Еще два человека желали не меньше пограничников, чтобы «Валюта» догнала грека Антоса: Николай Ивакин и Иван Вавилов.
Взобравшись следом за Тургаенко на борт, Ивакин, хотя и не был моряком, сразу понял обстановку: Антосу крышка! Для того чтобы понять это, достаточно было взглянуть на испуганных контрабандистов. Антос с яростью в голосе, не жалея грубых слов, отдавал команды - «Валюта» отрезала «греку» путь.
Пограничники обстреливали контрабандистов довольно метко: два матроса были ранены, в нескольких местах пули пробили фальшборт и паруса. Николай явственно слышал удары пуль о дерево и треск парусины. Нельзя сказать, чтобы эти звуки были приятны для слуха, но ему некогда было обращать внимание на пули, нужно было сообразить, кем из команды Антоса следует заняться, если они станут сопротивляться пограничникам. Первой мыслью было - броситься в случае чего на Антоса, но Николай тотчас отказался от этого намерения: таинственный пассажир, вот кто, видимо, был здесь и самый главный, да, пожалуй, и самый опасный противник. Он отдал на незнакомом языке какое-то короткое приказание Одноглазому, прикрикнул на растерявшегося Тургаенко и вытащил из-под плаща пистолет.
И вдруг обстановка переменилась: «Валюта» почему-то стала быстро отставать, и Тургаенко с облегчением произнес:
- Отчалила «Старая черепаха»!…
Надо что-то немедленно предпринять, чтобы задержать контрабандиста! Ивакин рассмотрел в темноте прикрепленный к фальшборту отпорный крюк, не задумываясь, выхватил его из пазов и ринулся к стоящему у штурвала Антосу. «Если сломать штурвал, шхуна потеряет управление!…»
- Стой! Стой! - крикнул Тургаенко, хватая Ивакина за полу тужурки.
Но Николай вырвался и размахнулся крюком. Штурвал был бы уничтожен, если бы Антос не прыгнул навстречу Ивакину и не бросился ему под ноги.
Крюк обрушился мимо цели.
Николай упал, и прежде чем он успел подняться, пинок сапогом в живот лишил его сил. Удары посыпались на него со всех сторон.
Николай всё же поднялся и тоже кого-то ударил, но на него навалилось сразу трое, связали и, продолжая пинать и бить, проволокли по палубе, отперли люк и сбросили по крутому трапу в кубрик. Им наверху было сейчас не до Ивакина, сначала надо скрыться от «Валюты»…
Вавилов с тревогой и страхом прислушивался к происходящему наверху. Он понял, что Антос принял каких-то пассажиров и что за ним началась погоня.
Поднявшись по трапу к самому люку, Иван слышал и суматоху, и крики, и шум драки.
Сброшенный сверху человек сбил его с ног, и, падая, Вавилов больно ударился о ножку стола головой и разбередил раненую руку.
Очнувшись, он подполз к неизвестному человеку, который оказался совсем молодым парнем, почти юношей.
Юноша пришел в себя минут через десять. Увидев в полумраке Вавилова, спросил:
- Ты русский!
- Русский, русский, - обрадованно прошептал Иван. И тогда юноша собрал остаток сил, оттолкнулся локтями от пола и ударил головой в лицо ошеломленного Ивана:
- Предатель!…
Вавилов не успел слова сказать, как снова открылся люк и в кубрик спустились Антос и какой-то незнакомый человек в зюйдвестке.
Антос осветил фонариком окровавленное лицо юноши и пнул его в плечо:
- Кто тебя подослал? Большевик?…
- Такие не говорят! - сказал человек в зюйдвестке.
…Под утро дождь перестал, и луна осветила последние минуты, которые оставалось прожить Николаю Ивакину. Два матроса выволокли его на верхнюю палубу и там опять допрашивали, били и, ничего не добившись от него, поставили у левого борта.
«Сейчас расстреляют!…»
Избитый, промерзший, сплевывая солоноватые сгустки крови, Николай стоял, заложив руки за спину, с ненавистью глядел на Антоса Одноглазого, на Тургаенко, на человека в зюйдвестке и ждал смерти.
Один из матросов развязал опутывающие Николая веревки - шкипер берег каждый обрывок. Наконец-то можно переступить с ноги на ногу и расправить плечи, хотя каждое движение причиняло острую боль. Николай от слабости покачнулся, опустил голову, но тотчас снова поднял ее.
Туман стлался над морем, паруса хлопали на ветру.
Антос, не торопясь, вынул из кобуры пистолет и поднял руку. Человек в зюйдвестке что-то негромко сказал, и Одноглазый с готовностью передал пистолет ему.
Николай заскрипел зубами от сознания своей полной беспомощности. Что он мог поделать? Выпрыгнуть в море? Но прежде чем выпрыгнешь, тебе выстрелят в спину. И разве доплывешь в ледяной воде до берега?
Николай еще выше поднял голову. Невзирая на избиения, он не сказал ни слова, ни одного слова! Он не предал родину, как тот тип в кубрике. Никитин и Репьев были бы довольны, узнав, как он вел себя, но разве они смогут узнать?!
Человек в зюйдвестке поднял маузер, прицелился Ивакину в лоб, потом, раздумывая, опустил руку, навел пистолет в грудь.
«В сердце метишь!» Николай не удержался и, крикнув: «Стреляй, падаль!», кинулся на врагов. В глазах ослепляюще вспыхнуло пламя. В левое плечо ударило чем-то тяжелым, прожигающим и, опрокинувшись навзничь, Николай упал через низкий фальшборт в море…