Глава VI
Это лес или море? Хоа, засмотревшись на бабочек, нежданно-негаданно встречается с Ли Тхыонг Киетом
Хоа шагала рядом с папой, поднимаясь на холм, и разговор их лился неторопливо.
— Я получил письмо от твоей классной руководительницы, — говорил папа. — Она тебя хвалит. Пишет, что ты увлекаешься литературой и тут у тебя круглые пятерки. Но вот она жалуется, что ты не хочешь заниматься зоологией и ботаникой.
— Ну да. Я ведь хочу стать писателем. А литература, папа, — это наука о человеке. — Она испытующе поглядела на отца. — Конечно, она изучает не человеческое тело, а душу: психологию и чувства. Ты меня понимаешь?
— Понимаю, конечно.
— А зачем ты тогда говоришь, чтоб я учила зоологию и ботанику? И не понимаю, чего ты смеешься?
— Да просто ты не права. Каждый человек связан с окружающим миром — с природой, с другими людьми. Ну вот, скажем, ты завтра станешь писателем и захочешь написать про наш госхоз, про тех, кто выращивает перец и каучук. Если не будешь знать, как растет каучуковое дерево, какие у него особенности, что ж ты напишешь о людях, работающих на плантациях, о том, что заставляет их тревожиться по ночам, когда падает температура и все заволакивает туман, как берут они сок и что делают из него?
Они помолчали.
Вдруг из придорожной травы в небо стрелой взмыла пара маленьких птичек. Минуту спустя они казались уже крохотными черными точками на фоне бездонной синевы, и до земли долетели звонкие трели их песни. Хоа проводила их взглядом. Птички эти появились как будто нарочно, чтоб оживить прервавшийся было спор.
— Ты знаешь, что это за птицы? — спросил папа.
— Наверно, горный воробей?
— Вот видишь, не говоря уже о литературе, если ты захочешь написать подругам про наши края, то, в общем, не зная природы, тебе нечего будет им рассказать… Птичка эта называется жаворонок. А где, по-твоему, она вьет свое гнездо?
— Но разве не все птицы вьют себе гнезда на дереве?
— Нет, не все. Вот жаворонок, он строит гнездо очень низко, почти на земле. Слышишь, как красиво они поют? Запомни их песенку. И когда будешь сочинять свои книги, смотри не назови жаворонка воробьем, не то люди будут над тобой смеяться…
Они поднялись на высокий холм. Отсюда, куда ни глянь, видны были бескрайние плантации Шон-фаунг, или Горной твердыни (так назывались когда-то эти отроги).
— Гляди, дочка, вот они, наши владения. Ты-то небось думала, что все наше хозяйство — это грядки маниока да кофейные деревья около дома? А ведь Шон-фаунг — Только часть земель госхоза. У нас, кроме кофе, растут каучуковые деревья, рис, кукуруза, и сахарный тростник, и кунжут… Наши угодья тянутся на сорок километров, а ширина их километров восемь.
Хоа опустила голову. Ей было очень неловко: и как это папа обо всем догадался? Она ведь и вправду считала, что весь госхоз виден из их окошка. Хоа подняла голову и стала глядеть вокруг, широко раскрыв глаза, словно хотела получше запомнить этот бескрайний зелено-голубой простор. Вот так же чувствовала она себя, когда впервые увидела море. Ей казалось, будто сама она стала такой легкой, что сейчас взовьется и улетит далеко-далеко. Она воображала себя крылатой птицей, и еще ей хотелось стать рыбой, переплывающей океан… Госхоз в самом деле похож на море. Холмы, укрытые ярко-зелеными кронами кофейных деревьев, поднимались за склоном склон, как волны, убегающие к горизонту, где медленно плыли белые паруса облаков. А золотые пятна солнечного света, падавшие на зелень листвы, делали ее как будто еще свежее и ярче.
— Папа, а папа! А что здесь было раньше?
— Раньше… Вы, наверно, учили в школе: места эти исторические. Помнишь горы Лам-шон?
— Где поднял восстание Ле Лой?
— Верно. Но ты не думай, что слава здешнего края вся уже в прошлом. В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, когда наша часть получала приказ прибыть сюда и заложить госхоз, здесь шумели дремучие леса. Кругом тигров полно и леопардов, люди не решались ходить в лес поодиночке. А теперь зверья на десятки километров не сыщешь, дикие джунгли стали плодородными плантациями, умножающими богатства родины.
Хоа так и стояла бы долго-долго да глядела на всю эту красоту. Отец и сам, хоть и бывал здесь сто раз, никак не мог налюбоваться…
— Если ты решила сочинять книжки, — сказал он, — надо будет тебе походить со мной по угодьям, вникнуть в эту «науку о человеке». Увидишь, как люди трудятся, создавая такую красоту. Тогда ты сможешь как следует писать книжки.
Хоа заметила за деревьями людей. Люди работали. И хотя их было много, наверно, сотни две или три, они казались песчинками, затерянными в зеленом океане.
— Понимаешь, — снова сказал папа, — в сельском хозяйстве, особенно в такой отсталой прежде стране, как наша, многое еще приходится делать вручную. Машин не хватает, а иногда еще и не придумали нужных машин. Поэтому люди у нас здесь должны работать очень быстро, каждый за двоих или троих.
Осмотрев первую плантацию кофе, они отправились на другую. В тени кофейных деревьев было прохладно, как в настоящем лесу. Вдруг Хоа увидала какую-то машину, разъезжавшую между рядами деревьев. Машина стрекотала размеренно и громко. О, да ведь это сенокосилка! Где она проедет, остаются полосы, все равно как после парикмахерской машинки.
— Папа, а раз у вас есть косилки, почему рабочие косят траву вручную? Это же очень тяжело.
— В общем-то, это не косилка, — засмеялся отец. — Это наше изобретение: на землеройную машину поставили ножи для резки травы. Это единственный опытный образец; мы сейчас его испытываем.
Здорово! Машина проехала мимо, три сверкающих лезвия вращались стремительно, как винты вертолета. За нею следом ровными рядами ложилась трава, словно кто-то расстилал огромную зеленую циновку.
К отцу подошли люди в рабочих костюмах, судя по всему, бригадиры. Они показали ему сорванные листья кофе.
— Товарищ Ван, что это за грибки?
— Как бы они не свели всю листву!
Папа внимательно изучал каждый листик. По зеленым овалам их разбегались черные пятнышки, окруженные желтоватыми колечками.
— Этот грибок, как мы говорим, сжигает листья. Очень опасный паразит. А это… это оранжевый грибок…
Он спрятал веточки в свою сумку, там уже было полно листьев и каких-то жуков и червей в коробочках.
Издали послышался громкий голос:
— Эй, агроном!.. Товарищ агроном!..
Ну конечно, кричал дядя Тхай. И когда он успел сюда добраться? Хоа, не поспевая за широкими шагами отца, побежала за ним навстречу дяде Тхаю. Там было еще человек пять. Дядя Тхай указал на изогнутый и как-то страшно перекрученный ствол кофейного деревца и спросил:
— Товарищ Ван, вот вы, как специалист, объясните мне: в чем здесь дело? Может, у него искривление позвоночника?
Все дружно расхохотались. Дядя Тхай славился своими шутками. Рабочие его очень любили, и каждый норовил сделать ему какой-нибудь подарок. Конечно, с лентяями дядя Тхай компанию не водил.
Хоа улыбнулась ему, а потом поглядела на отца, который, утирая со лба пот, готовился прочесть дяде Тхаю обстоятельную лекцию.
Говоря по секрету, Хоа только сейчас научилась отличать кофейное дерево, а в первые дни после приезда она никак не могла догадаться, что это за растение и можно ли есть его плоды.
У взрослых начался деловой разговор, и папа отпустил ее погулять.
Она пошла по кофейной плантации. Над нею шумели зеленые потоки листвы, прохладные, как горные ручьи. А маленькие круглые плоды кофе, тесно усеявшие ветви, лоснились на солнце. Хоа то и дело останавливалась поглядеть на бабочек, белых и желтых. Их здесь были тысячи. Казалось, будто крылышки их сливаются в воздухе в пестрый шелковый ковер, наброшенный на зеленые кроны деревьев. Высоко в небе Хоа снова увидела маленьких быстрых птичек, и звонкие их трели донеслись до земли. «А я знаю, — радостно подумала она, — тебя зовут жаворонок…»
То тут, то там громко кричали куропатки, будто играя в прятки с Хоа. Говорят, когда-то они тоже были людьми и пошли на смерть, отказавшись принять рис подлого и злого царя. Но они не погибли, а превратились в лесных птиц. И сейчас еще — кто вслушается, поймет — кричат они: «Ни зер-на… от ца-ря!.. Ни зер-на…»
Листья кофейных деревьев шелестели на ветру, и Хоа, никогда не видевшей настоящего леса, чудилось, будто кругом шумят джунгли. Она воображала себя то бойцом Освободительных войск Юга, идущим сквозь дремучие чащи, чтобы внезапно обрушиться на врага, то партизанской связной, пробирающейся по горным кручам, через ручьи и реки с очень важным донесением…
Перейдя на другую плантацию, Хоа увидела, что там уже скосили траву и теперь окучивали деревья ствол за стволом. Темные пятна разрыхленной земли, похожие на круглые перевернутые кверху дном корзины, убегали вдаль, постепенно сливаясь в узкую борозду. Дикие травы, укрощенные человеческой рукой, выглядели мирно, точно газоны в парке.
Глаза у Хоа заблестели. В свежескошенной траве она заметила горлинку с красивыми серо-коричневыми и палевыми перышками. Она стояла на одном месте и громко ворковала, не обращая на Хоа никакого внимания. Хоа замерла и уставилась на нее. Конечно, она не надеялась поймать горлинку; да и кто сумеет голыми руками поймать птицу. Но ноги сами собой вдруг двинулись к горлинке — осторожно, шаг за шагом. Круглая головка горлинки повернулась, и глаза-бусинки с черной точкой посредине поглядели на Хоа. На шее у птицы было ожерелье из разноцветных переливающихся перьев. До нее оставалось метра три, ну четыре, не больше, но горлинка не улетала.
Не в силах уже остановиться, Хоа бросилась вперед, схватила птицу и сразу поняла, что горлинка эта не простая, а какая-то особенная…
— Стой, ворюга!.. Стой!.. Держи ее!..
Хоа вздрогнула и выпустила добычу. Но оказалось, что к ножке горлинки привязана длинная бечевка; птица запуталась в ней и, хлопая крыльями, упала на землю. Хоа в изумлении озиралась по сторонам.
Из-за дерева выскочил мальчишка и помчался со всех ног к Хоа, громко крича:
— Ворюга!.. Держи!.. Держи ее!..
Но Хоа и не думала удирать. Мальчишка этот стал бы прекрасной парой для долговязого Нгока, они здорово бы дополняли друг друга. Крикун был невысокий, коренастый, очень мускулистый и совсем чернокожий. Он подбежал к Хоа, грозно сверкая белками глаз.
Но она, решив с самого начала ни в чем не уступать мальчишке, не отвела своего взгляда.
Тяжело дыша, Крикун заявил с торжествующим видом:
— Что, попалась? Теперь не отвертишься! Ворюга, опять хотела украсть мою птицу-приваду!
Следом за ним бежал мальчишка поменьше, похожий на полевого мышонка.
— Эй, непобедимый Ли Тхыонг Киет! — орал он на бегу. — Держи ее!.. Дай ей пару горячих!
«Та-ак, — подумала Хоа, — еще один древний герой, да их здесь тьма-тьмущая…»
— Эй ты, а ну оставь мою птицу!
У «древнего героя» был поистине устрашающий вид. Сжав кулаки, он со свирепым видом надвигался на Хоа.
У него была, пожалуй, достаточно веская причина для гнева. Месяц назад наш «древний герой» стал жертвой чьего-то вероломного поступка — у него украли птицу-приваду. Сейчас он решил, что наконец-то поймал настоящего вора, и благородному его негодованию не было границ.
Но Хоа не так-то просто было запугать. С независимым видом, заложив руки за спину и дерзко вскинув голову, она спокойно встретила разъяренный взгляд неприятеля.
Он, по-видимому, не ожидал: такого отпора от какой-то девчонки и на мгновение даже остановился. Но, вспомнив обиду, снова пошел в наступление. Правда, решимости у него поубавилось.
Зато мальчишка поменьше, почуяв, что драки не будет, пришел в негодование.
— Да что ты смотришь, Ли Тхыонг Киет, дай ей пару горячих! — возмущенный, повторил он свой призыв.
Хоа улыбнулась.
— Что-о-о? Ты еще смеешься? — У Крикуна от гнева дрожали губы. — .Да откуда ты выискалась такая? Мало тебе одной птицы было, еще и вторую захотела!
— Не выискалась, а приехала на каникулы. У меня здесь папа живет, — как можно равнодушнее пожала плечами Хоа. — Вы не имеете права со мной так разговаривать, я сегодня, впервые вашу птицу вижу. Извините, не знала, что это ваша собственность.
— А кто у меня в прошлый раз птицу украл?
— Откуда я знаю?
— Ну-ка скажи, кто твой отец?
— Дядя Ван, агроном…
Лицо «древнего героя» чуть-чуть прояснилось.
— Выходит, ты дочка дяди Вана? Его я знаю, он часто заходит к нам, в первую бригаду.
— A вы тоже из госхоза? — Теперь и у Хоа голос несколько смягчился.
— Откуда же еще!
Благородный гнев Ли Тхыонг Киета уступил место некоторому смущению: «Как теперь держать себя с этой девчонкой? Подумать только, на „вы“ обращается, какая вежливая! Ну, да с нее и „ты“ хватит. Пускай не очень-то воображает! И вообще не мешает все-таки выяснить, зачем ей понадобилось гоняться за птицей».
— Ну-ка отвечай, чего тебе здесь надо, зачем тебе моя голубка? — Голос его на всякий случай звучал по-прежнему грозно.
— Я же вам объяснила. Папа хотел показать мне плантации кофе, а я отстала и заблудилась. Знаете, у вас очень красивая птица. — Она кивнула на горлинку, которая уже перелетела на кофейное дерево, и как ни в чем не бывало добавила: — И совсем ручная!
Маленького подстрекателя совсем не радовал такой поворот событий. Где это видано: поймать вора с поличным и отпустить безнаказанно! Этой задаваке девчонке надо дать хороший урок. «Пара горячих» ей явно пошла бы на пользу. А Ли Тхыонг Киет испытывал все большую неловкость: оказывается, эта девчонка, на которую он набросился с кулаками, вовсе не собиралась красть его птицу. Да и к предыдущей пропаже она никакого отношения не имела. Хорошо бы замять неприятную историю! Но как? Лупить эту городскую чистюлю, во всяком случае, не стоит. А может просто смыться, да и все?
— Скажите, пожалуйста, — обратилась к нему между тем «чистюля». — Скажите, пожалуйста, и не сочтите мой вопрос за нескромность: Ли Тхыонг Киет — это вас так зовут?
— Да нет, меня зовут по-другому. Просто ребята прозвали… — смутившись буркнул «древний герой».
«А пожалуй, он и вправду чем-то похож на Ли Тхыонг Киета», — подумала Хоа.
— Как интересно! Очень хорошее имя, — сказала она вслух.
— Да какой я Ли Тхыонг Киет! Меня Кук зовут.
— Кук? — удивилась Хоа.
— Ну да…
— Не-е-ет… — задумчиво покачала головой Хоа. — Кук — это имя для девочки. Вам оно не к лицу. А вот Ли Тхыонг Киет, кажется, подходит. Скажите, пожалуйста, вы пионер?
— Да.
— Ну так надо попросить отряд, чтоб вам официально сменили имя. Знаете, из древних героев мне как раз больше всего нравится Ли Тхыонг Киет. Не только своими подвигами, а чисто человеческими чертами — благородством, великодушием, справедливостью.
— Да я не знаю… — Кук покраснел до ушей.
Было в этом мальчишке что-то очень располагающее — то ли естественность и простота, с которыми он держался, то ли неожиданная его застенчивость. Так или иначе, Хоа он очень понравился.
— Скажите, вы ловите птиц? Наверно, устраиваете птичьи бои? — решила она продолжить беседу.
— Да нет… Я только еще учусь птичьей ловле. И то в каникулы. У меня раньше очень хорошая птица-привада была, так ее украли. Эта горлинка не моя — дяди Та. Вот кто настоящий птичий профессор! А ловит их как! Он с пустыми руками из лесу никогда не возвращается — не птицу, так змею или удава, а то и лису принесет.
— Да? Здорово! А как он их ловит?
— Силки расставляет. Он-то меня и учит…
— Вот как? Это просто прекрасное дело.
Кук еще больше воодушевился и решил, что Хоа понимает толк в жизни.
— Неплохое дело, — с достоинством подтвердил он, — да и прибыльное. Птица-привада стоит тридцать донгов, не меньше.
— Целых тридцать донгов? — изумилась Хоа.
— А ты думала! Здесь ведь каких только птиц нет! И певчих много. Есть даже певчие дрозды. Как запоет, заслушаешься, что твой соловей. Но я лично соловьев больше люблю. С ними можно ведь и бои устраивать. Ух и дерутся они, страсть! У них вёсь лес на участки поделен. Известно, значит, где чьи владения. Стоит одному перепутать, забраться куда не надо — и пошла драка.
— Как вы много знаете о птицах! — В голосе Хоа звучало неподдельное восхищение.
— Ну, а ты… как тебя… ты любишь птиц? — снисходительно спросил Кук. Сказать по правде, похвалы «чистюли» были ему приятны.
— Меня зовут Хоа. Раньше… теперь я очень люблю… — покраснела Хоа. — Понимаете, — добавила она извиняющимся тоном, — ведь Хайфон такой большой город, там и птиц-то нет, одни воробьи…
— Ну ладно. — Кук почувствовал прилив великодушия. — Так и быть, поймаю для тебя птицу. Соловья там или дрозда, кто попадется.
— Ой, вот спасибо вам!
Мальчишка-подстрекатель презрительно фыркнул, дав выход накопившемуся негодованию.
— Ха! Сам-то за целую неделю ни одной птицы не поймал!
Хоа вспомнила о его присутствии и обернулась к нему: нехорошо быть невежливой.
— А тебя как зовут? Ты тоже любишь птиц?
— Не ваше это дело! — отрезал он. — Позор Ли Тхыонг Киету! Спасовал перед какой-то девчонкой!
Произнеся свою гневную тираду, он немного смягчился.
— Вы спросили, люблю ли я птиц, — с достоинством обратился он к Хоа и, задрав рубашку, показал шрам на груди. — Вот подтверждение моей любви к птицам. Это я с высоченного дерева упал и напоролся на сук, когда гонялся за ними.
Между тем солнце поднялось уже совсем высоко, заливая яркими лучами сочно-зеленые листья кофейных деревьев, трепетавшие под набежавшим ветром.
Откуда-то издалека донесся голос отца, искавшего Хоа.
— Папа-а! Папочка! Я здесь! — обрадованно закричала Хоа, сложив рупором руки.
— Ты чего, боишься заблудиться? — спросил Кук и загнулся, чтобы собрать силки. — Не бойся, я отведу тебя к отцу.