Спустя полчаса Ермаков и Никитин были уже в порту. Кругом высились обгорелые склады, взорванные железобетонные причалы, поверженные наземь изуродованные подъемные краны, груды камня и железного лома - всюду запустение, хлам; травой заросли площадки у пакгаузов; трава между шпалами железнодорожного пути; рельсы потускнели, покрылись ржавчиной.

В Иностранной гавани из воды торчали трубы и мачты затопленных судов. Гавань напоминала кладбище, а было время, когда здесь одновременно пришвартовывались десятки судов и развевались по ветру флаги всех наций. Из Одессы суда отчаливали на Камчатку, в Петроград и Мурманск, в Бразилию, Канаду, Индию. Круглые сутки в порту шла выгрузка и погрузка. Свистки буксиров, рев басовитых сирен лайнеров, лязг подъемных кранов, громкие крики «Вира!» звучали для каждого моряка как самая лучшая музыка.

Минуя полуразрушенный морской вокзал, Никитин я Ермаков попали в Арбузную гавань, ту самую, где в мирное время бывало тесно, словно на рынке в бойкий базарный день: одномачтовые, цветисто раскрашенные турецкие кочермы, черные греческие фелюги с косыми просмоленными парусами, румынские шхуны и рыбацкие дубки заполняли ее до отказа.

Андрей тщетно искал глазами сторожевик или какое-нибудь другое, хотя бы отдаленно похожее на него судно. Старая моторка, видавшая виды одномачтовая рыбацкая шхуна, пара дубков, бурый остов сожженного транспорта «Сибирь», старый колесный буксир «Нестор-летописец» да три заржавленные железные баржонки - вот и все суда.

«Может, сторожевик ушел на девиацию компаса?» Ермаков глянул на внешний рейд, но и там не было ни одного корабля, только полосы удаляющегося дождя секли горизонт да размеренно колыхались зелено-серые волны.

Андрей хотел было уже спросить Никитина, где же сторожевик, но тот придержал его за рукав и указал на стоящую у стенки шхуну:

- Какова? - И сам же ответил: - Красавица!

У этого чекиста странная манера шутить, но похоже, он говорит всерьез. Ермаков одним взглядом окинул одномачтовую рыбацкую шхуну и окончательно убедился, что именно ее Никитин имел в виду, говоря о сторожевике: длиной сажен восемь, водоизмещением тонн девять, керосиновый движок Надводные борта шхуны были покрыты краской неопределенного серого цвета, на носу белела надпись «Валюта», а у кормы, над ватерлинией, заметно выделялась большая свежезакрашенная заплата. Должно быть, «Валюта» поздоровалась в тумане с каким-нибудь дубком.

- Так какова наша красавица? - переспросил Никитин

- Вы это всерьез? - Ермаков повернулся к чекисту. - Вы всерьез говорите?

- Какие же могут быть шутки?

- Всерьез предлагаете мне, военному моряку, командовать этой… рыбачьей лодкой?

- А вы рассчитывали, что специально для нас пригонят из Бизерты эскадренный миноносец?

- Я ни на что не рассчитывал, но если бы вы когда-нибудь плавали, то знали бы, что ваша посудина даст не больше семи узлов.

- Точно, шесть и три четверти.

- При хорошем ветре она не догонит ни одну фелюгу, не то что этого, как его… Антоса.

- А вот это будет зависеть от командира! - В глазах Никитина блеснули искорки смеха. - Зря вы ругаете кашу «Валюту», ей-ей, неплохое судно!… Механик в машине? - обратился чекист к краснофлотцам. - У вас будет замечательный механик. Он ходил на «Прочном».

- Ливанов? - воскликнул Ермаков.

- Он самый, Павел Иванович Ливанов. Только позавчера прибыл из Севастополя и вторые сутки не сходит на берег: двигатель ремонтирует, вот-вот запустит.

- Ну и пусть запускает, а я… я отказываюсь!

- Зачем кипятиться? Может, подумаете? - прищурился Никитин.

- Что вы мне предлагаете, что?! - почти выкрикнул Андрей.

- Я предлагаю моряку море, - тихо ответил председатель Чека. - Море и возможность помочь революции.