Венеция, 1753 год
— Катерина! Ты где была? — требовал ответа отец. Он сидел в своем кабинете за огромным письменным столом красного дерева, вцепившись в подлокотники резного кресла. Его седая нестриженая борода спуталась, под ногтями грязь. Слишком много времени он провел на торговом судне.
— Про…прости, что меня не оказалось дома, когда ты приехал, — извинилась я, оставаясь стоять подальше от него. — Я бегала по матушкиному поручению. Нужно было кое-что отдать в починку. — Воздух в комнате стал тяжелым, как будто я задыхалась внутри шерстяного ковра. Неожиданно мне стало дурно.
— Я приехал домой, ожидая теплой встречи, — ответил он. — А сын мой в тюрьме, и дочь бегает по всему городу…
— Я была в гетто…
— Еще лучше! В гетто. Отличное место. А ты, часом, не заходила в один из их храмов помолиться?
Я подумала об Элии и возненавидела его.
— Иди сюда, — велел он. Я почувствовала, как напряглось все мое тело, когда он поманил меня к себе. — Я соскучился по тебе. И привез тебе подарок.
Сердце мое заколотилось от предвкушения — я ничего не могла с собой поделать. Человек всегда может найти немного любви к тому, кто привозит ему подарки. Я медленно подошла.
Отец достал маленький кожаный мешочек и вытряхнул содержимое на стол. В полуденном свете вспыхнули невероятно красивые золотые серьги.
— Они из Греции, — сказал отец. — Торговец, который продал мне их, уверял, что им более тысячи лет.
Я взяла серьги и залюбовалась лежащим на моей ладони украшением. Серьги были неотразимы: в форме полумесяца, усеянные сотнями крошечных золотых капелек. Отец заметил мое довольное лицо.
— Bene… видишь, хорошо, когда отец дома.
Я вспыхнула. Как же легко меня купить.
— Ты же знаешь, что ты папина любимица, Катерина.
Я его единственная дочь. Кому же быть его любимицей? Но так он намекнул мне, что любит меня. Я понимала, что он хочет сказать, когда он произносил эти слова.
— А когда я буду готов, оплачу долги твоего братца и позволю ему вернуться домой, — продолжал он. — И вся семья снова будет вместе.
— Рада это слышать, — и я не лгала. Мне не хотелось долго оставаться с отцом наедине. Кому понравится такое пристальное внимание? Пусть паршивой овцой будет Пьетрантонио.
— Рада? Не вижу, чему тут радоваться, — презрительно усмехнулся он. — Мне приходится выкупать его из тюрьмы, как почерневшее серебро из еврейского ломбарда.
От его последних слов у меня закружилась голова. Неужели он видит меня насквозь? Знает, где я только что была?
— Ох… мой брат стоит большего, чем старое серебро! — запинаясь, произнесла я. Какое идиотское замечание. Я повернулась, чтобы уйти, опасаясь, что выдала себя.
— Принеси мне поднос с письмами, — попросил отец. Поднос стоял на боковом столике у двери. — Я уже начал открывать письма, как только вернулся домой, но кипе нет конца.
— Конечно. — Я подошла за огромным овальным подносом. С одной стороны лежала пачка запечатанных конвертов, с другой — развернутые письма, которые он уже прочел. На самом верху я увидела подпись человека, которого отлично знала: Маттео Брагадини. У меня тут же ёкнуло сердце.
— Ой… дождаться не могу, когда примерю новые сережки! — воскликнула я, глядя на маленькое зеркальце на стене. Оно было из Фландрии, одна из отцовских драгоценностей. Зеркало окружали миниатюрные сцены из Страстей Христовых, изображенные на дереве. — Но сперва нужно снять эти жемчужные серьги. Они не вытаскиваются!
Пока я возилась с серьгами, быстро, как смогла, пробежала глазами письмо, лежащее на подносе.
«Многоуважаемый синьор Капретте!Ваш самый преданный и покорнейший слуга,
Не соблаговолите ли вы встретиться со мной в четверг в моем доме в 16: 00? Я хочу обсудить с вами дело крайней важности. Некую договоренность между нами. Уверяю вас, от нее финансово выиграем мы оба.синьор Маттео Брагадини»
К тому моменту когда я подошла и протянула отцу поднос, сердце мое так сильно колотилось в груди, что я подумала, что лишусь чувств.
Наш план начал воплощаться в жизнь.