Ночью шел дождь. Утро выдалось облачным и влажным. Я была занята в кабинете отца. Это мое любимое место во всем доме, по крайней мере когда самого отца дома нет. Благодаря мягким турецким коврам и книгам в кожаных переплетах, в этой комнате царил уют. Целую стену занимала intarsia — деревянная мозаика из различных пород дерева. Это искусство было так похоже на саму жизнь: могло обмануть глаз. На ней были изображены музыкальные инструменты, песочные часы, даже белка, словно живая, — казалось, что она вот-вот прыгнет на пол. Деревянная мозаика была очень старой — без сомнения, мой отец не стал бы оплачивать подобную прихоть.

На полках рядами стояли гроссбухи отца. На взгляд четырнадцатилетней девчонки, дела отца — скука смертная. Он торговал вином и оливковым маслом по всему побережью Адриатики и на Ионических островах.

Я достала с полки большую книгу с картами. А затем часослов с картинками, принадлежавший моей матушке.

Я вздохнула. Когда я думала о матушке, то всегда начинала грустить. У нее помутилось в голове после того, как погиб мой младший брат, Себастьяно. Это случилось семь лет назад. Ему было всего пять. Казалось, что в ее голове с тех пор витают духи.

Я услышала громкий стук в дверь и вздрогнула. А потом на цыпочках прокралась вглубь коридора, чтобы меня никто не заметил.

— Buon giorno, Signora, — раздался внизу голос, о котором я мечтала все утро!

— Buon giorno, Signor Casanova, — приветствовала моя мама. — Как приятно видеть вас вновь. Ищете Пьетрантонио?

— Да.

Сердце мое ухнуло вниз. Что ему нужно от этой крысы?

— Мне очень жаль. Но его нет дома. И я не знаю, когда он вернется. — Это была чистая правда. Мы никогда не знали, куда Пьетрантонио уходит и когда вернется. Днем или ночью.

— Bene, Signora. — Молчание. — А могу я в таком случае увидеть signorina? Пьетрантонио просил меня передать записку ей, если его не окажется дома, когда я приду.

Я прикусила палец от волнения. Интересно, впустит ли его матушка?

— Certo, Signor Casanova.

Разумеется, ей следовало ему отказать. Так поступил бы отец. Но мама решила подарить мне частичку счастья. Мне кажется, она знала, как мне одиноко… как я теперь понимаю, мы обе были очень одинокими.

Я побежала назад в кабинет. Села за маленький столик, переводя дух, и сделала вид, что читаю часослов.

Матушка провела Джакомо в кабинет с несколько нервной улыбкой. Выходя, оставила дверь открытой — я подозревала, что она в соседней комнате будет вышивать и слушать нашу беседу.

— Buon giorno, Катерина, — приветствовал Джакомо. — Что вы читаете?

В окно струился солнечный свет и падал на его зеленый шелковый камзол. Он присел и стал вглядываться в разноцветные картинки.

— А-а! — тут же разочаровался он. — Молитвы.

— Мне нравится читать истории о святых, — сказала я, пытаясь, чтобы в моем голосе звучала заинтересованность.

— Неужели? — он подвинул стул поближе ко мне. — Святые живут ужасно скучно.

Мне понадобилась всего секунда, чтобы собраться с мыслями после такой откровенности.

— Насколько я понимаю, у вас жизнь нескучная? Не святая? — поддразнила я.

Он громко рассмеялся:

— О да, святым меня не назовешь! Жизнь — это праздник, когда позволяешь себе ею наслаждаться: получать удовольствие от крепкого здоровья, полного кошелька и любви. — Он коснулся своей ногой моего бедра, и я ощутила, что в кармане его бриджей лежат часы.

— Это ваш рецепт счастья? — поинтересовалась я.

В глазах его плясали чертики. Неприкрытая радость вызвала у меня улыбку.

— Да. Случаются, конечно, неудачи, несчастья… мне ли не знать! Но уже само наличие этих несчастий доказывает, что счастья намного больше!

— Несчастья? — проявила я любопытство: а есть ли что-то большее за модной одеждой, украшениями и красивым лицом? Но он не дал возможности мне это узнать. Казанова уже встал, меняя тему разговора.

— В этой библиотеке читать нечего? Только гроссбухи и религиозные книги? — спросил он, разглядывая полки. — Ни поэзии, ни романов?

— Только гроссбухи и жития святых, — ответила я, краснея. — Отец другое мне читать не разрешает.

— Вы заслуживаете намного большего, чем может предложить эта библиотека, — сказал он, недовольно покачивая головой. — На первый взгляд библиотека впечатляет, но, по сути, читать здесь нечего. Мой долг принести вам книгу, которая заняла бы ваш разум.

— Какую? — оживилась я. — Из того, что вы сами прочли?

— Ваш покорный слуга начал и сам писать, — ответил он, слегка кланяясь. — В прошлом году мой перевод одной французской оперы на итальянский поставили на сцене в Дрездене.

— Ничего себе! — воскликнула я, всплеснув руками.

— Хвастаться нечем, — с серьезным лицом ответил он. — Кажется, он понравился только моей матушке.

— О… — протянула я, одновременно веселясь и смущаясь из-за его театрального провала. — Уверена, вы талантливый писатель. Может быть, музыка была плоха.

— Вы просто восхитительны, мой ангел, — вздохнул он, казалось, даже жалея об этом. Он вновь сел рядом, взял меня за руку. — Завидую тому мужчине, которому суждено стать вашим супругом.

Раздался звон металла: у сидящей в соседней комнате мамы из рук выпали ножницы? Я отстранилась.

— Не стоит, — виновато прошептала я.

— Я все понимаю, — ответил он и глубоко вздохнул. Провел рукой по тщательно уложенным волосам, сбрызнутым духами с запахом жасмина. — Конечно же, вы правы. Не следовало мне приходить, но я не мог удержаться.

От этих слов любовных жар из моей души растекся по всему телу, лицу.

— Вы еще придете меня навестить? — спросила я. — Мне так одиноко… а вы так поднимаете мне настроение. — Я дерзнула коснуться его предплечья.

Он переложил мою руку себе на грудь, где я услышала, как бешено колотится его сердце, а под тонкой рубашкой ощутила его теплую кожу.

— Обязательно, — пообещал он, вставая и глядя на меня глазами, в которых, казалось, зрело решение. — Не должен приходить, Катерина. Но обязательно приду.