С час, если не больше, добирался Клим от «Пятачка-ветродуя» до площадки «Здравствуй и прощай». Хорошо еще, что днем не было очередного снегопада.
Откинув полог, прикрывавший вход в чум, он прополз внутрь. Пахнуло теплом, в нос ударил перемешанный с дымом запах мяса. Только сейчас окончательно поверилось, что сержант сказал правду.
Закир сидел у окруженного земляным валиком пылающего очага и, обхватив руками колени, тихонько раскачивался. Над очагом висел котелок, в котором бурлил суп, распространяя дразнящий, самый лучший, самый желанный в мире аромат.
Сбросив движением плеча автомат, скинув шапку-ушанку, торопливо стянув меховые рукавицы, Клим пробормотал словно в лихорадке:
- Барана убили?
- Отдыхай, дорогой, кушай, пожалуйста! - сказал Закир, помогая товарищу снять полушубок.
В отблесках колеблющегося пламени на лице Закира еще резче обозначились обтянутые загорелой, обветренной кожей скулы, впадины на висках и на лбу, ввалившиеся щеки.
- Эх, соли нет!..
Снедаемый нетерпением, обжигая дрожащие пальцы, Клим налил в алюминиевую тарелку супу и, поддев вилкой, извлек из котелка большую кость с куском дымящегося мяса.
- Ну и баран, целый бык!
- Кушай, пожалуйста! - повторил Закир, взял отпотевший автомат товарища, начал обтирать его тряпочкой.
- Вы… вы… - Догадавшись вдруг, Клим бросил мясо обратно в котелок. - Вы достали из ущелья Зорьку? Это же конина!
- Совсем ребенок стал, - спокойно сказал Закир. - Ай, какой ребенок! Зачем кричишь? - Он достал из вещевого мешка спичечную коробочку, открыл ее. - Бери, пожалуйста! - и высыпал на ладонь притихшего Клима щепотку соли.
- У тебя осталась соль?
- Зачем торопиться? Много соли ешь - кровь жидкая станет, совсем как вода. Кушай, пожалуйста! Конина бик якши, хорошо!
И в самом деле, к чему терзаться, что они съедят то, что осталось от Зорьки? Ведь они не убивали ее, она сама разбилась. И как это Федор и Закир умудрились достать ее со дна пропасти?
Пересилив себя, Клим отхлебнул жиденького горячего бульона. Давным-давно не пробовал ничего более вкусного! Он с жадностью опорожнил тарелку, почти не жуя, давясь, проглотил порядочный кусок жилистого, жесткого мяса - немолода уже была работяга Зорька! - с наслаждением обсосал кость. Вовек не испытывал он чувства такой блаженной сытости…
Клим разулся, растянулся на лежанке. Хорошо! Не такая уж плохая штука жизнь! Эх, написать бы когда-нибудь картину «Заслон у Большой зарубки»! Пограничника, стоящего в яркий солнечный день над суровыми, сверкающими горами на «Пятачке-ветродуе». У пограничника вдохновенное, гордое и смелое лицо.
- Автомат почисть, - вернул Клима с небес на землю голос Закира. - Сержант придет, проверять будет, ругать будет.
Пришлось встать, почистить автомат, а заодно уж и пряжку ремня, и пуговицы на гимнастерке, и звездочку на шапке. Потапов все проверит, везде углядит.
Долго ли еще они будут жить здесь, в снежном плену? Впереди еще половина января, февраль, март, половина, а может быть, и весь апрель. Закир говорит, что раньше весны новый мост едва ли построят. Наверно, на заставе давно решили, что они погибли. Возможно, так и написали маме; а если и не написали, то что она думает, бедная, не получая от него писем?
Невеселые мысли теснились в голове. Что это за жизнь, если ты, человек, сознательное существо, царь природы, каждый час, каждую минуту только одного и хочешь: есть, есть есть!..А ведь кто-то где-то смеется сейчас; кто-то где-то читает стихи, слушает оперу; кто-то где-то целует любимую… На заставе, наверно, сейчас смотрят какую-нибудь кинокартину…
- В шахматы будешь играть? - спросил Закир.
- Не хочу, - буркнул Клим.
- А как думаешь, кто победил в матче: Смыслов или Ботвинник? - снова спросил Закир. Он был заядлый шахматист и довольно сносно вырезал фигуры из корня арчи.
- Надоел ты мне со своими шахматами! - с досадой поморщился Клим. - Не все ли тебе равно, кто победил, - важно, что чемпионом будет наш, советский гражданин.
- Почему - все равно? - удивился Закир. - Я за Смыслова болею, хочу, чтобы Вася был чемпионом.
Ничего, ровным счетом ничего не знали Клим, Закир и Федор о том, что происходит в огромном мире! Возможно, в Корее снова началась война: американские марионетки грозились пойти в новый поход на север. Возможно, во время великого противостояния Марса ученые выяснили, есть ли на Марсе жизнь. Возможно, Михаил Шолохов закончил уже роман «Они сражались за Родину».
И наверное, к Октябрьской годовщине пустили Горьковскую гидростанцию и новое Волжское море разлилось чуть ли не до Ярославля. Наверное…
Ничего не было известно здесь, в снежном плену у Большой зарубки… У зимовщиков на полярных станциях есть радио, а они трое живут, как снежные робинзоны, самые настоящие робинзоны…
Высокая скала загораживала чум от ветра, тяга была плохой, и дым от очага ел глаза, першило в горле.
Клим забылся наконец, что-то несвязно бормоча и вскрикивая во сне, и не слышал, как Османов ушел сменить Потапова.
Федор разбудил Клима, как обычно, в семь утра. Они вылезли из чума в одних гимнастерках, умылись снегом.
- На зарядку становись! - скомандовал Потапов.
- Не могу я, - отказался Клим.
Какая там еще зарядка! Словно пудовые гири привязаны к рукам и ногам.
- Полегоньку, полегоньку, - настойчиво сказал Федор. - А то совсем раскиснешь…
Вернувшись в чум, они позавтракали остатками вчерашнего ужина, выпили по кружке горячего хвойного отвара из кедровых ветвей. Отвар был горек, как хина, но, как ни противились было поначалу Клим и Закир, Потапов заставлял их ежедневно поглощать по три кружки этого противного пойла.
- Или хотите подхватить цингу? - недобро усмехался Федор. - Хотите, чтобы у вас распухли десны и вывалились зубы? В хвое, братцы мои, витамин С…
Хвойный отвар, гимнастика и работа! Потапов был неистощим, каждый день придумывая какое-нибудь новое дело. По восемь часов в сутки каждый из них стоял на часах на «Пятачке-ветродуе». Это было утомительно для них, истощенных, почти всегда голодных, но Федор не считался с усталостью.
- Что толку для организма в том, что мы стоим на одном месте? - говорил он. - Организму нужно движение, без движения мышцы станут хуже тряпок. Тебя устраивает, чтобы ты был мешком, набитым костями? - ощупывал он бицепсы Клима.
И они работали. Они заготовляли впрок топливо, лазая по скалам, сбрасывали с площадки «Здравствуй и прощай» в пропасть снег, расчищали тропу к леднику, укрепляли камнями откос, вырубали из слежавшегося твердого, как лед, снега, кирпичи и выкладывали из них барьер над ущельем.
Котелки и тарелки у них всегда сверкали, каждую неделю стиралось белье, и до блеска начищались пуговицы и пряжки ремней.
Пуговицы… Надолго запомнились Климу солдатские пуговицы.
Как-то он колол дрова и потерял пуговицу от гимнастерки.
- Степы-растрепы мы, а не пограничники! - сердито, почти зло бросил Потапов.
Он сразу, едва Клим успел забраться в чум, заметил, что у того не хватает третьей пуговицы сверху. С час, если не больше, копался Клим в снегу, на морозе, пока не нашел ту злосчастную пуговицу.
Хорошо еще, что у него толком не росли пока усы и борода, а только юношеский пушок чернел над верхней губой, а то и ему, как Закиру, пришлось бы через день бриться. Сам Потапов брился каждодневно.
В первые недели Клима раздражали, даже возмущали «выдумки» сержанта. Казалось просто-напросто несправедливым, что Потапов не разрешает им вволю отдохнуть и выспаться. Кто дал ему такое право?
- Больше семи часов спят только старики и лежебоки, - непререкаемо изрекал сержант.
Однако постепенно Клим втянулся в заведенный Потаповым распорядок, привык к нему, и работа, бывшая вначале в тягость, представлявшаяся бессмысленной, воспринимаемая как проявление упрямства и едва ли не самодурства Потапова, стала привычной, даже необходимой - в работе быстрее бежало время. К тому же Клим чувствовал, что и в самом деле мышцы его стали куда крепче, и то, что вчера еще казалось непосильным, выматывающим, сегодня не представляло уже такой трудности.
Если бы не этот проклятый разреженный воздух, если бы не почти постоянное ощущение голода…
А сержанту Потапову мало того, что все охраняли Большую зарубку и занимались физическим трудом, - ввел ежедневный учебный час. Еще в конце октября он сказал:
- С первого ноября станем заниматься боевой подготовкой.
Поочередно, то с Закиром, то с Климом, он повторял на память основы пограничной службы, изучал оружие и добился того, что оба они с завязанными глазами разбирали и собирали автоматы и пистолет. Проложив в снегу условную линию границы, сержант сам «нарушал» ее различными способами и требовал, чтобы Клим и Закир точно и быстро определяли, когда именно прошел «нарушитель», как он шел, к каким уловкам прибегал, запутывая и маскируя свои следы.
Нарушители… Какие нарушители границы могут быть сейчас здесь, в заваленных снегами горах? Кто сюда пойдет? Зачем?
Клим недоумевал, он просто-напросто не мог понять сержанта Потапова: дети они, что ли, чтобы играть сейчас в нарушителей? Почему бы им не попытаться самим пробраться к заставе? Однажды он так прямо и сказал Потапову.
- Прибудет смена, тогда и уйдем, - нахмурился Потапов.
- Не пройти им, нам сверху легче спуститься, - попытался настаивать Клим.
- Как это - не пройти? Пройдут! Да ты знаешь, о нас не только старший лейтенант Ерохин тревожится, - о нас и в отряде и в округе беспокоятся!