Пять дымков сизыми струями поднимались на поляне — это пылали костры, зажженные в честь удачного промысла. Колдун уже совершил обряд примирения с душами животных, молодые охотники проплясали олений танец, женщины разложили на бересте еще теплые потроха. Их не заготовляли, как мясо, впрок, не коптили, не сушили, а торопились съесть. Пиршество было в разгаре. Руки и губы людей стойбища лоснились от жира. Даже вечно голодные псы были так сыты, что уже не дрались из-за костей. Солоноватая кровь вызывает жажду, но отяжелевшим от еды охотникам лень было подняться с места и пойти к реке напиться. Две женщины с неохотой встали и, захватив большие берестяные ведра, отправились к реке.

Скоро они прибежали обратно, с распущенными по плечам в знак беды волосами, и, задыхаясь, остановились перед Главным охотником. Веселый шум пиршества прервался. Все повернули к ним головы и ждали, что они скажут.

— Там на реке лодка… — вымолвила наконец одна из женшин.

— Соседи прислали красного, с красной стрелой, — подхватила другая.

Все вскочили со своих мест, матери громко звали ребятишек, молодые охотники бросились к месту, где грудой лежали их копья.

Главный охотник поднялся на ноги и, подав знак старикам, торопливо пошел к реке. Старики двинулись за ним. Только Кру и Кибу нарочно замешкались. Они незаметно подозвали Льока.

— Теперь, должно быть, тебя не спасут ни твои умные руки, ни твоя хитрая голова. Уходи в лес на три дня и три ночи.

Льок, не понимая, что случилось, но чуя недоброе, обогнул стороной костры и, хоронясь за деревьями, пошел прочь от стойбища. Когда юноша скрылся из виду, Кру и Кибу поспешили вдогонку за Главным охотником.

Перед тем как выйти к реке, Главный охотник зашел в свою землянку и вынул из берестяного колчана три стрелы. Одну он оставил себе, две отдал Кру и Кибу. Все три старика оправили на себе одежду, приосанились и медлительной, мерной поступью, держа стрелы острием вниз, спустились к берегу. Охотники, подростки и тихо причитающие женщины с ребятишками на руках, не смея приблизиться, толпились поодаль.

Посредине реки покачивалась большая, выдолбленная из осины лодка. Два гребца, уперев шесты в дно, удерживали ее на месте. Между ними стоял старик в одежде, выкрашенной ярко-красной охрой. В протянутой руке он держал окровавленную стрелу, острием направленную на стойбище, — знак, что этому селению объявляется война.

Главный охотник, Кру и Кибу, подойдя к самой воде, протянули «красному» свои стрелы, по-прежнему, в знак миролюбия, повернутые к земле.

Лодка приблизилась к берегу, и одетый в красное взял протянутые стрелы. Принятие дара означало, что приехавшие согласны на мирное разрешение спора.

— Вашего стойбища человек нарушил обычай предков и взял наше добро, сказал одетый в красное и показал лежавший на окрашенной охрой ладони кусок кремня.

— Нашего стойбища человек не вступал на ваш берег, — с достоинством ответил Главный охотник стойбища.

— Но он взял то, что принадлежит нам.

— Пусть твои храбрые гребцы опустят руку в воду. Там, на дне, вы найдете ваше добро. — Главный охотник показал место, куда был сброшен мешок.

Когда один из гребцов вытащил мешок из воды и высыпал кремень на дно лодки, посланец, опять направив стрелу на стойбище обидчиков, спросил:

— Разве это не наше добро?

— Разве олень, перебежавший с вашего берега на наш, не делается нашей добычей? — ответил Кру.

Одетый в красное молчал.

— Разве эти камни не сами ушли с вашей земли? — добавил Кибу. — Наш человек не коснулся вашей скалы.

— Он подобрал их в песке островка, что лежит у нашей земли, а нам оставил в насмешку свои следы и палку в охранной ловушке…

— Разве можно по воде провести рубеж? — опять спросил Кибу. — Разве песок не принадлежит воде? Она его приносит, она его уносит. Разве вода ваша или наша?

Старик опять замолчал, но острие окровавленной стрелы в его руке не опустилось книзу — спор был еще не кончен.

— Вы говорите, что ваш человек не нарушил обычай, — сказал наконец одетый в красное, — но он приходил не один. Рядом с его большим следом был меньший, женский. Сына Лося привела дочь нашего рода! Вы наказали ее?

Теперь молчали старики стойбища.

— Выдайте нашу дочь, мы сами накажем ее.

Окровавленная стрела в руках посланца немного опустилась к земле.

— Но у нее двое сыновей, — проговорил хмурясь Кибу, — кто заменит им мать?

— Если мы забираем назад нашу провинившуюся дочь, мы забираем и ее детей.

Старики не отвечали, и конец стрелы снова поднялся.

Главный охотник стойбища переглянулся с Кру, а добрый Кибу печально опустил голову.

— Пусть будет как вы требуете, — проговорил Главный охотник и, не оборачиваясь назад, крикнул: — Приведите женщину и детей!

Сыновья Боязливой оказались тут же на берегу, их взяли на руки и передали в лодку. Не понимая, в чем дело, мальчики радовались, что их покатают, и весело смеялись.

Оставшиеся на берегу сверстники завидовали им. Вскоре притащили рыдающую женщину. Гребец бросил на берег сыромятный ремень. Им связали руки и ноги несчастной жены Льока. Один из охотников поднял ее и перенес в лодку.

Тогда одетый в красное протянул Главному охотнику окровавленную стрелу. Это был знак, что переговоры закончились миром. Лодка, постепенно удаляясь от берега, пошла вверх по течению. Пока она не исчезла за поворотом и не заглохли крики женщины, никто, даже маленькие дети, не тронулись с места.

Так откупилось стойбище от угрозы войны и неминуемого разорения. Селение северных соседей было многолюднее. К тому же нападать выгоднее, чем обороняться. Нападающие сами выбирают время, чтобы нагрянуть врасплох.

Льок вернулся в стойбище той же ночью. Старики велели ему не показываться трое суток, но как мог он укрываться от опасности, если стойбищу грозила какая-то беда, притом из-за него. Весь долгий день он бродил по лесу, пытаясь уснуть на мягком мху, вставал и вновь без цели блуждал по чаще. Поздним вечером он не выдержал и решил узнать, что делается в селении.

Крадучись, словно рысь, пробрался он к поляне, где темнели в сумраке ночи невысокие бугры земляных крыш. Он подполз к одной из них и услышал доносившееся из-за полога сонное бормотание старухи. Подкрался к другой там громко храпел охотник.

Тогда Льок направился к своей землянке. Рыжий, повизгивая, ткнулся влажным носом в его руки. Хорошо вернуться к своему очагу! Льок тихо приподнял полог, но на него пахнуло холодом нетопленного жилья. В землянке на разные лады звенели комары. Протянув руки, Льок шагнул к стене, к спальному месту, и в темноте стал ощупывать шкуры. Ни жены, ни детей в землянке не было.

Льок понял, что с Боязливой случилась беда. Ведь женщина должна спать только у своего очага. Если Боязливой не оказалось в землянке, значит, ее нет и в селении. Неужели ее увез посланец соседей, одетый в красное и державший окровавленную стрелу? Но, если женщину увозили в родительское селение, значит, ее обрекали на смерть! То, что не было и сыновей Боязливой, подтверждало страшную догадку — вина родителей падала также на головы детей…

Льок бросился к землянке Кибу.

Старые люди спят мало, и сон их очень чуток. Едва Льок успел войти и осторожно, чтобы не задеть в полумраке ногой священных углей очага, сделал два шага, как старик проговорил:

— Утром пойди к Главному охотнику. Он все скажет.

Напрасно Льок задавал один вопрос за другим. Старик больше не промолвил ни слова.

Льок опустился на свое привычное место, и первое, что увидел, было новое орудие — скребок-нож, который он собрался подарить Боязливой. Оно было сделано из половины того сломанного наконечника, из-за которого Льок пошел к соседям добывать кремень. Льок долго держал на ладони старательно заостренную с двух сторон пластину.

Кибу тоже не мог спать. Он вышел из землянки, и вскоре послышалось шуршание сланца о поверхность шлифовальной доски. Ш-ш-ш, ш-ш-ш, доносилось до Льока, сидевшего в полумраке у почти погасшего очага.

«Старик не говорит ни слова — значит, беду ничем не поправишь, думал Льок, прислушиваясь к однообразным звукам. — Можно было бы поправить — старик научил бы меня».

Ночь казалась бесконечно долгой. Невыносимо было ждать рассвета, и Льок побежал к приемному отцу. Там все спали.

— Где Боязливая? — крикнул Льок.

— Пойди к Главному охотнику, — сразу отозвался старик, повторив слова Кибу. — Он скажет.

— Ты скажи! — забывая, что перед ним старший, настаивал Льок.

— Боязливую отдали северным соседям, — медленно ответил Кру. — Она нарушила обычай отцов, ее закопают в землю.

— Это я виноват, меня надо наказать! — крикнул юноша.

— Соседи не могут тебя наказать, ты нашего рода. Они собирались идти на нас войной, но не захотели лить кровь многих. Мы отдали им нарушившую запрет.

— А ее дети? — прошептал Льок, прислушиваясь к спокойному дыханию спящего в изголовье Вэя мальчугана.

Смеющаяся зашевелилась и тихонько вздохнула. Но ни она, ни старик не ответили на вопрос.

Льок стоял, прислонившись к стене, пока не раздались голоса девушек, шедших мимо землянки за водой. Кру разбудил Шух. Сонно потягиваясь, она взяла берестяные ведра и пошла догонять подруг.

День в стойбище начался как обычно. В жилищах просыпались люди, весело перекликались мальчишки, отправляясь в лес за топливом.

У Льока, словно у старика, подгибались колени, когда он вышел из землянки Кру и побрел к Главному охотнику стойбища.

— Это я нарушил обычай! — с трудом проговорил он. — Боязливая не виновата! Она не могла ослушаться мужа. Я пойду к ним, пусть они лучше меня накажут…

— Как ты можешь уйти, если мы не отпустим тебя? — удивился Главный охотник. — Неужели на твоей родине каждый делал, что хотел? Ее уже нет в живых. А ты нужный нам человек. Ты хороший мастер. — И, желая утешить Льока, добавил: — Осенью отправим тебя вместе с женихами за новой невестой.

Охотнику не подобает плакать. Глотая слезы, Льок ушел от Главного. У входа в свою землянку он остановился, тяжело было войти в это опустевшее жилище. Тут кто-то взял его руку и повел, как маленького ребенка. Это был Кибу.

— Здесь тебе будет лучше! — сказал старый мастер, вводя Льока к себе в землянку.