Дик с трудом проснулся и не сразу сообразил, где он находится. Все кости у него болели, и он ворочался с боку на бок на койке, разглядывая непривычную обстановку. Он всё ещё был в наручниках, и его рёбра и запястья омертвели там, где во время сна к ним прижимался металл.

Когда рассвело, Дик смог рассмотреть своих соседей. Один из них пожилой, бородатый; другой — с виду лет тридцати, не больше, хотя в волосах его уже пробивалась седина. Этот второй заключённый и был сумасшедшим. Он сидел на краю койки, медленно покачивая головой из стороны в сторону.

— Не смотри на него, — сказал пожилой, — не то он опять начнёт болтать и не скоро угомонится. За что ты тут?

Дик объяснил.

— Меня обвиняют в краже, — продолжал сосед. — Но я невиновен. Просто мне не везёт. Я не осуждаю полицию. Она предпочитает ловить кого следует, но кто-то наклепал на меня, и дело моё, кажется, плохо.

Дик поверил соседу и сказал ему об этом. Тот принялся жать ему руку и клясться в вечной дружбе. Дику стало так жаль пожилого старателя, что он едва не предложил ему после отбытия наказания присоединиться к Престону и Сандерсу для разработки золотоносного участка. Но, вспомнив, что участок принадлежит отцу, промолчал.

После скудного завтрака, состоявшего из грубого хлеба и водянистой каши, Дика вызвали на допрос в небольшое деревянное здание. Там за столом сидел офицер в пышном мундире. Как только Дик вошёл, его схватил сзади полицейский и сильно встряхнул, а затем подтолкнул к улыбающемуся офицеру.

— Садитесь, — сказал офицер сладким голосом, указывая на табурет.

Дик, ошеломлённый, сел.

— А теперь, молодой мистер Ричард Престон, — продолжал офицер, — надеюсь, вы будете вести себя разумно. Иначе вы только повредите себе.

Дик был слишком угнетён, чтобы говорить, поэтому он просто кивнул головой.

— Вы знаете, почему вы здесь? — спросил офицер, пристально глядя на него.

Дик кивнул головой.

— Ах так, значит, вы знаете? — Офицер, казалось, был удивлён. — Так почему же?

Дик всё ещё молчал. Он почувствовал, что полицейский вплотную подошёл к нему сзади, чтобы снова встряхнуть, но офицер жестом отослал того на место.

— Лейтенант Дальримпл был ранен во время беспорядков перед гостиницей Бентли. Вы при этом присутствовали?

Дик кивнул головой. Сначала он решил было всё отрицать, но за ночь пал духом. Ему хотелось одного — сказать правду и покончить с этим делом. Он не желал продолжать бесполезную борьбу. Лучше просидеть многие годы в тюрьме, чем терпеть дальше ужас ожидания и неопределённости.

— Имеются свидетели, готовые присягнуть, что вы бросили поленом в лейтенанта Дальримпла, ранили его и помогли спастись бегством одному из вожаков бунта.

Дик откашлялся и с трудом произнёс:

— Да, это правда.

Офицер был удивлён и обрадован.

— Хорошо, очень хорошо. Вот это я называю разумным поведением. Я позабочусь о том, чтобы его зачли в вашу пользу. — Он откинулся на стуле. — Теперь ещё один вопрос. Если вы и тут поведёте себя разумно, то вам это очень поможет. Кому именно из вожаков вы помогли бежать?

Дик молчал. Он забыл о неизбежности этого вопроса и вот теперь корил себя за то, что вообще признал себя в чём-то виновным. Всё равно они будут мучить его, допрашивая и запугивая; изменятся только вопросы, которые они станут задавать.

— Не знаю. Этого я не могу вам сказать.

— Бросьте! — улыбнулся в ответ офицер. — Какой смысл сказать так много и не договорить до конца!

Но Дик сурово стиснул губы. Никто не заставит его выдать Шейна. Офицер внимательно посмотрел на него и отметил упрямый взгляд и плотно сжатые челюсти.

— Лучше скажите нам. Лучше скажите. Право, так будет лучше.

Он быстро приподнялся с места и сверху вниз посмотрел на Дика.

— Не могу, — сказал Дик. — Не хочу.

Он ничего не сказал, хотя сначала его забрасывал вопросами один офицер, потом другой. Наконец они решили на время оставить его в покое.

— Этим вы не облегчаете своё положение, — сказал офицер в конце допроса. — Раз вы бросаете нам вызов, то не можете ожидать хорошего обращения с нашей стороны. Я снова поговорю с вами завтра утром, — посмотрим, что вы тогда скажете.

Дик почти не слушал его. Ему хотелось только, чтобы поскорее кончился допрос. Теперь все свои надежды он возлагал на тот день, когда его повезут к судье — в Мельбурн, без сомнения, ибо власти боялись, что рассмотрение подобных дел в местных судах может вызвать беспорядки. Пусть бы уже с этим было покончено. Если ему предстоит тюрьма, — а тюрьмы ему теперь не миновать, — то пусть он очутится там быстрее и начнёт отбывать наказание, чтобы потом снова стать свободным человеком — человеком, которого никто не сможет обвинять, мучить и допрашивать.

Его отвели назад, в бревенчатую хижину, и втолкнули туда. Проходя в свой угол, он перехватил взгляд, которым обменялись тюремщик и бородатый пожилой заключённый. Дик был так несчастен, что в первый момент не обратил внимания на этот взгляд, но затем сразу понял его смысл. Он припомнил быстро опустившееся веко заключённого и жест, который тот украдкой сделал. Этот человек был полицейским шпионом, подсаженным в камеру, чтобы вытянуть у Дика признание.

Дик сжал губы. О своей роли в восстании он уже поведал шпиону, но это было не страшно, потому что офицеру он тоже всё рассказал. К счастью, он ни разу не упомянул имени Шейна.

Шпион пытался снова втянуть Дика в разговор, но тот уклонился, сославшись на усталость и нездоровье. Дик теперь удивлялся, как он мог поверить этому человеку; голос, который прежде казался ему грубовато-добродушным и искренним, теперь звучал елейно и фальшиво.

В полдень сумасшедшего увели. Потом принесли обед — тушёное мясо. Дик продолжал не поддаваться на льстивые уловки шпиона.

— У меня болит голова, — сказал он.

— Ты мне теперь не веришь, думаешь, я и вправду вор, — ворчал тот. — Вот что получается, когда поговоришь по душам. Но я никак не могу отучиться от этого. Мне всегда кажется, что у всех душа так же нараспашку, как у меня, но когда-нибудь, верно, и я научусь уму-разуму.

— Я совершенно не верю обвинению в краже, — ответил Дик, окончательно убеждённый, что вообще не существовало никакого обвинения. — Но я не могу говорить.

— Нет лучше средства, чем болтовня, чтобы почувствовать себя как дома и забыть про все беды, — сказал шпион с сердечностью, которая была отвратительна Дику, так как он знал, что она напускная. — У меня был друг, которого отчаялись спасти. Он уже совсем кончался. Но какой-то парень, который стоял за окном, начал рассказывать его любимую историю, да всё и перепутал. Тут уж мой дружок не вытерпел. Он сел в постели и заявил, что хочет рассказать её как полагается. История была длинная, и когда он её кончил, то потребовал бренди и сбитых сливок, а потом прожил ещё пять лет и умер только потому, что однажды в ветреный день случайно попал на каток, а это было в Канаде.

Дик не обращал на него внимания, хотя очень сердился на себя за то, что поверил этому человеку и верил бы до сих пор, если бы не перехваченный взгляд. Как это ужасно — не знать, кому верить!

День тянулся медленно. Принесли хлеб и суп, и через открытую дверь Дик увидел небо, обагрённое закатом. Есть Дику не хотелось, но суп он с жадностью выпил. Шпион устал от бесплодных попыток втянуть мальчика в разговор и только время от времени спрашивал, как его головная боль. Мрак сгущался, и вскоре Дик услышал храп шпиона.

Он и сам впал в полузабытье и проснулся оттого, что дверь снова открылась и кто-то остановился на пороге. Вошли двое мужчин, один из них — с фонарём. Свет заиграл на красном мундире.

— Зачем вам это нужно? — спросил грубый голос.

— Он должен подписать бумаги, — ответил другой голос. — А как он это сделает в наручниках? Я слышал, что поступили новые важные сведения. Но я пришёл сюда не для того, чтобы спорить с вами. Я передал вам приказ, и если вы отказываетесь повиноваться, пеняйте на себя.

— Ну ладно, вот он.

Дик услышал, как звякнула связка ключей, и заметил, что стражник снял с неё один ключ.

— Порядок. Я верну его вам, когда приведу заключённого назад.

Дик задрожал от радостного ожидания. Второй голос был ему знаком. Это был голос Шейна. Дик с трудом верил своим ушам, но всё же это был голос Шейна. Надежда внезапно вернулась к Дику, согревая и укрепляя. Он тихо лежал, боясь, как бы что-нибудь не выдало Шейна. Он видел отблеск огня на металле, слышал пыхтенье и сопенье стражника. Позади него ворочался шпион, настороженно вслушиваясь в разговор.

— А ну вставай! Я же вижу, что ты не спишь! — закричал стражник. — Вставай или я подниму тебя сапогом. Капитан хочет видеть твою безобразную физию.

Дик медленно поднялся, позёвывая и моргая, делая вид, будто только проснулся. Стражник схватил его и потащил из хижины.

— Справитесь с ним сами? — спросил он Шейна. — Я уже сменился с дежурства, и всё же меня стащили с постели.

— Старый лгун! — сказал Шейн. — Вы же играли в карты.

Дик пришёл в ужас от безрассудства Шейна, вступившего в перепалку с этим человеком; но ссоры не последовало, стражник только проворчал:

— Ну так я мог бы быть в постели. Я говорил в официальном смысле.

— Тогда возвращайся к своим картам.

— Им следовало послать сюда двоих. Так было бы правильнее.

— Ох, да убирайтесь вы! — сказал Шейн, который, как увидел теперь Дик, был одет в полную форму рядового, с винтовкой через плечо. — Вы думаете, мне не справиться с ребёнком в наручниках?

Стражник, ворча, ушёл, закрыв дверь камеры и заперев её. В тот же миг Шейн схватил Дика за шиворот и потащил за собой, прикрикивая:

— Ну, пошёл, и без глупостей! Ты из молодых, да ранний!

Но едва они миновали освещённый двор и очутились в тени сарая, как Шейн прошептал:

— Идём, дорогой мой! Мы не можем терять ни минуты.

— Сними с меня наручники, — попросил Дик, готовый к любому приключению, как только с него снимут оковы.

— Пожалуй, теперь их уже можно снять, — отозвался Шейн. — Протяни мне руки.

Зажав винтовку между колен, Шейн отомкнул наручники Дика и спокойно положил их вместе с ключом на землю. Дик стал растирать омертвевшие запястья.

— Стой здесь, — сказал Шейн, — пока не услышишь мой свист.

Взяв винтовку на плечо, он обошёл сарай и очутился в освещённом пространстве между этим сараем и стеной. Здесь стоял только один часовой, потому что ему был отлично виден всякий, кто приближался справа или слева. Шейн пошёл прямо на него. Часовой увидел человека в форме и стал в положение «смирно», думая, что ему принесли приказ от караульного начальника.

— Распоряжение лейтенанта Гардайна, — сказал Шейн, подходя к часовому. — Примите!

Он взмахнул винтовкой и ударил часового по голове. Тот упал. Шейн тихонько свистнул. Дик тотчас же обежал вокруг сарая и очутился рядом с ним.

— А ну полезай, — сказал Шейн, положив винтовку на землю и сбрасывая с головы кивер.

Он нагнулся. Дик влез ему на спину, затем встал на плечи и, взобравшись на стену, уселся верхом.

— Прыгай, дурак! — прошипел Шейн.

Дик прыгнул на ту сторону. Шейн поднял винтовку, воткнул её дулом в землю и прислонил к стене так, чтобы получилась опора для ноги. С помощью этой одоры он подпрыгнул, ухватился за край стены, быстро подтянулся на руках и очутился по ту сторону.

Раздался выстрел.

Шейн и Дик пригнулись, хотя в этот момент они были невидимы и находились в безопасности, ибо стена отделяла их от преследователей; затем побежали вниз по склону холма. В нижней своей части улица была хуже освещена, и они почувствовали себя увереннее, когда миновали группу разбросанных в беспорядке домов и достигли погружённой в темноту равнины. Время близилось к полуночи, и почти все костры уже погасли. В конце улицы Шейн сбросил с себя мундир и пояс.

— Сюда! — сказал он и потащил Дика влево. Они побежали по лабиринтам палаток и заброшенных выработок, стараясь обходить места, где ещё горели костры. Наконец Шейн стукнул в дверь одного из сараев. Она тотчас же открылась, и оба беглеца проскользнули в сарай.

— Ну вот мы и в безопасности, Дик, — сказал Шейн тихим, довольным голосом. — Теперь дай-ка мои собственные штаны, а эти я сброшу.

В сарае горела свеча; человек, открывший им дверь, светловолосый русский юноша, подал испачканные глиной штаны Шейна и ушёл, несколько раз пожав руку Дику и Шейну.

— Он почти не говорит по-английски, — заметил Шейн, — вот и старается выразить свои чувства другим способом.

— Ты мне не рассказал, как это тебе удалось всё устроить, — спросил Дик.

— Ох, да тут особенно и рассказывать нечего, — ответил Шейн. — Всё устроил не я, а красный мундир. Я, видишь ли, приметил среди солдат ирландского парня, и вот я и несколько моих друзей, то есть твоих друзей, потому что мы все теперь заодно, подпоили этого парня, а когда он напился до бесчувствия, — раздели его, и я натянул на себя его мундир.

— А он тебя не выдаст?

— Ну нет! Нас было больше десятка, — все ребята, на которых можно положиться, и мы непрерывно вертелись вокруг него, так что чёрта с два сумеет он отличить одного от другого. Он проснётся, и у него будет трещать голова, он больше ни о чём не сможет думать, а к тому времени, когда его кончат пороть, он и об этом забудет.

— Но как же ты заставил стражника отпустить меня?

— Слушай, и я тебе расскажу. Мы уговорили солдата устроить нам пропуск, уверив его, что принесём водку, сделанную на настоящем ирландском винокуренном заводе, и не менее крепкую, чем сама Ирландия. И он дошёл до такого состояния и так хотел выпить ещё, что когда мы все пошли домой вместе с ним, то это не показалось ему странным. Ну а я хорошо знаю местность. Ты, верно, заметил караулку около ворот, где всегда стоит часовой — и днём и ночью. Я прошёл через ворота, обогнул несколько строений, а затем направился прямиком в караулку. Я знал, что лейтенант сидит в отгороженной каморке сбоку, потому что мне пришлось разок побывать там из-за лицензии, которую у меня стащили. Итак, я промаршировал в караулку, потребовал лейтенанта, вошёл в каморку, вынул пистолет и сказал: «Одно слово — и тебе крышка». Ты даже представить себе не можешь, как он побелел. Сначала я всунул ему кляп в рот, затем привязал к стулу, оставив руки свободными. Я сказал ему, что написать, и он написал. Затем я связал ему руки и взял винтовку из пирамиды. Затем вышел и сказал часовому, что офицер велел его не беспокоить. Затем пошёл и вызвал тюремщика, а остальное ты знаешь не хуже, чем я.

Дик, запинаясь, начал благодарить Шейна.

— Не трать слов понапрасну, — сказал Шейн. — Ты однажды спас меня от фараонов. Любезность за любезность! Будем надеяться, что больше нам не придётся заниматься спасением друг друга. Совсем не обязательно, чтобы это превратилось у нас в привычку; что там ни говори, а это дело портит нервы.

— Возражений нет,— сказал Дик. — Но что со мной будет теперь? Мне бы хотелось побывать дома.

Несколько секунд Шейн молча смотрел на него.

— Как ты думаешь, Дик, почему я ушёл из дому?

— Почему?

— Потому что у меня не стало дома, а мать умерла на моих руках в канаве. Помещика звали Паркер. Великий мистер Паркер. Год был неурожайный, и мы не смогли уплатить арендную плату — вся наша деревня, семнадцать дворов. Так вот, Паркер был, как говорится, человеком слова. Он явился и начал бушевать. «Я всегда плачу свои долги, — сказал он. — Я требую, чтоб и со мной обращались так же. Платите», — сказал он. Тогда мы объяснили ему, что не можем заплатить. «Нет таких слов, как «не можем», «не могу», — сказал Паркер. — Я человек слова и плачу свои долги, а если б не платил, то был бы готов к тому, что меня выселят из дому. Убирайтесь отсюда со всеми вашими монатками, бездельники вы этакие!» И он всех нас выселил, а чтоб не было лишних разговоров, в один день спалил все семнадцать дворов. «Разве я не могу распоряжаться своим имуществом, как пожелаю?» — сказал Паркер. Так что, видишь, я рано узнал жизнь.

— Таких вещей нельзя допускать! — сказал Дик с горечью, рождённой собственным недавним опытом.

— Нельзя, конечно, нельзя! — ответил Шейн. — В этом-то всё дело. Ты вот теперь научился кое-чему; так не думаешь ли ты, что стоит вступить в борьбу за свободу и справедливость, даже если при нашей жизни из этого ничего не выйдет? Разве скваттеры, которые пытаются здесь всё захватить в свои руки, не те же паркеры? Вот с ними мы и боремся. Только благодаря им полиция стала такой самоуверенной и всемогущей. Так не думаешь ли ты, что стоит сразиться со всеми паркерами этого забавного мира?

— Стоит, — сказал Дик. — Определённо стоит.