Как-то ночью, лежа в его объятиях в нашей тайной комнате, я спросила:

— Джакомо, а ты раньше кого-то называл своей женой?

Я почувствовала, как напряглась его рука, прежде чем он заговорил.

— А почему ты спрашиваешь, мой ангел? Ты что, ревнуешь?

— Нет… нет! — возразила я. Честно говоря, я его обманывала, в первый раз. — Я только хотела спросить, — продолжала я, вновь подступаясь к тому, что я так страстно хотела узнать, — любил ли ты кого-нибудь настолько сильно, чтобы попросить стать твоей женой?

— Катерина, — ответил он напряженным голосом, усаживаясь на подушках. — Я взял себе за правило не рассказывать одной любовнице о других. Каждая сама по себе совершенство. И дарит мне полнейшее счастье, когда мы вместе.

Он потянулся за лежащими на ночном столике часами, взглянул на время и стал одеваться. Когда он натягивал черные чулки, я скользнула ему за спину и обняла.

— Но, дорогой мой супруг, — игривым голосом продолжала я, целуя его в шею, в ухо, — ты не ответил на мой вопрос.

— Катерина, — произнес он, не в силах скрыть улыбку, — неужели я должен выставить себя глупцом и нарушить ради тебя свое правило?

— Нет, разумеется, — поддразнила я, нашла его руку и потянула назад на кровать. — Расскажи мне… о ней.

Он глубоко вздохнул, уступая моим мольбам.

— Была только одна женщина, которую я любил так же сильно… ну, почти так же, — одернул он себя, — как и тебя. Звали ее Генриетта. Я жил с ней недолгое время в Парме. Она была француженкой, сбежала от мужа. Генриетта очаровала меня своим изяществом, а когда она играла мне на виолончели — а это случалось ежедневно, — моим сердцем завладел человеческий голос этого страстного инструмента. — Он замолчал, будто до сих пор слышал, как она играет.

— Продолжай, — подталкивала я его, хотя его слова ранили меня, словно ножом.

— Генриетте необходимо было скрываться — никто не должен был знать, кто она. Но после нескольких месяцев нас убедили сходить на концерт в дом одного француза в Парме. Не успел я и глазом моргнуть, как Генриетта водрузила виолончель между коленей и стала играть. Ей аплодировали так, что заглушили оркестр. — Он замолчал, лукаво мне улыбнулся. — Знаешь, той ночью я был настолько поражен ее талантом, что плакал в саду.

Я испугалась, когда заметила, что глаза его блестят от слез.

— После этого мы утратили осторожность. В конечном итоге ее узнал один вельможа — граф д’Антуан, — Джакомо едва ли не выплюнул это имя, — на одной из вечеринок за пределами Пармы. Он заставил ее вернуться к мужу во Францию. — Мой возлюбленный уставился в стену, погрузившись в прошлое. — Я доехал с ней до самой Женевы, а потом… нет мне прощения… расстался с ней.

— И больше ты с ней не встречался? — гнула я свое.

— Нет. — Джакомо оглянулся на меня. У него было изможденное лицо. — Тогда я уверял себя, что наше расставание ненадолго. Но ей было лучше знать. Когда я вернулся в наш номер в гостинице в Женеве, на одном из подоконников я обнаружил вырезанное послание. Должно быть, она воспользовалась своим перстнем с бриллиантом. Оно гласило: «И ты тоже забудешь Генриетту».

— И ты забыл? — задыхаясь, спросила я.

— Вполне естественно, что рана со временем затянулась. И тем не менее, как видите, я ее так и не забыл. — И тогда он сменил тему, развеяв мою тревогу обезоруживающей улыбкой. — Чтобы ответить на твой вопрос, мой пытливый ангел. Я никогда не называл Генриетту своей женой. Ты — единственная для меня.

Он усадил меня к себе на колени и стал покрывать поцелуями, нашептывая мне на ухо: «Je suis a vous de tout mon coeur».

Если до этого я просто обожала его французский, сейчас я сгорала от зависти. Я спрашивала у себя: «О ком он на самом деле думает, когда говорит, что всем сердцем принадлежит мне?»