Утром «Валюту» поставили на прикол для капитального ремонта двигателя.

С превеликим трудом, как и осенью, Ермаков и Ливанов раздобыли в портовых мастерских запасные части

Заодно было решено отремонтировать корпус шхуны, а также сменить такелаж.

- Отплавала наша «старуха»! - шутил Ковальчук, получая в Рыбаксоюзе двушкивный блок и тали для подъема тяжестей.

Команда шхуны надеялась на отпуск, все порядком устали, но Ермаков объявил приказ о ремонте «Валюты» своими силами. Мастерские порта потребовали для этого полтора месяца.

Распределив работу и оставив шхуну на попечение Репьева, Андрей пошел в больницу. Шел и волновался: как-то его встретит Катя? Правильно ли понял ее Макар Фаддеевич? Со дня первого посещения больницы прошло почти две недели. За это время Репьев уже два раза навестил девушку. Он говорил, что Катя поправляется и вспоминает Ермакова.

Андрей не знал даже, с чего ему начать разговор. То он решал: «Войду в палату и сразу признаюсь, что люблю ее еще сильнее, чем любил раньше, скажу, что жизнь без нее не мила»; то, наоборот, думал ни слова не говорить о своих чувствах и только извиниться за прошлое; то убеждал себя, что, собственно говоря, ему не в чем извиняться и следует вести себя так, будто между ним и Катей не было никакой ссоры

Катя обрадовалась приходу Ермакова. Сжала его руку ладонями и долго, не мигая, смотрела ему в глаза.

Андрей сказал, что все - и мать, и Макар Фаддеевич, и Ливанов, и Никитин - кланяются ей и желают скорее поправиться Анна Ильинична прислала кукурузных лепешек и наказывала все до одной съесть.

- Мне так надоело лежать, - пожаловалась Катя.

- Зато вы отдохнете.

Она покачала головой:

- Я еще больше устану. Вот лежу и всё Думаю, думаю Ночью проснусь, и всякие нехорошие мысли в голову лезут, а голова у меня дурная стала: читать не могу - буквы прыгают, в ушах звон какой-то. Вдруг так останется на всю жизнь? Прощай тогда мое учение! А я врачом хотела быть, ребятишек лечить. Профессор Авдеев рассказывал мне, что скоро медицина станет делать чудеса: ни чахотки, ни тифа, ни скарлатины не будет… А как Макар Фаддеевич? Всё кашляет?

- Кашляет, - ответил Андрей. - Ах, Катюша, Катюша! Ну зачем вы так рисковали?…

- Я должна была это сделать… - ответила она и улыбнулась.

- А теперь ты не сердишься на меня? - спросил Андрей снова, как раньше, назвав ее на «ты».

- Нет, Андрей.

- А ты знаешь, почему я так говорю? Потому, что люблю тебя, - сказал он. - Сильнее, чем раньше…

Катя ничего не ответила Андрею, только снова взяла его руку и, молча, закрыв глаза, перебирала его пальцы.

Так, не выпуская руки Андрея, она и уснула, и он просидел у ее койки полчаса, а может быть, и час, боясь пошевелиться и нарушить ее покой.

Белая повязка на голове Кати подчеркивала болезненную бледность лица, и вся она была такой хрупкой, тоненькой.

«Милая… Катя… Катюша…» В сердце, в душе было столько нежности, светлых намерений, больших надежд»

Андрей, осторожно поправив спустившееся на пол одеяло, взглянул в последний раз на Катю и тихонько вышел из палаты. «Надо зайти к главному врачу».

Профессор встал навстречу Ермакову и, поглаживая седые взъерошенные волосы, протянул руку:

- Мир тесен, батенька мой, тесен мир! Не узнали меня? А я вас еще в прошлый раз приметил. Авдеев моя фамилия. Евлампий Нестерович Авдеев, впрочем, можете называть меня товарищем. Теперь все товарищи! Помните, как мы с вами спорили в вагоне?… Да-с, батенька мой!… Ну, кто старое помянет, тому глаз вон, а для моряка глаз - орган наинеобходимейший.

Ермаков назвал себя, сел на пододвинутый профессором стул и только было собрался спросить о здоровье Катюши, как профессор сам сказал:

- Гражданку Попову обещаю поставить на ноги в лучшем виде. Можете не тревожиться.