«Я решил сообщить вам, и как можно скорее, о том, что ваша жена случайно нашла письмо Мерриуэзера к вам и заявила, что едет в Суффолк. Я начал ее отговаривать, но в ответ она пообещала закатить мне такую истерику, что мало мне не покажется. Поступая к вам на работу, я знал, что мне придется иметь дело со строптивыми особями женского пола, но я рассчитывал, что все они окажутся лошадьми. Я поеду с ней, так что можете не волноваться за ее безопасность. Я лишний раз убедился в том, как умно поступил, ни разу так и не женившись…»

Из письма Джорджа Кингсли Генри Уэстону.

Когда дворецкий сообщил Линнет о приезде зятя, она тут же поняла, что речь не идет об обычном визите вежливости. У нее болезненно сжалось сердце в предчувствии пока неизвестной, но, вне всякого сомнения, неприятной новости. Генри поджидал ее в маленькой библиотеке. Как только она вошла, он быстро подошел к ней. При одном лишь взгляде на его усталый, изнуренный вид, темные круги под глазами, у Линнет как-то скверно засосало под ложечкой.

— Она не хочет видеть меня? — взволнованно спросил он.

— Прошу меня извинить, если вы хотите видеть мою мать, она сейчас…

— При чем здесь герцогиня, — прервал ее Генри. — Я имею в виду Диану.

Линнет недоуменно сдвинула брови.

— Дианы здесь нет. Я ее не видела с момента вашей свадьбы.

Генри взъерошил волосы на голове, которые и так были растрепаны ветром и многочасовой скачкой верхом, и задумчиво почесал затылок.

— Я был в Лондоне, куда отъехал по делам. Как вдруг получаю известие из Рейвенсфилда: Диана уехала в Суффолк. Первым делом я решил, что она отправилась к вам. Дело в том, что накануне моего отъезда… мы поссорились.

— Пожалуйста, присядьте и успокойтесь. Судя по вашему усталому виду, вы скакали всю ночь.

— С рассвета, — присаживаясь, пробормотал Генри, но в ту же минуту вскочил, словно ужаленный. — Боже мой, если она не у вас, тогда, значит, у него.

— У кого? — Линнет побледнела, вдруг догадавшись, о ком идет речь, но почти сразу отбросила эту мысль, до того она показалась ей нелепой. Чтобы Диана отправилась в гости…

— У ее отца.

— С какой стати ей ехать к нему?

Удивленный взгляд Линнет встретился с измученным взглядом Генри, в котором отражались боль и страдание.

— Ваш муж встречался со мной незадолго до нашей свадьбы. Он сделал мне предложение: он дарит мне лошадь-чемпиона, а взамен я устраиваю его встречу с Дианой. Я отказался наотрез, но, видимо, у него возникло свое мнение на этот счет. Он прислал мне эту лошадь. Отказаться сразу от подарка я не мог, кобыла жеребая, и обратная дорога могла причинить вред ее здоровью. Я собирался отправиться в Суоллоусдейл сразу после окончания моих дел в Лондоне с намерением купить у него эту кобылу. Вероятно, после моего отъезда Диана нашла письмо от отца и, видимо, решила, будто я женился на ней из-за корысти, с целью заполучить эту лошадь. — Вид у Генри был совершенно удрученный. — Я столько раз повторял ей, что она должна верить мне, а сам не нашел в себе мужества честно обо всем рассказать ей. Она наверняка обиделась, а может, даже разозлилась на меня. Я своими руками подтолкнул ее к столь отчаянному поступку. Но ничего, я немедленно отправляюсь туда, чтобы все ей объяснить.

— Вы едете за ней?

Генри кивнул:

— Вы не дадите мне свежую лошадь?

— Я еду с вами. — Слова слетели с языка Линнет прежде чем она успела их осознать, но интуиция говорила ей, что она поступает совершенно правильно. — До Суоллоусдейла тридцать миль. Проведем ночь в пути, а утром уже будем на месте. Пожалуйста, распорядитесь насчет кареты, а я тем временем соберусь.

— Леди Линнет, зачем вам… — начал было Генри, но теща тут же оборвала его:

— Ничего не хочу слышать. Диане, вероятно, понадобится моя помощь.

Генри молча уступил, хотя вид у него был явно недовольный. Почти всю дорогу он проспал и проснулся только на почтовой станции, где следовало поменять лошадей. Он лично выбрал самых быстрых лошадей, заплатив не только не торгуясь, но даже больше того, чем просили. Достигнув Бари-Сент-Эдмундса, последней остановки перед Суоллоусдейлом, Генри не выдержал и, схватив Линнет за руку, взмолился:

— Я окажусь там намного быстрее, если поеду верхом. Вы не обидитесь на меня, если оставлю вас с одним кучером? Отсюда до Суоллоусдейла уже рукой подать.

— Поезжайте, — горячо проговорила Линнет. — За меня можете не волноваться.

Ее последних слов Генри уже не услышал. Выскочив из кареты, он бросился к лошади.

Через два часа, когда вдали показались знакомые очертания ее прежнего дома, Линнет охватила странная неуверенность и даже страх. Ей захотелось остановить кучера и велеть ему возвращаться, как бы глупо это ни выглядело. Что бы она там ни врала Уэстону, на самом деле у нее не было никакого повода для приезда в Суоллоусдейл. Как говорится, милые бранятся — только тешатся, и Линнет не сомневалась, что Генри и Диана помирятся. Впрочем, она могла удержать Диану от опрометчивых шагов, чтобы та не повторила ее ошибок.

Пожалуй, именно ради этого она и приехала в Суоллоусдейл. Линнет сожалела о прошлом и не хотела, чтобы дочь так же страдала, как и она.

Линнет посмотрела на себя в зеркало: на морщинки в уголках глаз, на проседь в волосах, на бледность щек. Машинально она слегка пощипала щеки, чтобы заставить их чуть-чуть порозоветь. Конечно, Томас за все эти годы разлуки тоже не помолодел, но он мужчина, поэтому возраст не так сильно должен был сказаться на нем. Выйдя их кареты, Линнет вдруг поняла, что сейчас они увидятся, и от этой мысли у нее перехватило дыхание. Собравшись с духом, она постучала в двери.

— Мисс Мэрриуэзер. — У дворецкого глаза были круглыми от удивления.

— Добрый день, Ингем. — Линнет прошла мимо остолбеневшего дворецкого. В холле и гостиной ничего не изменилось, только все немного обветшало. Скорее всего Томас так и не женился. Линнет вздохнула с невольным облегчением. Впрочем, радоваться рано, у него вполне могла быть просто другая женщина.

Линнет сняла шляпку и перчатки, отдав их Ингему.

— Много воды утекло.

— Слишком много, — согласился дворецкий. В его голосе чувствовалось сочувствие и сожаление, но это не успокоило Линнет, а, напротив, вызвало у нее ощущение неловкости.

— Сегодня какой-то суматошный день, верно, Ингем? Недавно примчался муж моей дочери, чтобы забрать ее. Кого теперь принесла нелегкая? — раздался голос Томаса, который нисколько не изменился за прошедшие шестнадцать лет. — Одну минуту, сейчас я подойду.

Линнет судорожно пыталась принять холодную, вежливую мину, но ее бешено колотившееся сердце и возрастающее волнение подсказывали, что она плохо справляется с этой задачей.

— Линнет, — хрипло произнес Томас. — Как ты оказалась здесь?

— Я приехала узнать, все ли в порядке у Дианы. — Ложь помогла ей преодолеть волнение.

А разве могла она сказать ему правду, что ухватилась за первую удобную возможность вернуться в Суоллоусдейл. Линнет казалось, что как только она увидит Томаса, поговорит с ним, ей станет немного легче, ее перестанут мучить те горькие воспоминания, которые не давали ей спокойно спать все эти годы. Здесь, в Суоллоусдейле, она была счастлива, как никогда в жизни, и смутно надеялась, что светлые, радостные воспоминания если не сотрут, то, во всяком случае, смягчат горечь долгих лет одиночества.

При более внимательном взгляде на похудевшего, постаревшего Томаса Линнет с внезапной остротой поняла, как она ошиблась. Встреча с мужем не принесла ей облегчения. Напротив, ее сердце мучительно заныло от прежней любви к нему, от чувства сожаления, что так много лет прошло впустую. Как же много она потеряла в жизни!

— Неужели ты не рад видеть меня? — тихо спросила она.

— Очень рад, — торопливо ответил он и покосился на двери в библиотеку. — Здесь тебя всегда рады видеть.

Линнет устремила взгляд в ту же сторону и увидела на пороге библиотеки Диану. Нет, это ей померещилось. Это оказалась не Диана, а девушка намного моложе ее дочери, но очень на нее похожая, когда та была примерно в таком же возрасте. Сердце Линнет больно закололо. Неужели эта девушка дочь Томаса? Неужели у него есть другая женщина? Боже, какую тогда она сваляла глупость, приехав сюда! Линнет стало дурно.

— Пожалуйста, простите меня, — с трудом проговорила она. — Мне что-то нездоровится.

Она, почти ничего не видя перед собой, толкнулась в ближайшую дверь и оказалась в их спальне. Она машинально закрыла за собой дверь на засов. Ночной горшок, к счастью, стоял на месте. Линнет нагнулась над ним, ее тошнило.

— С тобой все в порядке? — раздался за дверью голос Томаса.

— Отстань, — бросила Линнет, ее продолжало тошнить.

— Позволь мне войти. Мне надо кое-что тебе сказать, — умоляюще проговорил Томас, тщетно дергая за ручку.

О чем теперь они могли говорить? Она столько лет мучилась и страдала, а он продолжал жить в свое удовольствие. Нашел себе женщину, родившую ему девочку. Линнет вытерла ладонью мокрый от пота, горячий лоб, горько сожалея о мимолетном порыве, заставившем ее приехать сюда. Раньше у нее имелась хотя бы иллюзия, вера в то, что он по-прежнему любит ее и страдает, как и она, от одиночества. Все рухнуло в одну минуту.

Как вдруг дверь с противоположной стороны тихо скрипнула, и на пороге возник Томас. Раньше этих дверей не было.

— Я велел прорубить в стене двери, чтобы прямо из спальни попадать в кабинет, а не ходить туда окольным путем через гостиную. Там я часто и ем. А что нужно одинокому человеку — поспать, поесть и за работу. — Томас побледнел, только сейчас заметив в каком она скверном состоянии. Что, вернее, кто явился причиной ее недомогания, догадаться было нетрудно.

Он вынул носовой платок, но не отдал его ей, а сам нежно и аккуратно вытер ее лицо и губы. Как это ни удивительно, но Линнет стало намного легче от подобного внимания и нежности. Она прижалась к нему, тронутая его заботой, как вдруг прежняя мысль словно током пронзила ее сознание, она тут же отшатнулась от него.

Томас нахмурился:

— Подожди меня здесь. Я сейчас вернусь.

Но к Линнет уже вернулось самообладание:

— Незачем. Передай Диане, пусть собирает вещи, мы скоро отправимся в обратный путь.

— Не горячись, — предостерег он ее. — Нам надо поговорить.

— Нам не о чем говорить, — отрезала Линнет.

— Но ты ведь все-таки приехала ко мне, Линни, — как можно мягче сказал он.

От этого ласкового прозвища у нее на глаза навернулись слезы.

— Какое это теперь имеет значение, — пробормотала она. Вокруг было тихо. Она подняла глаза и увидела, что осталась одна. Отперев двери в гостиную, она прошла туда, села возле окна и огляделась по сторонам. Здесь все осталось так, как и было. Она вспомнила, с какой любовью устраивала их любовное гнездышко в первые годы семейной жизни. Здесь все навевало приятные воспоминания. И все-таки зачем она вернулась?

Но тут в гостиную почти вбежал Томас, в руке он держал яблоко и нож. Ловко отрезав дольку, он протянул ее Линнет. Она поблагодарила его немым взглядом, от вкуса сочного и сладкого яблока горький осадок во рту смягчился. Он протянул ей другой кусочек, и она с удовольствием съела и его. Как же давно это было! Раньше, когда она была на сносях, он каждое утро угощал ее из своих рук яблоками. И это угощение, его внимание и ласка облегчали ее недомогание, вызванное беременностью. Так было, когда она вынашивала Диану, а потом и Алекса. Однако во время последней беременности прежнее недомогание как будто оставило ее. Это был тревожный симптом, на который она, пребывая тогда в самом мрачном расположении духа, не обратила внимания.

Ее сердце заныло от горьких воспоминаний о погибшей при родах девочке. Врачи предупреждали ее, что ребенок родится недоношенным и слабым, они просили ее не волноваться, получше питаться, побольше гулять, побольше думать о себе и о ребенке, но она игнорировала их увещевания. Ее небрежность стоила жизни малышу и едва не стоила жизни ей самой. Когда Томас подал ей еще один кусочек яблока, она отрицательно замотала головой, закусив губу. Ей опять стало тошно от одной мысли, что он вот так же мог угощать яблоком мать Клер.

— Сколько ей лет? — машинально задала она вопрос, который так ее мучил.

— Пятнадцать. — Томас тяжело вздохнул, убрал нож и яблоко и начал ходить взад-вперед по гостиной.

— После того как ты ушла от меня с детьми, я едва не сошел с ума. Чтобы заглушить боль, я начал пить. Но вино не всегда заглушает страдания. Мне оно не очень помогало. Но когда Ингем закрыл винный погреб и забрал ключи, я словно с цепи сорвался. Охваченный злобой и жаждой выпивки, я бросился в Ньюмаркет.

— Как я не сломал голову по дороге, сам не знаю. Впрочем, может быть, это было бы лучше для всех нас. Я уже ничего не соображал и поэтому отправился в публичный дом. Там работала одна знакомая мне вдова. Ее муж был жокеем. Марджори Крофтер. Она улыбалась мне каждый раз, когда я приезжал туда выпить. — Томас запнулся, явно собираясь с духом. — Сам не знаю, что со мной тогда происходило. Я целовал ее, а потом она повела меня наверх, там все и произошло.

— Хватит, — вспыхнула Линнет.

— Линни, я не хотел ее, я хотел совсем другого — забыть тебя, забыть о своих страданиях. Честно говоря, я ничего не помню. Когда я проснулся, Марджори со мной уже не было. Я сожалел о случившемся и был мерзок самому себе. От одной мысли, что ты можешь узнать об этом, я приходил в ужас. Я оставил на столике все деньги, какие у меня были. Вернувшись домой, я дал себе зарок — больше не пить ни капли. И сдержал клятву, Линни. Я взялся за ум.

Линнет сидела неподвижно, словно мертвая, но присмотревшись к Томасу, который продолжал метаться из одного угла комнаты в другой с искаженным лицом, поверила в его искренность, в то, как много он выстрадал. Пусть он обидел ее, даже отверг, Линнет не могла не видеть следов переживаний, которые он перенес. У нее были дети — Диана и Алекс, дарившие ей утешение в тяжелые минуты, тогда как он остался совсем один на долгие годы.

— Больше я с Марджори не виделся, но через два года я получил от нее письмо и, даже не распечатав, догадался, о чем пойдет речь. Ты видела Клер, видела, как она похожа на меня и на Диану. Я согласился помогать Марджори. Когда Клер исполнилось семь лет, ее мать умерла от холеры. Я привез девочку сюда, выдавая за племянницу, дочь умершего брата. Затем определил ее в отличный пансион. Все шло хорошо, все считали Клер моей племянницей.

Разве мог я ее бросить, после того как потерял тебя и детей… Благодаря ей у меня опять появился смысл жизни.

— Ты бросил меня, а не потерял, — не удержавшись, возразила Линнет. — Когда я пришла в сознание, то первым делом попросила позвать тебя, а мне сказали, что ты уехал.

— А как я мог остаться, когда меня попросили уйти, даже потребовали.

— Я нуждалась в тебе! — запальчиво крикнула Линнет. Она вскочила на ноги; обида, гнев, ярость душили ее и требовали выхода. Это была самая настоящая истерика, Линнет бросала обвинения, не отдавая отчета в их справедливости или несправедливости.

— Ты был там. Ты все знал, все видел. Твоя дочь умерла, а ты ушел, даже не повидавшись со мной. Она была твоей дочерью, а ты…

— Да, она была моей дочерью. — Крик Томаса был настолько страшным, что Линнет вздрогнула и попятилась назад. — Я убил ее и чуть было не убил тебя. Боже, Линнет!

Томас бросился перед ней на колени, обнял за ноги, прижавшись лицом к юбке. Рыдания сотрясали его большое и сильное тело.

Его слезы поразили Линнет: прежде она думала, что смерть дочери прошла мимо него. Она винила себя в ее гибели, но, как оказалось, он страдал так же, как и она. Ее истеричный порыв прошел, и теперь ее охватила жалость и сострадание к нему.

— Что случилось, то случилось, — более мягким тоном сказала она. — Ты в этом не виноват.

Она погладила его по склоненной голове, и слезы навернулись у нее на глазах. Ей стало жаль его.

— Ты не виноват, — сквозь слезы повторила она. Да, он не был виноват ни в смерти их дочери, ни в том, что все это время они жили порознь. Всему виной была ее гордость, ее слабость, ее излишнее желание идти на поводу у родителей.

Она склонилась над ним, ласково поглаживая по голове, словно расплакавшегося ребенка.

— Не вини себя. Она не была… — Линнет запнулась, пытаясь найти нужное по смыслу слово, но оно никак не приходило на ум. — Ей не суждено было стать нашим ребенком. Я знаю, это звучит вразрез с нашими религиозными представлениями, но ее душа, должно быть, переселилась в другого ребенка.

— Если бы я не пришел тогда, если бы не расстроил тебя. Да, твоя мать была права, говоря, что мне лучше уйти, а я…

Линнет с трудом догадывалась о смысле сказанных им слов, но лучше любых слов о его страданиях говорили его поза, его сбивчивое бормотание, его слезы. У нее защемило в груди.

— Она была такой маленькой. Я не… я не… — У нее опять перехватило в горле, и Линнет запнулась. — Я не заботилась о себе. Я была такой слабой, такой жалкой, и я ее потеряла.

Томас вскинул голову:

— Нет, Линнет, нет! Ты здесь ни при чем!

— Да, я потеряла ее. Хуже того, я потеряла тебя, потеряла Диану и Алекса.

Он встал и сделал то, о чем она мечтала все эти годы, — обнял ее. В конце концов она приехала к нему… для того, чтобы узнать, что другая женщина родила от него ребенка. Наверное, эта женщина любила его.

Высокий, статный Томас всегда привлекал женское внимание. Сколько раз бывая с ним на людях, в магазинах, где они делали покупки, она замечала, какими глазами посматривают на него другие женщины. Он же лишь посмеивался над ее опасениями, утверждая, что для него нет в мире другой женщины, кроме нее. И вот, несмотря на все его уверения, он пошел к этой женщине, спал с ней и зачал ребенка. А когда Марджори сообщила о рождении дочери, какие чувства могли возникнуть у него к ней, к их ребенку? Не любовь ли?

От столь тяжких мыслей Линнет застыла в его объятиях, плача от боли, разрывающей ее сердце пополам. А как она ждала его в тот день, когда погибла их дочь! Когда она очнулась, то первым делом спросила, где муж, и с горечью услышала, что он уехал. Как она ждала его потом, все эти долгие годы, а он не приходил и не приходил…

— «Он сказал, что больше не придет», — извиняющимся тоном сообщила ей мать, но без всякого сожаления, — и это очень правильное решение. Ты только посмотри, что он натворил. Мерриуэзер едва не убил тебя. — Голос герцогини фальшиво дрогнул, и она притворно промокнула совершенно сухие глаза платком. — Неужели ты не видишь, он приносит в нашу семью одни проблемы?! Ну, сама рассуди, что он тебе дал? Ничего, кроме бед и огорчений.

— Он отец моих детей, вместе с детьми он подарил мне столько счастья, сколько я никогда раньше не видела, — не скрывая злости, возразила Линнет. Доведенная до отчаяния, она упрекала мать.

— Ты, должно быть, забыла, как я отношусь к моим дорогим внукам. Разве я не забочусь о них? Разве я когда-нибудь скрывала свою любовь, свои надежды, возлагаемые на Диану и Алекса? Когда Диана вырастет, она найдет себе выгодную партию, а Алекс станет продолжателем нашего рода. Но тебе и твоим детям лучше всего жить здесь, в родном доме, подальше от этого сумасбродного типа. Давай на этом покончим и впредь не будем никогда об этом говорить. Он решил уйти, и, как говорится, скатертью дорога. А ты со временем поймешь, что это все к лучшему как для тебя, так и для твоих детей.

Линнет никогда не могла согласиться с тем, что уход Томаса — к лучшему, потому что так не могло быть. Ни для нее, ни для ее детей. Она вспомнила признание Томаса, что ее мать почти велела ему уйти. Его горькие слова соединились с ее не менее горьким осознанием — непоправимого, обидного недоразумения.

Линнет закрыла глаза и на миг представила себе, какой бы могла быть ее жизнь в течение всех этих долгих, скучных, одиноких лет, если бы мать не оттолкнула Томаса? Но разве в этом была виновата только ее мать? Почему она не нашла в себе мужества вернуться в Суоллоусдейл раньше, намного раньше, а не только сейчас? Но зачем думать о прошлом, сейчас следует думать о будущем, только о нем. Но вот вопрос: если у них общее будущее?

— А эта Марджори… — робко и тихо произнесла Линнет, — ты любил ее?

Отпрянув назад, Томас честно и прямо посмотрел ей в глаза:

— Клянусь тебе всем самым дорогим, что у меня есть, ты единственная женщина, которую я когда-либо любил.

Линнет всхлипнула, ей тоже хотелось сказать, что он не только был, но есть и будет ее единственным любимым мужчиной, но рыдания сдавили ей горло, и она не могла вымолвить ни слова.

— Я все время думал о тебе, тосковал без тебя, нуждался в тебе и любил тебя, как в первые дни нашей семейной жизни. Я знаю, что не достоин тебя. Ты никогда не простишь меня, а я никогда не прощу себя за то…

— Остановись, — прервала она его сбивчивую речь. Линнет устала от обвинений, упреков, чувства вины и обиды, горечи и злобы. Да, они оба наделали много ошибок, да, они заставили друг друга страдать. Но благодаря какому-то чуду они по-прежнему любили друг друга. Самой большой ошибкой в их нынешнем положении, самой непростительной и глупой ошибкой было бы продолжать жить порознь, не вместе.

Она встала на цыпочки, обвила его шею руками и, закрыв глаза, поцеловала его. Линнет повиновалась безошибочным велениям женского инстинкта. В его объятиях, в его руках она чувствовала себя дома. Почти забытое ощущение тихого блаженства овладело ею.

Томас замер, ошеломленный поцелуем. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть этот чудесный миг. Долгие годы разлуки отучили его от надежды, что когда-нибудь он будет вот так держать ее в своих руках и целоваться…

Ее нежность пробудила в нем ответную нежность, но прежнее чувство вины сдерживало его порыв. Он попытался отодвинуться, но Линнет, почувствовав его намерение, еще крепче прижалась к нему.

— Неужели я перестала быть желанной для тебя? — смущенно проговорила она.

— Как ты можешь так думать? — возразил он. — Но…

— Что за «но»? — обиделась она, и молния блеснула в ее серых глазах.

Все внутри него кричало, взывало — действуй решительно, бери, раз дают, держи ее крепче, так, чтобы у нее не возникло даже мысли уйти от него опять. Но он колебался, смущенный, неуверенный, боясь что-то испортить, оттолкнуть ее своей неловкостью или грубостью в зависимости от того, как она истолкует его действия.

— Ты действительно этого хочешь? — Его вопрос прозвучал несколько неуместно. — Ты в самом деле любишь меня? — Томас с трудом проглотил комок, подкативший к его горлу. — Я не хочу отпускать тебя. Я не могу без тебя…

Он осекся, но Линнет была рядом — чуткая, все понимающая, любящая. Она прижалась к нему, горя от желания, и тогда, более ничем не сдерживаемый, он принялся осыпать ее поцелуями. Жаркая волна пробежала по его жилам и затуманила его сознание.

Линнет сладострастно застонала, когда его жадные, отвыкшие от ласк руки принялись гладить ее грудь через платье.

— Томас, боже, как долго я ждала тебя.

— Я тоже так долго ждал тебя, любимая. Я так хочу тебя.

— Прямо здесь? — Ее нетерпение вырвалось наружу.

— Здесь. — При этом Томас неуверенно пожал плечами, тем самым давая возможность отступить.

Но Линнет уже ничто не могло удержать. Она решительно тряхнула головой и тут же спросила:

— Ты не забыл о Диане и Генри?

Томас быстро подошел к одной двери, защелкнул задвижку, затем пересек комнату и задвинул засов на другой двери.

— У них и без нас много проблем, с которыми им придется разобраться, — успокоил он ее, опять беря за руки.

— А еще… Клер?

— Забудь о ней. — Он поцеловал ее и принялся расстегивать на ней платье.

— Но я хочу поближе познакомиться с твоей дочерью. Она ведь твоя плоть и…

— Тише, сейчас не стоит говорить об этом. Ты самая удивительная и прекрасная женщина на свете.

Ответом стала лучезарная улыбка Линнет, а в ее глазах заплясали радостные искорки.

— Я люблю тебя.

Ее признание и смягчило его внутреннюю незажившую рану. Томас смотрел на нее и видел одновременно юную девушку, которой он подарил свое сердце, и зрелую женщину, сумевшую сохранить, удержать его любовь вопреки всем досадным помехам, возникшим на их пути.

Более того, она сама стала его сердцем, его единственным родным домом, где ему было спокойно и хорошо.

— Но не так сильно, как я тебя, — ласково возразил он. — Я буду любить тебя всегда, но даже это признание не в силах вместить всей силы и глубины моей любви.

Его неподдельная искренность тронула Линнет до глубины души, и в знак благодарности она нежно поцеловала его.

— Ты правильно сказал, Томас. Всегда. Ты угадал мое самое заветное желание. Любить всегда. Тебя одного.

Быть всегда. С ней, с Линнет.

Да, он будет любить ее всегда, каждую минуту, каждый час, и поэтому он не собирался откладывать на потом их любовь — ни на секунду, ни на миг.