Эта ночь должна была стать нашей последней ночью в комнате брата. Дошли слухи, что утром в Равенне причалил мой отец. Он будет дома через день-два.

— Иди ко мне… — прошептал Казанова, протягивая ко мне свою руку. Мы тайком пробрались через запасной вход в сад и дальше в сгущающуюся ночь.

— Скажи, а куда мы направляемся? — поинтересовалась я, пытаясь не отставать от него. Я накинула поверх сорочки черный плащ, потому что уже переоделась ко сну.

Мы направлялись в западную часть города. В Венеции, когда спрашивают дорогу, часто в ответ слышат «sempre diritto». Все время прямо. А что значит в Венеции прямо? Ничего. Это лабиринт чудес.

Мы достигли Рио-Сан-Тровасо, где я хорошо ориентировалась, и пошли по улице. В лунном свете поблескивал широкий канал, и я могла различить очертания гондол, перевернутых вверх дном и подпирающих лодочный ангар. Но зачем мы сюда пришли?

— Почти на месте, — ответил Казанова, подводя нас к церкви Сан Тровасо.

— Так заперто же! — воскликнула я. — И зачем мы сюда пришли… помолиться?

Откровенно говоря, нам прямо сейчас не помешала бы молитва. Мы пообещали, что однажды повторим свои свадебные обеты перед моим отцом, священником и перед всем миром. И этот день наступил. И что бы мы ни говорили моему отцу, он сразу же поймет, как я себя вела, пока его не было. Он оставил маленькую девочку, а я тайком выросла. Я ужасно боялась встречи с отцом.

Джакомо остановился у церковной звонницы и, предупредив меня, чтобы я молчала, приложив палец ко рту, толкнул дверь. У меня округлились глаза — быть не может, чтобы церковь была в полночь открыта! Мы вошли и оказались в маленькой темной передней; оттуда вверх вела, как я понимала, добрая сотня ступеней. Джакомо пошарил по стене и нащупал висящий фонарь. Зажег его, и свет фонаря волшебным образом осветил его лицо. Как же он красив! Я готова идти за ним на край света.

— Я тебя догоню, — поддразнил он. В ответ я рысцой бросилась мимо него, придерживая подол сорочки и накидку. Он взбежал на несколько ступеней, чтобы догнать меня, но я со смехом побежала выше. Он сделал вид, что выдохся, схватился за живот. — Прошу пощады! — взмолился он.

— Ни за что! — ответила я, преодолевая еще несколько ступеней. Мы поднимались все выше и выше по винтовой лестнице, и фонарь отбрасывал золотистые отблески на кирпичные стены.

В конце концов, тяжело дыша, со смехом мы забежали наверх звонницы. Перед нами я увидела огромный бронзовый колокол.

— Зачем ты меня привел сюда, любимый мой? — вновь поинтересовалась я.

— Раньше я сюда захаживал, — объяснил он. — Помнишь, я тебе рассказывал, что до моей встречи с синьором Брагадини я вылетел в трубу? Я со своими приятелями долго изводил окружающих. Мы приглашали священников к постели здоровых людей; отвязывали гондолы, оставляя их бесцельно дрейфовать по каналам. Но больше всего мне нравилась одна забава: звонить в церковные колокола, чтобы предупредить о пожаре, посреди ночи.

— О пожарах, которых не было? — улыбнулась я и покачала головой.

— Конечно же! — ответил он, игриво щелкнув меня по носу. — Представь себе, какое это облегчение — проснуться и узнать, что дом твой не сгорел. По моему мнению, мы дарили людям утешение, которое они иначе никак не могли бы получить.

— Ты несносен! — сказала я ему. Хотя в душе ощущала обратное. «Ты опасен, непредсказуем и возбуждающ. Я отказываюсь возвращаться к тем скучным коробкам, в которых я жила до знакомства с тобой».

Он поставил фонарь на пол, и вместе мы вышли наружу полюбоваться с балюстрады площадью Сан-Марко. Там все еще горели фонари. Если напрячь слух, я могла расслышать играющую в уличных кафе музыку. Я задавалась вопросом, сможем ли мы когда-либо прогуляться по этой огромной площади вдвоем, под руку, как настоящие влюбленные.

— Я привел тебя сюда, — сказал Джакомо, беря мою руку и поднося к своим губам, — чтобы рассказать свой план. Он так же амбициозен, как и высока эта звонница. Но я уверен, что он обязательно сработает.

Сердце мое взволнованно заколотилось. Я позабыла все свои былые страхи. Я хотела, чтобы все закончилось хорошо, и была готова услышать, как же это случится.

— Наша задача, — объяснил он, — убедить твоего отца, что я достоин твоей руки и что твоему приданому ничего не угрожает. Я должен предложить какие-то гарантии.

— Какие гарантии? — Я понятия не имела, о чем он говорит.

Джакомо продолжил объяснять:

— Приданое принадлежит жене и ее наследникам, хотя и ее супруг может им временно воспользоваться. Но что, если я все его спущу? А гарантия означает, что твой отец ничем не рискует, если сумма приданого подкреплена другим состоянием.

— Но у кого взять это другое состояние?

Джакомо улыбнулся, обнажив в белоснежной улыбке зубы. У него всегда были безупречно белые и чистые зубы, и пахло от него одеколоном.

— Естественно, у синьора Брагадини.

— Но как мы убедим его пойти ради нас на такой огромный риск? — допытывалась я, не ощущая уверенности.

Джакомо взял мою руку и прижал к своей щеке. Та была на удивление горячей. А глаза странно блестели.

— А что, если я скажу, — ответил он, — что я… в некотором роде волшебник?

— Волшебник? — Я убрала руку, боясь поверить в то, что звучит невероятно.

— Да. Человек, обладающий выдающимися силами. Способный вызывать духов.

— Духов? — Опасное слово повисло в воздухе. Я знала, что любой вид колдовства в Венеции запрещен. Поговаривали, что инквизиторы вынюхивают по всему городу, стремясь искоренить колдовство.

— Синьор Брагадини добрый и образованный, но… довольно пугливый, — объяснил Джакомо. — За свою жизнь он пережил множество потрясений. Его собственный брат как-то обвинил его в том, что синьор Брагадини пытался его отравить. В настоящий момент он отказался от женщин, стал очень религиозен и отдался на волю судьбы — которой я управляю.

— Ты управляешь его судьбой?

— Да… в некотором роде. Он и круг его друзей увлеклись еврейской каббалой. Ее тайны околдовали их, как детей малых. — Он положил руку на сердце, как поступают горячо верующие.

— И ты веришь, что с помощью этой магии удастся убедить синьора Брагадини, чтобы он пообещал моему отцу десять тысяч цехинов… совершенно постороннему человеку?

— Я в этом уверен, — заявил Джакомо. — Если Паралис — так зовут оракула, которого я вызываю, чтобы наставлять Брагадини на путь истинный, — велит ему это сделать, он обязательно так и поступит.

— Паралис? Кто это? Он действительно существует? — Я все больше и больше была сбита с толку.

Черные глаза Джакомо блестели в лунном свете.

— Паралис — это дух, который отвечает только на мои молитвы.

— Дух? А он его видит?

— Его вижу я. Больше никому не дано. — Он озорно мне улыбнулся.

Я нахмурилась:

— Но так нельзя…

— Катерина, — остановил он меня. — Это единственный путь. Думай об этом так: мы берем деньги, предназначенные на удовлетворение прихотей других, и воспользуемся ими в своих целях.

Я улыбнулась, чтобы подбодрить его, но все еще не чувствовала уверенности. Неужели все это тщательно продуманная уловка, приправленная черной магией? Где началась моя вера в него… и где заканчивается?

— Отлично, — сказал он, заметив мою улыбку. — Ты понимаешь, что должно быть сделано. — Он повернулся к балюстраде и обратился к небу, разведя руки и, казалось, вызывая духов прямо здесь: «Позволь мне обмануть, позволь мне показаться хорошим и справедливым; укрой мои грехи темнотой и мои хитрости облаком».

— Что это? — поинтересовалась я, неожиданно вздрогнув. Тучи сгустились, и ночь стала прохладной и глубокой.

— Еще немного древней мудрости. Пойдем, — он потянулся за моей рукой. — Пора спать.

Он отвел меня домой, я держала свою руку в его кармане. Где-то в глубине я нащупала клочок бумаги и, сгорая от любопытства — проявив собственную хитрость, — забрала ее из кармана прежде, чем у ворот моего сада осыпать его теплыми поцелуями.

Оказавшись в своей спальне, я развернула маленький клочок.

«Как не дать отцу К. понять, кто я есть?

Я — ничто, но верю, что что-то из себя представляю».

И в эту секунду я поняла, что Джакомо рисковал больше, чем я могла себе представить, прося моей руки. Он боялся остаться без маски, боялся, что все увидят, кто он на самом деле.