1

"Агнета выглядит просто великолепно", — подумала Клара.

Агнета была типичной скандинавкой. У нее были бросающиеся в глаза длинные ноги, светло-русые волосы почти до бедер и большие, светящиеся голубые глаза. Кроме того, после возвращения с Мальдивов ее кожу покрывал плотный загар, что особенно красиво смотрелось в контрасте с ее светлыми волосами. Раньше — когда они с Кларой были еще коллегами — Агнета носила почти исключительно джинсы или, летом, дешевые хлопчатобумажные юбки, а к ним — футболки или вытянувшиеся свитера. Теперь же, напротив, одежда этой женщины демонстрировала хорошие заработки ее мужа. Этот светло-голубой льняной костюм с юбкой до колен был первоклассного фасона, а бежевые босоножки на очень высоком каблуке наверняка были куплены в одном из самых дорогих обувных магазинов города. На шее у Агнеты красовались бусы из жемчуга, в ушах тоже был жемчуг, на руке — подходящий к этим украшениям браслет, а сумочку украшала дизайнерская этикетка, хоть и очень скромная, но тем не менее ее нельзя было не заметить.

"Она смогла кое-чего добиться, — продолжала размышлять Клара, пытаясь подавить в себе зависть. Зависть — нехорошее чувство; кроме того, деньги еще не делают человека счастливым. Во всяком случае, одни только деньги.

Тем не менее рядом с Агнетой она казалась себе довольно невзрачной. Клара была готова к визиту гостьи и тоже прифрантилась, но, конечно же, ее гардероб безнадежно уступал тому, что было надето на ее бывшей коллеге. Цветастая юбка Клары, доходящая до икр, была просто мещанской, а на белой футболке светилось зеленоватое пятно, которое она заметила только в тот момент, когда Агнета уже позвонила в дверь и переодеваться было поздно. Мари на прошлой неделе выплюнула на нее свой шпинат, а стиральная машина, вероятно, не справилась с пятном.

"Ну что ж, я ничего не могу изменить", — раздраженно подумала Клара.

Агнета была сердечной и обаятельной, не такой естественной, как раньше, но и ни в коем разе не неприятной. Она прекрасно вжилась в роль супруги напоказ. Клара хорошо могла представить себе, как ее подруга умело вела беседы с гостями на вечеринках, представляла незнакомых людей друг другу, элегантно пригубливала свое шампанское, а в нужный момент говорила нужные слова. И, даже если втайне воротила нос от жизни своей бывшей коллеги, ее маленького дома и крошечного сада, ничем не выдавала этого, а в порыве чувств выражала свое восхищение. Она восхищалась Мари, находила "прелестным" все, что видела, и посчитала, что Клара выглядит очень хорошо.

— Брак пошел тебе на пользу, моя дорогая! — заявила она.

— Тебе тоже, — ответила Клара. — У тебя наверняка очень увлекательная жизнь.

— Ну, что значит — увлекательная? Хотя Мальдивы прекрасны. Там на самом деле все как на открытках. Белоснежный песок, вода светящегося бирюзового цвета… тебе тоже надо бы съездить туда!

— С маленьким ребенком полет получается слишком долгим, — сказала Клара, а мысленно добавила: "А на три персоны все это слишком дорого".

— Ты права, — тут же согласилась Агнета. — Но я всегда считала, что и дома, в собственном саду, тоже можно прекрасно отдохнуть.

— Только оттуда не пошлешь такие красивые открытки, как твоя. Я ее только пару дней назад получила… И вот ты уже стоишь здесь, посреди моей гостиной!

— Почта — всегда самый длинный путь, — сказала Агнета. — Но разве это не здорово, что мы наконец опять встретились?

Клара устало улыбнулась.

— В общем-то, да. Только вот повод…

Агнета вздернула свои слишком тщательно выщипанные дуги бровей.

— Ты уже знаешь, о чем речь?

— Предпологаю. Боюсь, что у тебя та же проблема, что и у меня.

Обе женщины вышли на терассу, где Клара накрыла стол. Пока она разливала кофе и нарезала пирог с яблоками, который сама испекла, ее гостья выудила из сумочки стопку писем. Хозяйка дома искоса бросила на них взгляд и тут же узнала почерк, узнала печатные буквы на конвертах. Она вздрогнула, словно от пощечины, и пролила кофе на юбку шикарного, дорогущего костюма Агнеты.

— О боже! — прошептала Клара и даже почувствовала, как побледнело ее лицо.

— Ничего страшного, — сказала ее приятельница, промокая салфеткой свою юбку, — отдам ее в химчистку.

— Я не это имею в виду… — Клара трясущимися руками поставила кофейник. — Эти письма… это действительно то, про что я думала.

— Новых не поступало, когда я вернулась с Мальдив, — сказала Агнета, — и это меня немного успокоило.

— Я тоже больше двух недель ничего не получала, — сказала Клара, — но я все еще не могу подойти к почтовому ящику спокойно. Это все так… ужасно… Так страшно то, что он пишет…

— Ты думаешь, это мужчина?

— Не знаю, но думаю, что да. Собственно, я не могу сказать, почему так считаю…

Обе женщины посмотрели друг на друга.

— Это связано с той нашей работой с детьми и подростками, — наконец произнесла Агнета, — во всяком случае, он или она постоянно ссылается на это в моих письмах.

— В моих тоже.

— Я уже ломала себе голову над тем, что могло тогда произойти. Это должно касаться кого-то, кто убежден, что с ним произошла горькая несправедливость из-за нас. Только мне не приходит в голову ничего такого, что в какой-то степени… было бы из ряда вон выходящим. Я имею в виду, что, в принципе, очень многие могли сердиться на нас, но не было какого-то особого случая, из-за которого я сегодня сказала бы, что у меня сразу же появилось дурное предчувствие или что-то в этом роде.

— Ты не знаешь, есть еще такие, как мы? — спросила Клара.

— С другими я пока не общалась. Но нам следует это сделать. Я считаю, что если мы будем знать, кто именно получает эти письма, можно будет вычислить случаи, с которыми имели дело получатели.

— Если дело касается лишения родительских прав, то на нас наверняка многие имели зуб, — сказала Клара.

— А еще мы курировали семьи, которые сердились на нас просто потому, что ненавидели проверяющих, хотя без нас они никак не могли справиться, — добавила Агнета.

— А еще подумай о родителях, у которых забирали приемных детей, потому что природных родителей вдруг все же посчитали более пригодными… Там было пролито много слез. И высвобождено много агрессии.

— Но я не могу представить себе приемную семью, которая была бы настолько озлоблена, как автор этих писем, — возразила гостья. — Я имею в виду, что за всем этим стоит больной разум! Этот человек, вероятно, считает, что послужит какому-то высшему правосудию, если убьет нас. Сколько бы я ни копалась в памяти, мне так и не пришло в голову, от кого я могла бы ожидать подобных извращений.

— Ты считаешь, что нам следует обратиться в полицию? — спросила Клара.

Агнета помедлила.

— Я поговорила об этом со своим мужем. Он не советует делать это, поскольку считает, что они в любом случае ничем не смогут помочь, а в итоге мне на шею еще и пресса сядет… — Она ухмыльнулась. — Чего он на самом деле боится, так это того, что пресса будет сидеть у него на шее, а в его положении он, конечно же, не хочет, чтобы его связывали с подобными гадостями. К тому же у него нет ни малейшего интереса в том, чтобы прошлое его супруги стало широко известным.

— А что он имеет против твоего прошлого?

— Ну, оно кажется ему недостаточно представительным. Кем я была? Общественным педагогом из учреждения по работе с детьми и подростками, курирущим проблемные семьи.

— Но в этом ведь нет ничего такого, за что должно быть стыдно!

— Нет. Но для того, кто сидит в правлении крупной сети универмагов, то окружение, в котором мы тогда вращались, является несколько… грязным. Ему просто неприятно, когда я о нем говорю.

— Берт тоже считает, что нам не следует идти в полицию, — сказала Клара. — Хотя я не совсем уверена… возможно, он просто боится, что я совсем свихнусь, если он станет говорить о полиции. Я думаю, что для него это дело по-любому закрылось, после того как автор писем долгое время не давал о себе знать.

Агнета ничего не сказала.

"Какой чудесный летний день", — подумала Клара.

Где-то вдали по прозрачному голубому небу пролетал спортивный самолет, и до женщин доносился еле слышный шум его мотора. Щебетали птицы, жужжали пчелы. Из одной из верхних комнат тихо послышался лепет Мари, которая только что проснулась после своего обеденного сна.

Внутри у Клары вновь ожил страх — темное грозное облако, которое она в течение многих недель постоянно ощущала как раз в такие моменты, как этот, — прекрасные, ясные и солнечные. Для нее это дело не было закрытым. Может быть, оно станет таковым через годы, если автор писем к тому времени все еще не объявится. Но пройдет много времени, очень много, и порой она спрашивала себя, не останется ли в ее душе и тогда маленькая тень… не останется ли она там навсегда.

— Он ходит где-то там, — сказала Агнета, — вместе со своей ненавистью и своими фантазиями о том, что он хотел бы с нами сотворить. Почему я отказываюсь поверить в то, что письмами дело не кончится? Что он остановился, что выплеснул свои эмоции и теперь оставит нас в покое? Почему, черт побери, я так сильно боюсь?

"Она изменилась, — подумала Клара. — На мгновение она утратила вид самоуверенной, элегантной, беспечной женщины, чувствующей себя защищенной своим богатством, положением в обществе и любовью своего мужа. Она стала вдруг похожа на запуганную маленькую девочку, которую по ночам мучают кошмарные сны и которая даже днем по-настоящему не освобождается от них".

— Я тоже боюсь, — тихо произнесла Клара, — и я тоже все время думаю, что он не оставит нас в покое.

Покрякиванье Мари стало громче, и ее мать поднялась.

— Мне нужно глянуть, как она там.

Когда Клара с ребенком на руках снова вернулась вниз, Агнета уже взяла себя в руки, снова набросила на себя маску самоуверенности и закурила сигарету. Она наблюдала, как хозяйка дома посадила свою дочь на лужайку, где та, радостно визжа, начала выдергивать травинки и подбрасывать их вверх — они дождем осыпали ее.

— Знаешь, — произнесла гостья, — мы обе создали себе хорошую жизнь. У тебя прелестная дочка и милый муж, я тоже в счастливом браке и каждый день занимаюсь сотнями дел, которые мне приятны, интересны и увлекательны. Мы не позволим, чтобы нам эту жизнь сломали, не так ли?

— Нет, — ответила Клара, но это прозвучало скорее так, словно послушная ученица повторяет фразу за учительницей.

— Я наведу контакт еще кое с кем из наших, — сказала Агнета. — Может быть, найдутся какие-то пересечения, которые укажут на личность этого сумасшедшего… А до этого нам не следует позволять, чтобы нам слишком портили настроение, как ты считаешь?

— Да, — ответила ее бывшая коллега.

Гостья тяжело вздохнула.

— Знаешь, твой кофе действительно вкусный, — проговорила она, — но… мне бы сейчас водки тяпнуть… А тебе?

— Мне тоже, — согласилась Клара, и на этот раз ее голос прозвучал страстно, а не как у послушной девочки.

Она отправилась в дом, чтобы принести что-нибудь подходящее, что могло бы хоть на несколько часов скрасить неприглядную действительность.

2

— Я подыщу себе отель, — сказала Инга. Она неожиданно появилась на веранде, вытянувшись, как тонкая, темная тень против солнечного света. Выглядела женщина ужасно худой.

"Разве можно так быстро потерять в весе за несколько дней?" — с удивлением спрашивала себя Ребекка. Но затем ей вспомнилось, что говорили люди вокруг нее в первые недели после смерти Феликса: "Да ты невероятно похудела! Ты что, совсем ничего не ешь?"

А ела ли она? Ребекка теперь уже не знала. Ела ли Инга? Она жила у нее уже три дня, но хозяйка дома вряд ли могла сказать, действительно ли ее гостья что-то жевала во время еды или же только сидела за столом и крошила хлеб между пальцами. Судя по ее виду, скорее всего, верно было последнее.

"Надо будет уделять ей больше внимания", — виновато подумала Ребекка. В то же время она понимала, что эта мысль мешала ее намерениям отстраниться от всего и внутренне распрощаться с этим миром, прежде чем сделать последний шаг и уйти из него еще и физически.

Она поставила свою кофейную чашку.

— Идемте, Инга. Садитесь. Выпейте со мной кофе!

Как всегда, Ребекка накрыла стол на две персоны. Ее гостья нерешительно опустилась на плетеный стул, покрытый белым лаком. Хозяйка налила ей кофе и подвинула в ее сторону сахар и молоко.

— Вам не нужно перебираться в отель. — Тут же она подумала, что это прозвучало как-то так, словно Ребекка была обязана сказать это по долгу службы. — У меня ведь достаточно места.

Инга убрала с лица прядь волос. На лбу у нее, в том месте, где она его рассекла, все еще был приклеен пластырь. Врач установил у пострадавшей легкое сотрясение мозга и прописал ей полный покой. Тогда она быстро пойдет на поправку, посчитал он. Боль от растяжения в плече эскулап успокоил уколом сильнодействующего болеутолящего, так что теперь оно уже почти не болело. Раны на ногах Инги тоже зажили.

— Вам наверняка все это кажется ужасным, — сказала она Ребекке. — Ваш знакомый подбирает двух попутчиков и притаскивает их сюда, а затем они едва не погибают на вашей яхте. Один пропадает, а вторая поселяется в качестве гостя в вашем доме. Гостя, совершенно вам незнакомого…

— Вы мне вовсе не кажетесь совершенно незнакомой, Инга, — возразила Ребекка. — Вот Мариус — да. Если б он здесь поселился… Его я вполне восприняла бы как совершенно чужого.

— В любом случае, вы наверняка не так представляли себе ваше лето.

— Да, — согласилась Ребекка, — действительно, не так. — "Я хотела быть уже мертвой". — Только что звонил Альберт, — решила она сменить тему. — Он сказал, что береговая охрана, к сожалению, завтра в последний раз отправится на поиски вашего мужа. Если они его и тогда не найдут, то… — Она не закончила фразу.

— То прекратят поиски, — закончила за нее Инга. — Я, собственно, ожидала этого. Точнее… я даже не ожидала, что они будут искать целых четыре дня. — Несмотря на солнечный загар, она выглядела бледной, а ее губы были совершенно бескровными. — Он был… он первоклассный пловец. И на нем был спасательный жилет…

— Но вам не следует пока предполагать самое худшее, — произнесла Ребекка. — Может быть, его кто-нибудь подобрал.

— Но тогда он объявился бы.

— Но… Вы же мне рассказывали, что на "Либель" он так странно себя повел… Ему теперь тяжело просто так связаться с вами и прийти сюда как ни в чем не бывало.

Инга пригубила свой кофе. Она выглядела ужасно напряженной и несчастной, и это тронуло душу Ребекки.

— Я все еще не могу этого понять, — сказала Инга. — Эта сцена на яхте кажется мне кошмарным сном. Совершенно нереальным. Мариус, который вдруг… Какое-то время я думала, что он шутит. Знаете, мы часто так шутили — на полном серьезе говорили о совершенно нелепых вещах. Мы могли часами так дурачиться. Но на этот раз…

— А если это недоразумение? — спросила Ребекка. — Шутка, которую он продолжал, хотя у вас больше не было желания шутить? Вы были не в настроении, как вы рассказывали, потому что боялись шторма. Может быть, до него просто не доходило, что вы на самом деле не желаете вести эту игру? Или он хотел заставить вас продолжить ее…

Инга потерла лоб.

— Я день и ночь, — сказала она, — мысленно прокручиваю эту сцену. Вы не поверите, как я желаю, чтобы у меня вдруг наступило прояснение, когда я поняла бы: это была шутка, а я в своем отчаянии не поняла, что… Но я в это не верю, Ребекка. Он был… да, он был совершенно неузнаваемым. Он столкнул меня вниз, в каюту. Я могла при этом сломать себе все что угодно. В его глазах было такое странное выражение… Я еще никогда не видела его таким. Это не был тот Мариус, которого я знала. Он был чужим — и опасным.

— Что-то должно было взбудоражить в нем какую-то сторону, которая раньше не проявлялась, — сказала Ребекка. — Был ли это поход на яхте? Может быть, это что-то напомнило ему? Или, возможно, Максимилиан что-то сказал ему перед плаванием в порту? Или Альберт?

Инга снова потерла лоб. Ее постоянно донимали небольшие головные боли, но она списывала это на сотрясение мозга. И конечно же, на тот кошмар, в который она неожиданно попала и из которого пока не видела выхода.

— По-моему, это как-то связано с вами, — произнесла она наконец.

Ребекка посмотрела на нее в полном изумлении.

— Со мной? Но каким образом?

— Я не знаю. Но создавалось такое впечатление, что он хотел украсть судно в первую очередь не для того, чтобы заиметь деньги, а… чтобы досадить вам. Чтобы заставить вас переживать. Казалось, что у него настоящая ненависть к вам. Да он даже так и сказал. Что он вас ненавидит. Что он точно знает, кто вы такая. Я несколько раз спрашивала его, знаком ли он с вами, но он отвечал, что ему необязательно надо быть с вами знакомым, чтобы знать о вас все. Это было… полное безумие!

— Мне тоже так кажется, — сказала Ребекка. — Но я со своей стороны абсолютно уверена, что не знаю Мариуса. Я его никогда раньше не видела. Вы оба еще учитесь в университете; я работала в организации по защите детей. И я уже почти год не живу в Германии. Где у нас могут быть точки соприкосновения?

— Я не знаю, — ответила Инга, — и сколько бы ни размышляла, я не нахожу ответа.

Ребекка подлила ей еще кофе.

— А что вы знаете о Мариусе? Я имею в виду то время, что было до ваших взаимоотношений? Как давно вы его знаете? — Она осеклась. — Если я слишком нескромна…

Ее гостья тут же отмахнулась:

— Нет. Вовсе нет. Я рада, что вы говорите со мной об этом. Я сойду с ума, если буду ворошить все это в своей голове. Очень мило с вашей стороны, что вы принимаете такое участие в моей жизни… — Она указала на чашку с тарелкой на столе перед собой: — Что вы и для меня тоже накрыли стол. Я считала, что это послеобеденное время за чашкой кофе вы предпочитаете проводить в одиночестве.

Глаза Ребекки потемнели. Инге казалось, что над ее лицом в прямом смысле повисла тень.

— Честно говоря, я не для вас накрыла стол. Это прибор для моего мужа. Мы… мы всегда около четырех часов пили вместе кофе. Я имею в виду, в отпуске. Феликс брал еще круассан к кофе. Я — нет. Я… больше следила за своей фигурой.

Ребекка прикусила губы. Инга поставила свою чашку на стол.

— Если вам неприятно, что я здесь, просто…

— Нет-нет, — холодно произнесла хозяйка дома, — иначе я не попросила бы вас присесть ко мне.

Несколько минут обе женщины молчали. Наконец Ребекка нарушила тишину:

— Я спросила вас о Мариусе. Может быть, в его прошлом был какой-то случай, который сможет теперь помочь нам понять, что случилось?

— Знаете, — произнесла Инга, — самое странное то, что я, собственно, очень мало знаю о Мариусе. Все выглядит так, словно он появился ниоткуда, словно не было никакого "прежде". Меня это всегда беспокоило, но я, видимо, как-то научилась не обращать на это внимания. Мы знаем друг друга два с половиной года, и два года мы женаты. Мы оба подрабатываем, а я еще получаю деньги из дома, этого нам как раз хватает на жизнь. Мариус вообще не получает никакой поддержки, но ничего не говорит по этому поводу — только то, что у него плохие отношения с родителями. Мы встретились в университете, в столовой. Мариус стоял за мной, а я как раз выбирала себе блюдо, и вдруг он заговорил со мной: типа, этого мне не следует брать, так как он на прошлой неделе это ел, и оно было ужасным. Мне было так неловко перед женщиной, стоявшей на раздаче! Позади нас была бесконечная очередь, а мы обсуждали, что мне выбрать…

Инга вспомнила, как ей было неприятно, что этот незнакомый студент, казалось, совершенно не замечал, что они задерживают движение очереди и что все вокруг уже начинают проявлять недовольство. Позже они порой обсуждали тот случай, но в основном в шутливой форме. Обычно это бывало, когда они сидели вместе с сокурсниками и рассказывали о своих встречах. Инга тогда часто говорила, смеясь: "Я чуть не умерла от стыда. А Мариус спокойненько давал мне советы, какое блюдо самое вкусное, а какое нет и почему. Как в кафе деликатесов. Вокруг нас все уже нервничали, но его это совсем не интересовало!" На что Мариус обычно отвечал: "В конце концов, мы платим за еду, так что можем спокойно выбирать то, что нам хочется". Все вокруг смеются. Типичный Мариус! Этот "солнечный мальчик", который смастерил для себя жизнь так, чтобы ему было в ней приятно. И которому было наплевать, если рассерженная женщина на раздаче его облает…

Один-единственный раз, вдруг вспомнилось Инге, они на полном серьезе поговорили об этом случае.

— Странно, — произнесла она, — я это совсем выбросила из памяти…

— Что именно? — спросила Ребекка.

— Где-то полтора года назад у нас была крупная ссора. Дело касалось ситуации в супермаркете. Суббота, в магазине битком народу. У них была открыта только одна касса, и очередь заполнила все проходы. Это раздражало, к тому же нам нужно было заплатить лишь за одну бутылку молока. Но все можно было рассматривать и с комичной стороны. Некоторые так и делали. Была… такая атмосфера, при которой люди, совершенно незнакомые друг с другом, отпускали шутки о неприятном положении, в котором находились. Потому что это положение не было в самом деле неприятным… — Инга перевела на мгновение дух, подыскивая слова. — Я имею в виду, это было неприятно, но не по-настоящему. Такие вещи просто случаются. И все вокруг, собственно, просто дурачились…

— Кроме Мариуса? — спросила Брандт.

Ее собеседница кивнула.

— Кроме Мариуса. Вначале я даже не заметила, что его настроение явно движется в сторону взрыва. Перед нами стоял один тип, который тоже покупал совсем немного — пачку масла или упаковку муки, — и он все подшучивал, что мы тут явно в проигрыше… Что нам хотелось быстренько купить какую-то мелочь, а теперь мы можем провести все послеобеденное время субботы в супермаркете — ну, в общем, такие вещи. Я тоже принимала участие во всем этом, ибо не считала ситуацию такой уж трагичной. — Инга задумалась. — И тут вдруг еще один покупатель произнес: "Мы прирожденные неудачники" или что-то в этом роде… во всяком случае, там прозвучало слово "неудачник". И тут Мариус неожиданно взорвался. Это было… ужасно. Он так орал! Что он не неудачник, что вообще тот тип себе позволяет… "Я не последний человек! — кричал он. — Я кое-что представляю из себя, и я не допущу такой обиды!" — Женщина покачала головой. — Странно, — произнесла она, — но мне это только сейчас вспомнилось. Потому что именно эти слова он сказал на яхте. "Я не последний человек! Я кое-что представляю!" Именно эти…

Ребекка внимательно посмотрела на нее.

— Очень странно, Инга. Во всяком случае, в том супермаркете это едва ли как-то могло быть связано со мной.

— Нет. Конечно нет. Но все выглядело так, будто Мариус воспринимал лишь то, что приходилось невероятно долго ждать, и это относилось именно к нему. Или, точнее, это было именно против него. Как будто все это происходило лишь для того, чтобы помучить его, поиздеваться над ним. Это было так… Он показался мне по-настоящему больным!

— И как закончилась та история?

— Ах, просто ужасно! Он продрался вперед и накричал на кассиршу. Возмущался тем, что она себе позволяет, и заявлял, что не допустит такого обращения с собой. Эта бедная женщина была совершенно выбита из сил, она и без того уже не справлялась с ситуацией, и ей только еще не хватало покупателя, у которого сдали нервы. Почти весь персонал супермаркета болел гриппом, поэтому она сидела там одна. Она была не виновата во всем этом… Я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Все люди замолчали и с ужасом уставились на Мариуса. А он в довершение ко всему еще и швырнул бутылку молока в какую-то полку, взял меня за руку, грубо прикрикнув, и мы понеслись к выходу… — Инга тяжело вздохнула. — Я больше никогда не осмеливалась делать там покупки. А дома мы потом ссорились еще несколько часов. Мариус не желал соглашаться с тем, что его поведение было несносным.

— Он, кажется, необычайно быстро впадает в состояние аффекта по поводу того, что с ним плохо обращаются или что его отвергают, — сказала Ребекка, — и его реакция на это… просто… — Она замялась.

— Почти параноидальная, — произнесла Инга. — Вы спокойно можете произнести это слово. — Она в очередной раз потерла свою трещащую от боли голову. — Тогда я припомнила ему и тот случай в студенческой столовой. Он хоть и не стал буйствовать, но повел себя настолько неприятно… заносчиво. Во всяком случае, я тогда тоже осрамилась. Но я не смогла донести до него свое понимание произошедшего. Мариус не понимал, что я имею в виду. Он упорно утверждал, что с ним хотели плохо обойтись — либо пытались навязать ему плохую еду, как в столовой, либо заставляли чересчур долго ждать, как в супермаркете. Он скорее был глубоко поражен, что я безропотно допускала все это. В какой-то момент мы перестали ссориться, не придя ни к какому результату. Ни один из нас не уступил другому.

— Вы, наверное, всегда чувствовали себя словно на пороховой бочке, верно? — осторожно произнесла Ребекка. — В любой момент снова могло произойти нечто подобное. Вы знали это, правда?

Инга продолжала массировать виски — головная боль, казалось, усилилась еще больше.

— Да, — тихо произнесла она, — причем мне кажется, что я усердно старалась не замечать этого. Опять и опять… Я внушила себе, что это был срыв… что у него просто случился неудачный день… что каждый из нас не без греха… Ну, и все в таком роде. Хотя…

— Да?

— Эти качества всегда присутствовали у Мариуса. Иногда они выражались очень слабо, иногда сильнее. Они ощущались в том, как он обращался с официантами в ресторане. Как он обходился со слесарями-ремонтниками. Или с поставщиками… Всегда немного свысока, порой почти невежливо. И всегда… в общем, я всегда стояла затаив дыхание. У меня почему-то возникало такое чувство, что может произойти скандал, если эти люди вдруг начнут грубить или не сделают сразу же так, как он хочет. А Мариус словно лишь этого и ждал. Я… каждый раз я глубоко переводила дыхание, как только такая ситуация проходила и ничего не случалось.

Она замолчала, уставившись вверх на голубое небо. Ребекка тоже какое-то время ничего не говорила, а затем вдруг произнесла:

— Как это утомительно! Годы, проведенные с ним, были не только счастливыми, не так ли?

— Нет, — ответила Инга, — на самом деле, нет. Но с другой стороны… — Она улыбнулась своим воспоминаниям. — С ним бывало так весело! Так легко… У Мариуса постоянно появлялись какие-то идеи о том, что интересного можно устроить. С ним я оказывалась в совершенно сумасшедших кабаках, за кулисами сомнительных театров, в джазовых погребках или на шоу трансвеститов. Мы ездили в летние ночи на Изар и купались там, или вместе пропускали семинар и отправлялись на лыжах в Чимгау, потому что там прекрасный глубокий снег, и Мариус был вне себя от восторга. Знаете, это было в нем здо́рово — способность восторгаться. Я получала от этого удовольствие. И пользу. Я намного серьезнее, и меня всегда мучают сомнения, если я не сделаю именно то, что от меня ожидают. Я, кстати, старшая из нас двоих — мне двадцать шесть, а Мариусу двадцать четыре. Но порой мне кажется, что нас разделяет гораздо больше, чем два года. Как минимум десять.

— А что вы изучаете? — спросила Ребекка.

— Германистику и историю. Я скоро закончу. А Мариусу, кажется, все равно, как долго продлится его учеба. Он хочет стать адвокатом, но не сдал еще ни один экзамен с первой попытки. Не потому, что он глуп, — наоборот, получает за письменные работы блестящие оценки. Но часто бросает все на полпути. Начинает делать домашнюю работу — и вдруг у него больше нет настроения. Во время контрольной может встать и покинуть аудиторию, потому что на улице светит солнце и он считает, что в такой день лучше отправиться в бассейн. Мне это нравилось. Рядом с ним я всегда казалась себе скучной и обязательной. И думала: как хорошо, что у меня есть кто-то, кто увлекает меня за собой, к тому, чтобы тоже совершить что-то сумасшедшее. Не только благоразумные вещи. — Она пугливо посмотрела на хозяйку дома. — Вы можете это понять? Или вы считаете… считаете, что Мариус сумасшедший и я должна была это заметить?

Несколько чаек громкими криками на несколько секунд задержали ответ Ребекки. Затем она сказала:

— Я очень хорошо вас понимаю, Инга. На самом деле. Я прекрасно могу представить шарм вашего мужа — вы с ним, кстати, довольно быстро поженились, не так ли? Только в его жизни где-то существует огромная проблема, о которой вы, вероятно, не знаете, но воздействие которой вам пришлось ощутить. Когда он вернется — а я считаю, что нам не следует сразу предполагать наихудшее, — вам следует выяснить это с ним. Вы не можете продолжать жить с этой проблемой, попросту игнорируя ее. Со временем это перестанет работать.

— Перестанет, — ответила Инга, — в этом вы правы.

— Я думаю, — добавила Ребекка, — что мы значительно приблизимся к разгадке, если выясним, почему он считает и меня человеком, несправедливо обошедшимся с ним. Человеком, который пробуждает в нем чувство неполноценности. Где может быть точка соприкосновения в его и моей жизни?

Чайки все кричали, и в атмосфере растерянности и тревоги, которые внезапно возникли между этими двумя женщинами, в этих криках, казалось, звучало что-то угрожающее.

— Где может быть пересечение? — повторила Инга.

Она не имела об этом ни малейшего понятия.