Проводив Ермакова и Репьева, Никитин выслушал доклад транспортного отдела и вместе с секретарем губернской комиссии по борьбе с детской беспризорностью и представителем губкома комсомола обсудил, как организовать трудовую коммуну для малолетних правонарушителей, где достать для них посуду, белье, токарные станки, продукты и прочее.

С наступлением холодов беспризорники устремились из центральных районов республики на юг, и Феликс Эдмундович Дзержинский строго-настрого приказал всех их собрать и приучить к трудовой жизни.

Оставшись, наконец, один, Никитин долго ходил по кабинету. Привычка мерить шагами пол выработалась у него еще в тюрьме. Когда ходишь, как-то лучше думается, да и нельзя же целый день сидеть сиднем, надо хоть немного размяться.

Была уже глубокая ночь. В окно хлестал дождь, в трубе камина назойливо выл ветер, и где-то в нижнем этаже приглушенно стрекотала пишущая машинка.

«Накурили мы - топор вешай!» Никитин взобрался на подоконник, отдернул занавеску, распахнул форточку, глубоко вздохнул.

Бели бы кто-нибудь из чекистов вошел сейчас в кабинет, он бы немало удивился: предгубчека стоял на подоконнике и глядел в кромешную тьму.

Там, в темноте, парк, море, а Никитин ни разу за целый год не гулял по аллеям этого парка и не купался. А говорят, плавать в море легче, чем в реке: вода соленая и потому более плотная.

Секретарь губкома приглашал как-то еще летом на пляж в Аркадию, но сам не смог поехать. Подумали об отдыхе - и то хорошо.

Холодный ветер и капли дождя приятно освежили лицо, и Никитин вспомнил свою семью, своих Танечку и Оленьку, которые жили с Надей в холодном, голодном и таком далеком Петрограде. Как жаль, что дети растут без его отцовского внимания и все заботы о их воспитании легли на плечи Нади. А ей ведь тоже некогда уделять много времени дочерям. В последнем письме она писала, что райком партии назначил ее заведующей женским отделом, работа важная, очень интересная, но домой попадаешь только поздно вечером. Восьмилетняя Танечка сама готовит ужин и укладывает младшую сестренку спать…

Долго ли еще ему придется жить с семьей врозь? По сути дела, из двенадцати лет, которые минули после женитьбы, он был дома не больше трех, да и то урывками. Как вступил в Петрограде на «Путиловце» в партию, так почти сразу пришлось уйти в подполье. Потом арест, Нарымская ссылка, побег через тайгу и болота и снова подполье в Иванове и Нижнем Новгороде, арест, снова тюрьма, вплоть до семнадцатого года, до революции.

Тяжелая была жизнь, но другой он не хотел бы. Если бы ему сказали: «Никитин, начинай жизнь сначала», он ответил бы, как Дзержинский: «Я хочу ее прожить так же…»

В борьбе за революцию заключалась его радость, его счастье. Да, и радость и счастье!…

«Ну хватит! Вот мы и отдохнули!» Никитин захлопнул форточку и спрыгнул на пол. Закурил, сел за стол и начал писать очередную информационную сводку в Харьков.

Скоро ли придет долгожданный час, когда можно будет сообщить: «Сегодня закончена ликвидация шпионско-диверсионной организации, возглавляемой…»

Пока что неизвестно даже, какова подлинная фамилия англичанина-часовщика.

Никитин чувствовал себя в состоянии какого-то повышенного нервного напряжения и какой-то неясной тревоги. Всё ли учел он сейчас? Всё ли подготовлено к новым возможным случайностям и неожиданностям, которые нельзя точно предугадать? Удастся ли на этот раз вовремя нажать на все рычаги и изловить, наконец, хитрого и умного врага? Это он, конечно, приехал от Сиднея Рейли. Наверняка он.

Меньше всего думалось об удовлетворении самолюбия, Никитин не ждал, похвалят ли его в Москве и в Харькове. Да, собственно говоря, за что его хвалить? Чека для того и создана, чтобы бороться с врагами революции, и раскрыть заговор - не какая-то особая заслуга, а кровная обязанность чекиста.

Волновало другое: каждый лишний день затянувшейся борьбы мог нанести ущерб Советской республике, каждый час мог стоить новых тяжелых жертв трудовому народу… Какой замечательный у нас народ! Если бы десятки и сотни людей - рабочих, служащих, крестьян - не помогали Чека, то борьба была бы во сто крат труднее.

Эти люди не требовали в награду ни денег, ни хлеба, они ее помышляли о славе, не подозревали, что их поступки подчас равносильны подвигу. Они видели в этом свой долг.

Никто не заставлял Катю Попову рисковать жизнью, никто не сулил Олесе Семенчук золота за спасение Ивакина. Боцман Ковальчук совершил тяжелый проступок, но переборол страх и отдал себя на суд Чека.

Разве найти нашим врагам таких помощников? Никогда! Только корысть, классовая ненависть или трусость могут дать им подручных.

Думая так, Никитин не обольщал себя и не надеялся на легкий успех. Он отлично понимал, что много еще впереди трудностей, и, сопоставляя все данные и факты, представлял, что наверняка сейчас сопоставляют факты и собирают свои силы Рейли и его агент - часовщик Борисов, и другие, не известные еще враги. Врагов этих много, против них не на жизнь, а на смерть воюют и Лунин в Киевской Губчека, и Андреев в Ярославле, и Гвоздев в Нижнем Новгороде, и сам Дзержинский в Москве…

Никитин любил писать сводки. Обобщая сделанное, он еще раз всё продумывал и частенько, отодвинув бумагу в сторону, заносил в блокнот новое задание самому себе, новые, только что пришедшие в голову мысли.

Во время последнего допроса Орехов-Петрюк обмолвился, что в Одессу недавно приезжал белогвардейский полковник, некий Коновалец. От имени удравшего с немцами гетмана Скоропадского он советовал эсерам установить более тесные связи с националистами. Эсеры якобы отказались от предложения Коновальца. И вдруг именно сейчас Никитин подумал: Коновалец действует по наущению немецкой разведки; немцы, как и англичане, тоже делают ставку на буржуазных националистов, ставку с дальним прицелом… Они явно объединяют свои усилия…

Поставив тачку, Никитин передал сводку секретарю. Теперь бы на боковую и минут двести поспать. Но дневной план еще не выполнен - следует часик позаниматься английским языком, а утром навестить Николая Ивакина, Ивакин находился в десяти верстах от Одессы, на тайной квартире. Не дай бог, если Тургаенко узнает о том, что расстрелянный Семен Остапчук жив. Даже в Губчека никто, кроме, председателя, не знал, где находится Николай.

Взявшись за толстый словарь, Никитин пробормотал про себя: «Да, кстати!» Придвинул блокнот и записал: «Выяснить у Ермакова, как у него идут занятия по немецкому…»