Так лебедь В темную воду вниз головой ныряет, Но здесь не вода — долина, Океан воздушный, и берега его — это столовые скалы, Что являют лики великих. [32] О Икарово бедное счастье, хрупкий прибор Из клея и перьев, который возносит ввысь, Должен, по крайней мере. Хоть ненадолго. И внизу обалделый путник таращится на дороге, И койот-завистник острую морду задрал, Потому что чует: рожденный трусить по земле Никогда не взлетит. О слезы, о ветер в легких, Как будто в груди у тебя Два крыла забились. Вот так смиряешься с болью, Лихорадка, бред, похуже, чем наважденье — На крыле? на игле? Но неизбежна тяжесть, Неизбывен Сизифов валун — Только ты с ноющими плечами Поднимаешь его на вершину, Он с грохотом вниз катится, И стучит в висках привычная боль, Как молот по наковальне, И алеет небо в твоих глазах, Хотя до заката далеко. Измочален, испепелен, измучен, упрямо бормочет: «Что ж, надежда — штука с крылами», но Прометею Из когтей не вырваться, Его терзающих тело — Ледяных когтей, Как будто впитавших холод Поднебесных высей. Пересохшее устье реки, Которая здесь протекала, А теперь лишь пыль И трещин узор невнятный. И скребут отвердевшую землю когти. О печаль и страх — оперение не из лучших, Не укрыться им, не согреться им, Но что еще делать в пустыне? Здравый смысл упрямо бормочет — Надежды нет на победу. Но пытается он из последних сил, Ибо воля богов неизвестна. Тот, кто начал свой путь, не захочет свернуть и сдаться. Вот уже на песчанике горизонт обозначен неверно, И закатное солнце легло последним мазком так низко, опасно низко. Шаг назад. Второй. Руку к глазам поднести, Чтоб перспективу проверить, А в другой палитра. Третий. С палитрой, в берете а-ля Пикассо Грохнуться в пропасть…