«Я опасался, что конюшни предстанут передо мной в самом жалком и запущенном виде, но их состояние меня приятно удивило. Конечно, без ремонта не обойтись, конюшни и хозяйские постройки необходимо отремонтировать, покрасить, привести в надлежащий вид. Но сама квадратная планировка поместья просто великолепна, она целесообразна и практична. Хотя в ней нет ничего нового, зато в ней скрыты большие возможности. Стойла для лошадей просторны, полны света и воздуха, имеются и утепленные денники для жеребых кобыл и для ухода за больными лошадьми. Разглядывая поместье, я не мог сдержать довольной улыбки и, наверное, выглядел восторженным дурачком…»

Из письма Генри Уэстона к зятю, графу Данстону.

Оставив мисс Мерриуэзер в кругу ее родных, Генри Уэстон танцевал еще с двумя девушками из многочисленной группы желтофиолей или «увядающих фиалок». Считая свой долг выполненным, Генри решил чуть-чуть отдохнуть от общества перед ужином. Он не спеша вышел из главной залы и направился в свою бывшую спальню, переделанную в кабинет после того, как он вырос и стал снимать холостяцкую квартиру.

В этой дальней комнате гостям было абсолютно нечего делать. Уходя все дальше и дальше от света, музыки и шума светского вечера, Генри словно погружался в тишину, полумрак и даже темноту той части особняка, куда не проникал праздник.

Генри любил вращаться в обществе, гулять в компании с друзьями, не сторонился разных увеселений, которых в столице было предостаточно. Хотя в последнее время многое из того, что радовало раньше, наскучило ему, он все чаще и чаще задумывался о том, что делать дальше. Иногда ему казалось, будто его жизнь состоит из множества глав, точно так же, как романы, которые Оливия, его сестра, проглатывала с неимоверной жадностью. Конечно, в его жизни появится еще немало новых глав, но основную сюжетную линию, к сожалению, окутывал густой туман. Пока Генри выжидал, полагая, что со временем новые главы будут написаны в любом случае, а также отчасти потому, что его вполне устраивала та жизнь, которую он вел. А жил он в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая. Да, порой он попадал в переделки, но такая предсказуемая жизнь нравилась ему больше, чем полное неопределенности будущее, которое могло оказаться хуже его теперешнего положения.

Впрочем, пора было на что-то решаться. Однако делать хорошую мину при плохой игре становилось все труднее и труднее. Он всегда считал себя уравновешенным человеком. Даже боксом, которым он увлекся несколько лет назад, он занимался чисто из спортивного интереса и удовольствия. Но в последнее время характер у него стал портиться, теперь он выходил на ринг, чтобы снять напряжение и беспокойство, не дававшие ему покоя.

Ему припомнилось ошеломленное выражение лица мисс Мерриуэзер. Обычно сдержанная и невозмутимая, сегодня во время танца она утратила самообладание. Ее внутреннее смятение невозможно было не заметить. О, как это ему знакомо, как часто в последние два года его одолевали точно такие же чувства — одиночество, беспокойство, недовольство собой, душевная опустошенность.

Все эти переживания очень живо отпечатались в чертах ее удивительно подвижного и выразительного лица. Волнение Дианы вызвало глубокий отклик в его душе. В какой-то миг Генри ясно осознал, что у них родственные души, что эта женщина способна понять его. Однако это соображение, по существу успокоительное и утешительное, тревожило его. Тревожило и вместе с тем интриговало.

Диана быстро взяла себя в руки, спрятав за холодной и вежливой любезностью, как за фасадом, свои подлинные чувства. Генри подозревал, что мисс Мерриуэзер относится к тем женщинам, которые способны чувствовать глубоко. Сильно. Страстно. Вдруг ему в голову пришла одна мысль, очень удивившая его. «А что будет, если ее страстность перейдет в…»

Нет, с ним явно происходило что-то неладное. Мисс Мерриуэзер была для него… Нет, нет, хватит думать о ней, ведь это же глупо в конце концов! Он выругал себя и тут как раз подошел к знакомым дверям. Войдя в свою бывшую комнату, он обнаружил, что не только он один искал тишины и уединения. Ну что ж, по крайней мере он не окажется наедине со своими странными мыслями.

— Вы не находите, сэр, что неприлично оставлять своих гостей?

Отец улыбнулся:

— Тебя отправили искать меня, или ты тоже сбежал от выполнения своих обязанностей?

Генри уселся за красивый стол из красного дерева напротив отца.

— Нет, меня не отправляли на поиски.

— Как приятно это слышать! Значит, у меня еще есть несколько минут для отдыха. Мне просто было необходимо уединиться, вот почему я сбежал оттуда. Еще бы чуть-чуть, и я, наверное, пристукнул кого-нибудь из гостей. Вот это точно выглядело бы совершенно неприлично. Не правда ли?

— Вне всякого сомнения, — ухмыльнулся Генри. — Впрочем, нет худа без добра. После этого вряд ли кто-нибудь когда-нибудь осмелился бы принять твое приглашение.

— Ладно, теперь, когда я избавился от своих кровожадных устремлений, давай поговорим на другую, более радостную тему. Я имею в виду твое предложение насчет конезавода.

Генри невольно напрягся. Вскоре после памятной беседы с Джеймсом он отправился в Рейвенсфилд-Холл, расположенный возле Грейт-Букема в Суррее. От Лондона его отделяло всего двадцать миль, что позволяло без труда наведываться в город, чтобы вести дела и там. Более того, рядом с Рейвенсфилд-Холлом находилась столица всех скачек в Англии — Эпсом, что должно было обеспечить постоянный приток клиентов. Каждый июнь все, кто интересовался лошадьми и скачками, ехали в Эпсом, чтобы посмотреть или поучаствовать в скачках трехлетних скаковых лошадей.

Правда, если оставить в стороне удобное местоположение, то главное здание поместья представляло собой грустное зрелище. Построенное из кирпича темно-желтого цвета, оно выглядело совершенно заброшенным и необитаемым и производило гнетущее впечатление. Местами вдоль щелей и трещин в каменных стенах вились побеги плюща, а там, где раньше были разбиты цветочные клумбы, теперь виднелись заросли колючего шиповника и сорняков. Если в поместье остался управляющий, то он, очевидно, даром ел свой хлеб.

Каких бы усилий ни требовал ремонт запущенного поместья, в душе Генри созрело решение. В его ушах раздавался топот копыт и ржание лошадей, перед мысленным взором возникали приятные видения — новые отремонтированные конюшни и суетящиеся на дворе и в стойлах конюхи. Твердо убежденный в реальности своего делового начинания, он вернулся в Лондон и, подробно изложив все свои соображения на бумаге, отдал их отцу.

Как наследник титула виконта Генри не имел права без разрешения отца распоряжаться доходами от принадлежащих ему по праву наследования земель и владений. Каждые три месяца он получал значительную сумму на свои нужды. Играя, и довольно удачно, на бирже, Генри сумел обеспечить себе завидное положение. Однако собственный конезавод, будучи крупным деловым предприятием, требовал серьезных денежных вложений, значительно превышавших те, которые находились в его распоряжении.

— Твое предложение, Хэл, заинтересовало меня, — медленно произнес отец. — Более того, я и твоя мать порадовались, что ты, наконец, решил заняться чем-то серьезным. Но не слишком ли ты торопишься? Сначала для того, чтобы убедиться, что это дело тебе по душе, тебе стоило бы поближе познакомиться с тем, как его вести. Возьми на себя управление нашим родовым поместьем, а через год или два мы вернемся к твоей идее.

У Генри похолодело внутри: он понял, что Рейвенсфилд уплывает от него, ускользает прямо из рук.

— Отец, пожалуйста, — горячо взмолился он, — я отдаю себе полный и ясный отчет в задуманном. Да, я прошу значительную сумму денег, но обещаю все вернуть, причем с лихвой, в течение ближайших лет.

— Хэл, — перебил его отец, но Генри уже нельзя было остановить.

— Помнится, когда я был подростком, ты как-то раз сказал мне, что я могу заниматься тем, что мне нравится. Уверен, задуманное мной начинание окажется успешным и принесет прибыль.

— Я верю тебе, — вздохнул отец. — Но позволь напомнить: вскоре после того разговора ты решил стать художником, вообразив, что впереди у тебя блестящее будующее. Я нанял мистера Эдвардса — известного лондонского живописца, чтобы он занимался с тобой. Однако не прошло и двух недель, как твое желание вдруг пропало, и нам пришлось расстаться с мистером Эдвардсом. Бедняга даже не успел приступить к выполнению моего заказа — расписать стены и потолок в библиотеке.

— Бездарный болван, — презрительно фыркнул Генри. — Не живописец, а маляр.

— Да?! А ведь он член Королевской академии.

— Одно не исключает другого. Он заставлял меня целыми днями рисовать портьеры. Одни портьеры! Мне даже не довелось держать в руке кисть, не говоря уже о палитре с красками.

— Упражнения — это основной элемент обучения. Неужели ты в самом деле полагал, что достаточно взять в руки кисть, чтобы сразу нарисовать картину. Просто ты не хотел учиться рисованию.

— Да, сознаюсь, что впустую тратил время. Но ведь я быстрее, чем он, увидел и понял, что у меня нет никаких способностей к рисованию. Когда я показал тебе и маме мои рисунки, она вздохнула и сказала что-то насчет того, что утки вышли довольно симпатично. — Генри дернул плечом. — Хотя это были совсем не утки.

— Хэл, — отец слегка улыбнулся, — давай не будем об этом. Ведь ты, в конце концов, не живописец. А что ты скажешь о своих занятиях музыкой? Тебе вдруг захотелось научиться играть на скрипке. Я убедил господина Крамера, что преподавание прославит его не меньше, чем само исполнение музыки. На этот раз обучение продолжалось чуть дольше — целый месяц.

— Отец, но ведь я подавал надежды, во всяком случае, прекрасно отличал одну ноту от другой. Я так старался. А господин Крамер вдруг взял и бросил обучать меня.

— После того, как ты и Джеймс вздумали фехтовать смычками. В итоге вы сломали оба смычка, в том числе и смычок самого Крамера.

— Я по-прежнему утверждаю, что во всем виноват Джеймс. Это он подбил меня на это глупое занятие.

Старый лорд коснулся рукой лба и грустно покачал головой.

— А как насчет тех писем, которые мне писал директор в Итоне, куда тебя перевели из Оксфорда? Во время учебы ты пользовался любой возможностью, чтобы пошалить или напроказить. В этом ты проявил большие способности.

— Так ведь факультативные занятия как раз придуманы для того, чтобы развивать в учащихся творческие способности.

Лорд Уэстон испустил глубокий вздох:

— В отличие от тебя у меня несколько другая точка зрения. Если у тебя что-то не получается, ты всегда готов увильнуть от дела и под тем или иным предлогом перестать им заниматься. Вот поэтому у меня нет особого желания давать тебе такую большую сумму денег. А вдруг возникнут трудности, препятствия? Что тогда? Не бросишь ли ты свою затею, не вернешься ли назад в Лондон для того, чтобы опять развивать, гм, свои творческие способности?

— Отец, я твердо намерен добиться успеха.

— Точно так же ты горел желанием стать живописцем, музыкантом, а потом мечтал отличиться то в одном, то в другом. Я представляю, как грандиозно и прекрасно выглядит эта затея в твоем воображении, но ее осуществление потребует немало времени и усилий. У меня нет сомнений в том, что это дело тебе под силу. Но надолго ли тебя хватит? Что будет дальше, как только пройдет твой первоначальный порыв?

Генри стиснул подлокотники кресла, стараясь говорить как можно спокойнее:

— Я осуществлю задуманное и доведу это дело до конца. Ни за что не отступлюсь. Я трезво оцениваю ситуацию и ясно вижу, как много работы мне предстоит. Я так надеялся, что мое начинание покажет тебе, как сильно я переменился, но ты, отец, похоже, не веришь в меня.

Старый лорд встал и, подойдя к сыну, положил руку ему на плечо.

— Я верю в тебя, Хэл. Ты прекрасный молодой человек, любой отец был бы счастлив иметь такого сына, как ты. Но моя любовь не мешает мне видеть твои недостатки. Скажу честно, твое предложение очень дельное и весьма разумное, ведь в лошадях ты разбираешься, как никто другой.

На сердце у Генри сразу стало теплее и легче, но радоваться пока еще было рано. Он осторожно спросил:

— Не хочешь ли ты таким окольным путем дать понять, что не собираешься держать кошелек закрытым?

— Ты угадал, не собираюсь. Я даже переговорил с лордом Парром, причем представил твое предложение скорее как свое собственное.

— Ты говорил с Парром? Когда? Он намерен продать мне свое поместье? — Вскочив с кресла, Генри выпалил эти вопросы на одном дыхании.

— Да, говорил. Накануне музыкального вечера у Стэндишей. Во всяком случае, он не против, — ответил поочередно на каждый вопрос старый лорд.

— Ну что ж, Парр теперь может как следует обдумать это предложение. Надеюсь, отец, ты предложил справедливую цену.

Лорд начал играть цепочкой от часов.

— Думаю, что Парра в первую очередь интересуют не деньги, а ты сам.

— Я? В каком смысле?

— Как тебе известно, Парр очень любит Рейвенсфилд, в основном из-за сына. Он понимает, что нет никакого смысла так долго держать поместье заброшенным, но ему нравится сама мысль, что таким образом он хранит память о сыне. Полагаю, он так часто видел твое имя в лондонских газетенках, что опасается, как бы Рейвенсфилд не стал для тебя… Постой, как же он выразился? Сейчас припомню. Примерно так, «местом для безнравственных шумных попоек, где молодые люди будут распутничать с падшими женщинами и предаваться всевозможным порокам». Это его слова, не мои.

Генри едва не задохнулся от возмущения.

— Я… Он…

Он заметался из одного угла кабинета в другой, потом наконец остановился и повернулся к отцу:

— Неужели Парр столь низкого мнения обо мне? Неужели он на самом деле считает, что я превращу его поместье в бордель?

Не в силах сдержаться, старый лорд рассмеялся:

— Бордель, говоришь? Скорее всего нет. Думаю, пристанище порока.

— Мне очень приятно, что ты находишь это смешным, — сухо заметил Генри.

Лицо у отца сразу стало серьезным.

— Прошу прощения. Мне не стоило смеяться над тем, что кажется тебе столь важным. Понимаешь, Парр хочет продать поместье респектабельному джентльмену, который будет достойно управлять им и не допустит никаких безобразий. Я еле-еле уговорил его подождать и дать тебе возможность к концу сезона доказать на деле, что твоя порядочность соответствует высоким требованиям лорда Парра. Что касается твоего начинания, — продолжил старый лорд, — то ты должен в течение ближайших месяцев найти потенциальных инвесторов. У тебя хорошая репутация, ты пользуешься в обществе и уважением и любовью. Если тебе удастся собрать половину требуемой суммы для конезавода и начальное стадо для разведения скаковых лошадей, в таком случае я внесу вторую половину суммы и покрою последующие издержки и расходы.

Генри послушно закивал головой:

— Ясно. Если инвесторы убедят тебя в моей серьезности и ответственности, то, думаю, у меня не возникнет больших затруднений. Отец, Рейвенсфилд — отличное место. Как только ты увидишь его собственными глазами, сразу это поймешь.

— Я верю тебе. Однако мнение Парра о тебе вряд ли изменится, если я просто дам тебе денег. Но если ты будешь вести себя респектабельно или, по крайней мере, благоразумно и тактично, сумеешь заручиться поддержкой влиятельных лиц, то его опасения рассеются. Более того, я полагаю, почтенный лорд почувствует себя неловко оттого, что позволил себе усомниться в твоей добродетели.

— Я не подведу тебя, отец, и оправдаю твои ожидания.

— Хэл, ты всегда оправдывал мои ожидания. Да, порой ты заставлял нас с матерью нервничать, из-за чего мы с ней иногда плохо спали по ночам, но я всегда гордился тем, что у меня есть такой замечательный сын, как ты.

Генри был настолько тронут, что у него от волнения перехватило горло. Он хотел поблагодарить отца за столь высокое мнение о нем, но не в силах был вымолвить и слова. Тогда он подошел к отцу и, ничего не говоря, обнял его.

— Довольно, отпусти меня. Иначе ты переломаешь мне все кости. Пора возвращаться к гостям, мой мальчик. Думаю, твоя мать уже хватилась нас обоих и бросилась на наши поиски.

Старый лорд задумчиво окинул фигуру сына с головы до пят и удивленно покачал головой:

— Знаешь, иногда я спрашиваю себя, откуда ты появился.

— Мама не раз говорила мне, что я вылитый отец, так что тебе не стоит ломать голову над этим вопросом. — Генри улыбнулся.

После разговора с отцом у Генри на сердце стало намного легче. Как бы ни повернулись его дела с конезаводом, подсознательно он чувствовал, что отец и мать, вся его семья всегда придут ему на помощь. Что ни говори, ему крупно повезло в жизни.

Мать поджидала их у входа в гостиную, вид у нее был озабоченно-сердитый.

— Вы знаете, который сейчас час? — напустилась она на них обоих. — Ужин должен был начаться пять минут назад. Я разделила гостей на две группы. Ливви и Шелдон сядут с первой, а Иззи и Джеймс со второй. А вы оба, мои голубчики… — она грозно потрясла пальцем сперва перед Генри, а потом перед мужем, — сядете вместе с первой группой. В перерывах между блюдами, я надеюсь, вы будете ходить между гостями, поддерживать беседу, а не прятаться ото всех на другом конце дома. Только не притворяйтесь удивленными. Оливер, мы с тобой женаты тридцать лет, и я вижу тебя насквозь. А сейчас, дорогой, ступай в зал и займись гостями. Через минуту к тебе присоединится Хэл, мне надо только кое-что спросить у него.

— Хорошо, дорогая. — Отец подмигнул сыну. — Крепко запомни эти слова. Они залог долгого и счастливого брака.

Поцеловав жену в щеку, он направился в гостиную выполнять ее указание.

— Невозможный человек, — вздохнула мать, проводив мужа нежным и любящим взглядом. Повернувшись к сыну, она воскликнула: — Что же касается тебя, ты меня очень удивил.

Генри озадаченно пригладил волосы.

— Но ведь я без твоей подсказки пригласил мисс Мерриуэзер на еще один танец.

— Попробовал бы ты этого не сделать. — Глаза матери сердито сверкнули. — Кстати, меня уже попросили помочь тебе в твоем новом предприятии.

— Да? — удивился Генри. Паруса его мечты, совсем недавно бессильно повисшие, теперь наполнял ветер.

— Будущее детей не может не волновать мать. Чем бы они ни занимались, она всегда сделает все возможное, чтобы они были счастливы. Мы же с отцом видим, что твоя жизнь складывается не совсем удачно. Мы и раньше думали, как тебе помочь, но не знали как. Наконец-то ты взялся за ум и решил, чем будешь заниматься.

— Моя жизнь еще в подвешенном состоянии, но сейчас я чувствую себя, как никогда, твердо стоящим на земле. — Генри ласково обнял мать. — Мне очень жаль, мама, что я стал причиной твоих переживаний. Тебе следовало бы поговорить об этом со мной.

Она рассмеялась:

— Хэл, ты же мой сын. Перед тобой в жизни стоит только одна цель, и пока ты ее не достиг, я не могу не волноваться.

— Все равно я прошу у тебя прощения.

— Хорошо. В таком случае ты можешь получить его, если и дальше будешь следовать моим указаниям, — шутливо проговорила она, поправляя ему галстук. — Мне было очень приятно видеть тебя сегодня танцующим с мисс Мерриуэзер. Как ты заметил ранее, если бы она пользовалась в свете еще меньшим успехом и будь она еще менее красивой, мне не надо было бы напоминать тебе о твоем долге джентльмена потанцевать с такой девушкой.

— Любопытно, — пробормотал Генри, — как часто в нашей беседе упоминается имя мисс Мерриуэзер.

— Скажу тебе честно, мне нравится эта девушка. — Материнское заявление прозвучало довольно резко. — Вы удивительно прекрасная пара. Вы оба высокого роста, и тебе не надо сутулиться, танцуя с ней. Ты же знаешь, как мне не нравится плохая осанка. Кроме того, у нее такие чудесные волосы…

— Чудесные? — По губам Генри промелькнула ироническая улыбка. — Да ведь она рыжая.

Мать тяжело вздохнула:

— Нет ничего удивительного в том, что ты не стал живописцем. Ты совсем не способен чувствовать настоящую красоту.

Генри нахмурился:

— А мне казалось, тебе нравятся мои рисунки с утками?

— С чем, с чем?

— С утками. Неужели ты забыла? Когда я показал тебе и отцу мои рисунки для драпировки, ты заметила, как хороши мои утки.

Леди Уэстон в недоумении уставилась на сына, совершенно не понимая, о чем он говорит, а потом звонко рассмеялась.

— Я сказала, как хорошо, что у нас такой симпатичный сын. Ни одна мать не станет говорить дурно о своем ребенке. В твоих рисунках невозможно было ничего понять или что-нибудь узнать. Полагаю, что несколько занятий живописью с тобой стоили бедному мистеру Эдвардсу несколько лет жизни. Ты был для него сущим наказанием.

— Я старался, как мог, — ухмыльнулся Генри.

— Да, я видела, как ты старался, — лукаво улыбнулась мать. — Нет, я не хочу сказать, что ты не любишь трудиться. Нашей семье очень повезло: хотя ни я, ни твой отец никогда сознательно не баловали вас, наших детей, но вам никогда не приходилось бороться за желаемое. Думаю, ты сомневаешься в себе. Помнишь, что Лючио говорит Изабелле в «Мере за меру».

Генри удивленно посмотрел на мать.

— Он сказал: «Наши сомнения — это предатели, из-за которых мы не делаем то хорошее, на что способны, так как боимся совершить попытку». Ты опасаешься неудачи, Хэл, и считаешь, если не пытаться, то и неудач не будет. Но ведь если не пытаться, то так ты никогда не сможешь добиться успеха в жизни. Пока ты стараешься чего-то достичь, пока ты стремишься к чему-то, я верю, ты добьешься большого успеха. Надеюсь, ты хорошенько все уяснил. Хотя ты попортил мне немало крови и нервов, я все равно люблю тебя.

— Я тебя тоже, мама.

Почувствовав, что разговор приобрел слишком серьезный оборот, Генри решил шуткой немного разрядить атмосферу:

— Разве ты забыла о моих склонностях и даже способностях к некоторым занятиям. Есть у меня одно увлечение, где мне нет никакого удержу. Кое-кто может назвать мою наклонность ужасной, даже ненасытной…

— Довольно, я не потерплю непристойностей в моем доме.

— Мама, — Генри деланно изумился, — я имел в виду только мой аппетит и пристрастие к еде.

Прищурившись, миссис Уэстон внимательно посмотрела на сына:

— Знаешь, что я тебе посоветую. Когда надумаешь жениться, то не тяни со свадьбой. Для того чтобы твоя будущая невеста не поняла, каким скучным и утомительным ты можешь быть. Ладно, ступай в зал и принимайся за еду.

Повернувшись спиной и уже уходя, Генри услышал, как мать со вздохом пробормотала в его адрес, что он весь в отца, и шутки у него такие же плоские и топорные. Генри закусил губу, чтобы не рассмеяться, он был очень доволен, что она не видела его улыбающееся лицо. Перемены в жизни необходимы, но как приятно сознавать, что кое-что в ней остается устойчивым и неизменным.

Любовь его родителей.

Смешные утки на его детских рисунках.

Что ни говори, он счастливый человек.