Рано утром Ермаков пришел в Арбузную гавань и, стоя на причале, глядел на краснофлотцев, которые, растянув на палубе «Валюты» старый парус, решали сложную задачу: как положить на пять заплаток шестую?

- Романыч! Альбатрос! Какими судьбами?

Оклик заставил Андрея вздрогнуть. Из люка машинного отделения высунулся механик. Широкоскулое перепачканное маслом и копотью лицо его расплылось в улыбке. Опершись ладонями о края люка, Павел Иванович вскарабкался на палубу.

Ермаков перешагнул на «Валюту», и они крепко обнялись, для чего Андрею пришлось согнуться: Ливанов был на две головы ниже. Толстенький, бритоголовый, он троекратно расцеловал приятеля и, не выпуская его руки, на миг отпрянул:

- Помолодел! Ей-ей, ты помолодел, Альбатрос! Вот не гадал свидеться! Каким ветром тебя занесло в Одессу?

- Попутным! - рассмеялся Андрей. - А где твоя прическа?

Он был рад встрече и тому, что Ливанов, по-видимому, ничего не слыхал о его ссоре с Никитиным.

- Годы, годы!… Полысел.

Механик сокрушенно развел руками.

- А тебя где же это изукрасили?

- Где было, там нас нет, - отшутился Андрей. Краснофлотцы, узнав в Ермакове командира, с которым вчера приходил Никитин, встали «смирно».

- Вольно! - скомандовал Андрей и кивнул на парус: - Такую прореху надо зашивать боцманским швом, крепче будет.

- Неужто к нам, на «Валюту»? - восторженно воскликнул Ливанов.

- Вместе будем плавать, - ответил Андрей. - Кто у вас старший? - обратился он к рабочим, устанавливавшим на баке пулемет.

- Я старший, - ответил один из слесарей.

- Как ваша фамилия.

- Орехов моя фамилия.

- Когда вы, товарищ Орехов, закончите установку пулемета?

- На час работы, товарищ командир!

- Добро!… - Андрей повернулся к Ливанову. - А когда ты запустишь свою машину?

- В ночь думаем запустить.

- Надеюсь, не задержишься?

- Есть не задерживаться!

Днем Андрей перебрался на «Валюту». В маленькой, тесной каюте он повесил барометр, взятый когда-то с «Пронзительного», и почувствовал себя так, будто вое эти годы не покидал палубы…

Никитин предполагал, что «Валюта» выйдет из ремонта через сутки. На деле понадобилось еще трое, прежде чем шхуна приняла вид, подобающий военному судну.

В опустошенном интервентами складе военного пор га, среди железного лома, нашелся прожектор с треснувшей тумбой и сбитым штурвальчиком вертикальной наводки. В умелых руках Ливанова поломанный аппарат стал как новенький.

Одному ему ведомыми путями Ермаков раздобыл лаг, лот, две бухты пенькового троса и фонарь Ратьера для скрытой сигнализации. На заседании президиума исполкома он добился, чтобы Рыбаксоюз выделил из своих запасов сохранившуюся после войны парусину.

- Мой кливер треснет при первом норд-осте, а наша рыба поважнее твоей, - обрушился Ермаков на протестующего председателя Рыбаксоюза.

- Всякая рыба важна, - примиряюще сказал председатель исполкома, но вес же предложил отдать парусину чекистам.

Больше всего пришлось повозиться с командой. Никитин ознакомился с подобранными Ермаковым людьми и четверых потребовал заменить.

- Это же самые лихие черноморцы! - горячился Ермаков. - Не вам с ними плавать, а мне.

- Поэтому мы и помогаем тебе, - переходя на «ты», сказал Никитин, - и запомни: для того чтобы быть хорошим чекистом-пограничником, одной лихости мало. Мы требуем от чекистов не только отваги и решительности, но и моральной чистоты и верности. Тебе известно, что твой кандидат в сигнальщики спекулировал на Молдаванке?

- Неужели? Да ведь он сызмала моряк, рабочий.

- Э-э, батенька мой, ты, что же, полагаешь, раз рабочий, значит навек застрахован? Он деклассировался, твой «старый моряк», в кустаря превратился, зажигалками торговал да чайниками с кастрюлями…

- А рулевой Вахрушев чем плох? - притихнув, спросил Андрей Романович.

- Тем, что его брат при интервентах служил на «Сибири».

Никитин уступил только в двух случаях, согласившись утвердить Серафима Ковальчука боцманом и палубным - Фомина.

- Только гляди, чтобы Фомин забыл дорогу к кабаку, - он слаб насчет выпивки, а твой Сима чтоб больше не мешочничал.

В конце концов вся команда была укомплектована. Она состояла из бывалых военных моряков, соскучившихся по морю сильнее, чем когда-то они скучали по дому.

Правда, с профессиональной точки зрения у новой команды был один весьма существенный недостаток: кроме Ермакова, никто из них в прошлом не плавал на парусных судах, но этот недостаток могла восполнить лишь практика.

Репьев был включен в экипаж по приказу Губчека.

- Он не плавал дальше «Пузановского пляжа, - сказал Никитин, - но зато большевик-подпольщик и будет тебе хорошим оперативным помощником.

Впервые увидев Репьева, Ермаков удивленно поднял брови. Это был тот самый человек в кожаной тужурке, который месяц назад в вагоне потребовал от него и от Ковальчука документы и бесстрашно прыгнул вслед за Лимончиком.

При дневном свете Репьев показался еще более сутулым и невероятно худым. И как в таком хлипком теле держится такая храбрая душа!

- Вам передали ваш фонарик? - осведомился Андрей. - Я сдал его тогда коменданту вокзала.

- Благодарю, получил, - ответил Репьев баритоном, так мало подходившим к его внешности.

- А вы знаете, кто тогда от вас убежал?

- Знаю. Товарищ Никитин рассказал мне о вашей стычке в кабаке. - Репьев, улыбаясь, поглядел на синяк, всё еще украшавший щеку Андрея.

- Вы знакомы? Тем лучше. - Никитин закурил «козью ножку» - Сегодня Макар Фаддеевич закончит свои дела и завтра будет у тебя на «Валюте».

Репьев распрощался и ушел.

- Хлюпок больно, не выдержать ему моря, - высказал Андрей свои опасения.

И зачем вообще на такой шхуне, как «Валюта», помощник? Может быть, председатель думает, что Ермаков не справится?

- Если хотите установить надо мной контроль, так неужто не нашлось крепкого человека?

- Насчет контроля ты говоришь ерунду. Небось, ты не царский офицер. Если бы тебя следовало контролировать, мы бы не затевали с тобой разговора, - ответил Никитин. - А что до остального - цыплят по осени считают…