брось финтить! Признайся! Либо с судном что-то неладное творится, либо со звездами. По-твоему, спятили звезды?

– Отвяжись от меня, – дерзко выпалил, кормчий. – кто вы такие, ты и весь твой поганый сброд?

– Кто бы мы ни были – тебе нас не предать! – рявкнул Феликс. Он крепко обхватил кормчего, приподнял его и с размаху швырнул за борт. Затем он легонько раз-другой взмахнул руками, словно стряхивая с них пыль.

– Зачем ты это сделал? – спросил Бренн; он шагнул к Феликсу, чтобы остановить его, но было уже поздно. – Кто теперь будет вести судно?

Феликс почесал голову.

– Верно, – сказал он, – я малость поторопился, но так ему и надо!

Он на минуту призадумался и стал потихоньку напевать печальную песенку. Затем он сказал:

– Давай поговорим с помощником.

Тот, в смертельном испуге выглядывавший из рубки, попятился, когда Феликс подошел к нему.

– Не бойся, – сказал Феликс. – Ты только повиновался его приказаниям, – значит, ты тут ни при чем. Ты умеешь распоряжаться на корабле?

Несколько оправившись от испуга, моряк кивнул головой.

– Значит, теперь за все отвечаешь ты, – сказал Феликс. – Только не вздумай сыграть с нами какую-нибудь штуку; ты видел – это добром не кончается. Поверни судно, поставь звезды на место и веди себя как полагается.

Корабль снова поплыл на восток. За истекшие три дня матросы – сами рабы – успели подружиться с повстанцами и сочувственно относились к их попытке вырваться на свободу. Таким образом, после устранения кормчего, ничто уже не нарушало полного согласия на «Лебеде».

Следующие два дня плаванья прошли спокойно, а на третий – наблюдатель заметил на расстоянии около пяти миль корабль, шедший прямо к «Лебедю».

Среди повстанцев поднялся переполох; они решили, что это военный корабль, высланный, чтобы схватить их и вернуть в Италию. Феликс несколько успокоил людей, объяснив им, что корабль идет к Италии с востока и, значит, не мог быть послан за ними в погоню.

Опасения рассеялись не вполне. Как-никак судно могло быть военное; что, если его начальнику вздумается обыскать «Лебедя»? Но наблюдатель, донес, что корабль, тем временем подплывший довольно близко, судя по всему, торговый: обводы у него более закругленные, чем у военных судов, его двигали паруса и не видно было гребцов, размещаемых на военных судах тремя ярусами и являющихся непременной их принадлежностью.

Повстанцы приободрились; некоторые из них даже влезли на мачты, чтобы лучше разглядеть корабль, приближавшийся к ним.

Новый кормчий подошел к Феликсу и сказал:

– Начальник, я хочу кое-что предложить тебе.

– Выкладывай, – отозвался Феликс, жевавший ячменную лепешку. – Я никогда не мешаю людям говорить, но мне случается уложить человека на месте, если он скажет не то, что надо.

Кормчий облизнул пересохшие губы, огляделся по сторонам и начал:

– Я рад, что ты швырнул его за борт. Он был изверг, тиранил нас. Он велел бросить моего брата в море за то, что брат кинулся на него. Теперь он получил по заслугам. Брат нечаянно чем-то рассердил кормчего, и тот жестоко избил его; брат рассвирепел – и кончилось тем, что его, беднягу, выбросили за борт.

Феликс осклабился.

– Матросам не годится, сердить начальника. Ну, ладно! Меня очень радует, что я полностью расквитался с этим негодяем за его злодейства. Хотя, признаться, я малость поспешил. Что же ты надумал?

– Мне осточертело быть рабом, и всем моим товарищам – тоже. Мы хотим присоединиться к вам. Но что вы намерены сделать, когда окажетесь на Востоке?

– Продать корабль финикийцам, которые не будут нас донимать расспросами; выручку мы поделим, а затем – разбредемся по белу свету.

– Тогда нас мигом всех переловят, – проворчал кормчий, – и нам будет не лучше, чем прежде – нет, хуже, если только это возможно.

– Так чего же ты хочешь?

– Давайте станем пиратами! Тогда нам незачем будет расходиться в разные стороны. Мы можем найти какую-нибудь бухту в Киликии или пристать к побережью Адриатики, где для жителей помогать пиратам – привычное дело. Там мы примкнем к другим пиратским судам. Мы и в накладе не останемся, и не пропадем зря!

Повстанцы и матросы, толпившиеся вокруг Феликса и кормчего, радостно приветствовали это предложение. В те времена пиратство не являлось чем-то позорным. В нем видели разновидность войны, своего рода каперство , а не разбой. Иллирийские и киликийские пираты считали, что они ведут войну против Рима и имеют право захватить любое римское судно, которое им попадается.

– Так и сделаем! – гаркнул Феликс, дружески хлопнув кормчего по спине.

Бренн хотел было выступить вперед и возразить против этого решения. Мысль, что ему придется беспрерывно скитаться по морям, покуда какая-нибудь римская флотилия не захватит их судно, отнюдь не улыбалась мальчику.

Но Марон, заметивший его движение, удержал Бренна за руку и шепнул ему:

– Пускай себе плывут в Адриатику, а уж там-то мы сможем отстать от них. От побережья до Фракийских гор – рукой подать.

Бренн снова преисполнился надежды.

«Если судьба дает мне возможность добраться до Фракии, – подумал он, – значит, нужно без всяких колебаний отправиться вместе с ними; какое это счастье – попасть в страну, где я буду сам себе господин!»

Он подошел к Феликсу.

– Возьмем курс на Иллирию! Туда ближе, чем в Киликию!

– Я тоже за Иллирию, –. подхватил кормчий, внимательно слушавший Бренна. – Там столько бухт и островков, что мы отлично сможем прятаться, Если нужно будет. А жители ненавидят римлян и всегда готовы помочь пиратам.

– В Иллирию так в Иллирию, – заявил Феликс и тотчас зычно крикнул повстанцам и команде: – К оружию, ребята! Первая наша добыча сама, дается нам в руки!

Он размашистым жестом указал на торговое судно, находившееся теперь самое большее в полумиле от «Лебедя». Матросы и повстанцы ответили ему негромкими радостными кликами и принялись делить между собой оружие, раскиданное на палубе. Тут не обошлось без перебранки. Покончив с этим делом, моряки дружно направили «Лебедя» прямо к торговому судну, а наблюдатель замахал флагом.

По указаниям Феликса и кормчего, команда собрала все якоря и крюки, какие только оказались на «Лебеде»; взяли даже тяжелые камни из балласта и привязали их к концам канатов, а крюки и якоря прикрепили к длинным шестам. Запасшись этими абордажными орудиями, моряки и повстанцы притаились на верхней палубе, под бортами.

На торговом судне, очевидно, не подозревали опасности; оно подплывало все ближе. Неожиданным маневром «Лебедь» придвинулся к нему вплотную. Люди, размещенные под бортами «Лебедя», крепче сжали в руках шесты и канаты; с торгового судна крикнули:

– Что вам нужно?

Феликс свистнул. «Лебедь» сделал резкий поворот и протаранил среднюю часть торгового судна. Из-под бортов с гиканьем выскочили спрятавшиеся там люди и мгновенно взяли судно на абордаж . Раздался оглушительный грохот. Это матросы «Лебедя» спустили брусья мачт на палубу атакованного судна, чтобы удержать его на месте, а вооруженные повстанцы с воинственным кличем перепрыгнули через борт и ворвались на палубу…

Команда торгового судна, захваченная врасплох, не оказала сопротивления. Феликс был в первых рядах нападавших. Он сразу приметил кормчего и стал наступать на него, но тот и не думал защищаться, а, видя, что все пропало, упал на колени, моля о пощаде..

– Встань! – крикнул Феликс. – Мы никому из вас не сделаем зла, мы только заберем ваш груз. Мы – воины Спартака, и твой корабль – военная добыча!

Корабль плыл из Александрии с богатым грузом; там были стеклянные изделия, свитки папируса, мебель с украшениями из слоновой кости и черного дерева, пестро раскрашенные статуэтки и другие безделушки.

С веселыми прибаутками повстанцы и матросы доставали вещи из трюма и перебрасывали их на свой корабль. Из вспоротых тюков с безделушками сыпались зеркала из полированной бронзы, и резные шкатулки, изящные сосуды с притираниями и благовонными маслами.

Когда весь груз был перенесен и трюм торгового судия опустел, Феликс, ухмыляясь, сказал кормчему:

– Если хочешь, я письменно удостоверю, что ты не потопил груз на полпути в Средиземном море и не продал его в каком-нибудь азиатском порту.

Капитан исподлобья взглянул на него и ничего не ответил.

– Меня зовут Марк Юлий Фронтин, – не унимался Феликс. – Скажи им это там, в Сирисе. Уж они-то знают мою подпись.

Тут он захохотал во все горло и перелез обратно на палубу «Лебедя», крикнув своим людям, чтобы они поскорее следовали за ним, иначе он их оставит на борту чужого судна. Все немедленно вернулись на корабль, захватив с собой свои якоря и камни. Затем повстанцы и матросы убрали абордажные крюки, и суда поплыли в разные стороны.

 

ГЛАВА XVI. ПРОСЧИТАЛИСЬ

В эту ночь на борту «Лебедя» царило веселье; казалось, впереди – занимательнейшие приключения, богатая пожива.

После дележа добычи принялись обсуждать, что делать дальше; в конце концов решили, что «Лебедь» направится к берегам Иллирии и будет совершать рейсы вдоль побережья, пока не найдется подходящий зеленый островок, укрытый от ветра и, разумеется, необитаемый. На этом островке высадят женщин и детей и построят для них дома, и там, в тихой бухте, «Лебедь» будет стоять зимой, когда выход в море – верная смерть. А холостые найдут себе жен в иллирийских селеньях, разбросанных на взморье.

Кое-что из добычи сложили внизу, но много громоздких вещей осталось на палубе, так как часть трюма теперь была отведена под жилье.

Итак, все сошло как нельзя лучше. Теперь восставшим и в голову не приходило, что им может грозить опасность. Они воображали, что плаванье по морю всегда спокойно и приятно и что у них будет одна только забота – при каждом удобном случае останавливать купеческие суда и забирать груз.

На другое утро наблюдатель снова увидел корабль; в этом не было ничего странного, так как «Лебедь» плыл теперь тем путем, каким обычно пользовались торговые суда. Все живо разобрали оружие.

Сделанные накануне приготовления были в точности повторены, и вскоре корабли оказались так близко друг от друга, что можно было перекликаться. Один из матросов стал на борт и, держась за канат, крикнул:

– Эй, вы!

На этот раз не пришлось прибегать к искусным маневрам: корабль по собственному почину направился прямо к «Лебедю».

Феликс с довольным видом потуже затянул пояс. В эту минуту к нему подошел кормчий.

– Не нравится мне это судно, – сказал он.

– Почему? Судно как судно, – резко ответил Феликс.

– Не военное это судно и не торговое, – продолжал кормчий, пристально разглядывая корабль.

Прежде чем он успел вымолвить еще хоть слово, таинственный корабль придвинулся к «Лебедю» вплотную и раздался трубный сигнал. «Лебедь» мгновенно взяли на абордаж; несколько повстанцев, размещенных под бортами, были тяжко изувечены крюками, и на палубу толпой ринулись люди зверского вида.

Матросы и повстанцы, рассчитывавшие захватить экипаж корабля врасплох, теперь сами узнали, как страшен внезапный абордаж. Они пытались сопротивляться, в недолгой схватке вывели из строя несколько человек неприятельской команды, но потерпели полное поражение. Некоторые, растерявшись от неожиданности нападения, пытались взобраться на мачты или спрятаться за нагроможденной на палубах мебелью.

Бренн и Марон находилась на юте и поэтому вначале не участвовали в борьбе. Увидев, что их товарищам угрожает опасность, они бросились к трапу, ведущему на корму, но бой закончился, прежде чем они попали на нижнюю палубу. Матросы и повстанцы разбегались во все стороны. Феликс, оглушенный ударом, лежал без чувств.

Расталкивая всех, на середину палубы вышел человек в бронзовом панцире; с его плеч ниспадала львиная шкура.

– Где кормчий? – властно спросил он.

Матросы «Лебедя» вытолкнули злополучного кормчего вперед.

– Кто вы такие, да поразит вас огненный Сандан! – заорал человек в бронзовом панцире. – Я принял ваше судно за торговое, а оказывается – люди наряжены римскими легионерами! Скажи мне правду или я вырву тебе язык!

– Мы… мы пираты… – пробормотал кормчий.

– Пираты! – повторил человек в панцире и, повернувшись к своим спутникам, спросил, – Вы слышали, что он сказал? Они называют себя пиратами!

Раздался взрыв хохота. Бренн мгновенно сообразил, что произошло: «Лебедь» встретился с настоящим пиратским судном.

Феликс, тем временем пришедший в себя, встал и, держась за канат, подошел к человеку в бронзовом панцире. Тот, ухмыляясь, смерил его взглядом и спросил:

– Значит, ты здесь начальник?

– Мы пираты, – ответил Феликс, – воины Спартака, плывем в Иллирию.

– Знай я, кто вы такие, я не напал бы на вас, – сказал с усмешкой человек в бронзовом панцире, – Меня зовут Кудон. Но раз вы сами навлекли на себя такую беду, – значит, придется вам и расплачиваться.,

Повернувшись к своей команде, он добавил:

– Разоружите всех и посмотрите, какой у них там груз. Берите только самое ценное, все прочее оставьте! Я не потерплю, чтобы мое судно загромождали хламом – лишнего места у нас нет! Слышите? Затем он опять обратился к Феликсу:

– Это дело стоило мне троих парней, да и раньше мне не хватало рук. Вот я и заберу себе кое-кого из твоей команды.

Он испытующе оглядел рослого, мускулистого Феликса и снова разразился смехом. Смеясь, Кудон растягивал рот до ушей; тогда ясно обозначался глубокий шрам, тянувшийся по всей щеке.

– Пожалуй, я первым делом возьму тебя, – продолжал он. – А твои люди выберут себе другого начальника.

Он приказал повстанцам и матросам выстроиться и прошелся вдоль рядов, отмечая тех, кого решил взять с собой. Отобрав человек шесть самых здоровых и сильных, он заметил Бренна и Марона и знаком приказал им подойти.

– Вас, ребята, я тоже забираю. Вид у вас такой, что я думаю, вы свой корм отработаете.

Люди Кудона тоже не теряли времени даром. Они переносили на свой корабль все самое ценное из груза, доставшегося «Лебедю» накануне.

Ухмыляясь, Кудон заявил команде «Лебедя» и повстанцам:

– Я оставлю вам судно. Лучше всего для вас будет при первой возможности пристать к берегу и скрыться в ближайших горах. Моряки вы плохие и в пираты никак не годитесь.

Он слегка ударил Феликса плоской стороной меча.

– А теперь – на борт!

Бренн и Марон тоже перелезли на пиратское судно; их предупредили, что спать им придется на полу, так как все койки заняты.

Один из матросов взял их на свое попечение и объяснил, в чем состоят их обязанности: им придется убирать каюту Кудона, прислуживать ему за столом, помогать на кухне и заниматься вместе с другими всякими поделками.

Из нескольких отрывочных замечаний, оброненных матросом, Бренн заключил, что Кудон держит курс на запад, с целью ограбить золотые прииски в Испании. Сердце мальчика забилось сильнее; несмотря на то, что он попал в плен, в нем ожила надежда. Ведь корабль плывет на запад!

 

ГЛАВА XVII. БУРЯ

Благодаря этой неугасимой надежде Бренну легче было переносить плен. Кудон был гневлив и не стеснялся с теми, кто имел несчастье не угодить ему; а так как Бренн и Марон находились при нем, то им и доставалось больше других.

Феликсу жилось легче, чем мальчикам, и он несколько свыкся со своим положением; оставив прежние властные повадки, он управлялся с канатами, подтягивал матросам, когда они хором пели свои песни, и скоро стал общим любимцем. На досуге он подолгу рассказывал о тех днях, когда сражался бок о бок со Спартаком; вдобавок, моряки, всегда склонные к суеверию, считали, что его единственный слегка косивший глаз – подлинный «дурной» глаз, и Феликс убедил их, что он искуснейший заклинатель змей; ведь он отлично знал, что никто из матросов не сможет выудить из Средиземного моря змею и проверить, правда ли это.

Бренн и Марон старались поменьше разговаривать друг с другом на людях; но они зачастую перебрасывались украдкой несколькими словами и решили смотреть в оба, когда судно причалит к берегам Испании. Кто знает, не представится ли там случай незаметно скрыться? Они поклялись, что один не уйдет без другого; либо они вместе вырвутся на свободу, либо вместе останутся в неволе.

Однажды они сидели и чистили панцирь Кудона. Оба молча размышляли все о том же. Из задумчивости их вывел громкий возглас наблюдателя, рукой показывавшего на юг. Кудон, зевая во весь рот, вышел из своей каюты и сразу увидел, что грозит беда. На горизонте виднелись багровые облака, мертвенно тусклое небо отливало медью.

– Почему ты не позвал меня раньше? – в бешенстве загремел Кудон, но спохватился, что сейчас не время распекать наблюдателя, а есть дела поважнее. Он кликнул старшего, тот побежал в кубрик; матросы, ворча и ругаясь, один за другим, вразвалку вышли оттуда.

– Убрать паруса! – скомандовал Кудон. – Поднять весла! Живо, если вам дорога жизнь!

Люди поняли, что они в смертельной опасности, и мигом взялись каждый за свое дело. Наскоро свернули паруса; с грохотом спустились брусья мачт; матроса, на минуту замешкавшегося, с головой накрыло одним из парусов, который второпях забыли свернуть. Матрос беспомощно барахтался, его вытащили из-под парусины. Брусья сложили в стороне, под бортами, предварительно привязав их к столбам, поставленным на этот случай.

Тучи, мчавшиеся с юга, целиком заволокли небо; яркий дневной свет померк; послышалось завывание бури; с каждым порывом ветра волны вздымались все выше, бурлили все сильнее.

Как ни страшил Бренна и Марона надвигавшийся шторм, гнев Кудона был для них еще страшнее. Бережно уложив панцирь в рундук, откуда они его вынули, они вернулись на ют, рассчитывая по мосткам пробраться оттуда на корму; но палубы уже были залиты водой.

На верхней палубе они увидели трех матросов, уцепившихся за канат. Пенящийся вал перекатился через борта, и двух человек смыло. Третий все еще отчаянно цеплялся за канат.

– Да это Феликс! – крикнул Марон.

Он проворно спустился по трапу, ведущему с юта на верхнюю палубу, и подхватил Феликса, когда тот, обессилев, едва не выпустил канат из рук.

Судно кренилось так сильно, что Марон еле удержался на ногах. С большим трудом он довел Феликса до трапа. Бренн помог Марону втащить Феликса. Они были на середине трапа, когда новый вал перекатился через борта и едва не сшиб мальчиков с ног. Крепко ухватившись за перила, они снова принялись тащить Феликса. Прежде чем нахлынула следующая огромная волна, они уже взобрались наверх.

– В самый раз! – прохрипел Бренн, с трудом переводя дух.

Эта волна была еще страшнее; она хлынула на палубу и переломила трап.

Бренн и Марон не стали дольше смотреть, а вбежали в ближайшую каюту и положили Феликса на койку. Он улыбнулся им и, спустя немного времени, приподнялся. Море бушевало вовсю, – слова нельзя было расслышать. Мальчики с минуты на минуту ждали, что могучие валы, непрерывно обрушивавшиеся на корабль, разобьют его. Неистовый шум не утихал. Вода, залившая пол каюты, доходила беглецам~ до колен; они коченели от холода.

Каюта ходила ходуном. Феликса и обоих мальчиков швыряло во все стороны. Они пытались ухватиться за края коек и за рундуки, но волны хлестали в борта судна с такой бешеной силой, что удержаться на месте было невозможно, и все трое поминутно стукались друг о друга.

Оказалось, что они вбежали в каюту, где незадолго до шторма в последний раз закусывал Кудон; на столике еще оставалась кой-какая еда. Марон схватил все, что там было – несколько мучных лепешек и кусок копченой свинины, – и не выпускал этих припасов из рук, как буря ни свирепствовала. Во время недолгого затишья он поделился ими с Феликсом и Бренном; все трое с жадностью набросились на пищу.

Вскоре шторм возобновился с удвоенной силой, и они забыли все на свете, кроме необходимости крепиться и уцелеть среди ужасающего разгула стихий. Никогда в жизни они еще не слышали подобного грохота. Он был так чудовищен, что постепенно у них притупились все чувства и терзавший их страх несколько ослабел. Они уже не в состоянии были думать. Они помнили только одно: надо выжить.

Затем гул понемногу стих. Весенний шторм налетел внезапно, с огромной силой, но длился недолго: Беглецам не верилось, что буря кончилась. Они молили богов, чтобы эта надежда не оказалась тщетной. Было бы слишком жестоко, если бы все началось сызнова, если бы затишье оказалось только злой шуткой, сыгранной с ними демоном бурь. Когда появилась, надежда, они сразу обмякли и почувствовали, – второй раз им такого напряжения не перенести. Если после передышки, сулившей избавление, снова разразится буря, она застанет их измученными, отчаявшимися, и они уже не смогут отстоять себя.

Но буря действительно кончилась.

Едва держась на ногах, Марон добрался до двери и несмело поднял щеколду. Но дверь наглухо захлопнуло ветром, и он не в силах был высадить ее. Марон, спотыкаясь, вернулся к койке, лег и стал выжидать, что будет дальше.

Корабль все еще швыряло по волнам, но гул стих.

Вначале мальчики и Феликс спрашивали себя, не обман ли это слуха; быть может, они в самом деле оглохли от неистового рева, и он продолжается все с той же силой? Эта мысль страшила их больше всего. Как ни ужасен был непрерывный шум – еще ужаснее быть замурованными в обезумевшем хаосе, не слыша его яростного воя.

Немного погодя все трое налегли на дверь и общими усилиями сорвали ее с петель. Шатаясь от слабости, щурясь от дневного света, они вышли на палубу и увидели, что сомневаться не в чем: шторм прекратился.

Над их головами неслись серые перистые облака, по морю бегали барашки, но буря умчалась к северу.

Корабль оказался в ужасном состоянии. Обе мачты снесло, на носу зияли пробоины.

Феликс крикнул:

– Есть кто? – и сам поразился, какой у него слабый голос.

Ответа не было.

Неужели всех, кто был на корабле, смыло и уцелели они одни? Судно дало сильный крен, вода, хлеставшая в пробоины, быстро поднималась. Вокруг – безмолвие. Им стало ясно: Кудон погиб, погибла и вся команда.

– Похоже, что посудина сейчас затонет, – сказал Бренн.

– Верно, – подхватил Марон, – и нам надо поскорее решить, что делать, иначе нас засосет вместе с ней.

Они огляделись вокруг, соображая, из чего бы сколотить плот. Но все те части, которые могли для Этого пригодиться, снесло бурей; уцелел только остов.

– Возьмем двери, – предложил Бренн.

Они повернули назад и осмотрели каюты, расположенные ближе к корме. Две-три двери штормом разбило вдребезги, с петель свисали жалкие остатки. Другие уцелели. С помощью Феликса мальчики сняли их и снесли на середину верхней палубы. Затем Бренн и Феликс выбрали крепкие доски из рундуков и коек, а Марон собрал обрывки канатов и веревок. В одном из ящиков он нашел длинный канат, и все трое принялись за дело: связав бревна, они проворно соорудили плот, правда, неказистый, кривобокий, но устойчивый,

Судно кренилось все сильнее; поэтому, справившись с работой, они немедленно спустили плот с палубы на воду и, ухватясь за веревки, прыгнули на него.

Бренн догадался привязать к плоту несколько валявшихся на палубе кусков дерева, которые могли пригодиться для гребли; работая этими импровизированными веслами, они быстро отдалились от судна.

– Куда нам плыть? На восток, на запад, на север или на юг? – спросил Феликс, широко улыбаясь. Он был счастлив, что спасся с корабля, на котором два-три часа назад им, казалось, угрожала верная смерть.

– Только не на север! – воскликнул Бренн. – Так мы попадем обратно в Италию или куда-нибудь неподалеку от нее.

– Значит, надо плыть на юг, – посоветовал Марон. – К югу берег должен быть всего ближе.

Феликс перевел взгляд на запад, где солнце уже садилось, и пытался было определить направление, но передумал.

– Мы лучше все сообразим, когда взойдут звезды, – сказал он.

Им не оставалось ничего другого, как сидеть и ждать этой минуты.

– Эх! Я охотно бы поел чего-нибудь, – пробурчал Феликс.

Мальчикам тоже хотелось есть, но хотеньем ведь не насытишься.

Солнце скрылось за грядой волнистых облаков. Ветер посвежел, замигали звезды посреди рассеянных там и сям туч, на море поднялась легкая зыбь. Но голод нечем. было утолить. Вокруг – водная пустыня, вверху – пустынное небо, оживляемое только серебряной россыпью звезд. А между этими двумя бескрайними пустынями затерян убогий плот, где, сбившись в кучку, сидят трое истощенных голодом людей – одноглазый мужчина и два мальчика. Боясь, что кто-нибудь из них, задремав, свалится с плота, они продели руки в петли веревок.

Все трое промокли до костей, продрогли, обессилели от голода и жажды. Они теснее прижимались друг к дружке, чтобы хоть немного согреться и не чувствовать себя такими заброшенными, и все же коченели и отчаивались. Они думали только об одном – о пронизывавшем их холоде, как во время бури не могли думать ни о чем, кроме ветра, сотрясавшего корабль.

Казалось, холод сковал весь мир, сковал время, обрекая на смертную муку трех беглецов, скорчившихся на жалком плоту между необъятным морем и необъятным небом. Скоро, – с тоской думали они, – снова завоет ветер, волны разнесут плот в щепы и их скитания окончатся, но не так, как они надеялись.

Да, они все еще надеялись, иначе зачем им обвязывать себе руки веревками и тесно жаться друг к дружке? Трое друзей – они все еще надеялись, и в мечтах, согревавших одеревенелые, окоченевшие тела, они видели перед собой родной дом, огонь, пылающий в очаге, веселую трапезу в кругу семьи, а перед домом – поля, ими возделанные и дающие им пропитание.

Мечта казалась очень далекой, но она поддерживала в них жизнь.

 

ГЛАВА XVIII. ЗЕМЛЯ!

– Земля! – крикнул. Марон. Шатаясь от слабости, он стоял на плоту. Бренн крепко держал его за руку.

Бренн и Феликс тотчас вскочили на ноги, забыв о том, что плот может перевернуться. После долгой, томительной ночи наступил день; уже много часов подряд они гребли своими самодельными веслами, благословляя солнечный свет, но все сильнее страдая от голода и жажды.

– Земля, – словно эхо повторил Бренн.

– Земля, – повторил и Феликс; его обычно громовый голос теперь напоминал хриплое карканье.

Они снова опустились на доски и взялись за весла. Они гребли словно одержимые, стремясь как можно скорее причалить к твердой земле, которую завидели вдали. На этой земле, – говорили они себе, – наверно найдется пища, и вода, и тихий уголок, где они смогут лечь и крепко уснуть, не боясь скатиться в морскую пучину.

Окрыленные заманчивой мечтой, они рассчитывали добраться до земли за несколько минут; но они гребли и гребли, а расстояние все не уменьшалось.

Тогда их обуял страх: что, если земля каким-то образом исчезнет? Все трое еще сильнее налегли на весла, и в конце концов земля стала приближаться. После первого разочарования они заставили себя грести, не глядя вперед, – и вдруг земля оказалась гораздо ближе, чем они ожидали.

Теперь они видели ее совершенно отчетливо: скалистый берег, ни жилья, ни растительности. Пустынный вид взморья не смутил их. То была твердая земля, – все, что им требовалось.

Но их мытарства еще не кончились.

– Как же мы попадем на берег? – спросил Марон, снова вставший, чтобы поглядеть вперед. – У берега волны, видно, сердитые, – продолжал он. – Надо думать, это буруны. Я нигде не вижу местечка, где можно было бы причалить.

– Придется прыгать с плота, – сказал Бренн, не допуская и мысли, что в последнюю минуту они могут встретиться с неожиданными препятствиями или же, уцелев во время шторма в открытом море, утонуть так близко от берега.

– Да, прыгнем, – подхватил Феликс. – Такой будет прыжок, какого никогда не видали ни на земле, ни на небе; с ним сравнится разве что прыжок Тельца, когда тот с разбегу прыгает через Луну.

Приближаясь к берегу, они услышали грозный шум прибоя, и тотчас обостренное опасностями чутье подсказало им, что попасть на сушу будет неимоверно трудно. Казалось, перед взморьем залегли дикие звери, неистовым ревом предупреждавшие, что никто не может уйти от их разверстых пастей и достичь желанного пристанища – твердой земли.

Мальчики и Феликс отложили весла в сторону, так как волны быстро несли их к покрытым белой пеной скалам, и нужно было беречь силы для последнего, огромного напряжения. Они видели, что волны слева от них разбиваются о рифы, и радовались, что избежали хоть этой опасности. Затем земля стала быстро приближаться, словно надвигаясь на них.

Волны с пенистыми хребтами гнались за ними. Плот мчало прямо к скалистому берегу. Но им не пришлось раздумывать. Послышался скрип, глухой удар, громкий треск. У каждого из беглецов сотрясение болезненно отдалось во всем теле. Над их головами вскипала белая пена; им мерещилось, что они в тисках огромного удава, который, извиваясь в предсмертной судороге, сжимает их все крепче. Спустя минуту-другую они поняли, что случилось: плот разбился о прибрежный утес, их сбросило с досок, и, если они не уцепятся за что-нибудь устойчивое, их смоет прибоем. Они ухватились за выступы утеса, а волны, откатываясь в море, бушевали вокруг, подбрасывая несчастных, яростно трепля их среди камней.

Подтянувшись на руках, Марон увидел, что Бренн, которому пена залепила глаза, в изнеможении подался назад. Став на колени у края выступа, Марок схватил друга за кисть левой руки и, понатужившись, рывком поднял его повыше. Феликс, уцепившийся ниже мальчиков, проворно карабкался вверх по утесу.

– Скорее, покамест следующая волна еще не набежала! – крикнул он, помогая Марону и Бренну.

Тяжело переводя дух, в кровь раздирая руки и ноги, они взобрались на верхушку утеса, где волны уже не могли их захлестнуть, и, обессиленные, упали на голые камни.

Отдышавшись, они поднялись на один из скалистых холмов, длинной цепью тянувшихся позади утеса, и огляделись вокруг. Унылое зрелище! Сколько хватал глаз – пустынный берег да уходящая вдаль гряда белой пены поверх рифов. Взойдя повыше, они увидели на темно-бурой земле редкие пучки чахлой травы, а неподалеку, в сухом русле, полоски бледной зелени.

Томясь жаждой, они пошли по отлогому каменистому руслу и набрели на небольшую лужицу. Вода отзывала гнилью, но они жадно припали к ней, благословляя счастливый случай, – ведь она могла оказаться еще хуже. Для их воспаленных гортаней это был чудесный напиток.

Но съедобного не находилось нигде. Ни плодов, ни ягод. Беглецы продолжали идти по руслу; этот путь не хуже любого другого мог привести их в обитаемые места. Они шли и шли, хотя ноги у них подкашивались и в голове мутилось. На земле спускались сумерки: мгла окутала долины, потом сгустилась на вершинах холмов. Выбившись из сил, беглецы свалились на землю, под деревом, и провели ночь в лихорадочном забытьи. Как только рассвело, они встали и, мокрые от росы, побрели дальше.

Ландшафт стал менее унылым. Им снова попалась лужица, почище и поглубже. Они с наслаждением напились. На глинистой почве Марон заметил следы.

– Козьи копытца! – воскликнул он. – Значит, где-то поблизости все же есть люди!

У них отлегло от сердца. В страшные минуты, пережитые на скалистом берегу, они терзались мыслью, что попали в пустыню, где не найдут ни людей, ни пищи, Теперь, когда снова затеплилась надежда, все трое, несмотря на мучительный голод, ощутили прилив сил. Они ускорили шаг. Марон шел впереди, указывая путь по козьим следам, едва различимым на сухой, растрескавшейся земле. Ни Бренн, ни Феликс не могли их приметить.

Они миновали заросли кустарника и раскидистое дерево с огромными листьями, названия которого не знали, и, пройдя крутой изгиб русла, увидели хижину.

Несомненно, там жили люди: тростниковая крыша была в исправности, у порога в двух-трех местах виднелась пролитая вода. На полоске возделанной земли росли овощи. Но дверь хижины была наглухо закрыта, и, сколько они ни стучали, никто не вышел.

– Наверно, пастух в поле, – предположил Феликс. – Но я не понимаю, почему это в таком глухом месте дверь на запоре.

– Никакого запора нет, – возразил Марон, указывая на щеколду. – Там кто-то есть. Дверь заложили изнутри.

– Впустите нас! – крикнул Марон. – Мы вам не сделаем ничего худого. Мы только хотим поесть!

Никто не отозвался. Они втроем налегли на дверь, но у них не было сил отвалить или хотя бы сдвинуть с места тяжелую перекладину, на которую дверь была заложена изнутри,

– Впустите нас, – жалобно протянул Бренн. – Пожалуйста, впустите!

Откуда-то сверху их окликнул женский голос.

– Кто вы такие?

Вскинув глаза, они увидели голову женщины, высунувшуюся из слухового оконца, под самой крышей.

– Нас выбросило на берег после крушения, – объяснил Бренн. – Впустите нас.

Голова исчезла. Они услышали шаги, женщина сошла вниз и отперла дверь.

– Я очень перепугалась, – объяснила она.

– Что же тебя так перепугало? – спросил Бренн, но тотчас отвлекся от ее страхов и спросил: – Ты можешь нас накормить? Мы уже несколько дней не ели.

Он пытался припомнить, сколько дней они голодают, но не мог. казалось, – бесконечно долго. Когда же они ели в последний раз?

Не дожидаясь дальнейших объяснений, женщина подошла к нише в грубо оштукатуренной стене и принялась там хлопотать. Трое друзей стали осматриваться. В хижине, по-видимому, была всего одна комната. В ней находился очаг – несколько камней, положенных на утоптанный земляной пол. Дым выходил через отверстие в крыше. В одном углу виднелось убогое ложе – соломенная подстилка, накрытая тряпьем; на подушке спал младенец. Еще были две скамьи и низенький столик, сколоченный из неоструганных досок; над дверью устроен небольшой помост, служивший кладовой. С этого помоста и окликнула их женщина.

Хозяйка, смуглолицая крестьянка, тем временем поставила на стол хлебцы, которые сама испекла, и горшки с козьим молоком.

– Я перепугалась, – повторила она. – Здесь рыщут мавры!

Бренн понятия не имел, кто такие мавры. Уплетая вовсю, он, однако, умудрился с набитым ртом спросить:

– А что они тебе сделают?

Женщина рухнула на колени возле убогого ложа. Обхватив ребенка руками, она запричитала:

– 0 небо! Я боюсь… боюсь, не убили ли они его!

Бренн, Марон и Феликс в изумлении переглянулись; кусок уже не шел им в горло. Все трое в один голос спросили:

– Кого это?

– Коракса, – ответила женщина; как ни было велико ее горе, она все же заметила, что пришельцам это имя ничего не говорит, и пояснила: – Моего мужа.

Беглецы снова принялись за еду; но теперь их тревожила навязчивая мысль, что в оплату за пищу, которая вернула им силы, они должны что-то сделать для женщины.

– Почему ты думаешь, что они его убили? – спросил, наконец, Бренн.

– Сегодня утром он забежал домой – сказать, что видел мавров, и сразу же пошел в поместье, предупредить там. Только он ушел, Как я сама увидела двух мавров, верхом на конях. Они спускались с холма. На беду, они заметили Коракса и погнались за ним. Я хотела выбежать из дому, предостеречь его, но мавры вклинились между ним и мною. А потом прискакали два других мавра и угнали всех коз. Вот я и сижу ни жива ни мертва.

– А зачем маврам его убивать? – спросил Марон.

Женщина изумленно взглянула на него.

– Откуда вы взялись? Будто не знаете, что мавры делают? Они всегда все разоряют начисто и никого не щадят – ни господ, ни рабов. Злые они люди!

Беглецы снова переглянулись. Первым заговорил Феликс.

– Спасибо тебе за еду. Какие бы они ни были, эти мавры, но ты добрая женщина. Мы совсем уже отощали, а теперь опять набрались сил. Если только понадобится помощь, мы спасем твоего мужа.

– Что вы можете сделать? У вас ведь даже оружия нет, – сердито спросила женщина. Несколько овладев собой, она прибавила: – Не слушайте меня! Я сама не своя. Я хотела было бежать за ним следом, но не могла же я бросить ребенка! Сжальтесь, спасите Коракса ради меня, и я благословлю тот час, когда ваши тени пали на мой порог, благословлю божество, которое спасло вас от ярости волн и привело сюда на помощь мне!

Она побежала в другой конец хижины и схватила посох с железным наконечником, стоявший там между метлами из пальмовых листьев.

– Вот единственное оружие, которое у меня есть. Возьмите его.

С этими словами она вручила посох Феликсу. Тот взял его с улыбкой, стал вращать над головой и мигом сбил связку чеснока, висевшую на стропиле. Доев хлебцы, мальчики тоже встали и собрались в путь.

На пороге Марон обернулся и сказал женщине:

– Покажи нам, где вилла.

Она указала на восток.

– Вон там, за холмами. Как спуститесь с них, – пересечете дубовую рощу. Потом пойдете долиной до перекрестка. Там свернете налево, пройдете с полмили и прямо перед собой увидите еще цепь холмов. Пойдете тропинкой, которая вьется по ним, и спуститесь к живой изгороди. Вдоль нее дойдете до скотного двора. А оттуда уже видна вилла. Всего ходьбы туда около семи миль.

– А что будет с тобой? – спросил Бренн.

– Со мной ничего не случится. Вряд ли они станут нападать на хижину пастуха, где грабить нечего. Коз они забрали, а теперь нападут на виллу.

 

ГЛАВА XIX. ПО ДОРОГЕ В ПОМЕСТЬЕ

Жена Коракса дала трем друзьям еще несколько хлебцев и кусок вяленого мяса, и они отправились. Перейдя холмы, отстоявшие от хижины самое большее на полмили, они спустились к дубовой роще, как вдруг Марон вскрикнул. Что-то темнело в кустарнике.

Они раздвинули молодые побеги и увидели человека, лежавшего ничком. На спине и на голове у него запеклась кровь. Они сразу догадались, что перед ними – злосчастный Коракс.

– Да он жив! – сказал Марон.

Повернув пастуха лицом вверх, они убедились, что он хоть слабо, но дышит. Спустя немного времени пастух заморгал, открыл глаза и изумленно уставился на своих спасителей.

– Кто вы такие?

– Друзья, – ответил Марон. – Мы знаем, что произошло.

– Они налетели на меня с копьями, – еле слышно заговорил Коракс, – ранили меня в шею и в лопатку; я думаю, кость перебита. Но я не умер и не хочу умирать, если только не случится что-нибудь еще потуже… – Он застонал от боли. – Бегите, дайте знать обитателям виллы, не то все там погибнут,

– Сперва мы тебя доставим домой, – ответил Бренн.

Они подняли тяжко стонавшего пастуха и понесли его к хижине. Пересиливая боль, он сообщил им разные сведения. По его словам, мавры, напавшие на него, были только разведчиками. Они угнали коз и расправились с ним, Кораксом. В этом и заключалась их задача: они должны были все подготовить для главных сил отряда. Наверно, они направились к долине, залягут в ней и дождутся остальных, – значит, с этой стороны вилла уже отрезана. Нападут они на нее в сумерки, когда люди утомлены, а ночная стража еще не расставлена. Так они всегда действуют. Он, Коракс, видел, как с гребня холмов спустился второй верховой разъезд. Эти разведчики помчались на юг. Там, в нескольких милях отсюда, они угонят другое стадо, а пастуха тоже изувечат, чтобы он не мог предупредить обитателей виллы. Мавры потому-то и расположились в долине, что им нужно совершенно отрезать виллу: ее обитатели ни о чем не будут подозревать, пока ночной набег не начнется. Пробраться к дому незаметно для мавров теперь можно только в обход, по козьей тропе, которая по ту сторону дубовой рощи ведет к холмам, вьется вдоль их гребня, сворачивает на восток и затем сходится с дорогой, ведущей к дому.

Пока Коракс, задыхаясь, сдавленным голосом рассказывал им все это, они дошли до хижины. Оттуда с плачем выбежала его жена; но, увидев, что муж жив и нуждается в заботливом уходе, она мигом стихла. Коракса положили на соломенную подстилку. Жена тотчас раздела его и согрела воду, чтобы обмыть раны.

Попрощавшись с ними, трое друзей снова пустились в путь. Следуя указаниям Коракса, они легко нашли козью тропу за дубовой рощей, проворно взобрались на холм и быстро зашагали по гребню, из предосторожности пригибаясь к земле, чтобы их силуэты не выделялись на фоне прозрачного неба.

Пройдя без отдыха несколько миль, беглецы увидели у подножья холма начало долины; они неслышно поднялись на самую верхушку гребня, притаились за валунами и стали внимательно наблюдать за долиной.

Все было так, как предположил Коракс. Мавры расположились в долине. Слышалось блеянье козьего стада, скученного в одном месте. На подступах стояли дозорные, но человек десять темнолицых воинов, длинные черные, волосы которых казались еще длиннее от украшений из конских хвостов, сидели подле своих поджарых лошадей, видимо дожидаясь чего-то. Несколько позднее беглецы, выглядывая из-за валунов, заметили второй отряд, выехавший из более отдаленной, боковой долины; эти всадники гнали перед собой другое стадо.

Беглецы не стали ждать, что будет дальше; они поспешно отползли назад от валунов и пошли все той же едва приметной тропой, змеившейся по холмам.

Вскоре тропа привела их вниз. Они прошли по высохшему руслу речки, обогнули невысокий бугор и свернул на широкую, изрытую колеями дорогу, пролегавшую среди прекрасно орошенных полей.

Неподалеку от дороги крестьянин мотыжил землю; они окликнули его, и он рукой указал им виллу, скрытую от глаз огромными деревьями.

Когда беглецы сказали крестьянину, что поблизости объявились мавры, он тотчас бросил мотыгу и, задавая им тревожные вопросы, повел их кратчайшим путем через поля. Спустя несколько минут они перешли мостик, увитый плющом и украшенный деревянными статуями, и очутились у самой виллы.

Через сад, где грядки капусты чередовались с куртинами роз, крестьянин привел их к боковому входу и сообщил привратнику дурные вести, принесенные пришельцами. Весь побелев, привратник побежал за управителем. Перепуганный управитель тотчас явился и провел их в дом, не забыв, однако, при всем своем смятении, приказать им тщательно вытереть ноги.

По широкому коридору он провел их в богато убранный покой, где владелец виллы Секст Флавий Барбат возлежал на устланном пурпурными подушками ложе.

Барбат был низкорослый толстяк, с порядочной лысиной и черными, блестящими глазками. Он перекатился на другой бок и, тяжело пыхтя, приподнялся.

– Кто вы такие? – сердито окликнул он вошедших и, не дожидаясь ответа, сказал управителю: – Уведи их и отстегай плетьми. Я запрещаю беспокоить меня. Теперь мое пищеварение нарушено самое малое на три дня.

Управитель поднял руку и, запинаясь, пытался что-то сказать. Тогда Барбат напустился на него.

– Это твоя вина! Ты что воображаешь? Слышать не хочу твоих извинений! Я и тебя велю отстегать плетьми.

– Мавры… – пролепетал управитель.

Барбат, покряхтывая, спустил ноги на пол и стал глазами искать свои домашние туфли. Управитель тотчас опустился на колени и, ползая по полу, старался найти запропастившиеся туфли. Барбат дал ему пинка.

– Мавры! Что там еще такое с маврами?

– Они чуть не убили Коракса, который пасет коз, – сказал Бренн, – и залегли в долине; они стягивают туда силы, чтобы напасть на виллу.

– В самом деле? – протянул Барбат. – Но даже если так – это еще не причина, чтобы ты осмелился заговорить со мной без моего разрешения. Кто вы такие? Ведь вы еще не ответили мне на этот вопрос.

– Мы матросы, – ответил Бренн. – Свободные люди. Нас выбросило на берег после крушения. Наш корабль назывался «Лебедь Сириса».

– Что вы болтали насчет мавров? – не слушая Бренна, сердито спросил Барбат, еще полусонный. Но, сообразив, в чем дело, он привскочил и заорал: – Где мои туфли? – А что козы? Неужели мавры забрали моих коз?

– Они чуть не убили пастуха… – снова начал Бренн.

– Я не о пастухе тебя спрашиваю, – крикнул Барбат. – Я хочу знать, что с моими козами.

– Они угнали всех коз, – ответил Марон, – два больших стада.

– Всех, всех, до единой, – ехидно вставил Феликс.

Барбат злобно покосился на Феликса, но, озабоченный опасными замыслами мавров, быстро отвлекся.

– Значит, их можно ожидать с часу на час? – пробормотал он. – Что ж, позаботимся о приеме.

Он опять дал пинка управителю, все еще разыскивавшему туфли.

– Брось это, дурень! Берись за дело! Что значит туфли, когда эти разбойники из пустыни угнали всех коз и скоро нагрянут к нам? Собери людей! Раздай оружие!

Весь багровый от ползанья, управитель вскочил и стрелой вылетел из комнаты, радуясь, что дешево отделался.

Обратясь к Феликсу и мальчикам, Барбат сказал с хитрой усмешкой:

– Вы не потребовали у меня награды. Смотрите же, не вздумайте потом врать на этот счет.

У боковой двери послышался шелест, чья-то рука отдернула вышитую завесу, и в комнату вошла молодая женщина. Ее бледное удлиненное лицо с безупречно правильными чертами поражало своей красотой. На ней было ниспадавшее до полу одеяние шафранного цвета.

– Им ничего не придется требовать, – молвила она, – раз они спасли нам жизнь. Я слышала то, что ты сейчас сказал, а еще раньше мне передали, что они известили нас о предстоящем нападении мавров.

Барбат смутился, но ненадолго.

– Рано еще толковать о спасении жизни, – проворчал он, – погоди, покуда кони мавров повернутся к нам хвостами. Больше мне нечего сказать. Иди в свои покои и созови служанок. Я не хочу, чтобы женщины своим визгом мешали мужчинам готовиться к бою.

Пытливо и в то же время ласково взглянув на беглецов, женщина сдержанно, но приветливо кивнула им головой и вышла из комнаты.

Барбат утер губы. Затем он толстым указательным пальцем поманил к себе Феликса и обоих мальчиков и сказал им:

– Следуйте за мной. Вам тоже придется поработать, если вы не хотите, чтобы мавры перерезали вам глотки!

 

ГЛАВА XX. НОЧНОЙ НАБЕГ

Барбат был не так глуп, как беглецам казалось вначале. Едва он вышел из спальни, быстро надев принесенные рабом башмаки, как в его распоряжениях сказались энергия и деловитость. Он тотчас произвел смотр людям, собранным во внутреннем дворе виллы, и проследил за раздачей оружия. Всего набралось около пятидесяти боеспособных мужчин; это были крестьяне, за которыми послали в хижины и на поля, и рабы, которых пригнали из бараков, находившихся по ту сторону сада; оружия было вполне достаточно.

Рабы без устали бегали вверх и вниз, принося из подвалов и с чердаков связки мечей, луков и стрел. Бренн сразу почувствовал, что население поместья сможет дать отпор маврам.

На всех четырех углах плоской крыши дома, построенного в виде прямоугольника, высились легкие сквозные башенки, где отлично могли разместиться стрелки. Во многих местах лежали кучи факелов, рядами стояли заправленные фонари. На камнях крыши рабы расположили метательные снаряды и увесистые деревянные бруски. Во дворе пылали костры, на которых в больших котлах кипело сало; тут же наготове стояли ковши.

Надвигались сумерки. Маленькому гарнизону роздали изрядные порции тушеного мяса, вина тоже было вволю. Бренн слышал, как люди вполголоса отпускали шуточки.

– Жаль, – говорили они, – что мавры не нападают каждый вечер, раз Барбат из страха перед ними так расщедрился; ведь ему нужно, чтобы у защитников его жизни и имущества было как можно больше сил.

Мавры появились внезапно. Издавая воинственные клики, они мчались по широкой аллее к вилле, в полной уверенности, что ночная стража еще не расставлена, рабы уже спят в своих жалких лачугах и можно будет беспрепятственно проникнуть в дом. Барбат запретил своему гарнизону действовать прежде, чем он подаст знак, и ответом на шумный наскок мавров была гробовая тишина. Горяча лошадей, потрясая пиками, мавры скакали взад и вперед перед виллой; их предводитель спешился и подошел вплотную к украшенному стройными колоннами главному входу.

Барбат подал знак: тотчас раздался трубный сигнал. В ту же минуту рабы, притаившиеся на крыше и в обращенных к фасаду башенках, забросали мавров стрелами. Запылали факелы; на крышу взбежали рабы-подростки; они несли в руках ковши с кипящим салом и тотчас выли– ли его на мавров, густыми рядами стоявших внизу. Началось нечто невообразимое. Лошади, раненные стрелами или ошпаренные горячим салом, становились на дыбы и кидались в разные стороны, вызывая среди мавров смятение. Многие из них были ранены, других выбросили из седел и затоптали их собственные обезумевшие кони.

Этого мавры никак не ожидали; к такому сопротивлению они совершенно не были подготовлены. Они метали свои копья и дротики, но противник был невидим, и оружие мавров застревало в балюстраде крыши или по бокам башенок, не причиняя их защитникам никакого урона. А стрелы все звенели и жужжали, разя нападавших; те выли от боли и сыпали проклятиями. Стремясь во что бы то ни стало завязать рукопашный бой, они выхватили мечи из ножен и пытались изрубить в куски массивную входную дверь, но тщетно. Сверху на них все время обрушивались камни и деревянные бруски, лилось кипящее сало, и вскоре перед дверью выросла груда тел убитых мавров. Самые отчаянные из нападавших притащили трупы лошадей, взгромоздили их на груду тел и силились взобраться по ним на крышу; но град камней и стрел быстро вывел большинство мавров из строя, а уцелевшие обратились в бегство. Те, что удержались на конях, бешено кружили вокруг виллы, но, в какую бы сторону они ни подались, всюду их настигали быстролетные стрелы. Наконец, видя безуспешность всех своих стараний, мавры повернули лошадей и умчались по аллее прочь от виллы.

Во время боя Бренн и Марон находились в одной из передних башенок и оттуда усердно стреляли из лука. Выпустив последнюю стрелу, они долго следили глазами за отступлением конных мавров, а затем сошли на крышу. Внизу рабы, по приказанию Барбата, добивали раненых врагов, в таких схватках пощады не давали и не ждали ее.

Барбат, беспрерывно пивший вино, весь сизый, злобно взглянул на мальчиков и рявкнул:

– Назад, по местам! Почем вы знаете, что мавры не вернутся? Они непременно нападут еще раз, если только придумают способ!

Мальчики снова взобрались на самый верх башенок. Барбат приказал, чтобы рабы разместились по всем четырем углам крыши и поочередно несли там дозор.

Среди ночи поднялась ложная тревога, вызванная игрой воображения; к этому времени взошел молодой месяц, и перепуганный дозорный принял тени кустов и деревьев за притаившихся во мгле врагов. Вскоре багровое зарево возвестило, что мавры, силясь хоть чем-нибудь отомстить за свою неудачу, подожгли хижины и бараки рабов. Затем послышался конский топот, постепенно замерший вдали.

– Похоже, что они убрались, – сказал Бренн.

– И впрямь похоже! – отозвался Марон. – Но, может быть, это только уловка.

Подперев голову рукой, он перегнулся через балюстраду.

– Не нравится мне этот жирный боров, которого мы выручили из беды. По правде сказать, я даже немного жалею об этом.

– Я тоже, – ответил Бренн. Тут ему вспомнилась женщина, так ласково взглянувшая на них, и он поспешно добавил: – Но мне не хочется, чтобы с его женой случилось что-нибудь дурное. Я думаю, та женщина – его жена; вряд ли у него такая взрослая дочь; что и говорить, она слишком хороша для него.

– Я совсем забыл о ней, – сказал Марон.

На лесенке послышались шаги; обернувшись, мальчики увидели Феликса, волочившего за собой длинный меч.

– Мне сказали, что вы здесь наверху, – заявил он: – вот я и пришел помочь вам караулить. Правда, одного глаза у меня не хватает, но нести дозор я могу не хуже всякого другого.

– Мы совсем не сонные, – возразил Бренн. – Нам не задремать, даже если бы мы старались.

– А вы хорошенько постарайтесь, – посоветовал Феликс, посмеиваясь. – Просто диву даешься, на что люди способны, когда стараются.

Мальчики легли на дощатый настил, укрылись парусиной, в знойные летние дни служившей навесом, а теперь свернутой и валявшейся в углу, вытянулись и мгновенно уснули, даже не успев снова заверить Феликса, что им не задремать,

Феликс зевнул и обвел глазами дом и сад, слабо освещенный бледным месяцем и несколькими догоравшими факелами.

Он смутно сознавал, что следовало бы разбудить мальчиков и, пока не рассвело, втроем улизнуть в какую-нибудь боковую дверь. Но, подумав, он сказал себе, что, в сущности, нет никаких причин для опасений, – разве только, что у этого Барбата очень уж гнусная рожа. Он крепче оперся на меч и снова зевнул.

 

ГЛАВА XXI. НАГРАДА

Набег не повторился. Мавры действительно ушли. Когда забрезжило утро, мальчики и Феликс увидели трупы людей и лошадей, валявшихся в широкой аллее и на лужайках сада, среди изломанных растений и растоптанных цветов. Все трое спустились с крыши во двор, где получили свою долю общего скудного завтрака – грубый хлеб и разбавленное водой кислое вино. Барбат опять уж стал скаредничать.

Не успели они кончить завтрак, как два дюжих раба пришли сказать, что господин требует их к себе.

– Оружие вам больше не понадобится, – с этими словами они отобрали у мальчиков луки и колчаны. Феликс отнюдь не был расположен отдать меч; но, оглядевшись вокруг, он понял, что сопротивляться приказу бесполезно, и, воткнув меч острием в землю, последовал за мальчиками в небольшую боковую комнату, где Барбат дожидался их прихода.

Владелец поместья завтракал. С жадностью проглотив последний кусок рыбы, жаренной на оливковом масле, он вытер сальные пальцы о пурпурную скатерть, хлебнул вина из стоявшей перед ним чаши и уставился на трех друзей своими рачьими глазами.

– Ну вот, – сказал он, ухмыляясь, – Мавры пришли и ушли, и увели моих коз. И с десяток хижин сгорело. И сады разорены самое малое на год.

Говоря, он по пальцам пересчитывал свои убытки и при этом злобно глядел на беглецов, словно возлагая на них ответственность за этот ущерб; можно было подумать, что в набеге повинны они.

– Если б мы тебя не предупредили, – ответил Бренн, – пожар и разорение были бы куда страшнее.

Барбат пропустил эти слова мимо ушей и продолжал:

– И еще они убили двух моих рабов; один из них – этакий дурень! – слишком далеко перегнулся, упал с крыши и сломал себе шею, другого ранило дротиком. Так что в моем хозяйстве сейчас не хватает рук.

– А нам какое дело до всего этого? – возразил Бренн.

– Придет время – узнаете, – оборвал его Барбат. – Но сперва вы толком скажите мне, кто вы такие.

– Я уже сказал тебе, – ответил Бренн. Марон и Феликс предоставили ему объясняться с Барбатом.

– Скажи еще раз!

– Мы путешественники, плыли на «Лебеде Сириса». Бурей нас выбросило на берег после крушения.

– Вчера вечером ты, сдается мне, говорил, будто вы – матросы, – прервал его Барбат, лукаво прищурясь. – Но это не важно. Я не сомневаюсь, что и то, и другое – чистейшее вранье.

Поднеся чашу ко рту, он снова отпил изрядный глоток.

Бренн смутился и покраснел. «Несомненно, – сказал он себе, – Барбат раскусил, в чем дело. Но как он смеет нас допрашивать? Он должен был бы из чувства благодарности принять на веру то, что ему говорят. Даже если он догадался, что люди, своевременно его предостерегшие, – беглые рабы, ему следует закрыть на это глаза».

Барбат опять приложился к чаше.

– Скажите мне, – откуда вы сбежали?.

Бренн покраснел еще гуще, на еще раз – от гневе. Барбат словно читал его мысли.

– Нас выбросило бурей после крушения, – повторил он угрюмо.

– Вот уж это, наверно, правда, – с ехидством в голосе согласился Барбат. – Я отнюдь не предполагал, что вы шли по морю пешком. А поблизости отсюда, в этой части Северной Африки, где цивилизованному человеку вроде меня совсем не место, нет ни одной гавани, – значит, вы не высадились обычным способом. Скажите всю правду.

Глядя в упор на Феликса и мальчиков, Барбат сердито постучал рукой о стол.

– Мы не рабы, – твердо сказал Марон. Он чутьем понял, что Бренн нуждается в поддержке.

– Это вы так говорите, – глумливо возразил Барбат. – Вы воображаете, что перестали быть рабами, потому что вам пришла эта зловредная мысль – удрать от своего хозяина. Но, по закону, вы такие же рабы, как и раньше. Я честный гражданин, я подчиняюсь закону и – да будет вам известно – строго соблюдаю его, даже если это идет вразрез с моими чувствами. Разумеется, мне очень жаль, что придется доставить вам неприятности, Я не отрицаю – вчерашний ваш приход был весьма кстати, хотя вы, конечно, заботились вовсе не о моем спасении и не о моем добре; но если б вы не явились, от этого ничего не изменилось бы. Секст Флавий Барбат не такой человек, чтобы шайка темнорожих мавров могла захватить его врасплох сонным. Впрочем, это к делу не относится. Закон есть закон. Я уважаю закон, и моя обязанность – заставить столь опасных для общества людей, как беглые рабы, ответить за свои преступления.

– Почему ты так разговариваешь с нами? – спросил Бренн. – Откуда ты взял, что мы лжем? Ведь ты и сам не сомневаешься в том, что мы потерпели крушение.

– Молчи! – крикнул Барбат, вдруг снова разъярясь. Он опять стукнул по столу и, указывая мальчикам на Феликса, заорал: – Взгляните на него, простачки! Неужели вы думаете, что можно гулять по свету с такой отметиной на лбу и не попасться?

Держась за бока, толстяк разразился визгливым смехом; затем он снова налил себе вина. Феликс приложил руку ко лбу, в том месте, где были выжжены буквы FUG, и вздрогнул. Овладев собой, он ответил:

– Что касается меня, ты правильно сказал, господин. Я был рабом при банях. Но оба эти мальчика – не рабы. Ты ничем не можешь это доказать!

– Придержи свой язык! – снова загремел Барбат. – Ворон ворону глаз не выклюет! Мальчишки не связались бы с тобой, не будь они такие же злодеи, как ты сам!

Феликс с трудом сдерживал гнев. Ем мощные мускулы напряглись. Он задыхался.

Барбату стало не по себе. Он подал знак вооруженным рабам, и те подошли поближе. Почувствовав себя в безопасности, Барбат рявкнул:

– Хватит, наглец! Я действую так, как мне предписывает закон. Стоит мне пренебречь своим долгом, и я подвергнусь суровому наказанию, как укрыватель беглых рабов. Прямо скажу вам, в этой стране я нажил себе немало врагов, и они рады были бы сделать мне пакость. Вы только представьте – Секст Флавий Барбат привлекается к суду за попустительство беглым рабам!

Усмехнувшись собственному предположение, он снова выпил, рыгнул и, небрежно взмахнув рукой, приказал рабам:

– Заберите этих негодяев и отведите их в тюрьму. Они быстро возьмутся за ум, а если не одумаются, – им придется работать на поле в цепях.

Мельком взглянув на беглецов, он прохрипел:

– Слышите, твари? – и снова принялся за вино.

Рабы вывели Феликса и мальчиков из комнаты.

– Нечего сказать, удружил я вам! – простонал Феликс.

– Что поделаешь, – сказал Бренн – Кто мог думать, что он окажется такой подлой скотиной? Мы давно уж привыкли к твоему клейму и перестали обращать на него внимание. Мы так же виноваты, как ты!

– Но я-то должен был помнить! – покаянным тоном сказал Феликс. – Проклятие, да и только! Человек не видит собственного лица; вот я и забыл начисто о клейме. Почему вы не напомнили мне о нем?

Но мальчики были слишком подавлены, чтобы еще дольше объяснять, как и почему они забыли о клейме. Так вот чем кончились их скитания! Пройти через мытарства, через смертельные опасности – ради того, чтобы погибнуть под палящим солнцем Африки, в непосильном труде на бесчеловечного хозяина, в лапы которого они попали, желая спасти крестьян и рабов поместья.

– Как-нибудь выпутаемся, – сказал Бренн. Но в душе он на это не надеялся.

 

ГЛАВА XXII. В ТЮРЬМЕ

Их отвели в сырой подвал, скудно освещенный отдушинами, находившимися под самым потолком, и заковали в цепи. Это и был эргастул, куда заключали строптивых или провинившихся рабов. В течение дня раб-тюремщик дважды приносил узникам горячую похлебку; он выказывал свое сочувствие добродушными ужимками, – сказать им ласковое слово он боялся.

Мало-помалу мрак в подвале сгустился; они догадались, что настал вечер. Тюремщик принес хлеба и сыру, пожелал им, так приветливо, как только осмелился, покойной ночи и ушел, с грохотом захлопнув за собой дверь. Сидя в темноте на охапках соломы, трое узников прислушивались к возне крыс и лязгали цепями, чтобы их отогнать.

– Что ж, одно утешение у меня как-никак остается, – сказал, тяжко вздохнув, Феликс. – Если мне суждено провести остаток моих дней в этой берлоге, я не буду страдать от того, что у меня только один. глаз. Тут все равно ничего не увидишь, будь ты даже глазаст, как павлин.

Они попытались освободиться от цепей, но только поранили себе щиколотки.

– Даже если бы нам удалось сбросить цепи, это было бы ни к чему, – сказал Бренн, – дверь тяжелая, дубовая, – а в отдушины не пролезть.

И все же они много раз возобновляли свои попытки; их побуждала к этому надежда, что, разорвав цепи, они сразу приблизятся к свободе, даже если потом еще придется долбить каменные стены.

Им чудилось, что они уже долгие часы томятся во мраке, но у них не было никакой возможности измерить время; а потом им стало казаться, что они давным-давно заперты в этой тюрьме, и ледяной ужас сковал их сердца. Их обуяла гнетущая тоска, они перестали разговаривать и неподвижно лежали на прелой соломе.

– Чу! Кто-то идет! – сказал Марон; все трое приподнялись и насторожились.

– Если это хозяин, – проворчал Феликс, – пусть только подойдет ко мне поближе, и я концом цепи размозжу ему череп~

Дверь заскрипела, приоткрылась, и на пороге появилась женская фигура с завешенным фонарем в руке. Завеса спала, резкий переход от тьмы к яркому свету на миг ослепил узников. Затем они различили, кто перед ними. То была жена Барбата.

– Тсс, – шепнула она, приложив палец к губам. Выждав, пока сопровождавшая ее молодая служанка плотно закрыла дверь, она нежным, печальным голосом спросила узников: – Можете ли вы простить нас?

– Ты ни в чем не виновата, – сказал Бренн. – Мы рады, что спасли тебе жизнь, а если для нас дело плохо обернулось, – это неважно!

Женщина обвела подвал глазами и содрогнулась.

– Как здесь холодно! – молвила она. – Но вам уж недолго здесь оставаться.

Она вытащила из-под своего покрывала большую связку ключей и передала ее служанке. Трепеща от радости, пленники узнали ту самую связку, которую видели, когда стражи замыкали их оковы. Служанка быстрым шагом подошла к ним. Испробовав, при свете фонаря, несколько ключей, она нашла те, которые ей были нужны, и не без усилия повернула их в тяжелых замках.

Узники так тихо, как только могли, положили цепи наземь и выпрямились, расправляя затекшие руки и ноги.

– Не Думайте о нем дурно, – сказала женщина. – Он ведь привык строго соблюдать законы…

Голос ее дрогнул, она опустила покрывало на лицо; узникам показалось, что она беззвучно плачет.

– Успокойся, госпожа, – сказал Феликс, – покуда на свете есть не только такие люди, как твой муж, но и такие, как ты, – еще можно жить.

– Вы всем нам спасли жизнь, – молвила она едва слышно, – и мне очень совестно, что единственное, чем я могу вас отблагодарить, – это выпустить вас на свободу.

– Ничего другого нам и не нужно, – ответил Бренн. – Мы совсем не хотим оставаться в этих местах.

– Прошу вас, возьмите вот это, – сказала женщина.

Она сняла с шеи золотое ожерелье, но Бренн остановил ее, воскликнув:

– Нет, нет! Нам нужно только одно – свобода. Твой муж быстро хватится… Прошу тебя – и не думай об этом.

Женщина с явной неохотой снова надела ожерелье и молвила, словно размышляя вслух:

– Я освободила вас от оков, а себя не могу освободить…

– Пойдем с нами, – сказал Бренн, сгоряча не подумав, что для нее означает такое решение.

Она рассмеялась тихим, серебристым смехом.

– Спасибо! Мне кажется, за всю мою жизнь ничто не радовало меня так, как твое предложение, но я не могу его принять. Отныне я буду считать, что вы втроем подарили мне эту золотую цепь, и, быть может, мне теперь легче будет носить ее. – Голос женщины снова стал ровным, звучным. – Но вам лучше уйти поскорее, – прибавила она.

– Покажи, в какую сторону нам идти, – попросил Марон. Мы не хотим встретиться кое с кем.

Ему неприятно было упоминать имя ее мужа.

– Он спит, – холодно, спокойно сказала женщина, – он пьян.

Помолчав, она пояснила:

– Значит, вам нечего бояться. Идите тем же путем, каким пришли. Девушка проводит вас до большой дороги, а крестьяне не сделают вам зла. Они знают, кто спас их от мавров, и завтра будут искать вас не там, где надо.

Она повернулась, взяла фонарь, снова завесила его и открыла дверь. Они пошли по направлению к вилле. Женщина шла впереди, служанка следовала за ней, мальчики и Феликс замыкали шествие. Дорогой никто не проронил ни слова. Подойдя к вилле, женщина передала фонарь служанке, движением руки попрощалась с беглецами и бесшумно скользнула в боковую дверь.

Девушка вывела их по тропинке к мостику, за которым пролегала большая дорога.

– Идите все прямо, – сказала она. – У первого перекрестка свернете налево и попадете в долину. Да хранят вас боги!

Она передала фонарь Бренну, помедлила минуту-другую, затем, понуря голову, быстро повернула назад – и исчезла во мраке.

Трое друзей бодро пошли по дороге. В густой мгле они время от времени оступались и попадали в рытвины. Пройдя около мили, они сняли завесу с фонаря; им стало легче идти. Дорога была достаточно широка, чтобы они могли шагать в ряд и не натыкаться друг на друга, Вновь обретенная свобода так радовала беглецов, что они не чувствовали усталости. Им казалось, что перекресток только что пройден, а они уже были у самой долины, где виднелись следы стоянки мавров. Беглецы углубились в долину.

– Надеюсь, у доброй госпожи не будет неприятностей, – сказал Бренн, который никак не мог забыть нежный, печальный голос жены Барбата и весь ее прекрасный облик.

– Не хотел бы я завтра быть на ее месте, – отозвался Феликс.

Они продолжали путь молча. Им вдруг стало ясно, что Барбат заподозрит жену и рассердится на нее. Несомненно, он дознается, что кто-то брал ключи, и если даже его гнев падет на кого-нибудь, она никогда не даст избить плетьми ни в чем не повинного слугу, Она тотчас признается во всем. Что с ней сделает муж, – этого ни Феликс, ни мальчики себе не представляли. Но они были уверены, что, по своей мстительной натуре, он не оставит безнаказанным открытое сопротивление своей власти.

– Я уж и не рад, что она пошла на это! – воскликнул. Бренн.

– И я тоже, – признался Марон.

– И я, – не столь горячо заявил Феликс.

Помолчав немного, он с волнением в голосе прибавил:

– Нам следовало перед уходом зайти в дом и в знак признательности доброй госпоже прикончить мучителя.

Мальчики тоже были взволнованы. К радостному сознанию свободы примешивалась тревога за женщину, которая, наверно, пострадает из-за них.

– Но теперь мы бессильны что-либо сделать, – сказал Бренн, пытаясь успокоить свою совесть.

Феликс и Марон согласились с ним. Да, теперь ничего уже нельзя было сделать, и, хотя все они очень жалели женщину, которую, вне всякого сомнения, родители насильно выдали за Барбата, когда она была совсем еще молода, они мало-помалу забыли о ней. Все возраставшая необходимость зорко следить за извивами дороги, беречь силы, думать о будущем постепенно изгладила из их памяти прошлое. Они пересекли дубовую рощу, перешли последнюю цепь холмов и при первых лучах зари, сливавшихся с угасавшим огнем фонаря, увидели перед собой хижину пастуха.

Уверенные в радушном приеме, они постучали в дверь. Им открыла жена Коракса. Разглядев пришельцев, она широко улыбнулась и сказала:

– Да благословят вас боги! Прошлой ночью я молилась за вас, и вот вы здесь, целы и невредимы. Вчера к нам забегал крестьянин из поместья, он сказал, что вас заковали в цепи. Наш господин – изверг!

Бренн едва не проговорился, что их освободила сама хозяйка, но вовремя прикусил язык. «Как ни надежны пастух и его жена, – подумал он, – а рассказать им, как было дело, – нехорошо и неосторожно: ведь люди часто без злого умысла болтают лишнее; и если, волею случая, жену Барбата изобличат, – мы, обязанные ей спасением, должны быть непричастны к этому».

– Мы бежали из тюрьмы, – сказал он, многозначительно взглянув на своих спутников; те утвердительно кивнули в ответ.

– Что же вы теперь думаете делать? – спросила женщина. – Мы будем счастливы, если вы останетесь здесь…

– Нет, нет, – возразил Бренн. – Мы не хотим, чтобы вы подвергались опасности из-за нас… Да и вообще, мы задумали пробраться в дальние края…

– Куда же вы хотите пробраться?

– Пойдем вдоль берега, все дальше и дальше на запад… по направлению к Испании…

– Я никогда не слыхала о такой стране. Но я знаю, что вдоль берега на много-много миль тянется пустыня…

– Как-нибудь выдержим переход, – сказал Бренн; его товарищи кивнули в знак согласия.

– Все, что вы можете сделать для нас, – сказал Марон, – это дать нам с собой съестного, чтобы мы могли прокормиться в пути…

– Мы отдадим вам все наши запасы, – ответила женщина, – отдадим с великой радостью. Пойдем в дом, и я соберу все, что только найдется. И муж хочет вас поблагодарить.

Войдя в хижину, трое друзей увидели Коракса, лежавшего на своей убогой подстилке. Ребенок лежал у него в ногах. Пастух сказал, что ему лучше, и особенно полегчало сейчас, когда он убедился, что его спасители – на свободе.

– Такого крепыша, как я, одной потерей крови не уморить. Но если бы я остался лежать, без всякой помощи, там в роще, меня сейчас уже не было бы на свете. Вот почему я готов отдать за вас жизнь.

Жена сказала ему, что нужно гостям, и он попытался встать, но не мог.

– Ах! Какая досада, что я не могу проводить вас хоть немного, – простонал он.

– Нам не нужно ничего, кроме еды, – ответил Бренн.

– Отдай им все без остатка, – сказал Коракс жене и в изнеможении откинулся на подушку.

Женщина уже взялась за дело; она собрала все, что у нее было, – несколько хлебов, вяленое мясо и вяленую рыбу, маслины, дробленый ячмень, сыр, – разделила на три равные доли и каждую долю завернула в кусок холста. Получилось подобие сумок. По просьбе Бренна, женщина разыскала кусок войлока, достаточный, чтобы выкроить из него три шапки для защиты от солнца; затем она принесла сшитый из козьей шкуры, просмоленный по швам мех для воды, сбегала к ручью и наполнила его водой. Еще беглецы попросили несколько длинных полос козьей шкуры и перевязали ими сумки с провизией; каждый вскинул свою сумку на спину, а мех с водой они решили нести по очереди. Выслушав от пастуха и его жены изъявления благодарности, множество добрых пожеланий, советов и предостережений, трое товарищей распрощались с ними и снова пустились в путь, ободренные тем, что их так сердечно приняли и снабдили пищей.

После печального опыта с главарем пиратского судна и Барбатом им было особенно отрадно встретить таких людей, как жена Барбата и крестьянская чета в хижине. Даже мимолетное воспоминание о девушке, которая прошлой ночью указала им путь со словами: «Да хранят вас боги!» – способствовало тому, что неведомое будущее теперь представлялось им менее страшным. Уверенность в успехе крепла, а вместе с ней усиливалось желание вернуться домой, жить на свободе в родной стране, среди близких и любимых людей. И хотя ноги у них ныли от усталости, трое беглецов, шагая по дороге, дружно затянули песню.

 

ГЛАВА XXIII. ПУТЬ ПО ВЗМОРЬЮ

Они довольно скоро дошли до взморья и направились на запад. Солнце жгло вовсю, укрыться от его палящих лучей было негде. Крутые, пышущие зноем утесы перемежались обширными полосами раскаленного песка. Три дня подряд они шли и шли. Запас воды у них иссяк. Но на исходе четвертого дня они нашли в скалах впадину, где была вода, и наполнили мех. Они не имели представления о том, долог ли путь в Испанию. Они знали одно: нужно идти во что бы то ни стало.

Когда зной становился нестерпимым, они купались в море. Они шли не только весь день, но и часть ночи. Прибавлявшийся месяц освещал им путь. В полдень путники делали привал в тени утеса, а если место было ровное, – сооружали из своих туник и нескольких жердей подобие палатки. Передохнув, шли дальше.

На шестой день пути они увидели очертания непонятного темного предмета, черневшего вдали, на невысоком утесе посреди маленькой бухты. Подойдя поближе, они: различили корпус разбитого судна и ускорили шаг, взволнованные тем, что в томительно однообразном странствии им встретилось нечто неожиданное.

– Это пиратское судно Кудона, – на ходу сказал Марон.

– Ну нет, – возразил Бренн.

– Оно самое, – поддержал Марона Феликс. – Это так же верно, как то, что я лишился левого глаза, стараясь удержать нож в равновесии на кончике собственного носа.

– Значит, оно все-таки не пошло ко дну, – сказал Марон, – и течением его вынесло на берег.

Они вскарабкались на утес, подлезли под самое судно и убедились, что Марон прав. Затопленный, разбитый корпус поплыл по течению вслед за ними, к берегу Африки, и волны выбросили его, кормой вперед, на утес. Трое товарищей стояли под кормой, сильно приподнятой, тогда как носовая часть глубоко погрузилась в белую пену бурунов, клокотавшую над рифами.

– Ну что ж! Вряд ли нам будет какой-нибудь прок от этих обломков, – задумчиво сказал Марон.

– А вот не знаю, – отозвался Бренн. – Мы можем взойти на корабль и посмотреть, не осталось ли там что-нибудь ценное. Когда мы попадем в город, деньги нам очень пригодятся.

Они сложили свои сумки и мех с водой в тени, у скал, и огляделись вокруг. С одной стороны кормы до половины высоты корпуса свисал канат. Феликс стал лицом к кораблю и уперся руками в корпус. Бренн прыгнул ему на плечи и тоже уперся в корпус – и, наконец, Марон, не без труда, взобрался на плечи Бренну. В этом положении он быстро поймал канат и, подтянувшись, взобрался на палубу. Там он нашел еще несколько кусков каната и крепко связал их узлами; получился длинный канат, один конец которого Марон прочно закрепил, а другой перебросил через борт.

Феликс и Бренн тотчас взобрались наверх к Марону; крепкие, крупные узлы очень облегчили им подъем.

– Давайте прежде всего поищем золото, – предложил Бренн. – У Кудона золота, наверно, было немало, и хранить его он мог только в кормовой части, а не в носовой, где всегда толкались матросы.

Марон взошел на мостки, соединяющие корму с баком, и отпрянул, восклицая:

– Берегитесь! Здесь – дыра в настиле!

Вытянув шеи, они опасливо глянули вниз; их глазам представилась зияющая сквозная пробоина, фута в три диаметром. Заглянув еще глубже, они увидели волны, исступленно хлеставшие утес и кружившие куски деревянной обшивки.

– А сможем ли мы перескочить через нее? – неуверенно спросил Бренн.

– Вовсе это нам не нужно! – воскликнул Марон.

Он открыл дверь ближайшей каюты, через разбитую переборку прошел в соседнюю и вышел оттуда на мостки по ту сторону пробоины. Там настил был в целости. Феликс и Бренн шли за ним. Они обшарили все каюты, но денег не нашли. Одежда и корабельное снаряжение имелись в изобилии, но ни золота, ни серебра не было. Дойдя до конца мостков, все трое замешкались, глядя, как на сильно накренившуюся нижнюю палубу переплескивались волны.

– Не ходи туда, Бренн, – сказал Марон, – или тебе конец.

– Не такой я дурак, – ответил Бренн. – Я раздумываю, как нам добраться до самых верхних кают.

– Кудон жил там, – напомнил Феликс, – и свои богатства, наверно, держал в рундуке.

– Но как туда попасть? – спросил Бренн. – Все трапы снесены.

Марон поймал конец каната, свисавшего с юта, и сильно дернул.

– Думаю, выдержит, – заявил он.

– Будь осторожен! – воскликнул Бренн, в свою очередь предостерегая друга.

Марон всей тяжестью своего тела повис на канате, канат не оборвался.

– Дело верное, – сказал мальчик, проворно взбираясь вверх.

Феликс и Бренн зорко следили за его движениями, пока он не исчез в одной из дверей, выходивших на ют. У них не было никакого желания последовать его примеру, хотя он сверху крикнул, что канат надежно закреплен. Они слышали, как он возился, и вскоре раздался ликующий возглас:

– Нашел!

Над верхней палубой показалось сияющее лицо Марона; мальчик сбросил золотую монету. Он ловко угодил ею между Феликсом и Бренном, изумленно взглянувшими на него.

– Тут стоит рундук, битком набитый деньгами да золотой и серебряной посудой, – всего гораздо больше, чем нам нужно, гораздо больше, чем мы могли бы пронести по этой пустыне, даже выбиваясь из сил.

– Захвати, сколько можешь, золотых монет, – крикнул в ответ Бренн. – Будет предостаточно.

Марон снова исчез из вида. Спустя немного времени Бренн и Феликс услышали звон монет, которые он считал.

Дожидаясь Марона, товарищи мирно сидели на закраине верхней палубы, болтая ногами и глядя то на курчавившиеся белой пеной волны, бурлившие внизу, то на чаек, носившихся вокруг корабля. Возле них, сверкая на солнце, лежала сброшенная Мароном золотая монета с изображением какого-то восточного властителя.

– Что бы ты сделал, если б разбогател? – спросил Феликс.

Бренн пожал плечами.

– Я не хочу быть ни богатым, ни бедным. Я хочу жить в родной своей деревне, где мой дядя, пахать и сеять… От золота нет никакой пользы, – оно годится только для всяких безделушек да для насечек на ножнах меча, и еще его кладут в могилу при погребении.

Феликс сплюнул в воду и призадумался над тем, что сказал Бренн. Привыкнув жить в городе, он не представлял себе уклада жизни, при котором мужчины и женщины довольствуются плодами земли, – тем, что они сами посеяли и вырастили.

– Я считаю, что ты не прав, – сказал он, наконец, – вернее, что ты не совсем прав, хоть я и не знаю нравов и обычаев страны, о которой ты рассказываешь. Что до меня, – мне говорили, что я фригиец, но я уверен, что родился в Риме или где-то в окрестностях Рима. Никакой Фригии я в глаза не видел. Я знаю только глухие закоулки Рима, где за мелкую монетку я покупал кусок пирога с бобами и кружку укропного вина. Но теперь, изведав прелесть свободы, я уже не хочу вернуться в римские трущобы… Где же эта страна, твоя родина?

– К северу отсюда. Это Британия, – ответил Бренн, которого так и подмывало завести разговор на эту тему. Ему не терпелось поведать Феликсу обо всем, что было ему дорого и мило на родине, и ему казалось, – говори он часами, и то не исчерпает того, что нужно сказать. А теперь, когда представился удобный случай, Бренн не находил нужных слов и только снова повторил, что хочет во что бы то ни стало вернуться в Британию. Объяснить другому, почему для него это так важно, Бренн был не в силах. Это желание владело им, но какими словами его передать?..

– Ты согласен отправиться с нами туда? – спросил он Феликса. – Там тебе будет хорошо! В моей семье тебя примут как родного, раз ты – мой друг. – Это было все, что он мог сказать.

Феликс расправил плечи.

– Ладно! Держу путь в Британию, покуда там еще нет римлян!

– Берегитесь! – крикнул Марон сверху – и тотчас к их ногам свалились, один за другим, три больших кошеля, туго набитых монетами. – Я думаю, больше нам не снести.

– Этого хватит с избытком, – сказал Бренн.

Феликс заглянул в кошель, который ему вручил Бренн.

– Эх! Сколько на эти деньги можно было бы купить бобовых пирогов и укропного вина! – воскликнул он. – Но уж раз я решил, – мое слово крепко. Я выбрал Британию, я с тобой, мой мальчик!

Они вернулись на оконечность кормы и по канату спустились с корабля.

 

ГЛАВА XXIV. ПОМОЩЬ С МОРЯ

Беглецы с тоской думали, что им придется идти еще много дней по бесплодному, пустынному взморью. Но, пройдя всего несколько миль, они попали в лесистую местность. Продвижение замедлилось, зато они уже не страдали от палящих лучей солнца,

Однажды они заблудились в лесу и порядком устали, прежде чем вышли обратно на взморье. Но во время этих блужданий они нашли речку и наполнили свой мех чистой прозрачной водой. Поэтому бодрость не оставляла их, хотя они были все так же далеки от цели и у них иногда появлялось желание швырнуть в море свои увесистые, набитые золотом кошели. Но они были свободны, и это сознание так радовало путников, то они часто затягивали песню. Особенно охотно пел Феликс. Он знал и заунывные крестьянские песни и разудалые песенки портовых кабачков.

Как-то раз он спросил:

– А что – в Британии клеймо мне не повредит?

– Никогда, – решительно ответил Бренн.

– Да, но Британия еще далеко, и в пути мы можем встретить людей, которые нас погубят, если увидят клеймо. Что же мне сделать, чтобы скрыть его? Мне и думать страшно о том, что вы можете второй раз пострадать из-за меня.

– Теперь у тебя отросли волосы, – ты можешь прикрыть клеймо прядью подлиннее, – посоветовал Бренн.

– А если ветер растреплет ему волосы? – вмешался Марон. – Ему нужна шапка, Нельзя ли войлок, который нам дала жена Коракса, прикроить так, как ему нужно?

Они шли по цепи холмов, тянувшейся вдоль моря, время от времени швыряли вниз камни и глядели, как вспугнутые птицы разлетаются во все стороны.

– Давайте отдохнем, поедим, – предложил Феликс.

– Насчет еды дело плохо. Осталось несколько корок да горсть фиников.

Сидя на побуревшей от солнца траве, они наблюдали непрестанную игру волн.

– Можно набрать птичьих яиц и ракушек, – предложил Марон. – Как-никак лучше питаться этим, чем голодать. А пока в пути нам попадается вода, мы не умрем от жажды.

– У нас, – сказал Бренн, внимательно поглядев на мех и прикинув в уме, – воды хватит еще на три дня, если ее бережно расходовать.

– А к тому времени мы уже дойдем до Британии, верно? – спросил Феликс. – Эх, я и забыл, Британия ведь остров. Ну, значит, последние несколько миль наверно, придется проплыть.

Британия все сильнее возбуждала его любопытство. Каких только вопросов он ни задавал Бренну! Что растет на деревьях в Британии? Длинные ли носы у женщин? Правда ли, что вороны там поют, что козы – величиной с быков, а быки – величиной со слона? Что бедняки там пьют из золотых чаш, а богачи – из глиняных плошек? Бренн никак не мог разобрать, дурачится ли Феликс или у него действительно такие нелепые представления о Британии.

– Уж не там ли, как я слышал, люди сажают лошадей в повозки, а сами впрягаются в дышла?

Феликс говорил серьезным тоном, но Бренн заметил, как он подмигнул Марону, и понял, что все эти вопросы задаются потехи ради.

Бренн почувствовал, что в нем вскипает гнев, но в эту минуту его внимание привлек предмет, показавшийся на море.

– Глядите, разве это не судно? – спросил он своих спутников.

Те посмотрели туда, куда он указывал.

– Это лодка, – воскликнул Марон, у которого глаза были всех зорче, – и, сдается мне, рыбачья.

– Мне чего-то уж неохота плавать по морям, – признался Феликс. – Кто его знает, может быть, и эта посудина пиратская? Давайте лучше спрячемся, пока не поздно…

– Это лодка, совсем небольшая… скорлупка… – решительно повторил Марок.

– Подождем и сделаем все, что можем, чтобы она причалила сюда, – сказал Бренн, исполнившись надежды. – У нас достаточно золота, чтобы за хорошую плату нас доставили…

– Куда? – перебил его Феликс. – В Британию?

– Нет, – со вздохом ответил Бренн. – В Испанию, в Гадес. Это – первый шаг.

– Мне бы очень не хотелось второй раз потерпеть крушение, – страдальческим голосом проговорил Феликс, – даже если бы это случилось у Блаженных островов…

– Лодка небольшая, можно будет все время держаться вблизи берега, – настаивал Бренн. – Подумайте, разве это не лучше, чем тащиться пешком?

– Пожалуй, что да, – согласился Феликс, но в его голосе не было уверенности. – Ладно, пусть будет по-твоему.

Он встал и, сложив руки рупором, принялся кричать.

– Это ни к чему1 – воскликнул Марон. Он снял с себя тунику и стал размахивать ею: – Подымите-ка меня повыше!

Ухватив Марона за коленки, Феликс поднял его так высоко, как только мог. Марон размахивал еще усерднее, и все трое хором кричали без устали. Сначала им казалось, что они стараются напрасно; но спустя несколько минут они увидели, что суденышко, раскачиваясь на волнах, поплыло к берегу.

Феликс спустил Марона, наземь, и трое друзей помчались вниз, к морю. Там они выбрали удобную для причала бухту, свободную от рифов. Когда суденышко подплыло поближе, оно оказалось утлой, однопарусной, рыбачьей лодкой, а в ней – всего один человек. Сгорбившись, он сидел у руля и, озабоченный тем, как благополучно достичь берега, ни слова не отвечал на их оклики.

Феликс и мальчики вошли в воду и провели лодку в бухту. Человек едва двигался.

– Откуда ты? – спросил Бренн.

Человек что-то прохрипел и раз-другой провел языком по пересохшим губам.

– Он хочет пить, – догадался Марон.

По-видимому, усилия, потребовавшиеся, чтобы довести лодку до берега, вконец изнурили неизвестного. Мальчики немало огорчились, увидев, что тот, на чью помощь они надеялись, сам нуждается в помощи. Они тотчас сбегали за мехом с водой и поднесли его к потрескавшимся губам несчастного.

– Не давайте ему много пить сразу, – предостерег Феликс. – Когда человек изнемогает от жажды, это может ему повредить.

Они снесли неизвестного на берег, положили на сухой песок и терпеливо ждали, когда он придет в себя. Тем временем они разглядели его поближе. Это был иссушенный зноем человек с обветренным темным от загара лицом, одетый в грубую холщовую тунику.

Спустя некоторое время он открыл глаза, приподнялся и что-то пробормотал на непонятном языке.

– Ты умеешь говорить по-латыни или по-гречески? – спросил его Марон.

Неизвестный ответил на широко распространенном среди моряков жаргоне, который представляет собою смесь языков всех народов, населяющих берега Средиземного моря, и в основном состоит из исковерканных греческих слов. Марон довольно хорошо понимал все, что он говорил, а Бренн и Феликс улавливали общий смысл его речи. Ему еще раз дали напиться, и неизвестный понемногу разговорился.

Он оказался рыбаком с Балеарских островов. С неделю тому назад, ночью, его бурей вынесло из родных вод, и он в течение нескольких суток блуждал по морю, так как луна и звезды были скрыты тучами; а потом – очутился так далеко, что вернуться было невозможно. Он пытался достичь Сицилии, но, видимо, ошибся направлением и последние дни все высматривал на африканском побережье местечко для причала, расселину в скалах, где мог бы возобновить запас пресной воды, давно иссякший. У него был с собой всего один мех.

Когда рыбак совершенно оправился, Бренн, через посредство Марона, спросил его, не возьмет ли он их к себе в лодку и не доставит ли в Гадес.

Рыбак покачал головой.

– Это слишком далеко. Я хочу поскорее добраться до дома.

Вынув из кошеля пять золотых монет, Бренн положил их в ряд на песок. Рыбак жадно уставился на них.

– Откуда у тебя золото? – недоверчиво спросил он.

– Это мое дело! Они твои, если ты возьмешься доставить нас в Гадес.

Рыбак быстро переменил решение.

– Пожалуй, это не так уж удлинит мой путь и будет безопаснее, чем пытаться попасть домой прямо через море. Я мог бы плыть вдоль берега Африки, высадить вас за Геркулесовыми столпами , а потом пустился бы в обратный путь вдоль побережья Испании.

Марон тотчас начал переводить Бренну и Феликсу то, чего они не поняли в речи рыбака, а сам рыбак опять, словно завороженный, уставился на монеты. Затем он сказал:

– Да, я согласен. Вы спасли мне жизнь тем, что дали воды. Я с радостью сделаю это для вас.

Он торопливо взял деньги и замотал их в край туники.

– У тебя найдется что-нибудь съестное? – спросил Феликс.

– В лодке свежий улов, – ответил рыбак. – Я только вчера забрасывал сети.

Феликс побежал к лодке и принес оттуда несколько крупных рыбин. После долгих поисков Марон нашел на берегу глину, большой раковиной накопал ее столько, сколько ему было нужно, и принес в подоле своей туники. Тем временем Бренн высек огонь из кремня, нашедшегося у рыбака, и зажег костер. Глину, раздобытую Мароном, мальчики смочили водой, получилась тестообразная масса. Они обложили глиной каждую рыбину со всех сторон. Когда костер догорал, мальчики осторожно положили рыбу в горячую золу, там она испеклась. Немного погодя палками вытащили рыбу из золы и счистили за– твердевшую глину. Вместе с глиной сошла приставшая к ней рыбья кожа и чешуя, обнажилась сочная, белая, дымящаяся мякоть. Внутренности от жара свалялись в комок; мальчики без труда вынули их, и все четверо – трое беглецов и рыбак – поели вволю.

Чтобы дать рыбаку собраться с силами, решили отплыть на другое утро. Удостоверившись, что лодка крепко привязана, друзья спустили парус, свернули его, уселись в круг на песке, и начался оживленный разговор.

Феликс рассказал, как он лишился левого глаза в единоборстве со львом. Рыбак поверил ему и сам многое сообщил о Балеарских островах. Беглецы уже свыклись с его речью, лучше стали понимать ее и, стараясь не проронить ни слова, слушали рассказ о том, как на этих островах мальчиков с малолетства учат обращению с пращей и как матери часто отказываются стряпать сыну, если он не приносит птиц и зайцев, Вот почему, объяснил рыбак, балеарцы славятся во всем мире искусством метать пращу, и балеарские воины, образующие в римской армии отдельный корпус, метают свои яйцевидные снаряды от одного края великого моря до другого.

Давно уже зашло солнце, уже разожгли костер, чтобы отпугивать диких зверей и не зябнуть ночью, а дружеская беседа все еще продолжалась, пока, наконец, всех четверых не одолела дремота. Они заснули крепким сном под неумолчный рокот прибоя.

 

ГЛАВА XXV. В ОКЕАНЕ

На рассвете они отвязали лодку и вышли в море. Мальчики помогли рыбаку поднять косой парус и наладить снасти. Феликс сидел на корме. Он взял у рыбака нож и усердно кроил себе войлочную шапку, задумав смастерить ее так, чтобы она совершенно закрывала клеймо. А боясь, как бы по рассеянности не снять шапку и не обнажить клейменый лоб, он еще прикрепил к ней две суживавшиеся книзу лопасти, которые закрывали уши и завязывались у подбородка.

Закончив работу, Феликс гордо нахлобучил свое изделие на голову и потребовал, чтобы все полюбовались им. Шапка вышла нескладная и плохо сидела на голове, но моряки ведь носят всякие, самые причудливые шапки, значит, успокаивали себя его товарищи, он не привлечет к себе внимания. Но Феликс так неосторожно вертелся во все стороны, желая похвастать, до чего умело он прикроил ее на затылке, что едва не свалился за борт. Это несколько отрезвило его. Он взял на себя обязанность вычерпывать воду и усердно орудовал предназначенной для этого огромной раковиной. Дела ему хватало: со всех сторон в лодку летела водяная пыль, а на дне было несколько небольших пробоин.

На второй день они увидели деревья, а причалив и оглядевшись вокруг, нашли источник, наполнили водой мехи и просмоленный по пазам ящик, привязанный к корме лодки. Теперь им должно было хватить воды на несколько дней. Они уже достигли той части Африки, где много небольших портовых городов, и старались держаться подальше от взморья; ведь они не знали, как к ним отнесутся в какой-нибудь мавританской гавани.

Они дочиста съели все, что у них было, но рыбак быстро научил мальчиков ловить сетями рыбу, которую они поздно вечером пекли в золе на берегу. Временами рыбак показывал свое искусство в метании пращи и без промаха бил диких птиц. Наскоро ощипав, готовили их тем же способом, что и рыбу.

Однажды они увидели речку, по прибрежным скалам струившуюся в море, и смогли спокойно, ничего не опасаясь, снова наполнить мехи и просмоленный ящик. В другой раз пошел проливной дождь, и стоявшее в лодке ведро наполнилось до краев. Это тоже обеспечило их водой на много дней.

Так они медленно, упорно продвигались вдоль берега. Мальчики быстро привыкли к этой жизни; суровые требования, которые она изо дня в день предъявляла к ним, почти изгладили из их памяти все пережитое.

Однажды разразился шторм, но рыбак чуял ненастье, и они успели вытащить лодку на берег, прежде чем оно их настигло. Обычно они не прерывали плаванья и при сильном ветре. Даже Феликс и тот не так уже страшился моря. Но свою шапку он, несмотря на все уговоры, носил день и ночь не снимая.

– Всякое бывает. Неровен час, можно и в открытом море напороться на кого-нибудь, а я второй раз не намерен подвести всех нас. Кроме того, я должен привыкнуть носить шапку, чтобы мне было в ней удобно и не захотелось не ко времени почесать макушку.

Наконец, они добрались до Геркулесовых столпов, до пролива, за которым расстилается Атлантический океан. Некоторое время им пришлось плыть вдоль берега на север; затем они обогнули большой мыс, и на противоположной стороне Марон увидел землю.

– Испания, – сказал рыбак.

– Испания! – воскликнули беглецы, а рыбак повернул руль и повел лодку через пролив – порочь от берегов Африки. Приближаясь к противоположному берегу пролива, они увидели высокую скалу Кальпе, словно страж стоящую над водами, а позади Кальпе тянулись луга, покрытые сочной, кое-где пожелтевшей от солнца травой.

– Теперь уже недолго, правда? – спросил Бренн, погрузив руку в прохладную воду.

– Мы должны быть в Гадесе через два-три дня, – ответил рыбак. – Так сказывали другие, сам я никогда там не бывал.

Бренн вдруг встревожился.

– А что, – спросил он, – там, я думаю, всюду торчат римские чиновники?

– Уж это наверно!

Наклонясь к Марону, Бренн шепнул:

– Нельзя допустить, чтобы они нашли наше золото. Что, если таможенные надсмотрщики вздумают обыскать лодку?

Повернувшись к рыбаку, он громко сказал:

– Тебе, наверно, придется платить стояночный сбор или какие-нибудь другие сборы?

Рыбак пожал плечами. Он понятия не имел о портовых порядках, но ему не хотелось признаться в этом.

– Они спросят, откуда мы приплыли, – сказал он, помолчав. – Что им ответить?

– Разве мы не можем сказать, что мы рыбаки из какой-нибудь испанской гавани на Средиземном море? Мы можем наплести, что нас занесло гораздо дальше на юг, чем мы хотели.

– Ловко придумано, если только не подвернется кто-нибудь из этой гавани, – возразил рыбак.

– Что ж, надо пойти на риск. Какую гавань мы назовем?

Подумав, рыбак сказал:

– Малаку.

Беглецам названия незнакомых мест ничего не говорили, и все четверо быстро столковались: они укажут Малаку, а отвечать чиновникам будут на том морском жаргоне, на котором изъяснялся рыбак.

– Нам нужно запастись хорошим уловом, чтобы все было, как у заправских. рыбаков, – заметил Бренн.

Итак, все подробности прибытия в Гадес были предусмотрены. Трое друзей чуяли, что минута последнего, величайшего напряжения вот-вот наступит. Бренн окинул взглядом зыбившиеся вокруг синие водные просторы и сказал:

– Вот мы, наконец, и в океане!

– Как! – заорал Феликс и пригнулся к самому дну лодки, где его тотчас обдало брызгами не вычерпанной воды. Убедившись, что ничего страшного не произошло, он опасливо поднял голову и укоризненно сказал:

– Стыдно так шутить! Я из-за тебя пребольно стукнулся. К чему ты это выдумал? В океане всякие водяные чудовища, и ураганы, и водовороты, и сирены, чего-чего там только нет! А здесь – вокруг та же вода, что и раньше. Он сплюнул за борт.

– Это океан, – упрямо повторил Бренн.

– Вот уж не думал, не гадал! – крикнул Феликс, с глубочайшим презрением глядя на волны. – После этого я никогда в жизни не поверю никаким россказням! Я всегда воображал, что океан – конец света и что там слышно, как солнце шипит, когда оно погружается в волны.

 

ГЛАВА XXVI. ГАДЕС

На следующий день рыбак направил лодку вдоль берега, и мальчики терпеливо вновь и вновь забрасывали сеть, покуда не оказался изрядный улов. Они оставили только крупную рыбу, и весь вечер трудились, запрятывая в брюхо каждой рыбины одну-две золотые монеты. Они занимались этим на глазах у рыбака; таиться было бы бесполезно, а за время плаванья они прониклись доверием к нему. Он, несомненно, догадался, что все трое беглые рабы. Человек, по-видимому, не очень отзывчивый, он все же сблизился с мальчиками за долгие дни нелегкой дружной работы веслами и рулем. «Добротой он не отличается, – думали беглецы, – но выдать он нас не выдаст».

Понимая, что денег у них более чем достаточно, они дали рыбаку еще пять золотых, и он засмеялся своим скрипучим, гортанным смехом.

– Мы, рыбаки, мечтаем поймать золотую рыбку. Как попаду домой, все подумают, что я ее выловил.

По примеру мальчиков, он взял несколько рыбин и засунул в каждую одну-две монеты.

Надежно разместив, таким образом, свое богатство, он завернул каждую рыбину в тряпицу и положил их отдельно от прочих.

Все четверо налегали на весла, надеясь приплыть в Гадес до наступления темноты; но пришла ночь, а огней Гадеса все не было видно. Бросили якорь в ближайшем заливе и, как могли, старались побороть свое нетерпение.

Их расчеты не оправдались. На рассвете к заливу пришло несколько крестьян из ближней деревушки. Рыбак с грехом пополам объяснился с ними и узнал, что до Гадеса еще несколько миль, а поближе, за мысом находится городок Безиппо.

Беглецы были рады, что вовремя узнали об этом, иначе они приняли бы Безиппо за Гадес и причалили там. Примирившись с задержкой, они купили у крестьян молока, сыра и хлеба и снова пустились в путь, держась подальше от берега. После довольно длительного питания одной рыбой так приятно было попить козьего молока и поесть хлеба с сыром!

В этот вечер они бросили якорь по ту сторону Безиппо. За двое суток улов успел попортиться. Пришлось проделать кропотливую работу – вытащили все золотые монеты, выкинули всю рыбу в море и снова забросили сети, моля судьбу о том, чтобы на другой день очутиться в Гадесе.

Но только на третье утро они увидели мощные береговые укрепления и сразу поняли, что перед ними тот город, куда они стремились. Он был гораздо больше, чем Безиппо. Да, это в самом деле был огромный портовый город: вдоль пристаней чернел лес мачт, а от набережных, где высились пакгаузы и стройные колоннады, во все стороны расходились широкие улицы, на которых величественные общественные здания чередовались с роскошными особняками.

Взяв курс прямо на вход в гавань, рыбак ловко провел туда лодку и некоторое время водил ее взад и вперед, в поисках подходящего причала: они не решались пристать к какой-нибудь из внушительных набережных, возле которых высились торговые суда, окруженные шумной толпой матросов и грузчиков, и лениво раскачивались изящные суда для прогулок по морю.

Наконец, они высмотрели пристань поскромнее, где стояло на якоре несколько утлых суденышек, таких же невзрачных, как их собственное, и туда рыбак направил свою лодку. Они пришвартовали ее и ухитрились по бортам других лодок добраться до деревянных сходней, которые вели к набережной. Сперва они думали, что им вообще удастся проскользнуть незамеченными, – немногие матросы, находившиеся на судах, не обращали на них никакого внимания. Но не успели они ступить на набережную, как навстречу им из своей будки вышел крючконосый таможенник в сопровождении двух помощников и человека, несшего письменные принадлежности.

– Вы откуда? – грубо спросил он.

Рыбак начал что-то объяснять на своем тарабарском наречии, говоря так быстро и туманно, как только мог.

– Скажи толком, – рявкнул таможенник, – не то я велю бить тебя палками по пяткам, покуда ты не наберешься ума.

Рыбак стал выражаться яснее, и таможенник, которому морской жаргон был знаком, понял его речь.

– М-да… рыбу привезли, – протянул он, заглянув через набережную в лодку, и поманил своих помощников:

– Обыщите этот сброд!

Мальчики делали вид, что не понимают приказаний, которые таможенник отдавал на латинском языке, и благодарили судьбу за то, что они догадались запрятать золото во внутренности рыб. Накануне они снова долго провозились, вынимая монеты из протухших рыбин и засовывая их в свежие,

– М-да, – снова протянул таможенник. – Принеси-ка мне полдюжины этих рыбин. У твоего товара лакомый вид.

Бренна от страха прошиб холодный пот. Если найдут запрятанные в рыбинах монеты, неминуемо возникнут подозрения и таможенники начнут доискиваться, кто такие эти рыбаки из Малаки. Однако он и виду не показал, что понял латинскую речь чиновника.

К счастью, перепуганный рыбак опять начал что-то говорить, путаясь в словах, обращаясь то к таможеннику, то к мальчикам, то снова к таможеннику. Бренн воспользовался этой сумятицей и по сходням проворно соскользнул в лодку. Там он, заискивающе улыбаясь, взял из рук помощника таможенника отобранные им рыбины и быстро выпотрошил их. Ловко сделав надрез, он, держа рыбу за бортом, окунал ее в воду и тщательно прополаскивал, так что монеты тонули вместе с потрохами. Вычищенную рыбу он вернул помощнику, а тот вручил ее своему начальнику. Видя, с какой покорностью ему уступили отборную рыбу, таможенник несколько смягчился.

– Вы должны подчиняться правилам, действующим в гавани, – сказал он рыбаку, – внесите моему писцу все установленные сборы, тогда никто вас не тронет.

Он повернулся и ушел. Его помощники несли за ним рыбу.

Явился писец с роговой чернильницей в руках. Он потребовал уплаты стояночного и других сборов. Бренн отлично понимал, что писец хитрит, но не стал вмешиваться, как его ни бесило самодовольство плута, воображавшего, что он всех может провести. Для Бренна дело было же деньгах; его возмущало, что писец – подлый обманщик. Но ведь ничего нельзя было ни сказать, ни сделать. К счастью, у рыбака были мелкие монеты, сдача, полученная от крестьян при покупке съестного, и он смог уплатить востроглазому писцу требуемую им сумму, не вынимая золотых монет, иначе не обошлось бы без допроса.

Наконец, все формальности были выполнены. Мнимые рыбаки взяли напрокат у одного из грузчиков несколько плетеных корзин, снова залезли в свою лодку и занялись рыбой.

«Вряд ли, – так они рассуждали, – нас обыщут снова; потому нужно пойти на риск и вынуть монеты из рыбин, ведь во всяком другом месте, кроме гавани, трудно будет выпотрошить улов, не привлекая внимания».

Они чистили рыбу, сидя у кормы; вынутые монеты клали себе на колени, а затем – в кошели. Время от времени монета выскальзывала из их рук, покрытых чешуей и слизью, и шла ко дну, но с этим приходилось мириться. Лишь бы хватило денег на путешествие до Британии, – говорили они себе, – а уж сколько там монет застрянет в портовом иле, это ничего не значит.

Доверху наполнив все плетенки, мнимые рыбаки из Малаки сошли со своим грузом на набережную и спросили дорогу к рынку. Там, поторговавшись немного, они заплатили за место под одним из навесов. Разложив товар, мальчики и Феликс попрощались с рыбаком, оставив ему его десять золотых и всю выручку за рыбу, и на свой страх пошли разыскивать какой-нибудь корабль, отправляющийся в Британию, на Оловянные острова.

Но никто из тех, кого они спрашивали об этом, ничего не мог сказать; только какой-то старик, покачав головой, заявил, что теперь ни один корабль не делает всего рейса. По его словам, олово стали отправлять прямо через пролив в Арморику , в Галлию, а оттуда на мулах везли в Массилию .

– Впрочем, – обнадежил он беглецов, – быть может, найдется кормчий, который по-прежнему совершает это далекое плавание на север.

– Поищите недельку или месяц, а то и дольше – кто его знает…

Эта неопределенность угнетала троих друзей. Восторг, охвативший их с той минуты, как они ступили на пристань, стал угасать, и они снова явственно ощутили, что находятся до вражеском городе. Вспомнили грубого таможенника и содрогнулись. Один ложный шаг – и они погибнут безвозвратно. Их, бывших рабов, будут судить за побег и, наверно, пошлют работать в страшные свинцовые рудники Испании. Они поняли, что нужно скрыться, уйти подальше от кишащих людьми шумных улиц.

 

ГЛАВА XXVII. СДАЮТСЯ КОМНАТЫ

Они шли от пристани к пристани, расспрашивая каждого встречного об Оловянных островах, и никто ничего не знал об этом далеком крае. Как Феликс и Марон ни старались щадить сокровенные чувства Бренна, все же не раз они поглядывали на него с укоризной. Им начало казаться, что Британия – где-то на противоположном конце света, а Оловянные острова – создание его пылкой фантазии.

Наконец, когда трое друзей, устав до изнеможения, уже готовы были отказаться от дальнейших поисков, они увидели моряка, стоявшего, прислонясь к столбу, и задали ему все тот же вопрос – нет ли в гавани корабля, готовящегося плыть к Оловянным островам.

– Есть. Завтра или послезавтра отчалит, – гласил неопределенный ответ.

– Откуда? С какой пристани? – спросили они, замирая от волнения.

Моряк помолчал, не спеша почесал нос и сказал:

– Дайте подумать.

Он прищурил один глаз и почесал за ухом; посмотрел сначала по набережной вверх, затем по набережной вниз. Трое друзей ждали, кипя нетерпением. Неужели из-за тупости этого парня они не попадут на корабль?

После долгого раздумья моряк отвалился от столба.

– Сдается мне, что от этой пристани, – сказал он, указывая на ту, у ворот которой они стояли, – и корабль как будто вон тот, в самом конце.

Мальчики помчались по сходням к судну и узнали от матроса, что судно в самом деле поплывет к Оловянным островам, а отчалит оно только в третьем часу утра , во время прилива. Еще он им сказал, что кормчего сейчас нет, вернется он только к ночи и пытаться повидать его до утра бесполезно: он наотрез откажет, если его тревожить, когда он собирается на боковую.

– Как ты думаешь, он возьмет пассажиров? – спросил Бренн упавшим голосом, боясь, что надежда на спасение рухнет, если на борту не окажется места.

– Возможно, – ответил матрос, – если ему заплатят вперед. – Он посмотрел на Феликса и мальчиков, – ему явно не верилось, что у них . есть деньги. – Но вам придется прийти еще раз утром и поговорить с ним самим. Кроме кормчего, никто ничего вам не может сказать.

Беглецы отдали словоохотливому парню всю мелкую монету, какая у них нашлась; хотя он был всего лишь матрос, они считали нужным задобрить его, чтобы он похлопотал за них. Окинув корабль долгим взглядом, полным восхищения и тревоги, они ушли было с пристани, но вернулись, чтобы спросить матроса, в самом ли деле корабль отчалит наутро не раньше трех часов. Щедрый дар расположил матроса в пользу беглецов, и он заверил их, что «Надежда Геркулеса» никак не может сняться с якоря прежде, чем прилив достигнет высшей точки. А если они сомневаются, – прибавил он, – то любой матрос на любой пристани скажет им то же самое; это произойдет рано утром.

Несколько успокоившись, беглецы вышли на улицу и стали обсуждать, где бы им приютиться на ночь. Уходить далеко не хотелось, так как было боязно, что утром может произойти какая-нибудь задержка. Углубляться в извилистые переулки, где они под утро, пожалуй, долго будут плутать, прежде чем выйдут назад к пристани, тоже казалось им рискованным. Поэтому они пошли переулком, который вывел их на главную улицу, как раз напротив ворот пристани, и брели по ней, пока не увидели шестиэтажный дом с надписью: «Сдаются комнаты». Внизу помещался трактир, остальные этажи были, по-видимому, заняты под жилье. Эта часть города была безлюдна, а дом имел мрачный, запущенный вид.

Ни дом, ни место не внушали доверия, но имели то огромное преимущество, что до пристани, где стояла «Надежда Геркулеса», было совсем близко.

– Ну как – попытаемся? – несмело спросил Бренн – ему не хотелось убеждать товарищей зайти.

У Феликса и Марона было такое же чувство.

– От пристани близко, – сказал Марон.

– Грязновато здесь, – заметил Феликс. Ну, от грязи мы вряд ли подохнем, – прибавил он, смеясь, – послушать меня, так можно подумать, что был завсегдатаем роскошных бань, а не замызганным истопником, которому и помыться-то не доводилось, разве что дождь иногда вымочит с головы до ног.

– Надо же куда-нибудь приткнуться, – настаивал Бренн, опасавшийся, что на них обратят внимание, если они долго будут толковать на улице. – Идем!

Он вошел в трактир. Феликс и Марон последовали за ним. Там как будто не было никого, кроме хозяина и раба, держащего в руках швабру. У хозяина вид был еще менее располагающий, чем у дома. Неряшливо одетый человек с клочковатой рыжей бородкой стоял за прилавком; передних зубов у него не было.

– Что вам требуется, ребята? – спросил он вошедших. – Винца хотите? Или, может, чего другого? Меня знает каждый моряк. Я так у них и зовусь: «Друг моряков». Так давайте поговорим начистоту. Что вам нужно?

– Комнату на ночь, – сказал Бренн; он уже раскаивался, что зашел в этот вертеп, но ему невмоготу было дольше бродить по улицам.

– Вы ее получите, – угодливо ответил трактирщик. – Самую лучшую комнату во всем доме. Такую, какой не погнушались бы люди и познатнее нас с вами, хотя бравый моряк, такой, как вы и я, не имеет себе равных. Я всегда так говорю: моряк – соль земли, потому что в родном соленом море он весь пропитывается солью.

Отпустив эту остроту, трактирщик захихикал, защелкал языком и попытался ткнуть Феликса локтем в бок. Но Феликс сердито заворчал и отстранился; при этом движении его кошель раскрылся и золотые монеты посыпались на пол.

– Что я вижу! – закричал трактирщик. – Желтые кружочки! Ну и счастливцы! Не трудитесь объяснять, откуда у вас это богатство, я и сам смекну!

Мальчики и Феликс проворно подобрали монеты, со звоном раскатившиеся по всей комнате. Теперь им совсем уже не хотелось оставаться в этом доме. Они уже подумывали, как бы выбраться оттуда, – и вдруг увидели, что поодаль, в нише, сидят несколько человек, все бородачи со свирепыми лицами.

– Пойдем наверх, – сказал хозяин, схватив Феликса за руку. – Я покажу вам вашу комнату. Только не подумайте уйти. Разбитные парни, да еще с деньгами, нам всегда по вкусу, будьте как дома!

Он повернулся к людям, сидевшим в нише, словно ожидая от них подтверждения, а те, что-то пробурчав в ответ, встали и сгрудились у наружной двери.

Бренн понял, что всякая попытка уйти из трактира кончится потасовкой, в которой бородачи, разумеется, одержат верх. «Даже если нас не убьют, – говорил он себе, – у нас отнимут все деньги, и никогда уже „Надежда Геркулеса“ не доставит нас на Оловянные острова! Самое разумное, что можно сделать, – это притвориться, будто мы охотно принимаем предложение трактирщика».

Он бросил на пол одну из подобранных им монет и так бойко, как только мог, воскликнул:

– Угощаю всех!

– Вот это дело, – захихикал трактирщик. – Ты молод, но, видно, уже прошел хорошую школу. Деньги не капуста, сами не растут. Не хотите ли сыграть в кости со всей честной компанией?

– Попозже, – сказал Бренн, – сначала покажи нам комнату.

– Ладно, – ответил хозяин и пошел к лестнице, предварительно сделав бородачам знак рукой и сказав им: – Пейте, ребята, а золотой положите на стойку. Пусть наши новые друзья поудобнее расположатся у себя в комнате, а потом – всей компанией сразимся в кости!

С этими словами он стал подниматься по лестнице, уходившей вверх из темного угла комнаты. Было ясно: хозяин не хотел драки в трактире, пока на улице, как она ни была малолюдна, еще могли оказаться прохожие, которые, услыхав крик, прибежали бы. Он и не подозревал, что Феликс и мальчики не меньше его самого боялись иметь дело с властями. Очевидно, он задумал уговорить пришельцев играть в кости и, плутуя, обобрать, либо вместе со своей шайкой напасть на них поздней ночью в отведенной им комнате.

Идя впереди трех друзей по темной лестнице, хозяин то и дело отпускал шуточки, со скрытой целью выведать, много ли у новых постояльцев золота.

– Ну и хитрюги же вы, – говорил он как бы между делом, – мне думается, вы из тех краев, где град – и то из золота. А если богача в тех краях ткнуть ножом в бок, то из него заместо крови тоже посыплются золотые монеты – только знай подбирай их да складывай к себе в ларец!

Он опять захихикал, довольный своей шуткой. Дойдя до самого верхнего этажа, он открыл дверь и ввел троих друзей в неприглядное чердачное помещение.

– Только эта комната и свободна, – сказал он жалобно.

Комната была мрачная, с грязными стенами; вся обстановка состояла из колченогой кровати, стола и табурета.

– Ладно, сойдет! Принеси нам еды и вина, – ответил Бренн. Он уже догадался, что трактирщик нарочно отвел их на чердак, чтобы с улицы не услышали, если бы им пришлось звать на помощь.

– А после ужина вы сойдете вниз сыграть в кости с хорошими людьми?

– Разумеется!

Трактирщик радостно ухмыльнулся и прихрамывая вышел из комнаты.

Едва он успел уйти, как Марон подбежал к окну и выглянул вниз, на улицу.

– Слишком высоко. Не достать до земли, даже если мы скрутим веревку из простынь и наших плащей в придачу. Мы дали заманить себя в ловушку.

– Что же мы могли сделать, – возразил Бренн, – когда эта шайка загородила выход? А звать на помощь нам, понятное дело, никак нельзя, даже если б было кого звать.

– Мы, прямо сказать, попали в переделку, – сказал Феликс, усевшись на кровать, заскрипевшую под его грузным телом. – Справиться с этой шайкой мы не можем, позвать на помощь мы не можем, уйти отсюда мы тоже не можем. Как же нам быть?

– А не спрятаться ли нам где-нибудь в других комнатах? – предложил Бренн.

– В нижних этажах всюду полно людей, – ответил Марон, – а комнаты под нами заперты. Я потихоньку потрогал двери, когда мы шли по лестнице: хромой отвернулся на минутку.

– Подождем, пока принесут ужин, – решил Бренн, – тогда загородим дверь и хорошенько подумаем.

Вскоре раб принес хлеб, сыр, большой глиняный сосуд с вином и деревянные чаши. Как только он ушел, трое друзей заставили всей скудной мебелью дверь, на которой не было ни засова, ни щеколды.

– Если они навалятся все разом, боюсь дверь недолго устоит, – с невеселой усмешкой заметил Феликс.

Бренн крупными шагами расхаживал по комнате.

– Слушай, поешь, – сказал ему Марон. – На сытый желудок скорее что-нибудь придумаем.

Они сели на пол и принялись за еду. Феликс хотел было налить себе вина в чашу, но Бренн удержал его, сказав:

– К вину, наверно, примешано снотворное.

Феликс кивнул головой и с сожалением отставил чашу.

– Ты прав! А мне так хочется пить! Ох, и разделался бы я с этим негодяем, только попади он мне в руки!

Солнце уже садилось. «Скоро, – подумал Бренн, – в комнате будет совсем темно». Он тщательно осмотрел все закоулки, но нигде не нашел ни тайника, ни второго выхода. Он выглянул в окно, а затем занялся потолком. «Даже если бы удалось проделать дыру в крыше, – подумал он, – это ни к чему не привело бы, ведь смежные дома на целых три этажа ниже». Потолок чердака почему-то не оштукатурили; длинные, грубо обтесанные балки были целиком на виду.

– Если мы выворотим одну-две балки, – сказал Бренн, – мы сможем понадежнее загородить дверь.

– От этого проку будет мало, – печально заметил Марон. – У них топоры.

Бренн снова подошел к окну и вгляделся в дом, находившийся напротив. Дом был пятиэтажный. Посмотрев на улицу, Бренн определил, что ширина ее – самое большее пятнадцать футов, и спросил себя, сможет ли он с подоконника спрыгнуть на крышу этого дома, но быстро сообразил, что ему негде разбежаться и он неминуемо грохнется вниз. Нет, спрыгнуть на эту крышу невозможно, но будь у него доска, он мог бы перебраться по ней. Крыша была плоская, в ней виднелся люк, устроенный, вероятно, для того, чтобы жильцы могли в жаркие летние дни подышать на крыше воздухом или развесить белье для просушки.

– Если нам удастся выворотить балку, – молвил Бренн, сам пугаясь своей мысли и в то же время сознавая, что он должен ее высказать, – я смогу, как только стемнеет, переползти по ней на противоположную крышу. А уж оттуда я спущусь на улицу и мигом сбегаю за помощью.

Феликс и Марон устремились к окну.

– А кто тебе окажет помощь?

– Я побегу к кормчему того корабля, дам ему много денег и расскажу, что мои друзья в разбойничьем притоне и жизнь их в опасности. Если я ему щедро заплачу, он наверняка отпустит со мной нескольких матросов.

– А почему бы нам всем не перелезть? – спросил Марон.

– Я не могу, – заявил Феликс, весь побелев. – Я оборвусь; но это не причина, чтобы вы, ребята, не перебрались вдвоем.

– Нет, я тоже останусь, – сказал Марон. – Кроме всего, втроем мы провозимся гораздо дольше, и эти злодеи, чего доброго, заметят нас снизу. Пусть Бренн действует так, как он надумал.

Феликс попытался переубедить Марона, но тот твердо стоял на своем.

– Пусть идет Бренн, это его мысль, и это самое правильное, что можно сделать, – доказывал Марон. – Он больше всех годится для этого, – ведь он сможет поговорить с кормчим о Британии. А я останусь с Феликсом.

– Ладно! Но сперва нам нужно выворотить балку, – сказал Бренн.

Потолок был низкий; став на стол, они хорошенько рассмотрели балки. Почти все были основательно приколочены гвоздями, пропущены в пазы и вделаны в кирпичную кладку. Однако две из них сидели не так прочно; по-видимому, их кое-как прикрепили после того, как были прилажены основные деревянные части. Исследовав дело, Бренн обнаружил, что с одной из этих небрежно приделанных балок хлопот будет немного, так как крыша в этом месте протекала; от дождя большой гвоздь на одном конце балки заржавел, а дерево разрыхлилось. Убедившись в этом, Бренн отошел в сторону, а Феликс принялся за работу. Он ухватил балку за подгнивший конец и расшатывал изо всех сил, покуда не вырвал его из кладки. Известковая пыль, труха и щепки разлетелись во все стороны. Но дальше балка не шла.

– Надо проделать дыру в крыше, – сказал Феликс.

– Давай!

Феликс нашел обломок черепицы, и, орудуя им наподобие рычага, вынул с полдюжины черепиц, которые, одну за другой, передавал Марону, а тот осторожно клал их на пол. Затем Феликс приподнял балку за высвобожденный конец и стал дергать ее во все стороны, чтобы расшатать большой гвоздь на противоположном конце. Гвоздь скрипел и скрежетал, и мальчики с минуты на минуту ждали, что трактирщик начнет колотить в дверь.

Но шум не доходил до нижних этажей. Марон смочил гвоздь вином, чтобы скрежет был не так слышен. Он помогал Феликсу, стоя на табуретке и пользуясь вытащенной из кровати перекладиной как рычагом. Они долго бились, прежде чем им удалось вырвать гвоздь. Чтобы балка не загрохотала при падении, Марок быстро ухватил конец и бесшумно опустил его на пол.

Теперь нужно было проделать вторую дыру в крыше и просунуть туда балку так, чтобы можно было выставить другой ее конец наружу. Солнце зашло, уже смеркалось, но зрение беглецов было так напряжено, что они почти не заметили перемены.

На лестнице послышались шаги; они с замиранием сердца подумали, что их замысел раскрыт. Но это был всего лишь раб, которому трактирщик поручил позвать их вниз – сыграть в кости.

– Придем немного погодя, – через дверь крикнул Бренн. Раб ушел.

Тем временем стемнело. Они осторожно выставили балку за окно и без особого труда перекинули ее на противоположную крышу. Ширина балки не превышала одного фута. Если раньше переход по ней представлялся страшным воображению, то теперь узкая балка, перекинутая между двумя домами, наглядно показывала, как это трудно и опасно в действительности.

Плотно набив золотом один из кошелей, друзья повесили его Бренну на шею, под тунику. Бренн взобрался на подоконник. Балка лежала наклонно, поэтому он решил ползти по-рачьи, чтобы не закружилась голова; но даже не видя пропасти под ногами, он не мог без ужаса думать о ней. Напряжением воли он заставил себя сосредоточиться на одной мысли – как половчее ухватиться за балку, на которой ему предстояло проделать этот путь, и, стараясь забыть обо всем остальном, он вылез из окна.

 

ГЛАВА XXVIII. ОСВОБОЖДЕНИЕ ИЗ ЛОВУШКИ

Всякий раз, когда Бренн в последующие годы вспоминал об этом переходе, он обливался холодным потом. Но в ту пору он не испытывал такого ужаса; балка была плохо остругана, и при каждом движении занозы впивались ему в руки и ноги; наклон становился все круче, и Бренн чувствовал, как балка дрожит под ним. Но он продолжал ползти, машинально перебирая руками и ногами, продвигаясь все дальше вниз, по направлению к крыше, которую не мог видеть. Он знал, что Марон и Феликс стоят у окна и крепко держат балку, чтобы она не съехала, но не решался поднять глаза и взглянуть на них, так же как не решался кинуть хоть беглый взгляд на улицу, расстилавшуюся внизу.

Время тянулось нестерпимо долго. Узкая балка представлялась его затуманенному сознанию намного уже, чем она была, и мальчик едва не лишился чувств. Спустя мгновение он опомнился и, более чем когда-либо уверенный в себе, вновь ощущая упругость в мышцах, крепко-накрепко обхватил балку.

Еще несколько раз изогнувшись всем телом, Бренн почувствовал, что его ноги коснулись крыши. Но при мысли, что опасность исчезнет лишь после того, как он. извиваясь, сделает еще два-три движения, у Бренна чуть было снова не закружилась голова. Ценою огромного усилия воли он преодолел охватившую его слабость, заставил себя сдвинуться с места и спустя минуту, цел и невредим, очутился на крыше.

Он отпустил балку и лег навзничь, обуреваемый противоречивыми чувствами, то радуясь, то вдруг сомневаясь в том, что неимоверное напряжение миновало. 3атем он услышал, как Феликс и Марон медленно втащили балку назад в комнату, чтобы загородить ею дверь.

Вдруг его взяло сомнение: что, если люк заперт и он рисковал жизнью понапрасну? Страх заставил его приподняться; но ему еще не верилось, что хватит сил встать, и он на четвереньках пополз в тот угол, где с чердака приметил люк. Он нащупал ступеньку и бодро стал спускаться по лесенке, отважась, наконец, выпрямиться. У конца лесенки была дверь; чтобы открыть ее, Бренну пришлось только поднять щеколду.

Благословляя судьбу, он осторожно вышел на площадку и прислушался. Снизу доносился громкий говор и звон чаш. Он бесшумно прокрался во второй этаж и, осторожно выглянув из-за поворота, увидел, что обширное помещение нижнего этажа полно людей, распивающих вино.

«Что делать? – подумал Бренн. – Они, должно быть, просидят там еще долгие часы, а некоторые из них, вероятно, живут в этом доме. Да и вообще, не могу я без конца стоять на лестнице».

Вдруг он весь похолодел. Кто-то поднимался по лестнице. Недолго думая, Бренн подошел к первой же двери, которую увидел, и открыл ее.

Комната, где он очутился, тонула во мраке; но понемногу глаза Бренна, вначале еще ослепленные огнем светильников, горевших внизу, привыкли к темноте, и он различил окно.

«Я на втором этаже, – припомнил Бренн, – а с чердака видно было, что в этом этаже всюду небольшие балконы».

Кто-то заворочался и приподнялся во мраке; Бренн понял, что попал в чью-то спальню.

– Это ты, Гегер? – спросил женский голос.

«Она приняла меня за своего мужа», – подумал Бренн.

– Да, – пробормотал он приглушенным голосом, словно зевая, и стал ощупью пробираться к окну.

– Что с тобой такое? – спросила женщина.

Но Бренн уже был у окна. Быстро отдернув занавеску, он выбежал на балкон, перелез через перила, спустился на руках как можно ниже и спрыгнул. Женщина пронзительно закричала, и Бренну показалось, что он услышал, как распахнулась дверь.

Он ударился ногами о мокрую землю и тотчас стремглав побежал по переулку. За своей спиной он слышал глухой шум, но не мог разобрать, погоня ли это или кричат гуляки, бражничавшие в нижнем этаже. Но что бы там ни было, он бесповоротно решил, что никому не дастся в руки.

В темноте он с кем-то столкнулся, сбил человека с ног, сам едва удержался в равновесии и понесся дальше.

Спустя несколько минут Бренн уже был на главной улице, а оттуда мигом домчался до пристани, где стояла «Надежда Геркулеса». Радуясь, что на корабле еще горели огни, он вбежал на пристань; матрос окликнул Бренна и велел остановиться, но он вскочил на мостки и потребовал, чтобы его провели к кормчему.

– Мне нужно условиться с ним… насчет отплытия… назавтра, – проговорил он задыхаясь.

– Завтра и приходи.

Подведя матроса к фонарю, Бренн вытащил из-под туники туго набитый кошель, раскрыл его и показал матросу золотые монеты. Онемев от изумления, матрос живо поднялся на палубу, вскоре вернулся оттуда и провел Бренна к кормчему в его каюту.

– Что значат эти россказни о каком-то мешке с золотом? – спросил кормчий, коренастый человек с коротко подстриженной бородкой и пронизывающими голубыми глазами. – Верно, парень с перепою пришел ко мне и понес такую дичь!

. Бренн молча положил на стол доверху набитый кошель, откуда посыпались монеты. Кормчий взял одну, внимательно разглядел чекан, звякнул ею об стол и испытующе взглянул на Бренна.

– Что это за деньги?

– Плата за то, чтобы доставить нас троих в Британию.

– Здесь гораздо больше, чем нужно; ты, наверно, знаешь это. Деньги краденные?

– Нет, – ответил Бренн, которому резкое, но не враждебное обращение кормчего придало смелости. – Мы нашли это на судне, потерпевшем крушение у африканского побережья.

Кормчий заглянул ему в глаза и сказал:

– Мне думается, ты говоришь правду. Но чего ради ты предлагаешь мне такую кучу денег?

– Мне нужна твоя помощь, – воскликнул Бренн и торопливо рассказал все, что произошло.

– Я знаю этот вертеп, – молвил кормчий, жестом приказав Бренну замолчать. – В прошлом году там ударом ножа убили одного из моих матросов. Негодяя-трактирщика давным-давно следовало отправить в рудники, но он, видно, подкупил какое-то важное лицо. Мы выручим твоих друзей.

Он повернулся к матросу, который привел Бренна и теперь ждал у двери.

– Кликни десяток самых дюжих людей и дай им дубинки. Этот парень поведет вас, куда нужно. Смотрите, вытащите его приятелей из этого разбойничьего логова. Матрос побежал вниз, а Бренн со слезами на глазах взволнованно обратился к кормчему:

– Не знаю, как и благодарить тебя…

– Благодарить не за что, – отрезал тот. – Ты заплатил мне за услугу; но я охотно доставил бы тебя в Британию даром, в награду за то, как ты перебрался по балке…

Он повел Бренна из каюты на палубу, где уже выстроились матросы, и сказал им:

– Идите за этим парнем и действуйте так, как он скажет. Если разобьете несколько голов, вам за это ничего не будет.

Матросы одобрительно хмыкнули и вслед за Бренном сошли на пристань.

 

ГЛАВА XXIX. НА ВЫРУЧКУ

Дойдя до трактира, отряд остановился. Один из матросов зашел туда разузнать, что происходит. Вернувшись, он сообщил, что в трактире всего двое людей, но сверху, с лестницы, доносится шум. Бренн в сопровождении матросов тотчас вбежал в трактир, и два раба, сторожившие у входа, живо удрали куда-то на задворки.

Бренн ринулся вверх по лестнице. Шум становился все сильнее, и он понял, что трактирщик и его шайка ломятся в дверь чердака. Матросы шли за ним по пятам, сжимая в руках дубинку.

– Выходите! – орал во всю глотку трактирщик, беснуясь на площадке лестницы, среди своей банды.

Он первый увидел Бренна и матросов и завопил, предостерегая своих. Но матросы уже набросились на громил, и те разбежались. Трактирщик остался на площадке и, жалобно причитая, забился в темный угол.

– Теперь можете открыть! – крикнул Бренн своим, и в отверстие, через которое раньше летели черепицы, улыбаясь выглянули Феликс и Марон. Недавние осажденные быстро убрали преграду, воздвигнутую из убогой мебели с прибавлением балки. Спустя несколько минут дверь открылась; и друзья Бренна радостно протянули ему руки.

– Да, малость повредили дом старому прохвосту, – сказал Феликс. – Придется ему потратиться на починку крыши.

– Уйдем скорее из этой смрадной трущобы, – воскликнул Бренн.

Моряки весело загоготали и гурьбой спустились по лестнице, плотно окружив обоих спасенных. У стойки они остановились и пустили чашу в круговую, как ни возражал против этого Бренн, опасавшийся, что трактир – место сбора бандитов и может подоспеть подкрепление. Но страхи оказались напрасными, – никто не явился. Они вышли на улицу и благополучно дошли до самой пристани.

– А как насчет отплытия в Британию? – спросил Марон.

– Все в порядке, – ответил, Бренн, – кормчий – молодец, замечательный человек, лучше не сыскать.

Кормчий встретил их у мостков; ему не терпелось узнать, чем кончилась спасательная экспедиция. Он немногословно приветствовал Марона и Феликса, кое о чем расспросил их, похвалил матросов, добродушно пошучивая, и велел отвести новых пассажиров в свободную каюту.

– Как будто кончились наши бедствия, – сказал Бренн. – Но я все еще не могу этому поверить. Может, поверю, когда мы благополучно выйдем из гавани,

– Подальше от ретивых чиновников, – подхватил Феликс, – которые, чего доброго, захотят узнать, почему у человека шапка надвинута на лоб.

В эту ночь беглецы почти не сомкнули глаз. Они поминутно просыпались, то беседовали о пережитых невзгодах, то говорили друг другу, как хороша каюта (которая была не хуже и не лучше всякой другой), и как хороши судно и кормчий (для этого уж были некоторые основания), и как хорош весь мир (из чего видно, как они были счастливы), – если только судно выйдет из гавани рано утром.

Когда забрезжил рассвет, они не решились выйти из каюты, хотя им страшно хотелось понаблюдать приготовления, посмотреть, как работают матросы, своими ушами услышать приказания, означающие, что корабль вот-вот отчалит. Им принесли завтрак, но они не выглянули наружу, твердо решив не трогаться с места, покуда корабль не отойдет от берега.

Им казалось, что они уже много часов провели в каюте. При каждом звуке они тревожно вздрагивали, спрашивая себя, не явился ли на судно проныра-чиновник. А вдруг рыбак с Балеарских островов совершил какую-нибудь оплошность и с перепугу рассказал все? Или негодяй трактирщик возвел на них поклеп? Они уже не сомневались в том, что корабль задерживается; что же могло его задержать, как не распоряжение властей? Бренн высунул из каюты голову, но ничего не увидел.

Наконец, они почувствовали, что корабль снялся с якоря. Все трое с трепетом выжидали, все еще сомневаясь. Вскоре пришлось увериться, что это на самом деле так, – и тотчас они выбежали из каюты на залитую солнцем палубу, где гулял ветер. Стоя у борта, они смотрели на сновавших вокруг матросов. Свежий ветер с моря, теперь ставшего для них родной стихией, обвевал их разгоряченные лица, а лязг и скрежет, раздававшийся, когда судно делало поворот, ласкал их слух.

Судно вышло из гавани на вольные воды необъятного океана, быстро удаляясь от стран, подвластных Риму.

– Какое чудесное зрелище, – воскликнул Феликс. – Эх, хорошо бы иметь два глаза, чтобы вволю им насладиться!

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Спустя два месяца, после чудесных дней спокойного плавания в ясную погоду и тревожных дней борьбы с ненастьем, «Надежда Геркулеса» оказалась почти у цели. Сначала судно обогнуло Испанию, затем поплыло вдоль берегов Галлии; достигнув крайней западной оконечности Арморики, оно взяло курс на Оловянные острова и гору Великанов и понеслось прямо на северо-запад, в открытое море.

– Земля! – крикнул наблюдатель.

Бренн напряженно смотрел вдаль, но ничего не мог различить. Вскоре на горизонте возникла голубоватая полоса, выступавшая все отчетливее по мере того, как корабль продвигался вперед. То были Оловянные острова – сильно выпяченная западная оконечность Британии, которую первые мореплаватели принимали за группу островков: открыв острова Силли , они затем многочисленные мысы самой Британии тоже считали островами.

«Надежда Геркулеса» бросила якорь в бухте, над которой нависли скалы небольшого пустынного острова. На самой высокой из скал стояло укрепление. Каменная дамба, длиною в несколько сот ярдов, соединяла остров с берегом самой Британии. По дамбе двумя. встречными потоками сновали люди, шли вьючные животные с тяжелой поклажей. У невзрачного причала, с подветренной стороны острова, стояло на якоре еще несколько суденышек. Возле причала и на берегу самой Британии виднелись построенные из камня и дерева хижины; над отверстиями в крыше клубился сизый дым очагов.

– Это гора Великанов! – воскликнул Бренн, указывая на остров. – Люди говорят, что скалы раскидали по острову великаны, когда они в незапамятные времена воевали между собой. Здесь-то и выплавляют серебро и олово, Я раз побывал тут с дядей, совсем еще ребенком.

– Значит, это и есть Британия, – сказал Феликс. – Ну, что ж, жить как будто можно, не так уж она отличается от других стран. Только камней здесь больше.

– Прошу тебя, не суди о Британии по этому месту, – с жаром возразил Бренн. – Моя деревня – к востоку отсюда, прямиком по берегу. Путь нетрудный, и скоро мы будем дома!

Кошель, висевший у пояса Бренна, был еще наполовину набит золотыми монетами; кормчий отказался взять с них больше той платы, которую счел справедливым назначить.

С берега люди приветствовали корабль. Отчалившая оттуда ладья вскоре приблизилась к корме «Надежды Геркулеса».

– Мы еще увидимся с тобой на берегу, – крикнул Бренн кормчему, стремясь поскорее ступить на родную землю. Он движением руки велел лодочнику подплыть вплотную. По канату, свисавшему с борта, Бренн мигом соскользнул в лодку. Марон и Феликс тотчас последовали за ним. Лодка накренилась под их тяжестью, и лодочник проворно направил ее к берегу.

Как только в воде стало просвечивать песчаное дно и замелькали водоросли, Бренн выпрыгнул из лодки и с радостным криком стрелою помчался к берегу. Ему чудилось, что родная земля откликается на его взволнованный привет. Исполненное благодарности сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

«Да, – думал он, – стоило вытерпеть такие муки, чтобы вернуться домой, чтобы по-настоящему понять, всей душой ощутить, как сильна любовь к своей стране и своему народу. И не только этим одарили меня все пережитые невзгоды. Я приобрел друзей, на которых могу положиться во всем. Поистине, верные, испытанные друзья – величайшее благо, которого человек может ждать от судьбы».

Обернувшись, он увидел, что Марон и Феликс замешкались у берега с робким видом пришельцев, стоящих у чужого порога. Он протянул к ним руки, и они, приободрившись, двинулись вперед более уверенным шагом. Подойдя к Бренну, Марон взял его за правую руку, Феликс – за левую.

Все трое с улыбкой смотрели в глаза друг другу. За ними шумел рынок, где шла купля-продажа олова, Над ними раскинулось ярко-синее летнее небо.

Наконец-то дома!

КОНЕЦ