Мы возвращаемся в библиотеку. Я мёртвой хваткой держусь за перила, пока мы поднимаемся по лестнице, хотя в этом нет такой уж необходимости. Крю исчез, слава Богу, вероятно потому, что шоу закончилось.

Из-за того, что переносить тишину дальше невозможно, предпринимаю храбрую попытку заговорить.

— Теперь твоя очередь объяснять. Как ты здесь оказался?

Эдвард искоса смотрит на меня.

— Ты уже знаешь, что законопроект отклонили. Так что мы с Генри пытаемся придумать, как сделать так, чтобы его приняли в следующий раз.

Слава Богу, сейчас он снова становится обычным и серьёзным.

— И какого рода попытки вы предпринимаете?

— Генри опрашивает своих знакомых медиков, могут ли они сотрудничать и дать свидетельства того, что двенадцатичасовой рабочий день принципиально вреден для детского здоровья.

Я чуть не фыркаю.

— В парламенте сидят совсем дураки? Им нужен доклад врачей о том, что работать двенадцать часов вредно для здоровья?

— Как всегда оскорбляешь правящую партию, не так ли? — он хмыкает, но его лицо снова становится серьёзным. — Веришь или нет, но существуют недобросовестные врачи, которые утверждают, что нынешний режим не приносит никакого вреда. Я лично слышал это несколько раз. Один хотя бы, ради приличия сказал: "Поскольку я не осматривал этих детей, то не могу высказывать свое мнение", — его выражение лица мрачное, а голос напряжённый. — Но есть и другой, который на вопрос, будет ли зависеть здоровье восьмилетнего ребенка от четырнадцатичасового рабочего дня ответил: «Думаю, что нет».

У меня отвисает челюсть.

— Он сумасшедший.

Эдвард прикусывает нижнюю губу.

— Заверяю тебя — это его точные слова.

Я вижу свою шаль на диване перед камином, и, скидывая пальто Эдварда, накидываю её на плечи, застегивая брошь.

— А вы обсуждали это с мистером Уэллсли? — спрашиваю я.

Он слегка приподнимает брови.

— Ты беспокоишься о том, что мистер Уэллсли также работает с нами?

Я чуть вздёргиваю подбородок, ощущая лёгкий прилив гордости.

— Не только мистер Уэллсли, но также и другие рабочие с фабрик. Они собирают людей вместе, чтобы протестовать против несправедливости.

Теперь Эдвард кажется встревоженным.

— Что именно ты знаешь? А ты... ты присоединилась к ним?

Только не это! Чувствую, назревает лекция. Может быть не настолько презрительная, как от Конского Хвоста Годфри, но определённо, поощрений не будет.

— А что ты скажешь, если так и есть?

Он расслабляется.

— Они тебе не позволили. Я должен был знать, что у них хватит порядочности не позволять леди появляться на публике.

Во мне поднимается раздражение. Итак, он не так уж сильно отличается от Конского Хвоста Годфри.

— Значит ты считаешь, что леди должна оставаться дома и ходить на вечеринки, пока не найдёт себе мужа?

— Я верю, что положение леди не настолько двойственно, как тебе это представляется. Ты определённо не обязана посвящать себя домашним делам, но также и не должна ходить на митинги в компании рабочих.

— А как насчёт моих визитов к семье Эллы? Если бы я тогда не появилась, её мама могла бы и не поправиться.

Эдвард поджимает губы.

— Это другой вопрос, Кэт. Не сомневаюсь, что ты увлечена этим вопросом, и это даже... очаровывает. Но если говорить серьёзно, ты не так уж сильно можешь помочь.

Моё сердце пропускает удар на слове "очаровывает". Но потом я начинаю негодовать.

— Что это значит — я не сильно могу помочь? Ты считаешь, что я могу служить только украшением?

Он хмыкает.

— Кэт, рабочие мобилизуются в группы. Представь себе: ты стоишь перед ними и говоришь речь, побуждая их надавить на парламент. Как люди воспримут девушку, которая не проработала и дня, и которая симпатизирует бедным и говорит им бороться за свои права?

Представляю себе эту картинку, а потом понимаю, что зря трачу время. Я здесь, чтобы соблазнить герцога, но каким-то образом всё чуть не закончилось поцелуем с принцем. И спором с ним. Мне нужно найти альтернативу соблазнению, а не спорить о детском труде. Я настолько привыкла к этому миру, к тому, что просыпаюсь в кровати с балдахином, что ношу эти до смешного объёмные платья, езжу в коляске, что все меньше и меньше времени провожу в мыслях о том, как мне вернуться домой.

Я не могу позволить своим эмоциям взять верх. Мне нужно сфокусироваться на своей миссии.

Именно в этот момент открывается дверь. Входит герцог Генри. Наконец-то!

Кажется, он удивляется, когда находит нас обоих в библиотеке, но ничего не говорит, а вместо этого подходит ко мне.

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, — тихо говорит он. — Джимми умирает.

Чёрт подери, я не могу в это поверить!

— Мне казалось…, вы говорили, что он тяжело ранен, но его жизнь вне опасности.

— Его состояние было недостаточно хорошим, — тихо отвечает Генри, он выглядит полностью опустошённым. — Мы могли поддерживать его жизнь только благодаря сильным дозам лекарств.

Я скептически на него смотрю.

— Тогда почему вы не сказали мне правду? Почему дали фальшивую надежду, что у него есть шансы?

— Был крошечный шанс, что он сможет выкарабкаться, мы очень на это надеялись. Но... этого не произошло, — Генри закрывает рукой глаза, и я понимаю, что он борется со слезами. — Мои глубочайшие извинения, мисс Катриона. Мне нужно было сказать вам правду в самом начале, но мне не хотелось, чтобы вы и Элла всё время пребывали в беспокойстве. Я делал всё, что мог, но всё зря.

Я опускаю глаза на отполированный пол.

— Простите, — бормочу я. — Понимаю — это не ваша вина. Вы делали всё, что могли, чтобы спасти Джимми.

И всё же, какая-то часть меня злится на него, в точности так же, как я была зла на Эдварда, из-за его веры в то, что леди не может сделать ничего стоящего. Это другой мир, но это не значит, что мне нужно просто смириться и ничего не делать.

— Я хочу привезти Эллу, — говорю я. — Вы знаете, сколько ему осталось?

Генри сглатывает.

— Доктор Дженсен говорит, что вряд ли он сможет пережить эту ночь.

Когда я добираюсь до дома, то бегу в столовую и осматриваюсь. Марта, по счастью, спускается с лестницы с корзиной белья.

— Где Элла? — требовательно спрашиваю я.

— Она наверху, помогает мисс Бьянке одеваться, — Марта ставит корзину на пол. — Разве вы не должны тоже переодеться?

— Для чего?

— Вы получили приглашение на обед, — Марта передаёт мне карточку. — Я пыталась вам сказать, мисс, но вы очень спешили.

Я едва смотрю на карточку, она от Ллойда — моего единственного поклонника. И всё равно с гримасой возвращаю карточку назад на поднос.

— Скажите ему, что у меня простуда, или нет, скажите, что у меня сыпь из-за какого-то странного растения после посещения выставки. Всё, что угодно. Просто скажите, что у меня не получится прийти.

— Мисс Катриона! — шокировано произносит Марта. — Что теперь взбрело вам в голову?

Но я уже бегу наверх, перепрыгивая сразу через две ступеньки, и сворачиваю к комнате Бьянки; двери закрыты, но я врываюсь внутрь, даже не постучав.

Я видела комнату Бьянки раньше, хотя никогда не входила туда. Она огромная, с двумя шкафами, комодом в два раза большим, чем мой, а ассортимента бутылочек на её туалетном столике хватит, чтобы заполнить прилавок в косметическом отделе. Со всеми этими штуками, вдобавок к её природной красоте, не удивительно, что она самая красивая девушка в королевстве.

Воздух влажный и сырой, в комнате теплее, чем нужно. Неприятный запах чего-то горелого попадает мне в нос. Я бросаю взгляд на пару железных щипцов на столе, рассказывающих мне о том, что делает Бьянка. Вьющиеся волосы — последний писк моды, и горе постигнет Мисс Совершенство Бредшоу, если она не будет следовать последним веяниям моды.

Сейчас она сидит перед зеркалом, опять же, в два раза большим, чем моё, а Элла стоит за её спиной и собирает волнистые волосы в большой пучок, позволяя нескольким прядям обрамлять её лицо.

Они обе с удивлением смотрят на меня, когда я вхожу.

— Элла, тебе лучше пойти сейчас со мной, — говорю я. — Я только что узнала, что Джимми умирает.

Щётка падает на пол, вместе с несколькими расчёсками и булавками. Значительная часть причёски Бьянки, изначально умело закреплённая на макушке, падает на её правое плечо.

— Ты неуклюжая идиотка! — голос Бьянки звенит от гнева. — Я и так опаздываю на обед, а ты делаешь всё только хуже.

Губы Эллы дрожат; на секунду мне кажется, что она сейчас заплачет. Подхожу к ней и хватаю её за запястье.

— Нужно спешить. Герцог сказал, что Джимми может не пережить эту ночь. Ты должна увидеться с ним до того, как его не станет.

Яркие голубые глаза Эллы наполняются слезами, и она кивает.

— Простите меня, мисс. Но мне нужно пойти домой.

— Не раньше, чем ты закончишь с моими волосами, — твёрдо говорит Бьянка. — Я не собираюсь появляться на обеде с наполовину законченной прической.

Элла дрожит, но остаётся стоять на месте.

— Я должна идти.

Бьянка встаёт, ее глаза полны ярости.

— Как. Ты. Смеешь..., — шипит она. — Ты — служанка, и ты смеешь не подчиняться своей хозяйке?

— Заткнись, Бьянка, — рявкаю я. — Её брат умирает, а тебя волнуют только твои волосы?

Я поднимаю с пола расчёску, хватаю Бьянку за руку и хлопаю расчёской по её ладони.

— Держи. У тебя две прекрасно функционирующие руки. Так что делай всё сама.

Бьянка поражена, её лицо становится таким белым, что я сильнее, чем когда-либо жалею об отсутствии камеры. За дверью слышится глухой шум, наверное, это Марта.

Но больше нельзя терять ни минуты, поэтому тащу Эллу за собой к двери и вниз по лестнице.

Снаружи, Слава Богу, всё ещё стоит карета герцога. Затолкнув Эллу внутрь, залезаю сама и приказываю кучеру везти нас к дому миссис Татчер. И только когда карета отъезжает, я опускаю глаза на свои руки, не веря в то, что сделала.

Я только что велела Бьянке заткнуться? Боже, когда она отойдёт от шока, то будет в ярости.

Но уже слишком поздно волноваться о её состоянии. И, кроме того, после того, как я выплеснула вино на рубашку Эндрю МакВина, меня уже мало чем можно испугать.

Кучер Генри определённо уже бывал дома у Эллы, потому что мы оказываемся на месте в невероятно короткий срок. Здесь также карета Эдварда, потому что только у него может не быть никакой позолоты и украшений. Наверное, он предпочитает простой минималистический стиль, или же не хочет привлекать внимание. Предполагаю, что возможны оба варианта. Пара ребятишек в лохмотьях бродит поблизости, но они убегают, когда подъезжает наша карета.

Мы с Эллой выбираемся из неё и бежим в дом. Там невероятно много народа. Миссис Татчер тихо плачет у постели Джимми, а Билли прижимается к ней и выглядит потерянным и несчастным. Генри разрывается между попытками их успокоить и желанием проверить состояние Джимми, который кажется настолько худым, что от него остался только скелет. Мистер Уэллсли и Эдвард стоят в углу с мрачным выражением на лицах.

Элла бросается к кровати и опускается на колени возле своего младшего брата.

— Джимми, — шепчет она, и по её щеке катится крупная слеза. — О, Джимми, Ты слышишь меня?

Маленькая ручка Джимми дёргается, затем чуть-чуть приподнимается. Элла сжимает тонкую руку в своих руках.

— Эл… Элла, — тоненький голос больше походит на писк. — Ты здесь. Не... не на работе сегодня?

Слёзы по щекам Эллы текут ещё сильнее.

— Да, милый. Я должна была увидеть тебя, поэтому, конечно, пришла.

У меня также не получается сдерживать слёзы, зрение становится размытым, а в груди появляется пустота. Взгляд Джимми падает на меня, и в его глазах читается вопрос.

— Леди... вы нашли его?

— Да, — мягко отвечаю, потому что должна так сказать, даже несмотря на слова Галена о том, что Снайдер мёртв. — Да, благодаря тебе. Я бы не смогла найти его, если бы ты не дал мне подсказку.

На его губах появляется улыбка, губы бледные и потрескавшиеся, почти белые.

— Рад, что смог помочь. Мне только... жаль... что я больше не смогу заботится о мамочке... — Джимми протягивает другую руку Билли. — Теперь ты остаёшься мужчиной в доме и должен присматривать за мамочкой и Эллой.

Билли кивает, вытирая рукавом нос. Это абсурд, пятилетний мальчик обещает выполнять обязанности главы семьи.

— Купи мамочке новые перчатки... её руки ужасно мёрзнут зимой, — палец Джимми шевелится, он указывает на угол комнаты. — У... меня спрятан шиллинг под тазиком... нужно поднять планку пола. Не плачь... Я не против смерти... работать на фабрике... очень тяжело. Будет... ли лучше... в раю?

— Разумеется, — шепчет Элла, её голос надламывается. — В раю не существует боли.

Мальчик снова улыбается, и внезапно, становится таким юным, каким должен выглядеть в десять лет. Когда я впервые его увидела, то подумала, что он выглядит как маленький старик, с измученным лицом и сгорбленной спиной. Теперь, освобождённый от своих обязанностей и с перспективой лучшего мира впереди, его юность вернулась.

— Тогда... Я умру счастливым.

Он медленно закрывает глаза. Всё происходит в точности как в фильмах — его рука обмякает, тело становится твёрдым, недвижимым объектом, когда из него вытекает жизненная сила.

Но это не кино. Пока я нахожусь в этом мире, он до ужаса реален. Моё первое столкновение со смертью.

У миссис Татчер вырывается крик отчаяния.

— Мой бедный мальчик... о, мой бедный Джимми, как ты мог нас оставить...

Сильные рыдания вырываются из её груди, всё тело трясётся от горя, когда Элла протягивает свои руки и сжимает мать в утешающих объятиях.

Не в силах больше этого выносить, я встаю, отхожу и начинаю смотреть в окно. Куст рододендрона растёт как раз у самого дома, предполагаю, что именно его посадил Адам Снайдер.

Чья-то рука накрывает мою руку — тёплая, утешающая, дающая надежду. Мне даже не нужно поднимать глаза, чтобы убедиться, что это Эдвард. Я сжимаю его пальцы, как будто это может дать мне силу.

Одна вещь мне известна наверняка: что бы там ни говорили Годфри или Эдвард, я не собираюсь молча сидеть и заниматься дамскими делами. Прежде чем вернуться в современный мир, мне нужно попытаться улучшить ужасные условия местного рабочего класса. Я не смогу вынести, если угаснет ещё одна детская жизнь. Не могу представить сотни, может быть тысячи, других "маленьких стариков" и "маленьких старушек", которые постоянно будут жить в страхе за свою жизнь, пока бездушные животные, такие как МакВин, набивают свои животы и никак не могут решить, сколько денег им ещё нужно получить.

Единственная проблема... как?